Полная версия
Хрустальный город
Хрустальный город
Евгения Сергеевна Шилянская
Дизайнер обложки Евгения Сергеевна Шилянская
© Евгения Сергеевна Шилянская, 2025
© Евгения Сергеевна Шилянская, дизайн обложки, 2025
ISBN 978-5-4498-6558-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Письмо
Дорогой незнакомец,
Если эта книга попала к тебе в руки – значит, где-то я совершила ошибку. Или, может, наоборот – наконец сделала что-то правильное. Ты же знаешь, как это бывает: мы называем «шедевром» то, что должно было стать криком, но превратилось в эхо. Прочти эти строки не как предисловие. Прочти их как признание.
Мой идеал – это нож, отточенный так, чтобы резать сам воздух; слово, вырванное из горла вместе с кровью; мелодия, которая не звучит – впивается. Ты чувствуешь? Вот так и я – не умею творить иначе. Мне говорят: «Успокойся, найди золотую середину». А я смеюсь. Хищник не станет травоядным, даже если притворится им ради твоего удобства.
Великие? Их биографии пестрят провалами. Наверное, ты слышал о Ван Гоге, который отрезал себе ухо, чтобы заглушить тишину? Или о Цветаевой, что топила одиночество в чернилах, пока не ушла на дно? Они не святые – они сломавшиеся мосты. По их изломам я прокладываю свой путь. Да, и мне нужна толпа. Но не для аплодисментов – чтобы услышать, как мои трещины звучат в чужих душах. Без этого эха я задохнусь, как ты – без воздуха.
Ты думаешь, я горжусь своей «ненормальностью»? Это не доблесть. Это цена. Я не выбирала быть ножом – просто не умею быть ложкой. Моя религия – вечный бой с холстом, который смеётся надо мной; со строкой, что рвётся, как нитка; с тишиной, что звенит громче любого набата. А мой кошмар? Проснуться однажды сытой. Умиротворённой. Такой… как ты.
Да, ты. Тот, кто сейчас сидит в уютном кресле с чашкой кофе, где пенка аккуратно касается краёв. Тот, кто придёт в галерею, посмотрит на мои «сгустки боли» на стенах и скажет: «Интересно». Потом поцелует жену, проверит почту, уснёт под мерцание телевизора. Но если ты задержался на этом письме – значит, где-то в тебе есть разлом. Тот самый, в который я бросаю зёрна безумия.
Не бойся. Это не заразно. Или заразно – но уже поздно. Ты ведь уже открыл эту книгу? Тогда помни: каждая её страница – осколок зеркала, в котором я пыталась разглядеть себя. А теперь в нём видишь себя ты.
Уже решил, что я просто сумасшедшая? Тогда ответь: разве нормальный человек стал бы читать это до конца?
С уважением,
Катарсис
P.S. Если ты ищешь меня – не ищи. Эта книга – всё, что от меня осталось. Или, может, единственное, что было реальным.
Глава 1
Дождь висит в воздухе, цепляется за пыль на фонарях. Их свет, жёлтый и прерывистый, скользит по стенам. Дома построены из маленьких хрустальных кубиков разных цветов. Они звенят при ветре, как хрустальные люстры. В их отражениях мелькают силуэты: то женщина с венком из шипов на голове, то старик, прижимающий к груди огромные часы.
Воздух холодный. Каждый вдох обжигает горло. Я иду, эхо шагов смешивается с шепотом за моей спиной: «Смотри, она ещё не знает… Новенькая…».
Первый, кто врезается в поле зрения, – парень у фонаря. Он курит, зажав сигарету в зубах. На голове у него шевелится белая масса. Присматриваюсь – вижу: это опарыши. Они копошатся в чём-то липком, падают ему на плечи, застревают в складках куртки. Он не смахивает их, лишь выпускает дым через ноздри, будто его голова тлеет изнутри.
– Красиво? – хрипло спрашивает он, заметив мой взгляд.
