Как я выходила замуж. Рассказы

Елена Кучеренко

Как я выходила замуж

Как все начиналось

Наш дурдом на выезде

Обожаю неофитов! Этих кристально чистых, наивных, искренних и абсолютно счастливых людей. Больших детей. Как малыш, только вставший на ноги, изо всех сил рвется к маме, захлебываясь от любви, падая, набивая шишки, вставая и опять падая, так и неофит. Открыв для себя новый удивительный мир, он сломя голову несется к Богу, круша все на своем пути, лишь бы залезть на руки, прижаться и быть с Ним всегда…

Удивительное время, неповторимое церковное детство, когда все просто. Черное – это черное, а белое – белое. Когда любовь к Богу, горячая и бескомпромиссная, хлещет изнутри фонтаном и заливает всех без разбора. Когда ничего не знаешь, не умеешь и ведешь себя как дурак, но хочешь поделиться со всеми своим счастьем. Когда душа горит, как не будет гореть больше никогда. И так легко и радостно молиться. И Господь слышит эти молитвы. А на каждом шагу нас ждут открытия, откровения и чудеса.

Не ругайте неофитов за их глупости, а лучше улыбнитесь. Как улыбаетесь, рассматривая альбом со своими детскими фотографиями, когда вы сами еще были смешны и нелепы. Теперь вы выросли, стали степенны, смиренны и мудры. Повзрослеют и они, поверьте. Детство быстро проходит, и церковное тоже.

Мы с друзьями любим собраться вместе и вспомнить эти счастливые времена – наш приход в храм.

Одни, уверовав горячо и истово, вынесли из дома на помойку всю классическую литературу, музыкальные диски и кассеты, а также компьютер, телевизор и радио. А потом, намолившись до умопомрачения (ведь это и есть христианская подвижническая жизнь), сидели в пустой квартире и думали, чем бы заняться.

Другая новоиспеченная семейная пара решила подражать Иоанну Кронштадтскому и жить как брат с сестрой. «Изживаем из себя страсть и похоть», – поясняли они. Продержались год. А потом в очень короткое время родили шестерых детей и останавливаться не собираются.

Я росла в обычной советской семье. Мои родители не были верующими людьми. И Бог тогда в моей жизни просто отсутствовал. По крайней мере, я о Нем ничего не знала. Помню только, как лет в двенадцать дедушка собрал нас, внуков, и скопом крестил в каком-то храме города Краснодара, куда меня отправляли каждое лето на каникулы. Вот, наверное, и все.

Окончательно пришла я в храм уже взрослым человеком, мне было за двадцать. И мой личный период неофитства был горяч и необуздан.

«Ты просто подарок для психиатра, – говорила тогда обо мне одна моя подруга-театралка. – Дурдом на выезде! А вообще классный типаж! На сцене такой заценили бы».

Началось с того, что я доказывала верующему мужу моей подруги, что Бога нет, а сам он, этот муж по имени Александр, – мракобес и эксплуататор, ибо утверждает, что мужчина – глава семьи, а «жена да убоится». И религиозный маньяк.

«Дурдом», – думала я, как потом та моя подруга-театралка обо мне, сидя у Саши с женой в гостях и глядя, как он молится и крестит еду, себя, а иногда и меня – в моменты моей особо вдохновенной атеистической пропаганды.

Александр работал психологом в православном центре на одном московском подворье, где лечат наркоманов, алкоголиков и пострадавших от оккультизма.

В тот день у них дома я познакомилась с его коллегой. Сейчас он уже диакон, отец шестерых детей и крестный нашей второй дочери Сони. А тогда был просто Славой и, так же, как и Саша, «стремным, бородатым и крестящимся типом».

Помню, Александр заварил для нас какой-то особенный вкусный чай, который «очень любят у нас на подворье». После двух чашек я почувствовала странное опьянение. Предметы поплыли у меня перед глазами, а я сама начала туго соображать. В этом странном состоянии я еле добралась до дома и завалилась спать.

На следующий день, придя в институт с отекшим лицом и страшными головными болями, я рассказала той самой подружке-театралке о моем вчерашнем чаепитии.

«Наверное, они туда что-то подмешивают наркотическо-гипнотическое, – предположила она. – Опаивают нормальных людей, чтобы те становились такими же, как они, – религиозными маньяками. Тоже мне, наркологи. Ты больше не пей».

