Турецкий ятаган

– Ну, дьяк! Ну, вражина! – вмешался в разговор жених. – Тут и правда напролом не получится. Если только царю-батюшке в ноги упасть, мол: «Не дай безвинную душу погубить!»

– То-то, царю Борису теперь до девок дело, – покачал головой Арсений, – слышно, царь Димитрий, Ивана Васильевича Грозного меньшой сынок объявился. Народишко на него большую надежу полагает. Если только он, заступник, смилостивится. Только все это вряд ли, не допустит его царь Борис до Москвы. А как ты думаешь, добрый человек, если дьяку в ноги пасть, может, он пожалеет родителей и девку отпустит?

– Если Аленка уже порченная, то мне она мне без надобностей, у нас такого уговора не было, – сердито сказал Зосим. – Ты мне девку предоставь, как положено. А то она невесть с кем гуляет, а я, выходит, здравствуйте, пожалуйста, женись!

Арсений затравлено посмотрел на ревнивого жениха, чувствуя, что теряет последнего союзника. Хотел что-то сказать, но вместо того, махнул рукой. Мне его стало жалко, хотя мелькнула мысль, что, может, в судьбе неведомой Алены не все так трагично.

– А как случилось, что девушку украли? – осторожно спросил я, чтобы, если придется вмешаться в конфликт, не оказаться непрошеным спасителем.

– Углядел ее дьяк, видно, в церкви, – ответил Арсений, – как там и что я не знаю, только промеж них ничего такого не было. Алена девушка – нравная и поведения уважительного. Долг свой блюсти умеет и плохого слова, – он укоризненно посмотрел на Зосима, – про нее никто не скажет! Как дьяк прознал про нее, кто такая и где обитает, того я не ведаю. Я дознался только, что подкупил дьяк одного моего приказчика, тот и выдал ему дочку. Донес, когда пошли они с матерью к вечерне, и когда по темноте возвращались, налетели на них лихие люди, старуху мою в канаву столкнули, а Алену в возок сунули, только ее и видели. Я как узнал о нашем несчастье, начал людей пытать, вот тогда-то вся правда себя и показала. Как мне донесли о приказчике, что у него деньга шальная завелась, взялся я его править. Он во всем сознался и назвал и нашего обидчика.

Арсений надолго задумался, видимо, вспоминая все перипетии последних дней, тяжело вздохнул и окончил рассказ:

– Пошел я с челобитной в свою сотню к старосте, да он как узнал имя дьяка, руками на меня замахал и вон вытолкал. Тогда попросил я Зосима помощь оказать, он, грешить не буду, сначала поломался, да после согласился. Аленка-то за него просватана. Вот мы сюда и попали…

– Понятно. Ладно, купцы, помочь я вам не обещаю, но что смогу сделаю. А вы сами смотрите, как вам поступать. Может быть, лучше не на приступ идти, а заступников себе найти. Неужели во всей Москве никто с посольским дьяком справиться не сможет?

– Ну, если все как ты говоришь, то я туда, – Зосим кивнул в сторону имения, – лезть отказываюсь. Девок-то много, а голова одна. Ты, Арсений, меня прости, но живота из-за твоей Аленки лишаться я не согласен!

Арсений ничего не ответил товарищу, только глянул на него растерянно и потупил глаза. Потом заговорил, с обычной покорностью русского человека, столкнувшегося с непреодолимым препятствием:

– Пойдем-ка мы, и правда, домой, подобру-поздорову. Видать, такая наша судьба. Против силы сила нужна, да где ж ее взять-то? А уж ты, добрый человек, постарайся. А что тебя побить хотели, прости, не держи сердца. От отчаянья на такое подлое дело пошел. А если поможешь, то и я, как смогу, и Бог тебя наградит.

– Постараюсь, – пообещал я. – И еще скажи мне купец, Аленка твоя за Зосима своей волей идти хотела, или ты принудил?

– Как ты такое даже говорить можешь? – обиделся он. – Мы что, нехристи какие? У нас все, как у людей, и сватовство, и сговор был. Зосим человек солидный, дом у него свой и дело прибыльное. К тому же он второй год вдовеет. Чего ж ей было за Зосима пойти не согласиться? Да и не ее это дело женихов себе выбирать. Родителям, чай, виднее, за кого дочку выдать.

– Ладно, – сказал я, без особого чувства, – теперь мне все понятно. Прощайте, нам расходиться пора.

Мы без особой душевности раскланялись и разошлись в разные стороны. Хмель у меня выветрился окончательно, единственным последствием недавнего праздника осталась тупая боль в затылке. Неведомую Алену было искренне жаль – куда ни кинь, ничего хорошего девушке в жизни не светило. Даже если ее удастся спасти от сластолюбивого дьяка, то в лучшем случае, выдадут замуж за вдового Зосима, который остаток жизни будет попрекать ее за «измену». Ей, жертве произвола и насилия, еще придется оправдываться за чужое сластолюбие и вероломство. Однако отказываться от попытки познакомиться с таинственной пленницей я не собирался.

