Грешница

– Пусти, бестолковый, ничего сам сделать не можешь! – нетерпеливо корил один из злоумышленников второго, отталкивая его от двери. – Крючок наверху, а ты нож вниз суешь!

– Не учи, без тебя знаю, – сердился взломщик, – Щель слишком узка, нож никак внутрь не лезет.

– А ты сильней надави, она и разойдется! – торопил советчик.

– Отстань, смола! Если ты такой умный, возьми, сам попробуй!

После этого предложения советчики поменялись местами, теперь торопил и мешал советами первый, а второй на него огрызался. Я ждала, когда они наконец справятся с крючком, и прислушалась к своим ощущениям. Никакого страха перед встречей со смертельной опасностью у меня не было, только нетерпение, когда, наконец, все начнется. Мне было впору самой встать и включиться в игру. Однако вскоре все благополучно завершилось, в ночной тишине отчетливо звякнул крючок, и заскрипела дверь. Как я ни храбрилась, на мгновение у меня замерло сердце.

– Там она, – прошептал первый похититель, и послышались их осторожные шаги.

Я лежала поверх не разобранной постели и ждала. Неслышно отворилась дверь. Два темных человека приблизились и наклонились надо мной. Мне был любопытно, как они собираются меня украсть. С испуга я, вполне, могла закричать и переполошить весь дом. Однако оказалось, что все действие давно отработано. Один положил мне на лицо подушку, а другой крепко схватил за руки. От неожиданности я вскрикнула, и инстинктивно, попыталась вырваться, но не смогла. Они меня уже прижали к кровати.

– Тихо, барыня, лучше не кричи, а то не ровен час, порешу, – шепотом, пообещал тот, что прижимал к моему лицу подушку. – Будешь послушной, ничего тебе плохого не сделаем.

– Что вам нужно? – изворачиваясь, спросила я.

– Нам ничего, – засмеялся тот, что держал за руки, – это барин тебя в гости зовет. Ну, что будешь слушаться или бунтовать?

– Буду, – пообещала я, – только не делайте мне больно!

– Это уж как получится, ты, главное, покорись, тогда живой, здоровой останешься! – посоветовал он. – А на нас сердце не держи, мы люди подневольные, что приказали то и делаем.

Я перестала сопротивляться и хватка тотчас ослабла.

– Ну, вот и умница, – похвалил меня тот, что держал подушку и осторожно, чтобы, если я все-таки закричу, успеть прижать снова, приподнял ее с моего лица. – Барин у нас хороший, ничего тебе плохого не сделает. Ты у него не первая и не последняя. Пошалит чуток и отпустит.

– Я что, я и сама согласная, – сказала я, – не пойму, зачем ему было вас присылать.

– Господское дело темное, – вмешался в разговор второй, отпуская мои руки. – Простому человеку нипочем не понять, что у вас на уме. Сам наш барин из себя видный, холостой, что ему кроме мужних жен других баб мало? Ты уж прости нас, если что не так. Не своей мы волей…

– Ладно, чего там, сама недавно дворовой девкой была, – сказала я, – что такое барская дурь, понятие имею.

Мужики переглянулись и совсем расслабились. Теперь если бы была нужда, я вполне могла поднять скандал и разбудить весь дом, но понятно делать этого не стала. Спокойным голосом спросила:

– А как он вам велел меня доставить?

– Известно как, мешок на голову, чтоб, значит, не кричала, и нести к нему в покои.

– Ну, до его покоев я и своими ногами дойду, а уж потом потрудитесь, донесите на руках!

Предложение лакеям понравилось.

– Ну, ты баба, чистый огонь! – похвалил меня первый. – Это значит, как ты вроде не своей волей к нему пришла, а силком?

– Примерно так, – подтвердила я.

– Огонь-то огнем, – вмешался в разговор второй, – только ты с нашим барином поосторожнее, а то не дай бог, осердится и чего тебе нарушит. Он когда в раж впадает, себя не помнит. Одну барышню арапником да смерти забил, другую ели живую отпустил помирать.

– Это правда, – подтвердил первый, – они с прежним управителем, тем, что в волка обратился, знатно чудили. Все друг другу доказывали, кто из них бойчее.

Мужики спокойно стояли передо мной, и мы мирно разговаривали, пока первый, вздохнув, не подал товарищу знак и попросил:

– Пошли что ли, барыня, а то и нам на орехи достанется.