Саша изворачивался и оправдывался, утверждая, что чай был самый обычный, только с чабрецом. Я не верила, нападала и угрожала. А через несколько лет, купая одну из своих дочерей в ванночке с чабрецом (доктор прописал), почувствовала все то же самое. Оказалось, что эта травка – единственное, на что у меня аллергия, даже на запах.

Удивительно, но эта история наших отношений не испортила, и вскоре я с Александром и его женой попала на то самое подворье, где он работал. Зашла просто ради любопытства.

– А мы тебя давно ждем, – радостно сказал его коллега Слава, который тоже там был.

– Странно, – удивилась я. – Я же не из ваших… этих самых… маньяков.

– Да ладно, такие, как ты, как раз из наших, – улыбнулся он.

Я недоверчиво пожала плечами, и мы отправились на службу. Они – потому что «маньяки», а я – за компанию.

И да! Я оказалась из этих самых – из «маньяков». Я открыла для себя абсолютно новый, прекрасный мир, где любится и дышится, где душа поет и хочется делать что-то такое… Такое… Не ясно пока, что, но нужно показать всему миру и Богу, что я тоже «верую и исповедую».

Как человек увлекающийся и идущий во всем до конца, я в одночасье сменила свою модную одежду на длинную черную юбку и старую мамину шаль, которой гордо повязала голову, благо была зима. И естественно, купила метровые плетеные четки и большой молитвослов, который с озаренным видом читала в метро. Выглядела я как средневековая странница и очень гордилась, когда на улице меня иногда спрашивали любопытные незнакомцы, не из монастыря ли я. В ответ делала неопределенный жест рукой, по которому сложно было понять – да или нет. Но ясно было одно – особа я не простая, а, мягко говоря, высокодуховная.

Правда, вскоре меня немного отпустило, ведь нужно было как-то выходить замуж, чего я очень хотела. Выглядеть я стала более прилично, но все же в рамках православного стиля с его различными атрибутами. Я постилась, молилась, ходила на службы и в церкви вела себя как своя, периодически сталкиваясь у подсвечников с «конкурентками» – местными бабульками.

Я перестала смотреть телевизор и, пыхтя от возмущения, выключала его перед носами чинно сидящих на диване домашних.

– Лучше бы правило вечернее почитали, – твердила я им. – С чем перед Господом предстанете? В Царствии Небесном телевизоров не будет. Хотя где вы, а где Царствие Небесное!

– Леночка, это же просто новости, – робко возражала моя интеллигентная мама.

– Ну-ну, – презрительно кидала я через плечо. – Первая антихриста и увидишь. По новостям.

Я восторженно постилась, укоризненно жуя листья салата, пока мои грешные сродники поедали котлеты. И по средам и пятницам скрупулезно изучала состав всех потребляемых продуктов – а вдруг там, упаси Бог, сухое молоко или яичный порошок.

А еще я мечтала поделиться радостью постнической жизни со своими домашними, не имеющими к Церкви никакого отношения. За ужином, самозабвенно хрустя своей травой, я рассказывала им о геенне огненной и адских муках для таких невоздержанных, как они.

– Вот ты ножку куриную грызешь… вкусно, да? – коварно обращалась я к недавно вернувшейся с работы, но успевшей приготовить ужин маме.

– Вкусно, – улыбалась она.

– А сегодня ведь среда. А знаешь, что старцы говорят? На каждом кусочке мяса, съеденном в пост, сто бесов сидят. Думаешь, ты курицу ешь? Нет, ты бесов глотаешь, и они у тебя внутри кишат… А еще смердят…

Мама с опаской глядела на ножку, с еще большей опаской на меня, и аппетит, к моей радости, у нее отбивало напрочь.

Я начала посещать лекции отца Даниила Сысоева. Служил он в то время и проводил свои беседы на том самом подворье, где работали Саша со Славой.

Батюшка увлеченно рассказывал о Священном Писании. Я, как человек неподготовленный, ничего не понимала и не знала, чем Ветхий Завет отличается от Нового, а всенощная – от литургии. Но мне очень нравилось находиться среди этих прекрасных людей – суровых бородатых мужчин и смиренных женщин в платках.

Больше всего я любила пить вместе со всеми после занятий чай (без чабреца, конечно) за чинной благочестивой беседой в старинной холодной каменной палате, приспособленной под кухоньку. Я чувствовала себя частью чего-то большого и важного.

