Юные жены

Далее последовали портреты углем, и все семейство повисло рядком на стене с таким испуганным и болезненным видом, словно всех их только что вытащили из угольного ларя. Снизойдя до этюдов мелками, Эми добилась большего успеха, то есть большего сходства, и ее волосы, нос Джо, рот Мег и глаза Лори были провозглашены «исключительно чудесными».

Затем произошло возвращение к глине и гипсу, и похожие на привидения гипсовые слепки ее друзей и знакомых не только заполнили углы дома, но принялись падать с чуланных полок на головы его обитателей. В дом стали заманиваться дети, служившие моделями, и их невнятные рассказы о загадочных занятиях мисс Эми создали ей в округе репутацию чуть ли не юной людоедки. Однако этим ее усилиям неожиданно был положен конец в результате неблагоприятного происшествия, загасившего ее энтузиазм. Поскольку другие модели какое-то время не появлялись, она решила сделать слепок собственной прелестной ножки, и в один прекрасный день все семейство было взбудоражено невероятным грохотом и криками и, бросившись вызволять жертву из беды, они обнаружили юную энтузиастку, дико скачущую по кладовой для инструментов с одной ногой, прочно застрявшей в кастрюле с гипсом, неожиданно слишком быстро затвердевшим. Жертва была откопана с большими трудностями и даже с некоторой опасностью, так как Джо одолевал такой хохот, пока она вела раскопки, что ее нож проник слишком глубоко, поранив злосчастную ступню, и на довольно долгое время оставил Эми памятный знак о по крайней мере одной из ее попыток найти себя в Искусстве.

После этого Эми утихомирилась, пока ею не овладела мания создавать эскизы с натуры, что побудило ее то и дело выходить на реку, в поле и в лес, чтобы заниматься живописью на природе, вздыхая о том, что нет поблизости развалин, которые она могла бы воспроизвести на бумаге. Она то и дело подхватывала простуду, сидя на сырой траве, чтобы занести в альбом «этот вкуснейший кусочек», состоящий из камня, пня, одинокого гриба и надломленного стебля коровяка* или из «божественного нагромождения облаков», похожих на выставленные в витрине дорогие и прекрасно взбитые пуховые перины. Эми даже жертвовала своим цветом лица, плавая по реке под ярким летним солнцем, чтобы изучать светотень, и обрела морщинку меж бровей, пытаясь найти «точки обзервации»*, или как там они называются, эти дела, когда сначала глаза прищуривают, а потом широко раскрывают?

Если гениальность есть «бесконечное терпение», как утверждает Микеланджело, то Эми имела некоторое право претендовать на эту божественную черту, ибо не оставляла своих попыток, несмотря на множество препятствий, неудач и разочарований, твердо веря, что со временем она сумеет создать нечто, достойное именоваться «высоким искусством».

Она училась, занималась своим делом, однако успевала получать и другие удовольствия, так как решила быть привлекательной и образованной женщиной, даже если ей не удастся стать великим художником. В этом Эми обрела значительно больший успех, ибо она была одной из тех счастливо созданных особ, что умеют очаровывать без усилий, повсюду заводят друзей и принимают жизнь с такой легкостью и изяществом, что особы менее счастливые поддаются искушению поверить в счастливую звезду, под которой родились те, другие. Эми нравилась всем, потому что, среди других достоинств, была одарена чувством такта. Она интуитивно чувствовала, что могло быть подходящим и приятным, всегда говорила то, что следовало сказать в данном случае данному человеку, делала именно то, что требовалось в данное время, и в любых ситуациях умела владеть собою так, что ее сестры говорили: «Если бы Эми пришлось явиться в суд без всякой подготовки, она и тогда точно знала бы, что надо делать».