– Пошли, – согласилась я и встала с постели. От борьбы мое оружие вылезло из-под ремня, и нужно было его поправить, чтобы случайно не выронить по дороге.

– Вы отвернитесь, я себя по женскому делу в порядок приведу, – попросила я.

Простосердечные мужики без возражений отвернулись. Я подняла рубашку и умастила пистолет и нож. Теперь можно было отправляться навстречу подвигам.

– Ну, что, скоро ты? – спросил первый.

– Готова, пошли!

Мы гуськом вышли из покоев. Спальня Трегубова была на втором этаже и чтобы туда попасть, нужно было вернуться в общий зал, затем подняться наверх по парадной лестнице. В доме был подозрительно тихо. Никто не слонялся как обычно по своей нужде, в общих покоях, из комнат не было слышно храпа. Казалось, что все знали, что сейчас происходит, ждут развития событий и приникли к дверным щелям.

Мужики шли молча, выполняя знакомое действие. Я шагала между ними и тоже молчала. Стараясь не скрипеть ступенями, мы поднялись наверх и коротким коридорчиком подошли к спальне Трегубова. Дверь в нее была плотно закрыта.

– Давай, Емеля, твоя неделя, – обратился первый похититель к товарищу.

Тот вытащил из-за пазухи мешок, развернул его и тихо мне сказал:

– Ты, барыня, не сомневайся, он чистый, жена только сегодня постирала.

– Ладно, начинайте, только осторожнее, сильно меня не помните, – попросила я.

Емеля расправил большой мешок и осторожно надел мне его на голову, потом продернул вниз края, и я вся оказалась внутри.

– Постучи сам, а то мне боязно, – попросил Емеля товарища.

Тот помедлил, потом осторожно постучал в дверь костяшками пальцев. Я услышала шаги, скрипнули дверные петли, и тихий голос Платона Карповича спросил:

– Ну, что доставили?

– Точно так-с, – доложил первый.

– Сильно брыкалась?

– Это как водится, очень резвая барыня, чуть Емельке глаза не выцарапала!

Кузьма Платонович довольно хмыкнул и приказал:

– Ладно, заносите.

Я приготовилась и придержала, чтобы не выпало, оружие. Мужики бережно меня подняли и внесли сначала в кабинет Трегубова, оттуда в спальню. Я замычала и начала вырываться.

– Сюда, сюда, несите, – указывал Кузьма Платонович, забегая вперед и демонстрируя хозяину свое рвение. – Кладите ее на полати. А ты голубушка не бунтуй, тебе теперь ничего не поможет! – добавил он, обращаясь уже ко мне.

Меня положили на что-то мягкое и отпустили. Для пущей важности я еще подергалась, поболтала ногами, после чего сделала вид, что смирилась.

– Снять с нее мешок или как? – спросил первый мужик, чьего имени я так и не знала.

– Не нужно, мы сами справимся, – наконец подал голос и Василий Иванович, – вы можете идти!

Мужики, про себя проклиная помещика и сочувственно думая обо мне, поклонились и вышли. Мы остались втроем. Какое-то время все они молчали. Трегубов откровенно трусил и жалел, что здесь нет Вошина. Потом спросил нового управляющего:

– Как она, Платоныч?

– Сначала ерепенилась, потом смирилась, – ответил тот. – Ничего, если не будет ласковой, получит арапником, сразу подобреет!

– А ведь я вас, Алевтина Сергеевна, полюбил всем сердцем, а вы меня так грубо отвергли, – плачущим голосом обратился ко мне Трегубов. Неужели вам жалко было сказать мне ласковое слово! Оборотили бы на меня свое внимание, тогда бы ничего плохого и не случилось. Было бы все по любви и согласию! А так вы меня сами вынудили к крайним мерам!

Я, не размыкая губ, промычала что-то возмущенное. Василий Иванович меня правильно понял и продолжил упрекать.

– Разве я вам не клялся в любви? Неужто, мое желание для вас совсем ничего не значит? Много ли нужно любящему человеку? Ласковый взгляд, да покорность! Вы же знали, как я скорбел, как болела моя душа, и вы даже простым добрым словом, не захотели меня утешить!

Удивительное дело, Трегубов думал именно то, что говорил! Он до глубины души был оскорблен моим равнодушием! Похоже, что этот баловень судьбы не знал ни сомнений, но милосердия. Он считал, что весь мир должен заботиться о его удовольствиях и все кто противится, негодяи и его злейшие враги.