Еще я запомнила, как отец Даниил, будучи из семьи священника, рассказывал, как в детстве его вызывали в школе к доске и всячески ругали за то, что он верующий и не хочет вступать в пионеры. А он представлял себя мучеником и очень гордился. И я тоже мечтала исповедовать, страдать и радоваться…

* * *

Моя первая православная весна! Все мне казалось высшим знаком и Божьим чудом. Я отправилась с паломниками в мою первую поездку – по Подмосковью и близлежащим областям. Была суббота накануне Вербного воскресенья. Хорошо помню какую-то восторженную суету, которая мне, начинающей верующей, очень нравилась. В автобусе мы все время пели акафисты. Потом, на остановках, куда-то бежали, никуда не успевали – даже в туалет. Возвращались в автобус и опять пели.

Мы побывали в нескольких храмах Переславля-Залесского, в Годеново. На источнике, где я впервые в жизни окунулась. Хотя боялась смертельно.

В памяти четко отложились две вещи. Девушка, которая ныряла передо мной и у которой от ледяной воды прокручивались, как мне показалось, на 180 градусов глаза. И древняя, немощная, трясущаяся старушка, которую привели под руки две дочки (или внучки). Подойдя к краю, она резко выпрямилась и, с громким «Эхх» перекрестившись, самостоятельно и очень браво погрузилась три раза. И после нее мне уже было стыдно давать задний ход.

На всенощную мы попали в Никитский монастырь. И монахи раздали всем веточки вербы. И мне тоже. Трепетно и бережно я привезла веточку домой и поставила в воду. А через некоторое время верба пустила корни, и на ней распустились маленькие зеленые листочки.

Я с упоением рассказывала всем об этом «явленном мне, грешной и недостойной», чуде и видела в листочках некий указующий перст. Правда, на что он указывает, «от меня было сокрыто». Но ведь известно, что в духовной жизни ничего просто так не бывает, тем более что одна моя знакомая сказала, что вербы очень прихотливы и абы где корни не пускают.

Жертвой моих восторгов пал и психолог Александр (тот самый, напоивший меня чаем с чабрецом), ставший с недавних пор моим кумиром. Более того, сейчас он еще и крестный нашей старшей – Варвары.

После многократных рассказов о чуде и указующем персте он, видимо, сделал какие-то свои психологические выводы и предложил мне посадить веточку у них на подворье рядом с храмом. И пообещал каждый день поливать. «Нет-нет. Не переживай. Благодать из квартиры никуда не уйдет», – успокоил он меня.

В ближайший свободный день я поехала со своей чудо-вербочкой на подворье. В метро как раз был час пик. Какому-то мужчине не повезло, и толпа уронила его прямо на меня. Падая, он зацепил веточку и чуть ее не сломал.

Увидев такое вопиющее неблагоговение, я кинулась на защиту моей святыни.

– Она же из монастыря, ты че, совсем? – кричала я на весь вагон. – Смотри, куда падаешь, коз!.. Ах, не виноват?!

– Простите-простите, – бормотал он.

Но мою любовь ко всему святому было не победить никакими извинениями. Я еще долго потрясала кулаками и выкрикивала разные «православные» лозунги, перемежая их вполне современной и всем доступной лексикой. И даже пыталась драться, благо мужичок попался тихий и миролюбивый и лишь удивленно ставил блоки.

В итоге побежденный мужчина скрылся за спинами пассажиров, которые также отодвинулись от меня, наконец-то «благоговейно» освободив вокруг нас с вербочкой пространство. И только одна, видимо, очень уж далекая от Церкви дама задумчиво пробормотала, глядя на меня: «Сумасшедшая какая-то…»

Но парировать я не успела. Двери вагона открылись на нужной мне остановке, и я вышла с гордо поднятой головой, неся перед собой спасенное от нехристей сокровище.

Мы с Александром посадили вербу прямо рядом с храмом, как он и обещал. Естественно, перекрестили и полили святой водичкой. И знаете, как ни странно, она прижилась, и сейчас это чудное молодое деревце. Честное слово.