Одной из слабостей Эми была ее мечта «вращаться в лучшем обществе», хотя она не вполне ясно представляла себе, что это такое. Деньги, высокое общественное положение, модные знания и умения и, конечно, элегантные манеры имели в ее глазах огромную ценность, и она стремилась встречаться именно с теми людьми, кто обладал такими достоинствами; при этом она часто ошибалась, принимая ложное за истинное и восхищаясь тем, что вовсе не было ее восхищения достойно. Никогда не забывая о том, что она хорошего происхождения, Эми старалась развить в себе аристократические чувства и вкусы, чтобы, если возникнет возможность, она могла быть готова занять подобающее место, которого теперь из-за бедности оказалась лишена.

«Миледи», как прозвали ее подруги, искренне желала быть настоящей леди, а в душе такою и была, но ей предстояло еще понять, что деньгами утонченной натуры не купишь, что высокий ранг не всегда придает благородство и что истинная воспитанность всегда проявляется вопреки внешним недостаткам.

Однажды, войдя в гостиную с очень серьезным видом, Эми произнесла:

– Хочу попросить вас об одолжении, мама.

– Да, девочка моя, о каком? – отвечала ее мама, в глазах которой эта стройная юная леди по-прежнему оставалась ее «малышкой».

– Занятия моего художественного класса на следующей неделе заканчиваются, и перед тем, как девочки разъедутся на лето, я хочу пригласить их сюда, к нам, на целый день. Им ужасно хочется посмотреть на нашу реку, сделать наброски сломанного моста и срисовать кое-какие вещицы, которые им очень понравились в моем альбоме. Они всячески проявляли свое доброе отношение ко мне, и я им благодарна за это, ведь они все богаты, а я понимаю, что я-то бедна, но никто из них никогда не дал мне почувствовать эту разницу.

– С какой стати они стали бы так делать? – Миссис Марч задала свой вопрос с тем видом, какой ее дочери называли «вид Марии-Терезии»*.

– Вы не хуже меня знаете, что очень многие, почти все, именно так и делают, поэтому не надо топорщить перышки, словно наша любимая курочка-наседка, когда ее цыпляток клюют птички понаряднее. Вы же помните, маменька, что гадкий утенок превратился в прекрасного лебедя! – И Эми улыбнулась без всякой горечи, ведь у нее был счастливый характер, известная сила духа и сердце, полное надежд.

Миссис Марч рассмеялась и пригладила встопорщившуюся материнскую гордость, спросив:

– Так что у тебя за планы, мой прекрасный лебедь?

– Мне хотелось бы пригласить девочек на ланч на следующей неделе, взять их проехаться в коляске по тем местам, которые они желают увидеть, и устроить небольшой художнический праздник на открытом воздухе.

– Это представляется мне вполне выполнимым. Что бы ты хотела для ланча? Торт, сэндвичи, фрукты и кофе – это, пожалуй, все, что будет необходимо?

– О нет, нет! У нас должны быть холодный язык и холодный цыпленок, французский шоколад и, кроме того, мороженое. Девочки к этому привыкли, и я хочу, чтобы мой ланч был элегантным и таким, как полагается, хоть я и зарабатываю себе на жизнь самостоятельно.

– И сколько же таких юных леди в твоем классе? – спросила миссис Марч. Вид у нее при этом сделался довольно озабоченным.

– В нашем классе их двенадцать, а то и четырнадцать, но, полагаю, они явятся не все.

– Святые Небеса! Да тебе понадобится нанять целый омнибус, чтобы их на прогулку вывезти!

– Ну что вы, мама! Как вам в голову могло прийти такое? Их, скорее всего, будет шесть или восемь, так что я найму открытую коляску и одолжу у мистера Лоренса шар-банан (так Ханна называла шарабан)*.

– Все это дорого обойдется, Эми.

– Не очень. Я уже все подсчитала. И я сама за все заплачу.