Я едва сдержалась, чтобы не сказать, все, что о нем думаю, но в последний момент прикусила язык. Взывать к его чести и совести было самым последним делом.

– Мной не побрезговала сама матушка императрица, – продолжил он стыдить меня, – а вчерашней дворовой девке я оказался не хорош! Ничего, каждому воздастся по делам его!

Василий Иванович так распалил себя жалостными речами, что начал впадать в другую крайность, в гнев. Теперь мужское желание смешалось у него с ненавистью, и я почувствовала, как рука его сама потянулась к плети.

– Платоныч, сними с нее мешок, я хочу посмотреть ей в глаза! – капризно приказал он.

Кузьма Платонович сам изнывал от желания посмотреть на меня, правда, думал он в тот момент совсем не о моих глазах. Не теряя времени, старик попытался освободить меня от грубой мешковины. Однако я всем телом придавила край мешка, и сдернуть его с меня сил у него не хватило, он лишь протащил меня по постели и, задохнувшись, отступил.

– Больно она, Василий Иванович, тяжела, мне одному не справиться. Может позвать мужиков? Они ее мигом разденут.

– Пустое, я тебе сам помогу, пододвинь-ка мое кресло к кровати.

Бедный старенький Кузьма Платонович теперь был вынужден двигать кресло с увесистым хозяином. Трегубов как мог ему помогал и, наконец, мы все втроем собрались в одном месте.

– Ишь, б…, как разлеглась, – со злостью, сказал Трегубов и ущипнул ищущей рукой мои торчащие наружу голые ноги.

Я непроизвольно попыталась его лягнуть, но не попала.

– Платоныч, она дерется, – пожаловался Трегубов, и мое бедро ожег удар.

От боли и неожиданности я вскрикнула, но тут же меня ударили снова. Теперь моим насильникам не нужно было трудиться и вытаскивать меня из мешка, я сама ужом выползла из него наружу.

Очередной удар плети пришелся мне по спине, но в тот момент мне было все рано. Я освободилась и вскочила на ноги. Василий Иванович сидел совершенно голым в своем кресле, отставив в сторону сломанную ногу, и замахивался для очередного удара. Он был очень возбужден, и я подумала, что матушка императрица, по слухам, любившая крупных мужчин, не зря обратила на гвардейского сержанта свое благосклонное внимание. Пока я рассматривала Трегубова, управляющий успел забежать сзади и оказался у меня за спиной.

То, что я не связана и свободна, неприятно поразило Трегубова. Он понял, что короткой плетью ему меня теперь не достать и скорчил обиженную рожу. От боли и унижения я пока не могла ничего сказать, без звука открывала рот и в гневе, притопывала ногой. Несколько мгновений, пока мои противники были растеряны, истекли, я ничего не предприняла, и мне на спину бросился верный хозяину Кузьма Платонович. Он обхватил меня сзади и вцепился рукам в груди. Я лягнула его голой пяткой, но он только засмеялся и больно их сжал.

Теперь ко мне подбирался Трегубов. Он отбросил плеть, вылез из кресла и довольно ловко полз по постели. Я опять попыталась вырваться из объятий Кузьмы Платоновича, но он вцепился в меня как клещ, прижался всем телом и думал такие мерзости, что я саданула его в живот локтем. Он ойкнул, но меня не отпустил.

– Попалась, голубушка! – радостно воскликнул Трегубов, схватил обеими руками меня за ворот рубахи и рванул его в разные стороны.

Тонкая ткань затрещала, и я тут же оказалась голой. Кузьма Платонович почувствовав ладонями, что на мне больше нет одежды, от восторга захрюкал, а вот Василий Иванович, разглядев мое тайное оружие, в испуге отпрянул и крикнул:

– Платоныч, у нее нож!

Управляющий предупреждения не понял, продолжил с восторгом тискать груди и делать сзади непристойные движения. Однако едва тупой нож для резки бумаги, воткнулся ему в живот, взвизгнул и отскочил в сторону.

Я, наконец, оказалась свободной и знала, что мне делать дальше.

– Убили! – жалобно простонал управляющий, держась руками за живот и отступая в конец спальни. – Василий Иванович, она меня насмерть зарезала!

Однако Трегубову было не до чужих несчастий, с него хватало и своих. Он заворожено смотрел в дуло пистолета и на мой палец, выжимающий курок.