Опарыш упал с его ресницы прямо на губу. Он слизнул его и усмехнулся. Я отвернулась так резко, что шея хрустнула, закрыла рот рукой, пока язык горько сводило от желчи, поднявшейся изнутри.
Город бурлит. Улицы – узкие щели между кристаллических домов. Толпа колышется, как живое существо. Женщина с колючками вместо волос торгует осколками зеркал: – Увези чужую боль! Всего 5 минут за слезу! В три раза дешевле просмотра телешоу!
Рядом торговец предлагает амулеты и подвески: – Вот – восторг от первого полёта. Тут – дрожь влюблённости.
У фонтана девушка в платье из воздушных перьев. Она кружится, а за ней тянется шлейф блёсток, которые не падают на землю, а замирают в воздухе, как звёзды. – Танцуй! – кричит она. – Здесь можно всё!
У перекрёстка – драка. Девушка в платье из лепестков бьёт женщину с короной из колючей проволоки. Бабочки с её плеч впиваются в кожу соперницы. – Верни мои надежды! – рычит женщина. – Сама отдала! – смеётся девушка.
«Они все здесь сумасшедшие. Или это я? Что это за место? Цирк уродов?»
Кто-то выскочил из переулка, едва не сбив меня с ног. Его лицо зажато в пасти огромной рыбы – чешуя блестит, как мокрая жесть, жабры хлопают, выплёвывая слова: – Жизнь – это тьма, которая воняет тухлой рыбой!
Запах ударил в нос – сладковатый, гнилостный. – Философия для тех, кто не дотянул до утра, – бросаю я.
Он фыркнул, брызнув слизью из жабр, и скрылся за углом.
Внезапно передо мной появилась девочка: розовое платье, маки в волосах, бабочки. Настоящие. Одна села мне на рукав, крылья – бархат с узором «глаз совы». – Ты потерялась? – её голос звенит, как колокольчик в пустом доме. – Нет, – солгала я. «А если да? Что если это всё сон? Безумный сон от переутомления».
– Бабушка ждёт, – она указывает на маяк, чей силуэт дрожит вдали. – Там.
Бабочки метались, будто её радость их обжигала. Надо подняться. Оттуда, с высоты, я смогу понять, где нахожусь.
Мрачные узкие улочки то сходятся в перекрёстках, то разбегаются в разные стороны. Напоминает лабиринт, созданный безумным архитектором. Красота и угрюмость этого города завораживает.
Я подхожу к маяку, почти не чувствуя ног. У дверей стоит маленькая, сухонькая старушка. Её голова увенчана клубками спутанных седых волос, в которых, словно забытые сокровища, застряли спицы для вязания. На самой макушке спят два кота – один чёрный, другой рыжий – их дыхание сливается с движениями старушки. На плечах старушки лежит старый шерстяной платок, местами истёршийся и потрёпанный временем. Её морщинистые руки движутся с замедленной грацией. Она рассеивает вокруг себя пыль, которая мягко ложится на землю, и каждая её щепотка направлена… книгам. Только сейчас я заметила, что возле ног старушки порхают книги! Обложки шевелятся, страницы тихо шелестят, вздыхают, готовые взлететь или опуститься на руку старушки.
– Ну-ка, кушайте, мои хорошие! – причитает она, обращаясь к книгам, словно к детям, которых хочет утешить. – Совсем зачахли без интереса!
Книги тихонько шуршат, будто шепчут друг другу: «Жить полной жизнью можно лишь ценой собственного „я“ (1)», – тихо говорит одна из книг. «Вот и вся моя работа. Стеречь ребят над пропастью во ржи (2)», – вторит другая. «Будьте осторожны со своими желаниями – они имеют свойство сбываться (3)», – добавляет третья.
Старушка, похоже, не замечает ничего странного. Её глубокие, мудрые глаза устремлены куда-то вдаль. Может, она знает, что происходит и где мы находимся? – Где я? Что это за место? – спрашиваю я, а голос звучит будто не мой.