– А ты не думаешь, моя милая, что, раз уж эти девочки привыкли к таким вещам, а самое лучшее из того, что мы сможем им предложить, не составит для них ничего нового, более простой план оказался бы им приятнее, да и нам был бы удобнее, чем покупать и одалживать то, что нам самим вовсе не нужно, и пытаться поддерживать стиль, вовсе не соответствующий нашим обстоятельствам?

– Если мне нельзя будет устроить все это так, как мне нравится, я вообще не хочу ничего устраивать. Я знаю, что смогу выполнить все намеченное самым лучшим образом, если вы вместе с моими сестричками согласитесь мне немного помочь, и я не понимаю, почему это нельзя, если я готова заплатить за все сама? – отвечала Эми с решимостью, которую противление неминуемо превратило бы в неуемное упрямство.

Миссис Марч знала, что опыт – прекрасный учитель, и, когда это было возможно, оставляла дочерей самостоятельно получать уроки, которые сама была бы рада им облегчить, если бы девочки не отказывались получать советы столь же часто, как соли и сенну.

– Очень хорошо, Эми. Если ты твердо решила это сделать и видишь, как обойтись без слишком большой затраты денег, времени и нервов, я больше ничего не стану говорить. Обсуди все это с сестрами, и, что бы вы ни решили делать, я всячески постараюсь вам помочь.

– Спасибо, мама, вы всегда к нам так добры! – И Эми удалилась, чтобы предложить свой план на обсуждение сестрам.

Мег согласилась сразу и обещала Эми свою помощь, радостно предлагая поделиться всем, что имела, от собственного маленького дома до своих самых лучших ложечек для соли. А вот Джо поначалу нахмурила брови, осуждая сам проект в целом, и заявила, что не желает иметь со всем этим никакого дела.

– С какой это стати тебе вдруг понадобилось тратить свои сбережения, беспокоить всю семью и весь дом переворачивать вверх дном ради компании девиц, которые ни на грош тебя не ценят? Мне казалось, что ты слишком горда и разумна, чтобы раболепствовать перед обыкновенной смертной женщиной только из-за того, что она носит французские ботиночки и разъезжает в роскошной карете, – высказалась она. (Джо только что оторвали от трагической кульминации ее романа, и она была в настроении, вовсе не подходящем для забав суетного света.)

– Я вовсе не раболепствую, и я нисколько не меньше тебя не терплю, когда ко мне относятся свысока, – возмутилась Эми, ведь эти двое по-прежнему перебранивались, когда возникали подобные вопросы. – Девочки меня ценят, а я тоже их ценю, и все они отличаются большой добротой, разумностью и талантом, невзирая на то что ты называешь «модной ерундой». Ты не заботишься о том, чтобы понравиться людям, не стараешься войти в хорошее общество, улучшать свои манеры и вкусы, а я стараюсь и намерена использовать до предела любую представившуюся мне возможность. А ты, если тебе так нравится, можешь шагать по свету, выставив наружу оба локтя да задрав нос повыше, и называть это независимостью. Только это не мой путь.

Дав волю языку и высказав все, что у нее было на уме, Эми обычно оказывалась в выигрыше, ибо она почти никогда не теряла здравого смысла, тогда как Джо в своей любви к свободе и ненависти к условностям заходила так беспредельно далеко, что – естественно – оказывалась разбитой в споре в пух и прах. Толкование, данное Эми представлению Джо о независимости, так великолепно попало в точку, что обе они рассмеялись, и обсуждение обрело более дружеский тон. Хотя и против собственной воли, Джо в конце концов согласилась пожертвовать один день в пользу миссис Гранди* и помочь сестре справиться с тем, что сама она считала «нелепой затеей».

Приглашения были разосланы и почти всеми приняты, так что понедельник следующей недели был выделен для намеченного грандиозного события. Ханна пришла в дурное расположение духа, потому что распорядок ее еженедельной работы был нарушен, и предсказывала, что «коли стирка да глажка не лигулярно делаютца, дак вабче ничего и нигде по-хорошему не выходит». Сбой в работе домашней машины дурно сказывался на всем предприятии в целом, однако всегдашним лозунгом Эми было «Nil desperandum!»[2], и, раз приняв решение о том, что надо делать, она продолжала делать это, несмотря на все препятствия.

