Турецкий ятаган

Собеседник надолго задумался, и я, не дождавшись, когда он продолжит говорить, спросил:

– Тогда почему вам понадобился именно я? Возможно, уместнее было бы связаться с правительством, Академией наук. Решать эти вопросы, так сказать, профессионально, подготовить специалистов…

– Вы это серьезно? – перебил меня хозяин. – Вы предлагаете задействовать в спасении человечества политиков и чиновников?

– Да, вы правы, – ответил я, представив, во что превратится любое благое дело, попав в кабинеты с письменными столами.

– Не буду скрывать, вы попали в сферу наших общих интересов, – интонацией подчеркнул он, – случайно. Однако кое-что полезное для пользы общего дела, вольно или невольно, вам удалось сделать. Мы посильно помогали вам. Согласитесь, в некоторых ситуациях без нашего участия вам пришлось бы плохо,

– Да, безусловно, но…

– Мы посчитали, – перебил он меня, – что вас можно привлечь к кое-каким, как говорят в вашу эпоху, проектам, имеющим для вас и для нас равный интерес, Тем более что в вас в достатке и любознательности, и авантюризма.

Слово «авантюризм» мне не понравилось, но я не стал возражать против такой оценки своих неоспоримых достоинств.

– Я буду работать под вашим контролем? – задал я на первый взгляд невинный вопрос, но подразумевающий некоторые нюансы, связанные с оплатой труда и свободой действия.

– Нет, – категоричным тоном ответил собеседник, – вы нигде и ни на кого не будете работать, вы будете делать то, что сочтете нужным, и поступать так, как вам заблагорассудится.

Стало понятно, что с зарплатой и командировочными у меня ничего не получается.

– Не понял. Тогда какой вам прок от сотрудничества со мной?

– Дело в том, что мы предполагаем отправить вас в Смутное время…

– Вы уже говорили об этом…

– Да, я помню, в самом начале нашего знакомства. Так вот, по сути, эта страшная для этой страны эпоха почти не поддается координации. Тогда произошла утеря всех векторов, влияющих на развитие общества. Я понятно изъясняюсь?

Изъяснялся он понятно, но у меня сразу же появилось масса сомнений по поводу этичности того, что он предлагает. Человеческий исторический опыт показывает, что любое управление людьми, даже с самыми благими намереньями, обычно приводит к двум похожим результатам: тирании и террору. В лучшем случае, к застою и вырождению.

– Вы хотите сказать, что не смогли управлять историей того периода? Выходит, что вы ей все-таки управляете…

– Мы ничем и никем не управляем, но когда возникает опасность коллапса, антропогенной катастрофы, то по мере возможностей мы стараемся стабилизировать ситуацию. Ваше присутствие в той сложной эпохе и будет одним из таких незначительных, даже микроскопически незначительным, но необходимым стабилизирующим фактором.

– Каким образом? – не совсем довольный минимизированной оценкой своей роли в истории, спросил я.

– Вы, надеюсь, будете совершать правильные поступки и посильно бороться со злом. Злом именно в вашем понимании. Это, по сути, и есть ваша единственная задача, – упрощенно и коротко ответил он.

– Не с конкретным злом, а вообще?

– Именно. Я приведу вам пример. Если у вас будет выбор, на чью сторону встать, кого вы предпочтете поддержать: поляков, казацкую вольницу или Нижегородское ополчение?

– Ополчение Минина и Пожарского? Странный вопрос! Конечно, ополчение.

– Вот на такую правильность вашего выбора мы и рассчитываем.

– А если возникнет третий вариант, мне понравятся государственные идеи какого-нибудь из Лжедмитриев? Например, Гришка Отрепьев. Он был совсем не глупым человеком.

– Ваше право поддержать того, кого сочтете нужным.

– Забавно. А какое отношение ко всему этому имеет моя жена?

– То же, что и вы, она уже попала в эту эпоху и пытается в ней выжить. Причем попала туда по роковой случайности.

– То есть, как это роковой случайности, по ошибке не туда свернула?

– Нет, ее отправили туда наши общие недруги.

– Да! – только и нашел, что сказать я. – А вы знаете, кто они такие?