– Голубушка моя… Эх, эх… При моём прибытии всё иначе было. Тогда новичков встречали. Дух захватывало! Время-то какое было! Пойдём-ка, милая, наверх. Всё тебе расскажу, всё покажу…
Прежде чем я успела опомниться, старушка уже вела меня вверх по лестнице. Она идёт впереди, останавливаясь через каждые несколько ступеней – не для отдыха, а словно прислушиваясь к чему-то.
Комната наверху сияет тысячами бликов – занавески из битого хрусталя переливаются на свету. В углу стоит потёртое кресло-качалка, рядом – старый комод с паутинкой царапин на зеркале.
– Так-с, познакомимся поближе, – проскрипела старушка, подходя к зеркалу. – Гляди сюда, девочка. Что видишь?
Я вздрогнула – отражение улыбнулось мне, хотя я точно не улыбалась. Зеркало показало камни на моей голове – тяжёлые, как невыплаканные слёзы. – Это твоя ноша, – сказала старушка. – Боль, которую ты носила в себе, пока была живой.
– Это просто сон, – шепчу. Картинки детства мелькают перед глазами: музыкальная школа, первая любовь, фреска в храме… Последнее, что помню – падение с высоты.
– Катарсис, – произносит старуха. – Неважно, как раньше звали тебя там. Здесь ты – Катарсис. Тебя всегда так звали, просто ты этого не знала. Ты очищала боль искусством – теперь это твоя суть.
– Но… почему? Как?
– Умерла, голубушка. Умерла. Только нет ни рая, ни ада. Все приносят с собой своё небо или свою преисподнюю в себе. А мы… мы – город чувств. За морем – Железный город мыслей. Есть разные города, и все мы – часть мозга высшего организма. Те, кого ты видела: Разочарование, Паника… Они тоже когда-то были людьми.
Она внезапно замолкает, глядя в окно, где чернело море. – Научись жить заново, – продолжает она уже мягче. – Подключайся к живым. Почувствуй их радость, их боль… Иначе ты просто растаешь.
Старушка подвела меня к медвежьей шкуре: – Садись. Закрой глаза. Дыши. Помни: где-то есть человек, который нуждается именно в тебе сейчас.
Я опустилась на тёплый мех, чувствуя, как сердце начинает успокаиваться. Мир вокруг тает, как воск на солнце.
Когда я открываю глаза, передо мной, в самом воздухе, возникает нечто необъяснимое: тонкая мерцающая нить, которая соединяет меня с кем-то невидимым. – Нить… – произношу я шёпотом, чтобы не нарушить эту хрупкую гармонию. – Она здесь. Она светится.
– Держись за неё, – доносится голос, словно из глубины этого странного света.
Я протягиваю руку, и в момент прикосновения по телу пробегает волна тепла, мягкого, как солнечный луч в летнее утро. Всё меняется: воздух становится плотнее, а пространство озаряется ярким сиянием. И передо мной раскрывается рукотворное чудо – колоссальная статуя.
Статуя святого – символ стремления к вечности, к тому, что выше нас самих. Она словно парит в воздухе, устремляясь к небу. Основание статуи теряется в тумане, а её распростёртые руки словно обнимают весь город.
Я стою перед ним, в груди сплетается трепет и умиротворение. Я чувствую, как по щекам текут слёзы. Мы так малы перед лицом вечности, и в этой малости есть своя красота – как в капле росы, что отражает целое небо.
– Вернись! Ты должна вовремя уметь возвращаться! Слишком большая порция эмоций может свести с ума человека или даже убить! – голос бабушки Ностальгии звучит резко, вырывая меня обратно.
Я отвела взгляд – статуя исчезала, подобно сну, который стирается из памяти с первым пробуждённым вздохом. В голове звучит предупреждение: «Знай меру!». Тепло, наполнявшее меня, начинает уходить, оставляя после себя лёгкую дрожь.
– Посмотри на себя, как похорошела! – бабушка Ностальгия смотрит на меня с одобрением.
