Изгнание владыки
«Кажется, Октябрьская улица», – подумал он и, решив проверить, повернул обратно, к другому углу квартала.
Не спуская глаз с дома, все так же тихо, словно скользя над землей, он прошел мимо него и направился дальше, к углу.
И вдруг он инстинктивно метнулся в сторону, к ограде: ему показалось, что какая-то тень вынырнула из-за угла и тотчас же скрылась.
Нет, не скрылась! Чуть слышное шуршание крадущихся шагов донеслось до лейтенанта.
Лейтенант приник спиной к ограде, сердце у него забилось, кулаки сжались.
«Вот как!.. Своя охрана?!»
Скользящее, почти неслышное движение приближалось… Оно уже совсем близко… Высокая тень возникла и сгустилась во тьме, послышалось сдержанное дыхание…
Лейтенант стиснул зубы… Сердце застучало, словно молот.
И вдруг совсем близко тень сделала резкий поворот, громко скрипнул песок, вскинулась рука человека.
Хинский замер.
Мгновенно вспомнился девиз Комарова:
«В схватке не защищаться, а нападать!»
Молниеносным движением Хинский перехватил враждебную руку и сжал ее, как в тисках.
Послышался приглушенный стон, и в следующее мгновение лейтенант взлетел на воздух, перевернулся и грохнулся всем телом оземь. Он не успел еще прийти в себя, как кто-то, могучий и тяжелый, уже навалился на него…
Глава четвертая
Прыжок в ночь
После ухода Хинского в вагон-ресторан Комаров с удвоенным вниманием прислушивался к тому, что происходило в соседнем купе.
Как он и ожидал, через трубу установки для кондиционирования воздуха к нему вскоре донеслись звуки открываемой двери. Но кто вышел из купе? Оба пассажира или один? Этого Комаров не мог определить.
Оставалось ждать и слушать.
Комаров долго и неподвижно сидел в своем углу, ловя невнятные голоса, разговоры, доносившиеся из ближних и дальних купе, шорохи, зарождавшиеся в самой установке кондиционирования. Все это надо было распознать, из потока звуков выделить то, что было интересно и нужно.
Наконец настороженное ухо уловило едва слышный шум. Это был знакомый шелест тонкой и мягкой бумаги.
«Кто-то, значит, остался в купе и читает газету. Кто именно? Кардан или его спутник?»
Едва задав себе этот вопрос, Комаров услышал тихий, приглушенный гудок спрятанного в кармане микрорадио. Кто-то вызывал его. Конечно, Хинский.
Так и есть: пароль этой декады – «Индеец» и их двусторонний пароль – «Лев».
Хинский сообщал, что «основной» остался в купе, а спутник – в вагоне-ресторане. Ну что же, пусть он наблюдает за спутником неотступно, хотя бы пришлось разделиться, если тот высадится в Вознесенске отдельно от «основного»… Вряд ли?.. Почему вряд ли? Все возможно… Ну, хорошо… все…
Итак, Кардан остался в купе. Почему? Что он намерен делать? Почему не пошел в вагон-ресторан? Ведь он с утра там не был. Пора бы поесть. Решил ждать до Вознесенска? Ну что же, подождем.
Комаров опять задумался.
«Николаев»… Почему они говорили про Николаев? И «аэродром»… Правда, эти два слова в их беседе были разделены некоторым промежутком времени… В Николаеве есть аэродром. А пересадки из экспресса на Николаев нет. Значит, из Вознесенска они направятся туда, что ли? Но ведь и в Вознесенске есть аэродром! Нет, тут что-то не так…
Комаров терялся в догадках, строил предположения, но ни к чему прийти не мог.
Время шло. Было уже двадцать три часа, когда Комаров вдруг почувствовал замедление хода поезда. Колеса под полом стучали медленней, моторы звучали глуше… Снаружи, в темноте за окном, промелькнул красный огонь…
Комаров встрепенулся. Из соседнего купе по трубе донесся явственный шорох, быстрое шарканье ног по полу, какое-то металлическое пощелкивание… А поезд еще более замедляет ход! Второй красный огонь за окнам медленно ползет назад… В чем дело? Ремонт пути, что ли? А, черт!
Комаров чуть не вскрикнул: из трубы вдруг послышался заглушенный грохот какого-то упавшего предмета, легкий свист. Комаров вскочил с места, не спуская глаз с окна.