Начать с того, что не очень хорошо вышли приготовленные Ханной блюда. Цыпленок получился жестким, язык был пересолен, а шоколад не желал взбиваться как следует. Затем выяснилось, что торт и мороженое обошлись дороже, чем предполагала Эми, как, впрочем, и коляска, да и разные другие затраты, поначалу представлявшиеся пустячными, подсчитанные под конец, выглядели весьма внушительно. Бет простыла и слегла в постель; Мег была вынуждена сидеть дома из-за необычайного наплыва визитеров, а Джо настолько разошлась сама с собой во мнениях, что частота и серьезность совершаемых ею поломок и оплошностей, как и прочих неприятных случайностей, не могли не вызывать раздражения.

Было договорено, что, если в понедельник погода будет дурная, девицы приедут во вторник: это рассердило Ханну и Джо до предела. Утром в понедельник погода была в таком нерешительном настроении, какое выводит из себя сильнее, чем бесконечный проливной дождь. То чуть моросило, то недолго сияло солнце, то поднимался ветерок, и погода никак не могла принять определенное решение, пока не стало поздно и для всех других решить что бы то ни было определенно. Эми была на ногах уже на заре и тормошила спящих, торопя их вылезать из постелей и не задерживаться за завтраком, чтобы вовремя привести в порядок дом. Гостиная неожиданно поразила ее своим необычайно потрепанным видом. Однако Эми, ни на миг не задержавшись, чтобы повздыхать о том, чего ей недоставало, искусно использовала то, что имела. Она переставила кресла так, чтобы они закрыли изношенные места на ковре, и спрятала пятна на обоях статуэтками домашнего изготовления, что вкупе с вазами цветов, там и сям расставленными Джо, придало комнате вполне художественную атмосферу.

Накрытый на воздухе ланч выглядел очаровательно, и, обозревая его, Эми надеялась, что одолженный хрусталь, фарфор и серебряные столовые приборы вернутся домой в целости и сохранности. Экипажи были обещаны, Мег и матушка были полностью готовы приветствовать гостей, Бет оказалась в силах помогать Ханне «за кулисами», Джо изо всех сил старалась быть оживленной и дружелюбной, насколько ее рассеянность и головная боль, а также решительное неодобрение всего происходящего и его участников это позволяли. Пока, усталая, она одевалась, Эми подбадривала себя ожиданием тех радостных минут, когда, благополучно завершив ланч, она покатит прочь вместе со своими подругами, чтобы насладиться сугубо художественными удовольствиями, так как сломанный мост и шар-банан являли собою самые сильные стороны ее затеи.

Затем наступили часы напряженного ожидания, в течение которых она, волнуясь, перебегала из гостиной на крыльцо и обратно, а общественное мнение то и дело менялось, вслед за указаниями флюгера. Сильный ливень в одиннадцать часов, по-видимому, загасил энтузиазм тех юных леди, что должны были прибыть к двенадцати, так как ни одна не явилась, и в два часа пополудни истомленное семейство уселось под пылающими лучами солнца поглощать легко портящиеся деликатесы намечавшегося пиршества, чтобы ничто не пропадало впустую.

– Сегодня никаких сомнений по поводу погоды быть не может, так что нам надо сбегать кое за чем, чтобы быть готовыми к приему, – сказала Эми, когда солнце разбудило ее на следующее утро. Она произнесла все это оживленно, однако в тайниках своей души уже жалела, что предложила девицам и вторник, ибо ее интерес к собственной затее, как и ее торт, успел несколько утратить свежесть.

– Мне не удалось купить ни одного омара, так что сегодня тебе придется обойтись без салата, – сказал мистер Марч, вернувшись через час домой с выражением спокойного отчаяния на лице.