– Да… – отвечаю я, всё ещё находясь под впечатлением. – Кто эти люди, к которым мы подключаемся?
– Просто люди. Человек ежеминутно переживает целый спектр эмоций. Одни разрушают его, другие возвышают. Но я хочу тебе сказать, что у нас тут нет плохих или хороших. Страх и гнев – это не монстры. Это мясники, которые рубят слабых и оттачивают клинки душ сильным. Понимаешь? Иными словами, те, кого они не сломали, становятся сильнее. И знаешь, в них чувства возвышения более яркие.
Я киваю, стараясь осмыслить её слова. Мой разум переполнен, я словно пытаюсь удержать в руках воду. Этот город, эти люди, эта нить – всё это часть чего-то большего, чего-то, что я пока не могу полностью осознать.
– Теперь ты знаешь, как подключаться. Но помни, – бабушка Ностальгия поднимает палец, – ты должна научиться балансировать между этим миром и тем, что внутри тебя.
– Поняла, – говорю я. – Но что дальше?
– Это ты должна решить сама, – она улыбается, по-матерински ласково. – Каждый твой выбор будет иметь последствия. Ты – часть этого мира, и твои действия влияют на него.
Я смотрю на светящуюся нить, которая всё ещё пульсирует передо мной. Она кажется такой хрупкой, но в то же время бесконечно сильной. – Я хочу узнать больше.
Глава 2
Тёмное полотно морской глади слегка колышется. Небо, затянутое облаками, скрывает звёзды, но горизонт уже светлеет. Скоро рассвет. В этой странной полутьме, между небом и водой, парят книги. Их страницы шелестят, как крылья, а обложки мелькают, то тёмные, то светлые. Они выкрикивают обрывки фраз, но их голоса теряются в шуме волн.
На том берегу, в дымке, виднеется город. Его очертания смутны, но я различаю высокие башни, трубы, из которых валит дым, и огни, мерцающие, как звёзды. Между берегами тянется подвесной мост, вдоль него вспыхивают редкие фонари, рассеивая мягкий свет.
Я стою на берегу, чувствуя, как ветер треплет мою одежду. Вопрос, возникающий в моём сознании, повторяется снова и снова: я – часть чего-то огромного и бесконечного? Или бесконечность – это часть меня? Раньше такие мысли казались мне далёкими, но сейчас всё вокруг так необычно, что привычные размышления кажутся чужими.
Одна из книг, с обложкой, напоминающей старую кожу, приблизилась. Её голос шептал: «Знание – это мост, но не каждый решится перейти его. Какую цену ты готова заплатить за истину?» Её слова отзываются во мне эхом. Я смотрю на переход. Он кажется таким хрупким, почти призрачным.
Слова книги будто невидимые потоки тянут меня вперёд. Я вдыхаю солёный воздух и направляюсь к мосту. Ветер усиливается, обдавая холодом.
В Железном городе есть что-то важное, я чувствую это! Я замираю, подойдя к мосту. Делаю первый шаг и чувствую, как доски под ногами скрипят, мост колеблется под моим весом. Сердце бьётся так громко, что, кажется, его слышно даже книгам. Ещё один шаг. И ещё. На середине моста я замечаю фигуру. Это человек в длинном плаще и с тростью в руке. Он стоит спиной ко мне, но, когда я приближаюсь, оборачивается. Я чувствую, что он улыбается, хотя его лица мне не видно.
– Ты тоже ищешь ответы? – спрашивает он. Его губы не шевелятся, а голос доносится откуда-то из-за облаков.
Я не успеваю ответить. Волны вдруг становятся выше, а книги вокруг замолкают.
– Ты уже сделала свой выбор? – голос звучит раскатистым громом, – теперь беги, пока не поздно!
Мост сильно дрожит, и я чувствую, как деревянные доски под ногами начинают трескаться. Ветер рваными порывами налетает на меня и хлещет солёными брызгами волн. Сжав зубы, я рвусь вперёд. Слышно, как позади ломается мост. Не оборачиваться! Свет маяка мечется, как безумный: то вспыхивает ярко, то угасает. Каждая вспышка проявляет ужас: море, взбешённое и пенящееся, рвётся к небу, стремясь поглотить всё вокруг.