А через пару недель я отправилась в Оптину пустынь, также с паломнической поездкой. Туда я помчалась, прочитав книгу Нины Павловой «Пасха красная». Забегая вперед, скажу, что потом этот монастырь станет мне родным и мы с мужем, которого в то время даже не было на горизонте, совершенно чудесным образом купим недалеко от обители маленький домик. Но об этом я расскажу позже.

А пока моя первая поездка туда… Помню ту же суету, акафисты и стену людских спин на службе. Был воскресный день и, соответственно, море верующих. Чудом пробилась я к свечному ящику и подала записки. А потом отправилась на могилки иеромонаха Василия, иноков Трофима и Ферапонта, убитых в 1993 году насельников монастыря, о ком, собственно, и была та книга и к которым мне так хотелось попасть.

В то время еще не было часовни, поэтому я просто сидела на монастырском кладбище на лавочке и рассказывала мученикам о том, что очень хочу замуж. Тогда это у меня была идея фикс. А в книжке было написано, что они хоть и не прославлены, но творят чудеса. Я даже написала записку и оставила там, чтобы они не забыли, – я же не одна такая.

Я набрала в мешочек земли с могил. Плохо понимала зачем, но слышала, что она помогает. Она и сейчас у меня есть. А тогда, помню, я очень напугала этой землей мою маму, сказав, что она с кладбища.

В этом монастыре со мной случилось мое первое настоящее чудо (не считая вербочки, конечно). Точнее, – второе. Первым было то, что я вообще оказалась в Церкви. Вся моя предыдущая жизнь и умонастроение могли предвещать что угодно – от добычи руды в шахте и выступлений в цирке до полетов в космос, – но только не это.

Служба закончилась, и я зашла во Введенский храм. Народу было мало, я спокойно купила свечи и поставила одну у иконы целителя Пантелеимона. У меня тогда болел раком отец.

Неожиданно ко мне подошел какой-то странный мужчина – бородатый, в телогрейке, высоких сапогах и с «просветленным» взглядом подвижника первых веков христианства.

– Смотри, как твоя свечечка наклонилась, – сказал он. – Живешь ты плохо, надо что-то делать.

Не согласиться было сложно, жила я действительно, мягко говоря, неважно.

– Тебе нужно взять маслица от этой иконы, – сказал в итоге мужчина и указал на Пантелеимона. – Пригодится, вот увидишь. И детей своих еще будешь мазать.

– Да у меня и мужа-то нет, – возразила я.

Но незнакомец уже тянул меня к какому-то монаху за благословением на взятие масла из Пантелеимоновой лампадки, а потом к свечному ящику – за пузырьком. Чудак чудаком. Но…

Через какое-то время мой отец был уже при смерти. Врачи сказали, что анализы его несовместимы с жизнью. Он буквально разлагался изнутри, но в больницу ложиться не хотел. К нам домой приходила медсестра делать уколы, а в квартире стоял страшный, непередаваемый запах.

Тогда-то я и рассказала моей маме о странном мужике и пузырьке с маслом от иконы целителя Пантелеимона. Мама капнула немного маслица отцу в рот.

«Скажите, а где запах?» – удивленно спросила медсестра, навестившая нас на следующее утро. Вскоре отец повторно сдал анализы – они были хорошими. Он прожил еще какое-то время…

Пройдут годы, я с семьей буду часто ездить в Оптину пустынь и сделаю открытие, которое меня потрясет.

Несмотря на то что я и Оптину очень полюбила, и почитала старцев, и со мной там случались удивительные истории, я никогда не удосуживалась запомнить, когда же дни их памяти. И буквально недавно я наконец-то поняла, что Собор преподобных старцев Оптинских – 24 октября. Двадцать четвертого октября! Это день рождения моего отца. Он, благодаря оптинскому маслицу, которое меня буквально заставил взять чудаковатый мужик, на время вылечился от рака. Пусть не навсегда, но все же. А потом исповедался и причастился. Впервые в жизни. Благодаря милости Божией и помощи моих любимых оптинских святых, которые сделали ему такой подарок. Говорят же, что у Бога случайностей не бывает. А их и правда не бывает…

Детей своих, как предсказывал мужик в телогрейке, я этим маслом не мазала. Потому что потратила все на мой беременный живот – вскоре я вышла замуж.

Врачи все девять месяцев пугали какими-то диагнозами и выкидышами. Но наша Варя родилась в срок, хорошей и здоровой девочкой, спасибо святому Пантелеимону. И кстати, наша средняя дочь Соня появилась на свет как раз 9 августа – в день памяти святого целителя.