В следующее мгновение за окном прошел третий красный фонарь. В его густом кровавом свете мимо окна, отделяясь в воздухе от вагона, пронеслась какая-то темная масса, вроде тюка с раскинутыми в стороны полосами, и растворилась в темноте позади…
– Ах, дьявол! – пробормотал Комаров сквозь стиснутые зубы.
В одно мгновение он вырвал трубку из отверстия в стене, спрятал в карман, бросился к окну и опустил раму. Горячий ветер ворвался в купе, трепля занавески, неся пыль и духоту. Одним движением, держась за раму, едва коснувшись столика ногой, Комаров выбросился из вагона. Нога задела за раму, рука чуть не сорвалась, но Комаров удержался и повис на руках. Внизу проносились тени каких-то глыб, машин, штабелей. Приближался четвертый красный фонарь. Комаров сильно раскачался, глубоко вздохнул и оттолкнулся ногами от стенки вагона.
Снизу, из темноты, с головокружительной быстротой налетала на него какая-то темная бугристая масса.
Комаров вытянул вперед руки, с силой ударился ими, потом грудью обо что-то твердое, со стоном перевернулся в воздухе и покатился вниз по насыпи…
Лязгая цепями и буферами, сверкая огнями, поезд пронесся мимо и растворился в темноте.
Его отдаленный гул, замирая, скоро совсем затих, и в потревоженную на мгновение степь вернулись ночь, безмолвие и покой…
* * *Откуда-то издалека со странным звоном донеслась короткая тихая очередь пулемета и оборвалась… потом, совсем близко, откликнулась другая… Нет, это не пулемет… Как будто ласковое шепелявое стрекотанье бабушкиной швейной машинки… Пахнуло далеким солнечным детством… Потом вдруг зябкая дрожь прошла по телу…
Комаров открыл глаза.
На склоне ясного неба длинное, с рваными краями облачко окружилось золотой каймой. У самого уха в густой траве трещал свою раннюю песенку кузнечик.
Комаров быстро пришел в себя.
– Вот тебе и пулемет и бабушкина машинка, – усмехнулся он и сел.
Кузнечик взвился, трепеща крылышками, описал дугу и скрылся за высокой кучей щебня.
Боль в груди и правой руке напомнила обо всем, что произошло ночью.
Вдали громыхали машины, гудели моторы, лязгал металл.
"Ну, мое счастье, что упал сюда, – подумал Комаров оглядываясь. На этом участке ремонт пути, видимо, был уже кончен: машины, рельсы, камень убраны, остались лишь кучи песка и гравия.
В южных степях светает и в августе очень рано. Солнце уже стояло над горизонтом. Золотая кайма на облачке бледнела и ширилась. Подул прохладный ветерок. Тихо шелестела пшеница, плотной высокой стеной стоявшая по обе стороны полотна.
Шатаясь и потирая ушибленную грудь, Комаров медленно встал, отряхнул с себя пыль и пошел, прихрамывая, вдоль пути, внимательно всматриваясь в землю, в траву, покрывавшую небольшой пологий откос. Следов было много – и свежих и старых, трава была везде примята, покрыта пылью и землей.
Комаров рассчитал, что он выбросился из вагона и упал примерно метрах в шестидесяти от места, куда должен был упасть Кардан. Однако, пройдя гораздо больше, Комаров не заметил ничего, что можно было принять за след Кардана. Тогда Комаров, отойдя подальше от полотна дороги, прошел обратно, к месту своего падения. Слева от него колыхалась высокая стена пшеницы. Золотистое море с седой зыбью тяжелых колосьев тянулось, насколько хватал глаз, до самого горизонта. Ни в пшенице, ни на земле, ни на кучах песка – нигде ни малейшего подозрительного следа.
– Что за черт! – пробормотал Комаров, потирая подбородок, и поморщился; подбородок был второй день не брит, и это было очень неприятно. – Куда же, однако, он девался? Не к Знаменке ли пошел пешком?.. Ба! Николаев! Посмотрим по ту сторону пути.
Комаров перешел через полотно железной дороги. Та же взрыхленная почва, те же кучи песка и щебня, ровная стена шумящей пшеницы. Шаг за шагом Комаров исследовал узкое пространство между пшеницей и полотном дороги и вдруг припал к земле.
На небольшом камне под косыми лучами солнца сверкала, как свежеотбитый осколок красного стекла, капля крови. Немного поодаль едва заметно краснело в песке другое кровавое пятнышко. Комаров осторожно притронулся к нему пальцем. Палец окрасился.
«Свежее», – подумал Комаров и поднял голову.