Когда свет гаснет, всё погружается в кромешную тьму, и слышен лишь дикий рёв воды, смешанный с жалобным скрипом деревянных балок.
Новая вспышка света разрезает ночь. Берег совсем близко! Невольно я оборачиваюсь назад: разрушение совсем рядом. Доски разлетаются в щепки, металлические тросы рвутся, как нитки, мост накренился… Брызги воды летят во все стороны. Всё погружается во мрак.
С последним отчаянным прыжком я приземляюсь на твёрдую землю, и в тот же миг мост за моей спиной с грохотом рушится в море. Вода взметнулась вверх фонтаном, захлестнув обломки дерева и металла. Последние остатки моста исчезают под волнами, оставляя после себя лишь бурлящую поверхность воды.
Вдруг город исчез, растаял. Вместо него – пустота, бескрайняя и безмолвная. Позади слышится угрожающий рокот воды: огромная волна, готовая обрушиться с ужасающей мощью прямо за моей спиной. Паника сжимает горло, и вот я уже падаю в бездну. Темнота…
Я просыпаюсь резко, будто меня выбрасывает на берег штормовым валом. Грудь жадно хватает воздух, пальцы впиваются в песок. «Это был сон? Но как это возможно?» Я касаюсь ладонью воды. Ледяная. Реальная. «Я ведь умерла. Разве после смерти бывают сны? Или это просто ещё один слой реальности?»
Я закрываю глаза, пытаясь вспомнить всё, что произошло. Мост, книги, человек в плаще… Его слова: «Ты сделала свой выбор». Что это значит? Какой выбор?
Медленно поднимаюсь, чувствуя прохладный песок под ногами. Вокруг – тишина, нарушаемая лишь переливом прибоя. Я смотрю на мост. Он всё ещё там, всё такой же хрупкий и ненадёжный. Что всё это может значить?
Знакомый голос за спиной вырывает меня из раздумий: – Никогда не понимала, как можно оставаться несчастной на берегу моря! – это Радость. Она подбегает ко мне вприпрыжку. – Задумчивой можно, а несчастной – нет. Такой простор! Море – это свобода, к которой можно прикоснуться.
Радость садится рядом, подставив лицо ветру, а затем неожиданно обнимает меня. – Я так рада тебя видеть! – Потом она отступает на шаг, смотрит на меня и вдруг легонько касается своего лица. – Знаешь, многие считают, что я совсем не красавица… Все из-за этих проклятых веснушек! А бабушка Ностальгия уверяет, что они милые, как весенние цветы в её юности.
– Мне нравятся твои веснушки, – говорю я, улыбаясь. – Они похожи на поцелуи солнца.
– Правда? Никогда не думала об этом! Как здорово! – Радость начинает прыгать вокруг меня, её энергия заразительна.
Пока она танцует, мой взгляд случайно зацепляется за что-то в море. Там, метрах в пятидесяти от берега, дрейфует небольшой плот. Он покачивается на волнах, словно потерянный лист, принесённый течением. На нём, распростёршись, лежит парень. Он не похож на здешних: каштановые волосы, белая рубашка, тени татуировок на руках – всё выдаёт в нём чужака.
– Кто это? – спрашиваю я, не отрывая взгляда.
– Не знаю, но давай посмотрим! – Радость бросается в воду.
– Подожди! – кричу я, но она уже плывёт к плоту.