– Алевтина Сергеевна, голубушка, не надо, – бормотал он, упираясь спиной в стену. – Пощадите, я, я…

Что он сделает, если я его пощажу, Василий Иванович не придумал и замолчал, ожидая выстрела. Его могучая возбужденная плоть на глазах опала и превратилась в кусок морщинистой кожи. Потом из нее что-то полилось. Я испугалась, не поняв, что с ним случилось, только позже, когда все было позади, догадалась, что он от страха описался.

– Что с вами, Василий Иванович? – спросила я, дав помещику возможность сполна почувствовать страх близкой смерти. – По вашему приказу меня сюда привели, а теперь, вы, похоже, этому не рады?

В прекрасных глазах Трегубова, затеплилась робкая надежда. Выстрела все не было, и в нем вспыхнула жажда жизни. Он жалко улыбнулся и попытался оправдаться:

– Не своей волей, Алевтина Сергеевна, совершил я сие преступное деяние, а исключительно подчиняясь испепеляющей страсти! Кузьма виноват, это он меня, мерзавец, подбил! Не меня нужно судить и наказывать, а его и Амура!

– Ну, пожалуй, – рассудительно согласилась я, копируя голос мужа, – Амура я убивать, не стану, а вот как вы оправдаетесь за плеть? Это тоже от великой любви? Вы знаете, что бывает за такое оскорбление? Если я вас сейчас не застрелю, вас поставит к барьеру мой муж, а уж он-то не промахнется!

– Алевтина Сергеевна, простите, не своей волей сотворил сие злодейство, затмение нашло! – вдруг завыл Василий Иванович, раскачиваясь на постели. – Что хотите, требуйте, скажете жениться, женюсь, хоть на вас, хоть на ком! В ногах буду валяться, на богомолье по святым местам пешком пойду, грех замаливать! Только не убивайте!

– Нет, замуж я за вас идти не хочу, да и не могу, – сказала я, – а вот помочь спасти душу помогу.

– Меня лучше спасите, не видите, помираю, – послышался со стороны жалобный голос, – люди вы или ироды, я весь кровью истекаю!

– Помолчи, Платоныч, – совсем другим голосом, чем разговаривал со мной, прикрикнул на управляющего Василий Иванович, – нам теперь не до тебя. Бог даст, выживешь!

– Как же выживу, что это за дело человеку в живот ножом тыкать!

– Спасите мою бедную душу голубушка Алевтина Сергеевна, я вам за то сам не знаю что сделаю! – перебил раненного «напарника» Трегубов.

Он уже немного оправился от испуга и, торопясь, думал, что если меня отвлечь или разжалобить, то вполне можно будет отобрать пистолет и сполна отквитаться за унижение. От одной мысли о таком удачном исходе переговоров, он опять начал заметно возбуждаться.

– А может и не стоит вас спасать, зачем такая грешная душа Господу, – задумчиво сказала я. – Прострелю я вам, лучше, Василий Иванович, печень или живот, вот тогда вы в смертных муках от скверны-то и очиститесь!

И опять опала грешная плоть бедного помещика и снова ужас сковал его душу. В подтверждении серьезности намерений, я отступила на полшага, чтобы он не достал меня рукой и начала поочередно целиться в разные части тела, пока не остановилась на одной, самой уязвимой. Такого поворота переговоров Трегубов не ожидал и, холодея, закрыл мне цель обеими руками.

– Но вы же обещали! – простонал он и заплакал. – Вы же чувствительная женщина, имейте ко мне христианское милосердие!

– А что за барышню вы тут запороли арапником? – спросила я.

Василий Иванович ожидал чего угодно, но не такого вопроса и посмотрел на меня с нескрываемым ужасом, как на привидение.

– Навет, навет, подлый навет, – быстро ответил он, стуча зубами. – Нет на мне такого греха! Она сама попросила, да случайно померла! Все отдам, все заберите, только не мучайте меня больше!

– Ладно, напишите мне дарственную на все свое имущество, тогда может, и помилую, – наконец, согласилась я.

– Напишу, напишу, все забирайте, – сразу согласился он, уже придумывая как меня обмануть. – Только не убивайте!

Как правильно оформлять казенные бумаги я, само собой, не знала, но это знал Трегубов, значит, я все могла контролировать и пресекать каждую попытку обмана.

– Кузьма Платонович, – обратилась я к управляющему, – принесите гербовую бумагу и письменные принадлежности.