– Очень приблизительно. В середине XVI века в Европе возникли «братства» гуманитарного толка, или как теперь говорят, благотворительные общества. Позже они появились и в западной Руси, по благословению антиохского патриарха Иоакима. Первое такое братство, получившее историческое значение, образовалось во Львове. Главными его целями были воспитание сирот, призрение убогих, пособия потерпевшим разные несчастья, выкуп пленных, погребение и поминовение умерших, помощь во время общественных бедствий. При братстве была заведена мещанская школа, типография, больница. Уже одно то, что членами братства были люди всех сословий, что они сходились между собой во имя отеческой веры, улучшения нравственности, действовало на поднятие народного духа. Тотчас же, в противовес этим братствам появились другие, их антагонисты с противоположными целями. Зло, как это часто бывает, оказалось более жизнеспособно, и эти антибратства сохранились и до вашего XXI века. Вот с одним из таких агрессивных сообществ вам и довелось столкнуться

Организованы эти секты на манер духовно-рыцарских орденов, только, как говорят математики, с отрицательным знаком. Проникнуть в них крайне сложно, потому ничего конкретного об их деятельности нам неизвестно.

– Интересно. Теперь мне хотя бы понятно, откуда у осла растут уши…

– Я слышал, вам удалось столкнуться с одной из таких групп и остаться живым, это действительно так?

– Ну, если я сижу перед вами, то действительно, – подтвердил я. – Случайно удалось выкрутиться, да еще утянуть у них раритетную, вероятно, ритуальную саблю, за которой они теперь гоняются. Может быть, она обладает какими-нибудь паранормальными свойствами. Я, правда, этого не почувствовал, хотя сабля по-настоящему старинная и очень ценная.

– Вряд ли она такая уж волшебная, думаю, что для них вернуть ее – это просто дело принципа. Хотя, вполне возможно, они охотятся не столько за саблей, сколько за вами. И то, что они не смогли забрать ее у вас, сохранило вам жизнь.

– Не скажите, на меня было несколько покушений, во время которых меня вполне могли убить, – поймав себя на тайной гордости за свою неуязвимость, сказал я.

– Странно, что они не удались. Обычно, – скептически покачал головой хозяин, – им покушения удаются. Я думаю, покушения были не настоящие, вас, скорее всего, просто запугивали.

– Ну, не знаю, по-моему, нормально покушались. Они мне машину взорвали, стреляли. Вот, – я показал шрам на голове, приподняв волосы, – чуть голову не снесли.

– Все возможно, – ушел от спора долгожитель, – однако, я все-таки советую вам беречь эту саблю, возможно, в ней ваша безопасность.

– Естественно, – пообещал я, – она надежно спрятана, и вряд ли до они до нее смогут добраться.

То, что сабля просто стоит засунутой за старыми вещами в обычном платяном шкафу в прихожей моей соседки по лестничной площадке, я, понятное дело, говорить не стал.

– Ладно, бог с ними, с этими сумасшедшими, а для чего вы меня привезли сюда? – продолжил я допрос.

– Если вы согласитесь с нами сотрудничать, прежде чем отправиться в семнадцатый век, вам необходимо будет освоить язык того времени и вжиться в особенности эпохи. Вот здесь эта эпоха и присутствует, – добавил он, указывая на нищенскую обстановку комнаты – Пусть всего лишь в стилизованном виде.

– Вы правы, я как-то не подумал о языке. Действительно, даже в XVII веке на меня уже смотрели как на иностранца. Что, язык с того времени очень сильно изменился?

– Радикально. К тому же вам необходимо научиться носить одежду той эпохи, владеть ее оружием разбираться в политике, социальном устройстве. Иначе вы там не продержитесь и трех дней.

Я задумался. Похоже, что мой искуситель был полностью прав. Четыре века – большой срок, особенно для такого своеобразного государства как Россия

– И кто будет меня всему этому учить?

– Русские люди, – улыбнулся древний юноша. – А это здешняя хозяйка, – добавил он, оглянувшись на скрип открываемой внутренней двери

В комнату вошла и низко поклонилась крупная, костистая женщина лет пятидесяти в теплом синем сарафане и черном головном платке

– Знакомьтесь, это Людмила, – он замялся, видимо, вспоминая отчество женщины, – Людмила Станиславовна, здешняя хозяйка и домоправительница.

Мы с женщиной молча раскланялись. Молодой человек встал, расправил плечи. В этот момент, несмотря на молодое лицо и стройную фигуру, он показался мне очень старым и усталым.