– Можно взять для этого цыпленка. В салате его жесткость не будет заметна, – посоветовала ему жена.

– Ханна на минуточку оставила его на кухонном столе, и до него добрались котята, мне очень жаль, Эми, – добавила огорчений Бет, все еще остававшаяся кошачьей патронессой.

– Тогда мне во что бы то ни стало нужен омар, потому что одного холодного языка явно недостаточно! – решительно заявила Эми.

– Может, мне поспешить в город и раздобыть омара? – вопросила Джо с великодушием настоящей мученицы.

– Да ты ведь тогда заявишься домой с омаром под мышкой и без всякой обертки, просто ради того, чтобы досадить мне! Я сама поеду, – отвечала Эми, чье терпение уже начинало сдавать.

Окутанная густой вуалью и вооруженная элегантной дорожной корзинкой, она отправилась в город, чувствуя, что поездка по утреннему холодку утихомирит ее взбудораженный дух и придаст ей силы справиться с трудностями дня. Не так уж быстро, но все же вожделенный объект был приобретен, как и бутылка готового соуса к нему, чтобы не терять больше времени на его приготовление, и Эми отправилась домой, весьма довольная собственной предусмотрительностью.

Поскольку в омнибусе, кроме нее, оказалась лишь одна пассажирка, сонная пожилая дама, Эми решилась уложить вуаль в карман и рассеять скуку долгого пути, попытавшись уяснить себе, куда же ушли все ее деньги. Она была настолько поглощена картой своих расходов, испещренной упрямыми цифрами, что не обращала внимания на нового пассажира, вскочившего в омнибус на ходу, до тех пор, пока не услышала, как мужской голос произнес: «Доброе утро, мисс Марч», и, подняв глаза, узрела одного из самых элегантных друзей Лори по колледжу. Всей душой надеясь, что он выйдет раньше ее, Эми совершенно игнорировала корзину, стоявшую у ее ног, и, поздравив себя с тем, что на ней новое дорожное платье, отвечала на приветствие молодого человека весело и с обычной своей обходительностью.

Они разговорились, и их беседа шла великолепно, потому что главная забота Эми очень скоро ее оставила, поскольку стало известно, что юный джентльмен выйдет первым, и она оживленно болтала в какой-то на удивление высокопарной манере, когда пожилая дама, собираясь выходить, пошла к двери; запнувшись, она опрокинула корзину и – о ужас! – омар, такой вульгарно огромный и блестящий, открылся высокородному взору потомка Тюдоров.

– Клянусь Юпитером, она забыла свой обед! – воскликнул ничего не подозревающий юноша, тросточкой заталкивая ярко-красное чудовище обратно в корзину и готовясь вынести ее прочь вслед за пожилой дамой.

– Не надо, прошу вас… он… он мой! – пролепетала Эми, лицо у нее было почти того же цвета, что ее омар.

– Ох, в самом деле? Прошу прощения. Необыкновенно замечательный экземпляр, не правда ли? – произнес Тюдор с великолепным присутствием духа сохраняя вид трезвой заинтересованности, что делало честь его воспитанию.

Эми пришла в себя сразу, едва переведя дыхание; она мужественно поставила корзину на сиденье рядом с собой и, рассмеявшись, спросила:

– А вам не хотелось бы попробовать немножко салата, для которого он предназначен, и повидаться с очаровательными юными леди, которым предстоит его отведать?

Вот что называется такт! Ибо Эми затронула две главные слабости мужской души. Омар немедленно попал в окружение самых приятных реминисценций, а любопытство по поводу «юных леди» отвлекло внимание потомка Тюдоров от комического происшествия.

«Он, разумеется, посмеется и позубоскалит об этом с Лори, но я ведь их не увижу, а это уже утешение!» – подумала Эми, когда Тюдор, раскланявшись, вышел из омнибуса.