* * *

В том же паломничестве я познакомилась с одной очень благочестивой пожилой женщиной. Она ехала в нашем автобусе и самозабвенней всех пела акафисты.

– Раба Божия Фотиния, – представилась она.

И отчество у нее было какое-то необычное: то ли Аполлоновна, то ли Альфонсовна, то ли Альфредовна. Не вспомню уже, пускай будет Аполлоновна.

В храм она попала ненамного раньше меня, но, на мой восхищенный взгляд, уже достигла удивительных духовных высот.

Несмотря на солидный возраст, у нее была длинная девичья коса, перевязанная ленточкой, а платок она не снимала даже ночью (ибо «в чем Я застану вас, в том и буду судить»). В лексиконе у нее почти полностью отсутствовали светские выражения, и изъяснялась она исключительно высоким церковным штилем. Молилась раба Божия Фотиния громче всех, и не просто, а с красивыми витиеватыми подвываниями. А еще постоянно брызгала вокруг себя святой водой, и для каждого у нее находилось ценное душеполезное поучение.

Несмотря на свою недолгую церковную жизнь, Аполлоновна уже успела пострадать за Христа. Она рассказала об этом в первые же минуты нашего паломничества.

Выразилось это в том, что на работе ей пригрозили принудительным лечением, если она не уйдет на пенсию. Причина же всего крылась в том, что…

– …вместо того, чтобы заниматься всякой ерундой, я в первой половине рабочего дня читала Псалтирь, а во второй – Евангелие и Апостол, – гордо объяснила она. – И кропила всех этих нехристей вокруг.

В общем, авторитет Фотинии среди других паломников был настолько велик, что когда кто-нибудь замечал ее приближение, тут же передавал по цепочке: «Шухер! Коса!» Все кидали свои душевредные дела – мобильные телефоны, бутерброды и т.д. – и утыкали носы в молитвословы. Потом следовала команда «Отбой!».

В ту поездку мы с Фотинией сблизились на почве нашего религиозного фанатизма, и она пригласила меня отдохнуть летом в Крыму с ней и ее пятилетним внуком Славиком. (Это было давно, когда туда еще можно было добраться на поезде.) Родители ребенка, видимо, на тот момент еще не оценили всю степень бабушкиного воцерковления (жили они на разных концах города и виделись нечасто) и с радостью отпустили с ней малыша. А я почла за честь совершить еще одно совместное путешествие с моей благочестивой знакомой.

Хозяйка домика, где нам предстояло остановиться, была мамой священника, так что полное «православие» на отдыхе нам было обеспечено.

Всю весну мы созванивались, делились духовными достижениями и впечатлениями. А мне было что рассказать. Я все чаще исповедовалась, причащалась и даже начала понимать то, что объяснял на своих лекциях отец Даниил Сысоев.

В Крым мы ехали в плацкартном вагоне. Это, кстати, был мой первый подобный опыт – до этого я ездила только в купе. Но Фотиния сказала, что купе и духовность – две вещи несовместные. Нужно быть скромнее и смиреннее.

Как водится, по поезду ходили продавцы всяких разностей. Один приветливый паренек, торговец детскими книгами, увидев Славика, с улыбкой протянул «Золотой ключик».

Желая усугубить приятные чувства, которые питала ко мне Фотиния, я решила сделать мальчику подарок, взяла книжку и полезла за кошельком.

– А благословение у вас есть?! – вдруг грозно выпалила моя сестра во Христе, выхватив у меня из рук «Ключик».

Парень с недоуменной улыбкой уставился на нее.

– Ну, кто вас благословил распространять здесь литературу?!.

В проходе показались люди, заинтересовавшиеся происходящим. Продавец показал пальцем на ухо, давая понять, что он глухонемой. Но было видно, что он почуял неладное.

Решив во что бы то ни стало донести свою мысль, Фотиния начала энергично крестить книги и глухонемого, периодически разводя руки в стороны и делая вопросительное лицо.

Тут до Славика дошло, что красочная книжка, счастливым обладателем которой он должен был стать, уплывает. Он заревел в голос и начал хватать бабушку за рукав. Женщина, отталкивая внука, продолжала свою жестикуляцию. Зрители, которых вокруг нас собралось уже много, смеялись, а у продавца было такое лицо, что я испугалась, что он сейчас заговорит.