– Мне пора, прощайте, – сказал он, как-то разом теряя интерес и ко мне, и к разговору.

– Прощайте, – ответил я.

Глава 2

Комната, в которой меня поселили, была крохотная, с низким, не выше двух метров потолком и маленьким, почти тюремным окошком. Почти половину ее занимала деревянная кровать, застеленная толстенными и очень мягкими пуховыми перинами. У бревенчатой стены стоял могучий сундук с плоской крышкой, а у окна неудобный стул с высокой прямой спинкой. Этими предметами и ограничивалась меблировка, занимающая все жизненное пространство.

Домоправительница Людмила Станиславовна вела себя со мной отстраненно-насторожено, хотя и любезно улыбалась. Попросить ее поселить меня в более просторное помещение, которое бы не так давило ограниченным объемом, я постеснялся. Мы коротко переговорили о моем будущем распорядке дня, и я остался один в своей «камере». Время было еще не позднее, ложиться спать рано, а заняться совершенно нечем.

Я посидел на стуле, потом полежал на перине, выглянул в окошко-бойницу, через которую разглядел только сугроб снега, прошелся боком по комнатке между постелью и сундуком – три шага туда, три обратно Веселей от этого не стало, и я, вспомнив, «что дело рук утопающих», ну и дальше по тексту, взял с собой тусклую сальную свечу и рискнул отправиться в давешнюю холодную горницу в поисках развлечений.

К жизни в потемках нужно привыкнуть. Вначале отсутствие выключателя на стене очень раздражает. Я, согнувшись, прошел через низкую дверь в общий коридор и не хуже пушкинского графа Нулина начал блуждать по незнакомому дому.

В потемках граф по дому бродит,

Дорогу ощупью находит,

Трепещет, если пол под ним

Вдруг заскрипит.

Несмотря на то, что я бродил по дому со свечой, особого удобства это не доставило. Слабый колеблющийся огонек больше слепил, чем освещал дорогу. Довольно скоро я запутался в поворотах и тупиках, но до горницы так и не добрался. Дом был бревенчатый с такими же, как в моей коморке, низкими потолками. Я тыкался в запертые двери и был уже не рад, что отправился в это бесцельное путешествие. Было впору звать на помощь.

– Никак нужник ищешь, государь-батюшка? – неожиданно окликнул меня из густой тьмы спокойный голос домоправительницы. – Зря беспокоишься, урильник-то твой под постелями.

– Нет, – ответил я, не сразу сообразив, что она подразумевает под словом «урильник», и удивленный таким витиеватым старинным обращением, – просто вышел, хотел дом посмотреть, да вот заблудился.

– Дом у нас знатный, хороший дом, теплый.

– Это само собой, Людмила Станиславовна, – вежливо согласился я, хотя не видел в доме ничего хорошего, если конечно не считать грубо ошкуренных бревенчатых стен, – только одному сидеть в каморке скучно.

– А ты, государь-батюшка, в баньку сходи, грехи смой, потом Богу помолись, вот веселей-то и станет.

Мысль была если и не оригинальная, то хотя бы здравая. Помыться мне очень не мешало, как и помолиться Богу.

– А где у вас банька?

– Пойдем, провожу, – предложила она и вышла на свет моей свечи из темного закутка. Людмила Станиславовна переоделась ко сну в домотканую рубаху до пола, на плечи накинула вязаную шерстяную кофту без рукавов. Она зажгла свой огарок от моей свечи и пошла впереди. Я последовал за ней.

Баня оказалась в пристройке дома, и попали мы в нее, не выходя на улицу. Как и все здесь, была она маленькой, семейной. Мы оба заняли почти весь предбанник. От жара меня сразу прошиб пот.

– Легкого тебе пара, государь-батюшка, – пожелала женщина, исчезая за дверью.

– Извините, Людмила Станиславовна, – остановил я ее, – я дорогу назад не найду.

– Я тебе девку пришлю, она потом, как помоешься, в часовню сведет, – сказала хозяйка, плотно закрывая за собой дверь.

Бане я был рад, правда, не в смысле очищения от грехов, а по более земным причинам. Быстро раздевшись, я запалил несколько смоляных лучин, специально приготовленных для этой цели, и отправился мыться.