Настроение у меня окончательно и портилось. Я, не скрываясь, дошел до тына, с хода перепрыгнул «ров» и пролез в дыру в заборе во двор имения. Пока я спал и общался с посадскими, обеденное время прошло. О том, как без меня обходится десятник, не вспоминал, было как-то не до него. Однако он обо мне не забыл. Не успел я возникнуть на хозяйственном дворе откуда ни возьмись, появились мои новые друзья в своих длинных красных кафтанах. Было их пятеро, что само по себе уже немало, к тому же в руках они держали не сабли, с которыми не умели толком обращаться, а любимое стрелецкое оружие, бердыши.

Я остановился и наблюдал, как меня окружают со всех сторон.

Бежать было поздно. Степан явно торжествовал предстоящую победу и скалил по этому поводу зубы. Взывать к их благородству и чести было совершенно не актуально. Пришлось в очередной раз распаковывать свой ятаган.

Я понимал, что теперь все преимущества на стороне противника и справиться с такой оравой мне не под силу и другого выхода, чем попытаться заморочить им голову и вырваться из окружения, у меня не было. Но для этого нужно было соблюдать спокойствие и не будить у пьяных, что было видно невооруженным взглядом, охотничьих инстинктов.

– Ну, что, глухарь, попался! – довольным голосом закричал десятник, – Я тебе что говорил?! Будет тебе сейчас секир-башка!

Возразить на это заявление было сложно, и я промолчал. Степан окончательно обнаглел и начал тыкать в мою сторону острым концом бердыша. Видимо ему очень захотелось покуражиться, чтобы потешить свое уязвленное самолюбие.

– Ну что, боязно тебе, смерд? Будешь теперь знать, как против стрельцов нос драть! – радостно кричал он, пугая меня резкими движениями.

– Чего мне тебя бояться? – стараясь, чтобы голос звучал спокойно и даже равнодушно, ответил я. – Кто меня пальцем тронет, тот под кнут пойдет Хочешь, чтобы с тебя живого мясо спустили?

По поводу кнута и мяса я не преувеличивал. Этим бесчеловечным, невообразимо жестоким наказанием, практиковавшимся до тридцатых годов девятнадцатого столетия, можно было действительно оставить человека без мяса. Кнут с кожаными крючьями из бычьей кожи на конце мог пробить тело до легких и кусками вырывал мясо.

Угроза десятника смутила, он незаметно для товарищей перекрестился, но винные пары заглушили страх и Степан, бахвалясь, спросил дурашливым голосом:

– Это кто ты есть такой, чтобы меня за тебя, смерда, под кнут поставили?

– А ты, что сам не знаешь, кто я такой? – удивленно поинтересовался я, придумывая за кого лучше себя выдать, чтобы сбить со стрельцов пьяный кураж.

– Откуда мне знать батюшка, – ерничая, воскликнул десятник, – сам скажи нам темным!

Я уже собрался выдать себя за племянника думного дьяка, как в этом пропала надобность. У меня неожиданно объявились заступники.

– А ну, стой, Степан! – послышался грозный крик и из-за бревенчатого овина показались мой давешний собутыльник Захар вместе с друганом Алексашкой. Они были вооружены, как и их товарищи, бердышами и, судя по всему, настроены весьма решительно.

– Ты зачем крамолу сеешь! – кричал Захар, размахивая своим бердышом как дубиной. – Это что, по стрелецки, впятером на одного?

Десятник растерялся от неожиданности, а его помощники, те сразу взяли свои секиры «к ноге», скорее всего, не желая ссориться со своими ж товарищами, стрельцами

– Ты чего это, Захарушка? – удивленно спросил Степан моего собутыльника. – Никак тебе первый встречный смерд милей своего кровного товарища?

– Ты, того-этого, говори, да не заговаривайся! – возмутился Захар. – Я за товарища жизнь не пожалею, а вот только и тебе не дам моего побратима обижать!

– Какого побратима? Этот смерд тебе побратим?

– Какой он тебе смерд! Он из наших украинных стрельцов, так что ты его не можешь обижать!

От такого известия Степан окончательно растерялся, тем более, что теперь их пятеро было против нас троих, к тому же мной ему был обещан кнут. Однако он довольно быстро сориентировался:

– Так что же ты сразу-то не сказал, что ты из стрельцов? – почти плачущим голосом обратился он ко мне. – Раз так, то я ничего, тогда конечно!

– Ладно, – решил я проблему разом и радикально, – кто старое помянет, тому глаз вон. Захар, сможешь еще достать?

Неполная, непонятная для непосвященного человека фраза, разом изменила настроение всех присутствующих На нас с Захаром устремились взоры полные тайных надежд.

– Так это, как водится, только тетка Агафья даром не даст, – как бы невзначай, напомнил он.

– За деньгами дело не станет, – успокоил я и вынул из кармана серебряный талер. – Бери на все, я угощаю!

– А что если боярин вдруг узнает? – принимая деньги, для приличия засомневался Захар Цибин. Однако его тотчас успокоил хор радостных голосов:

– Нет боярина, с утра в Москву ускакал! Так что, ты, Захарушка, не сомневайся!