Без раздумий я следую за ней. Мы вцепляемся в мокрые верёвки – я тяну, а Радость, стиснув зубы, толкает плот сзади. Ноги скользят по мокрому песку: шаг вперёд, полшага назад. Через несколько минут мы выволакиваем плот на мель. Парень лежит неподвижно, я невольно приглядываюсь. Лицо – вытянутое, слегка асимметричное: правая бровь чуть приподнята, а губы сжаты так, будто он вот-вот скривится или усмехнётся. Мокрые каштановые пряди с рыжим отливом прилипают ко лбу, а вода с них стекает за воротник рубашки, оставляя мокрые пятна на ткани. Ресницы – длинные, неестественно длинные, – дёргаются, словно он ворочается в каком-то тревожном сне. Я затаиваю дыхание: вдруг проснётся? В нём чувствуется что-то опасное, чужое. Даже сейчас, когда он то ли спит, то ли в отключке, кажется напряжённым: мышцы лица подрагивают, пальцы слегка сжимаются. Как будто внутри у него тикают часы, а снаружи – мрамор.
Но больше всего поражают его руки. Они покрыты татуировками: тонкие линии, цифры, символы, которые я не могу разобрать. Они напоминают математические формулы. Символы переплетаются, как паутина, от запястий до локтей, а может, и дальше – под рубашкой… Похоже на какой-то шифр. Рука сама тянется, и я провожу пальцем по одной из линий, едва касаясь кожи. Она тёплая, с лёгкой прохладой.
Он вдруг пошевелился, и я вздрагиваю. Рука, которая только что лежала безвольно, слегка дрогнула, и у меня внутри всё сжимается. Его лицо кажется таким… знакомым, будто я видела его в давно забытом сне. Может, это просто игра света, или моя усталость, или что-то ещё?
…Вдруг гулкий удар по голове отключает свет. Темнота… Боль пронзает виски, словно кто-то вогнал в череп раскалённый гвоздь. Я открываю глаза и тут же зажмуриваюсь. Слишком ярко. Слишком больно. Пытаюсь сесть, но мир вокруг кружится, и я едва не падаю обратно. Что-то нежное и шёлковое касается моих плеч, рук. Я дотрагиваюсь до головы. Волосы? Мои камни исчезли, и вместо них – длинные светлые локоны. Я провожу пальцами по ним, не веря своим ощущениям. Камни были частью меня. Они защищали, скрывали, давали ощущение твёрдости. Теперь я чувствую себя… голой.
– Очнулась! – раздаётся звонкий голос. Радость подпрыгивает передо мной. – Как ты себя чувствуешь?
– Голова болит, – шепчу я, сжимая виски. – Что произошло?
– Я разбила твои камни, – улыбается она, словно это было самое обычное дело. – Они мне не нравились. Ты теперь выглядишь намного лучше!
Я хочу что-то ответить, но в этот момент подходит спасённый нами парень. В его взгляде читается едва скрываемое раздражение.
Он стоит передо мной, капли воды с рубашки падают на песок, а взгляд – серо-зелёный, как штормовое море – режет меня в ответ. – Я не просил, чтобы меня спасали, – бросает он.
– «Не просил, чтобы тебя спасали»?! – вырывается у меня, и болью отдаётся в висках. – Тогда может, стоило утонуть по-тихому, а не маячить тут, как дохлая медуза?
Он резко выпрямляется. – И где ты только раньше была с такой изумительной идеей?
Радость дёргает меня за рукав, но я отмахиваюсь. Парень нахмурился, его пальцы непроизвольно сжимаются – татуировки на руках будто бы шевелятся.
– А как тебя вообще зовут-то? – встревает Радость, вылезая из-за моей спины. – Я – Радость. А это Катарсис. У неё бывает, не обижайся…
Он на секунду замирает, будто имя «Катарсис» бьёт его по лицу. Губы дрогнули в кривой усмешке. – Вектор.
– Вектор… – Радость нахмурила лоб. – Как стрелка?
– Как направление. Ты либо движешься со мной, либо против меня.
Я фыркаю. Пафосный тип. – И в каком же направлении ты сейчас? В сторону дна?
Уголки его губ дрогнули – не улыбка, а оскал. – В сторону от всех.
Я скрещиваю руки, нарочито медленно обводя его взглядом. Его глаза тусклы, слова коротки и осторожны, а плечи ссутулились. В его поведении чувствуется скрытая усталость и напряжение. – Тебя выгнали? – спрашиваю я, не скрывая догадки.
