Кандидатская для посудомойки

А потом начался ад. Яна, как в бреду, слушала что-то про тринадцатую хромосому, синдром патау, что ее девочка – генетическое отклонение и не проживет более трех месяцев.

Янина дочка умерла через месяц после рождения. Яне всего три раза разрешили взять ее на руки. И каждый раз, вглядываясь в ее лунообразное личико, обезображенное заячьей губой, держась за лишний пальчик на ее ручке, Яна задавала Богу только один вопрос. Господи, за что? Этот ребенок – плод великой любви. Такой любви, какую ты, господи, и представить не можешь. Она – жданная, желанная, такая любимая. За что, Господи?

А потом Яна умерла. Нет, не физически. Она по-прежнему ела, ходила, спала, даже плакала. Но той, прежней Яны, не было.

Яна почти каждый день проводила на кладбище. Она сидела у могилы дочери до позднего вечера. Молча, уставившись в одну точку. Сначала Михаил ездил за ней, уговаривал, ругался, на руках уносил в машину. Потом перестал. Яна не заметила этого.

Однажды Михаил снова приехал за Яной на кладбище.

– Яна, родная моя, так больше продолжаться не может. Я не прошу забыть, это невозможно. Я прошу не хоронить себя заживо. Жизнь, как это ни банально звучит, продолжается. Ты же знаешь, этот синдром – не наследственное заболевание. У нас будут еще дети.

– Я перевязала трубы, Миша. У меня никогда больше не будет детей. – Яна была абсолютно спокойна, равнодушна и безучастна.

Михаил дернулся, как будто кто-то сильно ударил его по лицу, скривился, сделал несколько шагов в сторону, потом как будто вспомнил что-то, вернулся и до стал из кобуры табельное оружие.

– На, возьми, полоумная баба. Грохни меня, а потом и себя следом. Тебе же наплевать на меня, на мои чувства, на мою боль. На твоих родителей, которые состарились на тысячу лет, глядя на тебя. На твоих друзей, которым ты нужна, даже если тебе дико в это поверить. На, стреляй. И все. И больше ничего не будет. Никогда. А здесь, здесь у нас еще может что-нибудь получится. Над асфальтом.»

Муха, почему ты никогда не рассказывала, что училась в балетной школе? Мы же вечно восторгались твоей прямой спиной, невероятным подъемом и на спор заставляли тебя сесть на шпагат посреди ГУМа. Ты вечно отшучивалась, дескать, у тебя в роду были африканские обезьяны. И никогда не ходила с нами в Большой. Муха, Муха! И, правда, Кошкин твой – полный идиот.

«Вся жизнь над асфальтом». Автор: Мария Кошкина, такая же примерно дура, как Катерина Иванна Польская.

«Солнечный свет резко ударил в лицо, и Соня открыла глаза.

Медсестра, раздвинув занавески на окнах, с улыбкой и бодрым утренним приветствием в стиле «а кто у нас такой молодец сегодня» придвинула к сониной кровати столик с завтраком. Соня хмуро буркнула что-то невежливое в ответ и вернулась к своим воспоминаниям.

Вот она стоит у станка посередине зала и страшно гордится, что вчера ведьма МарьСергевна переставила ее из-за рояля сюда, поближе к центру. Примета верная, она на особом счету.

А вот она играет рядом с маминым роялем, еще не понимая, что укладывает любимую куклу спать под великого Чайковского.

Пти батман, гранд батман, плие, еще раз плие, деми плие… – О! У этой девочки лучший entrechat со времен Улановой! – Соня слышит скрипучий шепот сушеной дамы в буклях. Эта, в буклях, там самая главная в этой комиссии. Она решает, будет ли Соня танцевать на сцене Большого. Сцене, каждая половица которой Соне знакома лично.

У нее кружится голова от запаха кулис. И она верит, что если как следует помолиться богу театра, он обязательно поможет. И она не станет, конечно, двадцатым лебедем за третьим прудом. Она будет раскованной Эгиной, пластичной Никией. Или бешеной Китри. Она видит, как летит над паркетом, едва касаясь рук партнера, летит вопреки законам притяжения.

Вся сонина не очень длинная пятнадцатилетняя жизнь была связана с танцем, музыкой, положена на балетный алтарь. Состояла из ежедневных тренировок до кровавого пота и редких, но таких счастливых минут, когда их, учениц хореографического училища Большого Театра, выпускали в каком-нибудь репертуарном спектакле. И почему, почему она не послала куда подальше этого идиота Кошкина с соседней дачи, когда он позвал ее кататься на мотоцикле.

В палату кто-то вошел. Соня лежала, отвернувшись к стене, и всем своим видом пыталась показать медсестре, что она не будет есть эту гадкую больничную еду. Тем более, что балерины не едят хлеб с маслом.

– Сонька, привет! Открой сомкнуты негой очи, – это была не медсестра, это был ее отец. Соня нехотя повернулась.

– Давай, моя принцесса, ешь и будем учиться ходить. Смотри что я тебе принес. – Папа вытащил из-за спины костыли.

Соня разревелась и заползла под одеяло.

Папа подошел к окну, постоял там какое-то время, а потом, не оборачиваясь к Соне, тихо заговорил.

– Видишь ли, девочка моя, жизнь – она очень большая и очень разная. Ты сейчас лежишь тут, пытаешься склеить свой маленький разбитый мирок и снова туда вернуться, и снова жить привычной тебе жизнью. Но так не бывает. Надо найти в себе силы и двигаться дальше. Поверь, просто поверь, что мир гораздо больше твоей балетной школы, твоих плие у станка и даже больше твоих заглавных партий в Жизели или Лебедином Озере.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.