Прямо перед ним, как пролом в плотной пшеничной стене, темнел узкий проход со сломанными, раздвинутыми в обе стороны колосьями. Присмотревшись, Комаров теперь заметил на поверхности пшеничного моря извилистую темнеющую полоску, уходящую далеко на юго-восток.
– Так… Понятно… Ломать пшеницу?! Никто другой не позволил бы себе этого. Итак, на Николаев?.. – пробормотал Комаров и, зачем-то оглядев себя, почистил один рукав, потом другой, одернул куртку и решительно направился к пробитому в пшенице следу.
Через два шага он почувствовал себя словно затерянным в густом подводном лесу. Как будто плывя в море колючей воды, Комаров обеими руками раздвигал перед собой зыбкую щетинистую массу колосьев, тяжелых, словно маленькие початки кукурузы; колосья кололи глаза, уши, ноздри. Путь был тяжел и мучителен. Пыль забиралась в нос и рот, в горле першило, солнце, поднимаясь все выше, припекало обнаженную бритую голову, ноги путались в густой массе стеблей.
Но Комаров шел по следу, не думая об отдыхе, зорко всматриваясь в сетку стеблей.
Его занимал вопрос, на сколько времени Кардан опередил его. Может быть, он упал счастливее и тотчас же двинулся в путь? Тогда, значит, он впереди часа на четыре. Это слишком много… Но нет… Кровь была еще довольно свежа… Значит, можно думать, он вошел в пшеницу всего лишь часа на два раньше. Кроме того, дорожку эту он первый прокладывал, ему и трудней пришлось. Тогда дело обстоит не так уж плохо.
И, стиснув зубы, Комаров раздвигал брассом,[7] как пловец, пшеничное море. Вверху звенели жаворонки, купаясь в синеве ясного неба. Солнце жгло голову все сильней. Было душно и жарко. Ломило руки, спину, шею. Еще болела грудь от удара при падении. Перед глазами все чаще возникало и дрожало сетчатое огненное марево. Во рту горело, хотелось пить. Пшеничное море представлялось бесконечным. Казалось, вся жизнь прошла и пройдет в этом шелесте колосьев, в однообразном и мучительном движении рук – вперед, в стороны, опять вперед, опять в стороны…
И вдруг после одного из взмахов, как за распахнувшимся занавесом, прямо перед уставшими глазами открылся необъятный светлый мир. Пшеничное поле кончилось.
Далеко на юг, почти до горизонта, простиралось пустынное желтое жнивье. Но, посмотрев направо, Комаров увидел вдали процессию огромных машин, неуклюжих, как стадо первобытных мастодонтов. Одна за другой, уступами, они приближались к нему вдоль стены несжатой пшеницы. Это были электрокомбайны, убиравшие урожай.
Вытирая платком лицо и голову, Комаров поспешил к передней машине. Он увидел перед собой тихо гудевшее двухэтажное сооружение на низких толстых колесах, блиставшее медью, пластмассой и стеклосталью. За комбайном тащилась огромная платформа с высокими бортами, нагруженная рядами квадратных соломенно-желтых плиток-брикетов. Из комбайна тянулся длинный открытый желоб, двигавшийся над платформой. По желобу безостановочно шел поток брикетов и укладывался в ряды. Справа от комбайна горизонтально вертелись длинные крылья, наклонявшие стебли пшеницы к ножевому аппарату, от которого подрезанные стебли по ленте конвейера шли к машине и исчезали в ней.
Когда-то комбайн обрабатывал урожай только до момента получения чистого зерна и снопов соломы. Теперь эта машина, постепенно усложняясь и совершенствуясь, превратилась в комбайн-мельницу и фабрику брикетированной соломы. Пройдя через различные агрегаты комбайна, зерно превращалось в чистейшую муку и отруби, а солома размельчалась и прессовалась в маленькие брикеты, которые потом отправлялись как сырье на бумажные или химические фабрики.
За широким стеклянным окном в передней части комбайна Комаров увидел молодое лицо, изумленно глядевшее на него. Комаров поднял руку. Машина остановилась, из открывшейся сбоку дверцы показался человек и спустился по лесенке наземь. На нем были широкополая шляпа, белоснежный комбинезон из тонкой легкой материи, на ногах белые легкие туфли, на загорелом лице сверкали живые, полные любопытства глаза. Молодой человек быстро направился к Комарову, приветливо улыбаясь и протягивая руку:
– Здравствуйте, товарищ! Чем могу вам быть полезным? Вы, видно, устали? Не хотите ли зайти ко мне в рубку? Там прохладно, можно отдохнуть и освежиться… Молодой человек говорил торопливо и внимательно оглядывал Комарова. Очевидно, комбайнера разбирало любопытство.