Топилась баня по-черному, но дух был в ней легкий. Пахло разнотравьем, мятой, чем-то терпким, вроде полыни. Не хватало только хорошей компании и холодного пива. Вволю потомившись в изнуряющей жаре и смыв с себя все, что только можно, я вернулся в предбанник. Моя одежда и тонкое шелковое белье исчезли, вместо них на лавке лежало исподнее из грубой льняной материи. Замена была неравнозначная, тем более что не оказалось никакого верхнего платья, что само по себе, особенно в чужом доме, всегда не очень удобно. Однако спросить оказалось не с кого, и за неимением других вариантов я переоделся в холщовые штаны и рубаху и выглянул в коридор. Там было темно, аппетитно пахло подсолнухом, и слышался характерный звук лузгаемых семечек.

– Эй, – позвал я, – кто тут?

Лузганье прекратилось. Скорее всего, это была обещанная в поводыри девка.

– Вы где? – опять спросил я.

– Здеся, – ответил певучий голосок, и передо мной возник женский силуэт. – С легким паром, государь-батюшка, тетка Людмила велела тебя в часовню отвести

Обращение «государь-батюшка» мне не нравилось. Государь, куда ни шло, но называть меня еще и батюшкой, было, пожалуй, чересчур. Идти в часовню в одних подштанниках мне было вроде бы незачем, но я не стал отказываться. Торчать одному в каморке скучно, а так какое-никакое, а развлечение. Остался только вопрос, в чем туда идти.

– А куда делась моя одежда?

– Прачке отдали, – ответила «девка».

– А ботинки сапожнику? – иронически спросил я. – Мне что, босиком прикажете ходить?

– Как можно, государь-батюшка, я тебе опорки валенные припасла.

– Ладно, давай их сюда, – согласился я.

Женщина наклонилась и поставила передо мной подшитые кожей валенки без голенищ. Я не без труда втиснул в них распаренные ноги и по холодному коридору последовал за своей провожатой.

Пройдя длинным коридором, мы гуськом добрались до так называемой часовни. Провожатая с поклоном открыла передо мной дверь, истово перекрестилась в сторону освещенных лампадами икон и отступила в сторону. Я вошел в чадное от горящего лампадного масла помещение и прикрыл за собой дверь. Ерничать и демонстративно поклоняться богам, в существовании которых я не до конца уверен, желания не было, как и оскорблять своим поведением религиозные чувства спутницы.

«Часовня» представляла собой молельную комнату без алтаря, увешанную иконами. Перед некоторыми из них теплились огоньки. Характерно пахло деревянным маслом. Я прошел вдоль стены, сколько возможно при слабом освещении рассматривая образцы церковной живописи. Похоже, иконы были старинные, писаные еще не маслом, а, судя по отблеску, левкасом, на основе размельченных минералов, некоторые совсем потемневшие от времени. Впрочем, в полутьме детально разглядеть их было невозможно.

Здесь было не топлено, и меня скоро начал пробирать озноб. Оставив исследование древнерусского искусства на светлое время суток, я вернулся к своей провожатой, и она довела меня до спальной коморки. Только там я смог рассмотреть «девку».

Честно говоря, от такой прелестницы можно было только вздрогнуть.

Я вроде бы невзначай осветил ее лицо свечой: круглолицая, если не сказать толстомордая, «красавица» была неопределяемого возраста, бледна как смерть, с широкими черными бровями и свекольно-красными кажущимися черными щеками.

«Девка» между тем взбила мои перины, подушку и кокетливо подперла бок рукой.

– Ты, государь-батюшка, почивать станешь, или мне остаться, – спросила она.

– Зачем тебе оставаться? – не понял я.

– Ну, вдруг ты девичьей сласти захочешь!

– Спать, конечно, – до неприличия поспешно произнес я, с опаской глядя на прикольную красотку, – иди себе, милая, с Богом.

«Девка», судя по всему, ничуть не расстроилась таким пренебрежительным отношением к своим женским прелестям, забросила в рот очередную семечку, разгрызла, вежливо сплюнула шелуху в кулак и, независимо поведя плечом, удалилась.

Оставшись один, я стремительно забрался между перинами, греться после холодного «моления».

Похоже, мое погружение в стародавнюю эпоху проходило по всем правилам, с баней, молитвами и «дворовыми» утехами. Осталось только наблюдать, чем все это кончится.