Он только застонал и не двинулся с места. Управляющий сидел, скорчившись в кресле, и зажимал рукой ничтожную рану на животе. В отличие от нас с Трегубовым, он был в сюртуке, правда, со спущенными панталонами. Когда он успел разоблачиться, я не уследила. Прижимаясь сзади ко мне, он был еще в одежде.

– Вас долго ждать, Кузьма Платонович? – спросила я и повела стволом в его сторону.

Этого намека оказалось достаточно, чтобы он вскочил на ноги. Правда, тут же запутался в спущенных штанах, едва не упал.

– Платоныч, сделай, что велит Алевтина Сергеевна, – попросил Трегубов. – Только принеси особую бумагу! – с нажимом добавил он.

Управляющий наклонился, быстро подтянул штаны и, придерживая их руками, засеменил в соседний кабинет за секретером. Он уже успокоился по поводу смертельного ранения и опять смотрел на меня голодным и жадным мужским взглядом. Старичок явно не знал меры в сластолюбии. Впрочем, меня это нисколько не смущало. К своей и их наготе я уже привыкла и ничуть не стеснялась голых деловых партнеров.

Да, нам, собственно, было и не до того. Василий Иванович по ходу придумывал все новые и новые уловки, чтобы дарственная оказалась недействительной, утаивал вписываемые в ее ценности, а я повторяла вслух его мысли и своим грозным аргументом разрушала все его козни. Кузьма Платонович, правильно поняв, что власть может перемениться, старался услужить обоим.

Кончилось все тем, что плачущий голый барин, подписал все необходимые бумаги с твердым намереньем, как только окажется в безопасности, отобрать у «проклятой бабы» бесценные документы. Никакие плотские желания его больше не волновали. Он еще храбрился, но почтение, которое начал выказывать мне Кузьма Платонович, больше чем что-либо другое убедило его, что здесь он больше не хозяин.

– Ну, вот и все, – сказала я, сворачивая бумаги в трубочку, – теперь вам нужно будет пройти пешком по святым местам, и вымолить у господа прощение за грехи. Может быть тогда вам и удастся спасти свою душу. И советую сохранить наше сегодняшнее дело в тайне. Если мой муж узнает, что вы хотели сделать со мной сегодня ночью и как оскорбили, вас не спасет ничего! Он просто порвет вас на куски.

Глава 16

Как я ни старалась казаться уверенной и спокойной, когда все кончилось, и я живая, здоровая выбралась из покоев Трегубова, от волнения у меня подгибались ноги. Наши «переговоры и подписание документов» продолжалось так долго, что небо успело просветлеть и по дому мне пришлось продвигаться перебежками, чтобы не наткнуться на кого-нибудь из его ранних обитателей. Только затворив за собой дверь, и заложив ее на крюк, я немного успокоилась.

Я еще не осознала, что своим ночным приключением, в одночасье, превратилась в богатую женщину и теперь могу не думать ни о завтрашнем дне, ни о хлебе насущном. Пока главной задачей было аккуратно рассказать Алеше о свалившемся на нас богатстве. Он меня ревновал к Трегубову, теперь я могу сознаться, не без некоторого на то основания и такой «подарок» от красивого барина, объяснить ему будет очень не просто. Врать мужу я не хотела, сказать правду не могла и решила, что самым правильным и разумным, будет вообще не говорить.

Оказавшись у себя, я, наконец, смогла одеться. От грязных рук и взглядов, мне казалось, что я все нечистая, и больше любого богатства, мне в тот момент хотелось просто вымыться. Однако я помнила о планах Трегубова, подослать верных слуг и отобрать документы и решила как-то обезопаситься.

Прятать бумаги в наших комнатах не имело никакого смысла. Тайных мест в них не было, а оставить на виду, значило тотчас лишиться. Тогда я надумала отдать их на хранение своему единственному союзнику и, пожалуй, спасителю. Тем более, что спрятать бумаги в конюшне было легче и надежнее, чем в доме.

Чтобы меня не выследили, я повторила прежний прием, оставила запертой изнутри дверь, вылезла из окна и скрытно пробралась в конюшню. Утро только начиналось, и там кроме колдуна еще никого не было. Костюков оставался в том положении, что и вечером, когда мы расстались. Я решительно стянула с него тулуп и потрясла за плечо.

– Это опять ты, Алевтина, – сердито спросил он, открывая глаза. – Я же просил меня ночью не тревожить!

– Уже не ночь, а утро, – объяснила я, – и мне нужна ваша помощь!

– Скоро они вернутся, – зевая, сказал он, – ничего с ними не случится.