Комаров поднял воспаленные глаза и хрипло сказал:
– Благодарю… Но прежде всего… Вы не заметили, кто-нибудь до меня выходил сюда из пшеничного поля?
– Ну, конечно! – живо ответил комбайнер. – Это-то меня и поразило. Вы второй человек, вышедший из пшеницы. И как раз в том же месте. Очевидно, вы шли по следам первого, и потому, надеюсь, поле не очень пострадало… Спутанные и надломленные стебли наши машины не очень любят.
– Знаю… – коротко прервал молодого человека Комаров. – Простите… Но где он, этот человек?
– Так ведь я же сам отвез его в совхоз! – воскликнул комбайнер и с беспокойством оглянулся. – Но зайдемте в рубку и продолжим беседу там. Задняя машина нагоняет меня, и мы ее задерживаем. Может получиться неприятность.
В рубке комбайнера, узкой и длинной, было удобно и прохладно. На передней стенке расположились вокруг смотрового окна щиты телеуправления всеми комбайнами этой группы, контрольные приборы, красные и зеленые лампочки сигнализации, приборы автоматического шофера, экран телевизефона. Против двери у окна стояли столик, два легких стула; вдоль задней стенки – узкая кушетка, над ней – полочка с книгами, в углу – небольшой шкаф-холодильник. На столе была приготовлена закуска из мясных и овощных блюд, вскрытая коробка с концентрированным бульоном, фрукты, графин с прохладительным напитком. Комбайнер, очевидно, готовился завтракать.
– Садитесь за стол, – радушно предложил молодой человек, пропуская гостя в кабину. – Подкрепитесь. Завтрак скромный, но сытный. Я пущу машину и тотчас присоединюсь к вам.
Комаров тяжело опустился на один из стульев у стола и с наслаждением выпил один, потом другой стакан приятного напитка из графина.
– Вы могли и не подымать руки перед машиной, – продолжал словоохотливый комбайнер, усаживаясь в свое кресло перед смотровым окном и запуская машину. – Автоматический шофер все равно остановил бы ее перед вами.
– Он снабжен инфракрасным сторожем? – спросил Комаров, жадно принимаясь за бутерброды.
– Нет, простым фотоэлементом. Этот аппарат нащупывает за двадцать пять метров впереди любое препятствие выше тридцати сантиметров над землей. Сначала он предупреждает об этом водителя звонком, а если тог спит или отлучился, то сам останавливает комбайн. Такой же фотоэлемент удерживает машину на краю пшеничного поля и не позволяет ей уклоняться в сторону.
Машина тихо, чуть покачиваясь, шла вперед. Позади, за стеной рубки, мягко гудели моторы. Внутренние агрегаты возобновили, прерванную работу, а снаружи за боковым окном завертелись узкие длинные крылья мотовила, пригибая к ножам хедера[8] сильные стебли пшеницы.
Молодой комбайнер оставил свое кресло и перешел к столу.
– Как вы все-таки попали сюда, товарищ? – спросил он наконец, не умея сдержать свое любопытство. – Зачем вы ломились через поле, когда в пяти километрах отсюда есть прекрасная дорога?
Комаров молча доел второй бутерброд и выпил лимонаду.
– Мне очень жаль, мой друг, – сказал он наконец, – что я не могу ответить вам на этот вполне законный вопрос. Наоборот, я хотел бы сам кое-что узнать от вас. Не можете ли вы мне описать наружность человека, который встретился вам до меня?
Молодой человек смутился, слегка покраснел.
– Пожалуйста… Простите, если мой вопрос показался вам нескромным… Что касается человека, то это был коренастый, широкоплечий мужчина, смуглый, с густыми черными усами и такими же черными волосами. Ладонь его правой руки была перевязана носовым платком, сквозь платок проступала кровь. Человек шел прихрамывая. Он объяснил мне, что его ушибло на работе по ремонту железнодорожного пути, что его хотели отправить в Вознесенск, но он пожелал, поскольку уже работать не придется, побывать у своей семьи в Николаеве. Так как все машины с их участка оказались в разгоне, то он надеялся, что доберется как-нибудь на попутной машине до цели. Бункера моего комбайна были уже полны мукой, и мне нужно было отправиться в совхоз, чтобы сдать продукцию. Я и предложил этому человеку свои услуги.