Пригревшись между знойными перинами, я неприметно для себя заснул и открыл глаза, только когда на улице было уже светло.

В комнате за ночь выдуло все тепло, и я с опаской высунул нос из теплых пуховых объятий. Одежду мою все еще не вернули. Я еще несколько минут полежал, потом выскочил из постели, сунул ноги в опорки, и, как был в исподнем, отправился искать людей и тепло.

Вчерашний бесконечный коридор оказался слабо освещен двумя маленьким окошками, прорубленными под самым потолком, и я без труда нашел вчерашнюю горницу.

В ней было по-прежнему холодно. Чтобы привлечь к себе внимание, я энергично подвигал по полу тяжеленным стулом. Тут же на грохот в комнату заглянула полная девушка с очень приятным, славянского типа лицом, добрыми синими глазами и спросила знакомым голосом:

– Пробудился, государь-батюшка? Как спалось?

Я замешкался с ответом, соображая, как один голос мог оказаться у вчерашнего страшилища и у этой очень даже милой и женственной особы.

– Спасибо, хорошо, – наконец сказал я. – Это ты меня вчера в часовню водила?

– Я, – ответила девушка, – нешто не узнал неприбранную? Дурной стала?

– Наоборот… – задумчиво сказал я, вспомнив, что как-то таким же образом «прибралась» моя жена. – Тебе, девушка-красавица, неприбранной больше идет.

– Все-то вы, мужи, над нами девками насмешничаете, – хихикнула она, весело блеснув глазами. – Скажешь, тоже, идет неприбранной!

В этом создании явственно присутствовала чувственная грация, ненавязчивая и привлекательная женственность.

– А звать-то тебя как, красавица? – совсем иным, чем раньше тоном, спросил я, инстинктивно вставая в охотничью стойку.

– Наташкой кличут.

– А скажи мне, свет-душа, Наташенька, – заговорил я в былинной манере, – где моя одежда, а то стыдно перед такой красавицей в исподнем гулять.

– А иди к себе, я принесу, – кокетливо ответила девушка, состроив глазки.

Похоже, между нами уже начали завязываться игривые отношения.

Я уже замерз стоять в одном белье и валенных опорках на босу ногу в холодной горнице и быстро вернулся в свою келью под перину. Скоро там появилась и Наташа с моими выстиранными и вычищенными вещами. Она разложила их на сундуке и присела рядышком.

– Мне нужно переодеться, – намекнул я, подозревая, что она и не собирается уходить.

– Так переодевайся, – без тени смущения проговорила девушка, с интересом меня рассматривая.

Смешно об этом говорить, но смутился я.

– А тебе стыдно не будет глядеть? – спросил я, все с большим интересом разглядывая волоокую красавицу.

– Не, – прямо глядя в глаза, спокойно ответила она, – чего же мне, государь-батюшка, стыдиться? Я мужиков всяких видала-перевидала, это наше дело такое женское.

От такой прямоты меня слегка покоробило, чай не в двадцать первом веке живем.

– Ну, смотри, коли интересно, – после небольшого внутреннего сопротивления сказал я и скинул свои посконные одежды. Не знаю, что чувствуют, раздеваясь на публике, стриптизеры, мне стоять под прицелом женских изучающих глаз было неуютно.

– Наташа, – сердито сказал я и добавил в ее же манере, – прекрати на меня таращиться, а то знаешь, чем это кончится?!

– Так при свете такое делать грех, – серьезно ответила она.

– Вечером в баню сходим и грехи смоем, – пошутил я, собираясь одеться.

– Ну, если так, то ладно, давай, – вздохнув, сказала Наташа. – Как будешь, просто или по-собачьи?

– Да ты что, я же пошутил, – начал было говорить я, но кончить фразу не успел. Девушка через голову стянула с себя рубаху и обнаружила такие аппетитные, гармоничные формы, что слова застряли у меня в горле.

– Ложиться или раком встать? – по-прежнему не смущаясь, спросила она.

– Становись! – потеряв разом и голос и моральные принципы, просипел я.

Наташа кивнула и, взобравшись на постель, встала на колени, положила щеку на сведенные руки и прогнула спину.