Дома Эми ни словом не обмолвилась об этой встрече (хотя обнаружила, что из-за опрокинутой корзинки ее новое платье сильно пострадало от соуса, извилистыми ручейками пробиравшегося вниз по юбке), однако она упорно продолжала подготовку к приему, что теперь казалось ей гораздо менее приятным, чем прежде, и в двенадцать часов все снова было готово. Ощущая, что соседи весьма интересуются ее предприятием, она стремилась сегодняшним грандиозным успехом стереть из их памяти свою вчерашнюю неудачу, так что попросила подать шар-банан к этому времени и величественно отбыла встречать своих гостей, чтобы доставить их на банкет.

– Я слышу шум колес, они едут! Пойду-ка встречу их на крыльце. Это будет выглядеть гостеприимно, а мне хочется, чтобы бедная девочка после всех неприятностей осталась приемом довольна, – проговорила миссис Марч, сопровождая свои слова делом. Однако первый же взгляд с крыльца побудил ее вернуться назад, и выражение ее лица было бы трудно описать, потому что в шар-банане, совершенно потерявшись в большом открытом экипаже, сидела Эми, а с нею – одна юная леди.

– Бежим, Бет! Поможем Ханне убрать половину приборов со стола! Абсурд – предлагать ланч на двенадцать персон единственной гостье, – вскричала Джо, спеша вниз, слишком возбужденная и неспособная задержаться даже затем, чтобы рассмеяться.

И в дом вошла Эми, поразительно спокойная, проявляющая восхитительную сердечность к единственной гостье, выполнившей свое обещание. Остальные члены семейства, весьма приверженные драматическому искусству, прекрасно исполняли свои роли, и мисс Элиотт нашла, что они – исключительная по своей замечательности компания, так как было совершенно невозможно хоть как-то утихомирить веселье, их всех обуявшее. Переделанный ланч был радостно съеден всеми участниками, студия и сад посещены, проблемы искусства с энтузиазмом обсуждены. Эми попросила подать двухместный кабриолет (увы элегантному шар-банану!) и без всякой помпы повозила свою гостью по округе до захода солнца, когда «вечеринка ушла».

К тому моменту, как Эми, уже пешком, вернулась домой, очень уставшая, но, как всегда, совершенно спокойная, малейшие следы незадавшегося пира успели исчезнуть, кроме подозрительной складочки, наметившейся у Джо в уголках рта.

– Какой подходящий денек выдался сегодня для вашей поездки, моя дорогая, – уважительно промолвила миссис Марч, словно в гостях у дочери побывали все двенадцать девиц.

– Мисс Элиотт очень милая девушка, и, по-моему, ей у нас понравилось, так мне показалось, – с необычайной теплотой заметила Бет.

– А ты не могла бы уделить мне немножко от твоего торта? Ко мне столько народу приходит, торт мне и правда очень нужен, я не умею делать такие вкусные вещи, какие получаются у тебя, – серьезно сказала Мег.

– Да возьми его весь, у нас только одна я – сластена, и он тут просто заплесневеет, пока я с ним расправлюсь, – отвечала Эми, со вздохом подумав о том, сколько всего было щедро вложено в эти «вкусные вещи» ради такого результата.

– Как жаль, что Лори нет с нами, чтобы нам помочь, – начала было Джо, когда они садились за стол, чтобы второй раз за два дня съесть салат и мороженое.

Предостерегающий взгляд матери остановил дальнейшие замечания, и семейство продолжало есть в героическом молчании, пока мистер Марч довольно нерешительно не проговорил:

– Салат был одним из любимейших блюд у древних, и Эвелин…

На этом месте взрыв дружного, неудержимого хохота прервал краткую «историю салатов», к великому изумлению ученого джентльмена.