Комаров внимательно слушал.
– Еще вопрос, товарищ. На каком языке вы разговаривали с этим человеком?
Комбайнер с удивлением посмотрел на Комарова.
– То есть как это на каком языке? Разумеется, по-русски…
Довольная улыбка появилась на лице Комарова.
– Да, да… разумеется, по-русски… Ну, конечно, по-русски! – И, сразу согнав улыбку, он продолжал: – Акцента никакого не заметили?
– Нет, – ответил комбайнер. – Никакого.
– Отлично! Великолепно! – с посветлевшими глазами говорил Комаров. – Очень вам благодарен, товарищ. Это как раз то, что мне нужно было знать. Где вы ссадили этого человека?
– В совхозе. Там ему обещали с первой же машиной – электромобилем или геликоптером[9] – доставить его в город.
Комаров насторожился.
– О дальнейшем вам ничего не известно?
– Нет. Я быстро выгрузился и вернулся в поле.
– У вас, кажется, постоянная связь с совхозом. Я вижу в углу аппарат телевизефона. Нельзя ли вызвать на экран кого-нибудь из совхоза?
Через несколько минут Комаров узнал, что незнакомец, доставленный в совхоз молодым комбайнером, пятнадцать минут назад в грузовом электромобиле отправлен в город, что задержать эту машину невозможно вследствие порчи ее телевизефонной установки, что все легковые машины совхоза сейчас в разгоне и первая вернется лишь минут через двадцать, а до Николаева от совхоза всего около ста километров.
Экран померк. Комаров недовольно потер колючий подбородок.
– Когда вы предполагаете отправиться в совхоз? – спросил он.
Комбайнер посмотрел на контрольный прибор, показывающий количество муки в бункерах, потом на пшеничное поле.
– Минут через двадцать. Дойдем до дороги, к этому времени моя полоса кончится и бункера заполнятся.
– А сколько езды до совхоза?
– С полчаса.
– Ничего не поделаешь, товарищ. Придется немедленно отправиться туда.
Молодой комбайнер с недоумением посмотрел на своего самоуверенного и требовательного гостя.
– Простите… Не понимаю… С чего это вдруг? Работа не кончена и… и это внесет беспорядок в работу всей колонны… Я нарушу строй и график.
После минутного колебания Комаров сказал:
– Сознаю, мой друг, и очень прошу извинить меня за бесцеремонность. Но… этого требуют интересы государственной безопасности.
Комаров отогнул обшлаг. Под ним золотисто сверкнул значок.
В первый момент комбайнер казался ошеломленным, затем покраснел от радости: впервые в жизни ему выпала такая редкая удача – принять непосредственное участие в деле государственной важности.
Он засуетился, бросился к щиту управления.
– Сию минуту, товарищ… товарищ?.. – и, не дождавшись ответа на свой робкий вопрос, продолжал: – Только вызову сюда помощника, передам ему колонну… Ей надо перестроиться.
Через несколько минут огромный комбайн, тяжело покачиваясь на низких колесах и набирая скорость, понесся по жнивью вдоль высоких, нетронутых зарослей пшеницы.
Глава пятая
Неожиданная встреча
Недалеко от совхоза Комаров вышел из рубки комбайна, сел на скамью в придорожной аллее и, вынув из кармана аппарат, послал в эфир свой пароль. Несколько минут он поговорил с кем-то; в это время подошел легковой электромобиль, высланный ему навстречу директором совхоза.
Быстро понесся элекгромобиль по шероховатой дороге. Позади остались пшеничные поля с медленно бредущими по ним комбайнами. Сначала тянулось словно остриженное под машинку плоское жнивье, затем пошли бахчи. Здесь работали странные машины с длинными металлическими когтистыми лапами. Лапы поочередно опускались, поднимали с земли огромный тяжелый шар, подрезав стебель, поворачивались и осторожно клали арбуз в тащившуюся позади машины тележку. За бахчами начались сады.
– Скоро аэродром, – сказал водитель, оборачиваясь к Комарову, – а там и город. Вы куда хотели бы подъехать?
– Сначала к аэродрому. Возле него нас встретят.
Действительно, не успела вдали показаться белая вышка аэровокзала, как из придорожной аллеи показался легкий электроцикл. Седок поднял руку, электромобиль замедлил ход, и обе машины пошли рядом. Комаров высунул голову из окна и вопросительно посмотрел на электроциклиста.
– Номер? – спросил тот.
– Двести восемьдесят шесть, – ответил Комаров.