От такого обилия великолепной женственности у меня перехватило дух. Я не мог сразу вспомнить, у кого из художников видел такую великолепную, розово-белую женскую плоть, точно, что не у Рубенса и Кустодиева. Потом прояснилось, у Ренуара. Наташа, не дождавшись моей активности, посмотрела из под руки:

– Скоро, государь-батюшка?

– Погоди, милая, куда спешить, дай тобой полюбоваться!

Девушка фыркнула со смешком:

– Чем любоваться-то?

– Есть чем, – ответил я и провел рукой по ее великолепной, сметанной белизны, коже, – дай я тебя поцелую что ли…

– А не зазорно тебе, государь-батюшка, кабальную холопку целовать?

– В каком это смысле? – не понял я и поправился: – Что значит кабальная холопка?

– Так за тятины долги меня в кабалу на блядство определили.

Опять все помешалось во времени. Я понял, что имеет в виду девушка: старинный обычай отдавать в рабство на время или навсегда за невозвращенный кредит. Я легко толкнул Наташу в плечо, и она послушно легла на бок. По инерции я еще гладил ее нежную, теплую кожу, но любовный настрой прошел.

– Тебе-то самой это нравится?

– Скажешь, тоже! – сердито ответила девушка. – Кому ж такое понравится!

– Ну, не скажи, – вяло произнес я и начал одеваться, – мне так нравится…

– Ты, государь-батюшка, мужик, а я девка, – нравоучительно сказала Наташа. – Нам такое делать грех и пакость.

– Знаешь что, прекрати меня звать государем-батюшкой, у меня имя есть, – сердито сказал я. – Меня зовут Алексеем!

– Твоя воля, государь-батюшка, Алексий, – покорно сказала девушка и добавила, видя, что я совсем оделся:

– Мне так и лежать или можно встать?

– Вставай, конечно, и узнай, пожалуйста, когда будет завтрак.

Наташа принялась сползать с постели вперед ногами. Это было настолько эротично, что у меня опять застлало глаза сладким туманом, и чтобы отогнать наваждение, я вынужден был отвернуться к окну. Иначе все мои оставшиеся принципы не выдержали бы напора взбунтовавшихся гормонов.

Мы с Наташей дружной парочкой отправились в столовую, в которой я еще не был. Там было протоплено. Завтрак, оказывается, давно ждал на столе. Был он в стиле XVII века – без чая и кофе, из натуральных российских продуктов с учетом постного дня: квас, рыбные и сладкие пироги. Сказать, что такая еда мне понравилась, было бы ложью, сытно, обильно, съедобно, но слишком просто.

Когда я поел, в столовой появилась Людмила Станиславовна и пригласила в холодную горницу. Я спросил, почему в ней не топят. Домоправительница удивленно посмотрела и объяснила, что в Москве дрова слишком дороги, чтобы отапливать весь дом. Это было странно, «организация», содержащая это здание, была, как я догадывался, такой крутой, что лишняя сотня рублей за зиму на отопление вряд ли имела для нее какое-нибудь значение.

В горнице меня ждал мой вчерашний знакомый. Мы дружелюбно поздоровались, и он поинтересовался, как я устроился.

– Спасибо, хорошо, – ответил я, – только комната очень маленькая, не по моим габаритам.

– Придется привыкать, – серьезно сказал он, – вживайтесь в эпоху. Сегодня отдохните, а завтра у вас начнутся занятия, и распорядок дня будет весьма насыщен. Мы организуем вам обучение у лучших специалистов, которых удалось найти и нанять.

– И чему кроме языка мне придется учиться? – спросил я.

– О, да многому, – ответил старый-молодой человек, – истории, приказам, джигитовке, обращению с мечом, саблей, боевым топором, булавой, даже кулачному бою.

– Как это учиться приказам? – не понял я.

– Приказы, это, как сказали бы в вашу эпоху, тогдашние институты управления. У вас есть еще какие-нибудь пожелания?

– Да, если можно, пришлите книги, а то совершенно нечем заняться.

– Книги в семнадцатом веке были непопулярны, за чтение можно было и головы лишиться. Так что от них вам пока придется воздержаться, да и на чтение у вас с завтрашнего дня не останется ни сил, ни времени. А вот что я бы вам посоветовал, так это хорошо напиться. Когда еще представится такая возможность. Как вам, кстати, понравилась ваша горничная?

– Наташа? Понравилась, только что это за дикость с кабальным холопством?