– Да уложите все это в корзину и отнесите Хаммелям! Немцам нравится такая мешанина! А меня уже от одного взгляда на это тошнит, и я не вижу причин для того, чтобы вам всем приходилось умирать от переедания из-за моей дурости, – воскликнула Эми, отирая слезы, выступившие от смеха у нее на глазах.

– А я думала, что помру, когда увидела только вас двоих, с грохотом трясущихся по дороге в этом, как его там, словно два крохотных ядрышка в огромной ореховой скорлупе, и маменьку, величественно стоящую на крыльце, чтобы встретить эту толпу девиц! – вздохнула Джо, совершенно обессилев от смеха.

– Мне очень жаль, милая, что ты разочарована, но мы все делали все, что в наших силах, чтобы ты осталась довольна, – сказала миссис Марч, и в тоне ее звучало материнское сочувствие.

– Но я довольна. Я смогла сделать то, что наметила, и не моя вина, что предприятие потерпело неудачу. И я себя этим утешаю, – ответила Эми, и тут голос ее чуть дрогнул. – Я вам всем очень благодарна и буду еще более благодарна, если вы не станете напоминать мне об этом хотя бы месяц.

Никто из них не напоминал ей об этом много месяцев, однако слово «пир» долго вызывало у всех улыбку, а в день рождения Эми подарком от Лори стал крохотный коралловый брелок в виде омара для цепочки ее карманных часов.

Глава четвертая

Уроки литературы

Фортуна неожиданно подарила Джо свою улыбку, подбросив на ее пути счастливый пенни. Если говорить точно, он не был золотым, этот пенни, но я сомневаюсь, чтобы даже полмиллиона могли принести ей больше радости, чем та малая сумма, какая попала ей в руки таким образом.

Раз в несколько недель она непременно и надолго укрывалась у себя в комнате, надевала «бумагомарательский костюм» и «окуналась в пучину», как она это называла, всею душой и сердцем погружаясь в работу над своим романом, ибо «пока он не закончен, ей не найти покоя». Ее бумагомарательский костюм состоял из черного шерстяного передника, о который Джо могла, когда ей заблагорассудится, отирать перо, и шапочки из того же материала, украшенной веселым красным бантом, под которую она убирала свои отросшие волосы, когда все палубы были очищены и подготовлены к решительным действиям. Шапочка являла собою предостерегающий маяк вопрошающим взглядам остальных членов семьи; сами же они в такие периоды держались на расстоянии, решаясь лишь просовывать голову в дверь и только в половине этих редких случаев задавать вопрос: «Как, Джо, огонь гениальности еще пылает?» И даже такой вопрос они задавали не всегда, поскольку внимательно следили за шапочкой и поступали соответственно. Если сия выразительная деталь костюма была низко надвинута на лоб, это служило знаком, что идет тяжкая работа; в волнующие моменты шапочка лихо сдвигалась набекрень, а когда автора обуревало отчаяние, ее напрочь сдирали с головы и даже швыряли на пол. В такое время любопытствующий молча втягивал голову обратно, и до тех пор, пока веселый красный бант не становился снова виден высоко над гениальным лбом, никто из родных не отваживался обратиться к Джо. Сама она отнюдь не считала себя гениальной, однако, когда на нее находил «писательский стих»*, она целиком и полностью отдавалась ему, забывая о заботах и нуждах, не замечая дурной погоды, живя в счастливом покое и безопасности воображаемого мира, в окружении множества друзей, почти столь же реальных и дорогих ей, как те, кого она знала во плоти. Она забывала об утомленных глазах, ее еда стояла нетронутой, день и ночь оказывались для нее слишком кратки, чтобы вдоволь насладиться тем счастьем, что нисходило на нее только в часы «бумагомарания» и делало эти часы столь яркими, что их стоило прожить, даже если бы они не приносили иных плодов. Божественное вдохновение длилось неделю, а то и две, а затем Джо возникала из «пучины» голодная, невыспавшаяся и сердитая или же приунывшая.