– Грузовая машина совхоза пришла в город пустая, – доложил человек. – Пассажир высадился за километр до аэродрома, у входа в последний сад. Через некоторое время на аэродроме появился субъект, интересующий вас. Приметы сходятся.
– Где он сейчас?
– Записался на рейсовый самолет Николаев – Воронеж – Куйбышев – Свердловск и пошел в ресторан аэровокзала. Машина улетает в четырнадцать десять… через несколько минут.
– Я успею? – быстро спросил Комаров.
Человек пожал плечами:
– Сомневаюсь, товарищ…
– Гоните! – крикнул Комаров, обернувшись к водителю. – Вовсю! К аэровокзалу!
Электромобиль, словно подскочив и сорвавшись с места, стремглав ринулся вперед. Ветер пронзительно засвистал в ушах Комарова. Электроцикл не отставал от машины.
– Наблюдение ведется? – крикнул Комаров, перекрывая свист ветра и гудение моторов.
Человек утвердительно кивнул головой.
Комаров посмотрел на часы. Оставалось только три минуты до отлета.
Комаров понял, что может опоздать и надолго, а то и совсем потерять Кардана из виду. На мгновение ему показалось, что все пропало. Холодная, медленно нарастающая ярость охватила его. Что может произойти, если подозрения относительно этого человека правильны? Диверсия! Катастрофа! Гибель людей! И как он, Комаров, будет смотреть в глаза заместителю министра государственной безопасности? Как он доложит ему о своей неудаче, о том, что буквально из рук выпустил этого человека? Он заскрипел зубами и тут же отчаянным усилием воли подавил свое волнение.
Прежде всего не хныкать, не безумствовать, а действовать.
Вернуть с пути геликоптер, послав ему приказ по радио? Зачем? Чтобы принять опоздавшего пассажира? Глупо! Лишь обратить на себя внимание Кардана… Не годится!
Догонять на другом аппарате? Найдется ли он на аэродроме? А если найдется, пока подготовишь к взлету… и его скорость неизвестна… Не годится!
Дать радиоприказ в Воронеж, Куйбышев, Свердловск, чтобы встретили там Кардана, установили наблюдение за ним? Но Кардан может «по требованию» спуститься где-нибудь в пути с парашютом – обычное явление на воздушных трассах Советского Союза. Ищи потом следы! Не годится! Не годится!
Что же делать?
Электромобиль уже мчался по въездной аллее аэродрома. Она была, к счастью, пуста. Машины неслись к видневшемуся вдали высокому белому зданию… Справа сквозь деревья видна была широкая ровная площадка – взлетное поле аэродрома.
У перрона стоял готовый к отлету огромный геликоптер, опираясь, как на единственную ногу, на высокий, в два человеческих роста, пружинный амортизатор в виде тумбы с расширяющимся основанием.
Кашалотообразный фюзеляж гетикоптера сверкал на солнце широкими окнами кабин. Как круглый рыбий хвост, поставленный на ребро, высоко в воздухе висел широкий руль горизонтальных поворотов. Впереди из-за фюзеляжа выглядывали отливавшие серебром концы лопастей металлического пропеллера. Над фюзеляжем, все убыстряя вращение длинных лопастей, ревел гигантский горизонтальный ротор.[10]
Все двери и окна геликоптера были уже герметически закрыты, провожающие стояли на перроне, махая платками и шляпами. Мощный «Дедал» готовился к прыжку в высокое, бледное от жары небо.
Держась за ручку дверцы, Комаров сидел, стиснув зубы, готовый к прыжку из машины.
Его нервы напряглись до крайности, до озноба.
И вдруг, неожиданно для самого себя, он крикнул водителю:
– К геликоптеру! Слева к ноге!
Он с усилием раскрыл против ветра дверцу кабины.
Электромобиль, как метеор, врезался в смерч, поднявшийся вокруг геликоптера, и, вскинув от внезапного торможения задние колеса, с пронзительным визгом остановился у амортизатора. Комаров стремительно выпрыгнул из еще не остановившейся машины.
В следующее мгновение геликоптер сделал гигантский скачок в воздух и высоко взвился над землей.
Зрители на площадке аэродрома дружно вскрикнули. Толпа заволновалась.
Среди ажурного сплетения прутьев амортизатора все ясно увидели крошечную фигурку человека, уверенно взбиравшегося вверх, под брюхо фюзеляжа. Геликоптер быстро уходил ввысь, затем лег на курс и скоро исчез в вышине.