Он напрягается и замирает. – Да.
Радость ахает, всплеснув руками: – Почему?
– Может, ты что-то натворил? – перебиваю я, не дав ему вдохнуть.
Он резко поворачивается, и в его глазах вспыхивает что-то опасное. – Если бы знал – не болтался бы тут как… – он запнулся, ища сравнение, но я перехватываю:
– Как дохлая медуза?
– Как ошибка в уравнении, – поправляет он холодно. – Проснулся – увидел патруль. Без объяснений, без суда – пытались расщепить. Но я сбежал.
Я прищуриваюсь, не врёт ли? Но в его голосе только усталое безразличие. – Может, ты опасен? – провожу пальцем по воздуху вдоль его рук с татуировками. – Вдруг взорвёшься, как перегретый реактор?
Вектор внезапно шагает ко мне, наклоняясь так близко, что я чувствую запах соли на его коже: – Если бы взрывался от глупых вопросов – ты бы уже летела в стратосферу.
Радость снова вклинивается: – Хватит! Бабушка Ностальгия всё знает, она поможет. Пойдем к ней!
– Ностальгия? – Вектор фыркает, отступая. – Звучит как болезнь.
– Бабушка Ностальгия может помочь! Она помнит даже те времена, когда города были едины. Или ты предпочитаешь вечно прятаться?
Он замирает, глаза бегают по горизонту, будто ищут путь к отступлению. Потом произносит тихо: – Бесполезно.
– А если нет? – Радость хватает его за рукав. – Ты же не хочешь быть вечно чужим для всех?
– Хочу тишины, – он пытается высвободиться, но она вцепляется мёртвой хваткой.
– Тогда заткнись и иди с нами, – сказала я и направилась к маяку.
Вектор издаёт хриплый звук, похожий на смешок: – Катарсис… Это имя тебе дали за талант выносить мозг?
– Нет, за умение очищать мир от нытиков, – огрызаюсь я, но уголок рта сам собой дёргается вверх.
– Вперёд, – Радость хватает нас за руки. – Но сначала… – она тычет меня в бок, – извинись.
– За что?!
– Ты назвала его дохлой медузой. Это было грубо.
Вектор фыркает. – Ладно, – кривлюсь я. – Прости за то, что вытащила тебя на сушу, медуза.
Он вздыхает, поднимает глаза к небу. – Прощаю, – процеживает сквозь зубы. – Спасительница.
Мы идём вдоль обрыва, не глядя друг на друга. Радость семенит впереди, напевая что-то о радугах и солнечных днях. Её голос звенит, как колокольчик, но веселье кажется мне сейчас чем-то очень далёким. Вектор идёт чуть позади. Я чувствую его взгляд на своей спине, но не оборачиваюсь.
– Ты вообще знаешь, куда ведёшь? – наконец нарушает молчание Вектор.
– Не ной, – огрызаюсь я. – Тебе дали шанс.
– Шанс стать вашим козлом отпущения? – он чуть усмехается, не пряча издёвку.
Радость оборачивается: – Бабушка всё объяснит! Вы оба…
– Не лезь! – рявкаем мы хором.
Она надувается и замолкает. Мы идём молча, пока тропа не начинает сужаться, заставляя меня идти впритык к Вектору. – Почему тебя вообще выгнали? Неужто за дурной характер? – спрашиваю я, стараясь звучать как можно более безразлично.
Он резко замирает. Татуировки на его руках вспыхивают синим – формулы смешиваются с волнообразными линиями. – Потому что я ошибка, – прорычал он. – Не мысль, не чувство. Просто баг в системе.
Я отшатываюсь, но не даю ему заметить моё замешательство: – Понамешано в тебе всего понемногу, прям дворняга.
Вектор явно собирается метнуть в мою сторону очередную колкость, но не успевает. Из-за домов мелькают тени патруля Хрустального города. – Бежим! – толкаю Вектора в спину.