– Нет у него никакого благословения! – рявкнула подоспевшая проводница и, схватив парня за шкирку, протолкнула его дальше по вагону. – Расходимся, расходимся, пассажиры, антракт! А вы ребенка лучше успокойте. Вместо того чтобы руками здесь махать.

В общем, в этом паломничестве у нас с самого начала что-то не задалось. Последующие полчаса Фотиния пеняла мне за неосмотрительную попытку приобрести неблагословленный «Золотой ключик». А у меня в голове то и дело мелькала крамольная мысль о том, что изменилось бы в его содержании, если бы благословение у глухонемого все же было. Но высказать ее вслух я побоялась…

Приближался вечер. Под успокаивающий стук колес наша идиллия была восстановлена. Славик радостно хрустел вафлями, которые в награду за страдания выдала ему бабушка. Сама Аполлоновна что-то ловко вязала, а я изучала фотопутеводитель по православным святыням Крыма.

И тут, положив на стол работу, Фотиния решительно произнесла:

– Ну что, за правило?

Я послушно полезла в сумку за молитвословом и, достав, стала про себя читать.

– Во имя Отца и Сына и Святаго Духа… – торжественно и громогласно раздалось у меня над головой.

«Нет, нет, только не это», – трусливо подумала я.

– Царю Небесный, Утешителю, Душе истины…

В проходе опять показались зрители. Я умоляюще подняла глаза на Аполлоновну. Властным жестом она приказала мне встать рядом. Я вцепилась в полку. Любопытные пассажиры ждали, что будет дальше.

– И очисти ны от всякия скверны… – с явной угрозой в голосе произнесла Фотиния.

Сосед с боковой полки сочувственно мне улыбнулся.

– Что-то живот… – нашлась я и выскочила в проход.

– И спаси, Блаже, души наша, – презрительно летело мне вслед.

Все вечернее правило, которое в голос и с раздражением читала моя попутчица, я малодушно простояла в конце вагона, делая вид, что меня это не касается, и заинтересованно глядя в окно. Периодически до меня доносились пожелания пассажиров: «А можно потише?» и «Лечиться надо». А в сердце у меня нарастала тоска.

Я вспомнила, что Христос сказал: «Кто Меня постыдится, того и Я постыжусь». Думала об отце Данииле Сысоеве, который с детства мечтал быть мучеником. И чувствовала себя предательницей веры.

С этого момента отношение ко мне Аполлоновны стало неуклонно меняться в худшую сторону. Однако это не мешало ей вручать мне почти ежедневно в Крыму Славика и отправляться по каким-то своим очень благочестивым делам. Хотя, если честно, дел у нее хватало и по месту нашего жительства.

У нашей хозяйки, мамы священника, были достаточно большие «угодья». Помимо ее собственного дома на участке стояло еще несколько «избушек» поменьше и вообще крохотных, но весьма комфортных «сарайчиков». Пользовались все одной большой общей кухней. А столовая выполняла еще и функции помещения для релакса – там стоял телевизор.

Матушка (так называла хозяйку Фотиния) оказалась весьма неразборчива в выборе клиентуры, так что рабе Божией Аполлоновне было кому нести свою проповедь. Но начать она решила, естественно, с меня.

Первым делом она шокировалась моими шортами, которые я надела, собираясь на пляж, назвав их развратом и непотребством. Пришлось облачаться в длинную юбку. А потом в ужасе шарахнулась от моего купальника.

Честно говоря, как образцовый религиозный маньяк, я долго сомневалась, по-православному ли это – ходить на пляж. И даже обратилась к одному батюшке за разъяснениями. Он, посмеявшись, погладил меня по голове за рвение и благословил «позагорать и понырять и за него», а то он уже лет десять не был на море…

Сама Фотиния плавала в длинной белой рубахе, крестясь на все четыре стороны, когда заходила в воду.

На следующий день я встала пораньше и малодушно сбежала на море одна. Накупавшись в свое удовольствие, я вернулась и застала Фотинию в релакс-комнате – она громко диктовала названия грехов Ирине Ивановне, тихой и интеллигентной пенсионерке, также приехавшей сюда на отдых. Пожилая женщина обреченно и кротко записывала: «Согрешила блудными помыслами, блудом как таковым, нескромными действиями, крашением лица…»