Я поняла, кого он имеет в виду, но на радость у меня сил не было. Илья Ефимович это заметил и догадался:

– Что, весело провела ночь с нашим хозяином?

– Очень, – подтвердила я, – вот дарственные на всего владения. Их нужно хорошенько спрятать.

Костюков окончательно проснулся и быстро сел на лавке.

– Ну-ка дай взглянуть, он, скорее всего, тебя объегорил.

– Не думаю, – скромно сказала я, подавая ему документы. – Мне кажется, бумаги в полном порядке.

– Это мы сейчас посмотрим, – рассеяно проговорил он, встал без посторонней помощи, подошел к узкому окошку и погрузился в чтение.

Чем дольше он разбирался с бумагами, тем удивленнее делалось его лицо. Наконец он все прочитал, вернул их мне.

– Все правильно, теперь ты владелица всего состояния. С такими документами никакой судейский крючок не совладает. Теперь здешний помещик стал гол как сокол. Не знаю, как тебе удалось заставить его подписать, но теперь ты всему здесь хозяйка и можешь гнать Трегубова в шею.

– Ваш пистолет его убедил, – не вдаваясь в подробности, ответила я. – Можете их хорошо спрятать, а то без пистолета Трегубов может передумать и попытается вернуть.

Илья Ефимович задумался и оглядел свой закуток. Я проследила его взгляд, здесь было так мало места, что все оказывалось на виду.

– Может быть, просто, засунуть в сено? – не выдержав, долгого молчания, подсказала я. Мне уже было нужно возвращаться, пока не проснулась дворня.

– Лучше всего все прятать на самом виду, – наконец, сказал он. – Положи их на столик под тряпицу, здесь будут искать в последнюю очередь.

– Хорошо, – согласилась я и подсунула документы под замасленную, заляпанную кашей тряпку, на утлом столике в углу каморки. – Отдыхайте, а я побежала, а то нас могут увидеть вместе.

– Беги, милая, когда сможешь, зайди, мы с тобой все обговорим.

Я кивнула и заторопилась к выходу. Навстречу мне попался заспанный конюх. Он удивленно меня оглядел и степенно поздоровался. Не знаю, что он подумал, встретив «барыню» в такое время в конюшне, мне было некогда подслушивать его мысли. Но, думаю, что ничего хорошего.

Я осторожно выглянула, никого во дворе не увидела и со всех ног припустилась к своему окну. Там я больше не стала предпринимать бесполезные попытки залезть на стену в длинном платье, быстро его скинула, свернула в комок, забросила в окно и вернулась в комнату. Когда я спрыгнула с подоконника на пол, увидела, что там меня ждет Кузьма Платонович. Он был уже в других штанах, застегнутом до горла сюртуке, и зачем-то прижимал к раненому животу чистое полотенце.

– Как вы сюда попали? Я же запирала дверь? – спросила я, не показывая, что встревожена или напугана его появлением. То, что я стою перед ним без платья, мы оба старались не замечать.

– Исключительно из преданности и любви-с, драгоценная, Алевтина Сергеевна, – ответил управляющий, почтительно, глядя мне поверх головы, – жажду предупредить противу интриг прежнего владельца, – он тяжело вздохнул и скорчил постную мину. – А так же принести извинение за, за, – он, все-таки, не выдержал и посмотрел на мою грудь, – за осязание прекрасных персей. Готов понести любую мзду, то есть наказание. Теперь докладываю, Васька готовит против вас заговор. Хочет подлец, вернуть назад имущество, нажитое нечестным путем.

Кузьма Платонович так волновался, что говорил не совсем складно и не в силах совладать с чувствами, беспрестанно вытирал полотенцем залитое потом лицо. Конечно, я могла попросить его отвернуться и одеться. Но мне самой было интересно знать, что испытывают мужчины, глядя на женскую наготу, и я продолжала стоять перед старичком, что называется, во всей своей красе.

Кузьма Платонович совсем сомлел. Он уже не контролировал себя и не мог отвести от меня горящих мечтой глаз.

– И что затевает против меня Василий Иванович? – вернула я его к теме нашего разговора.

– Эх, Алевтина Сергеевна, если б вы только могли чувствовать! – не ответив на вопрос, сказал он со слезливой тоской в голосе. – Позвольте уйти лечить заслуженное увечье! А Васька что? Васька подлец, он конечно дурное замышляет, но вашего мужа пуще огня боится.