– Ну, если так, то я что, я как все! – застенчиво улыбнулся стрелец.

* * *

Этот вечер у нас явно удался. На сумму, что я отвалил на пропой стрелецкой дружины, вполне мог упиться целый взвод, не то, что одно отделение. Самогона же в тайных хранилищах оказалось столько, что было похоже, легендарная бабка Агафья, несмотря на сухой закон, держала здесь собственный мини-завод по курению горячего вина.

К заходу солнца не то, что стрельцы, половина местных холопов передвигалась по территории имения исключительно на четвереньках. Все былые проблемы и обиды были давно забыты. Правда, не в меньшем количестве возникали новые ссоры, но ко мне они не имели никакого отношения. Я какое-то время просидел во главе стола, принимая хвалу и комплименты своему богатству и щедрости, добавил на пропой еще одну ефимку, после чего потихоньку сместился на периферию, уступив в застолье первую роль десятнику Степану Он, в отличие от быстро сломавшегося Захара, градус держал хорошо и правил бал со знанием и сноровкой.

Когда обо мне окончательно перестали вспоминать, уже стемнело, и можно было начинать действовать Во время банкета я пил исключительно только квас, потому чувствовал себя хотя и отяжелевшим, но был совершенно трезвым.

Опасаться больше было некого, и я сразу пошел в главный дом, вход в который больше некому было охранять. Дьякова челядь, которой тоже кое-что досталось от щедрот армии, теперь смотрела не меня как на своего и вопросов, зачем и куда я иду, ни у кого не возникало. Поэтому я беспрепятственно вошел на крытое господское крыльцо и оттуда попал в большие сени. Они были просторны, но ничем не украшены. Только вдоль стен стояли довольно искусно сделанные резные лавки. Освещались сени несколькими масляным плошками. Тотчас ко мне подкатилась маленькая старушка в красном сарафане и синем платочке:

– Тебе чего, милый, надобно, – спросила она, умильно заглядывая в глаза.

– А где у вас тут, бабуся, облая столчаковая изба? – задал я заранее приготовленный вопрос.

– А иди, милый, прямо через повалушу, там сени, сам увидишь, – ответила она, указав направление рукой. Только ты бы лучше до ветру на дворе сходил, а то боярин не любит, когда чужие в его столчаковую избу наведываются.

– Так нет же боярина, – наивно возразил я.

– И то верно, – пьяненько засмеялась она, – а на нет и суда нет!

Я пошел, куда она указала, и попал сначала в какую-то большую комнату. Там было совсем темно и пришлось на ощупь искать дорогу в сени, через которые можно было попасть в туалет. Любопытная старушка сопровождать меня в такое интимное место постеснялась, что дало какую-то свободу маневра. Поэтому когда я нащупал незапертую дверь, не раздумывая, пошел обследовать внутреннюю часть дома. Первым делом мне нужно было отыскать лестницу, ведущую на второй этаж, вдоль которого тянулась общая галерея, с которой можно попасть во все построенные на едином фундаменте здания. Как нетрудно догадаться, меня интересовал только трехэтажный терем, в верхней части которого удерживалась пленница.

Бродить в потемках по незнакомому зданию, к тому же вольной, «спонтанной» архитектуры оказались сущим мучением. Я все время попадал в какие-то тупики, стукался головой о низкие притолоки и был близок к отчаянью, опасаясь так и не отыскать путь наверх, когда, наконец, фортуна сжалилась надо мной, и я нащупал узкую лестницу, ведущую на второй этаж.

Стараясь соблюдать осторожность, я поднялся по крутым ступеням и вышел на долгожданную галерею. Отсюда был виден весь передний двор. Судя по шуму, гаму и вспыхивающими песнопениям, именно там сейчас разворачивалось народное гуляние. Меня увидеть со двора было практически невозможно, и я, не таясь, беспрепятственно дошел до низкой дверцы, ведущей на верхний этаж высокого терема.

И вновь мне пришлось в полной темноте карабкаться по примитивной лестнице с шаткими ступенями наверх. Наконец долгий и, честно говоря, тяжкий путь окончился, я попал на небольшую площадку и уперся в какую-то дверь.

Можно было надеяться, что я, наконец, добрался до конечной цели. Однако дверь оказалась запертой, так что попасть в теремную светелку я не смог. Высекать огнивом огонь, зажигать припасенную на такой случай свечу, чтобы только рассмотреть почему дверь не открывается, было слишком сложно и долго. Тогда я просто пошарил по ней руками и нащупал огромный висячий замок.

Теперь нужно было удостовериться, туда ли я попал. Я тихонько постучал по косяку костяшками пальцев.

Мне не ответили. Пришлось стучать сильнее. За дверями по-прежнему было тихо. Уже собираясь вернуться назад, я на всякий случай решил окликнуть девушку по имени:

– Алена, – прижав губы дверной щели, позвал я. – Алена, ты где?

– Кто это? Вы кто? – неожиданно отчетливо отозвалась дверь приятным женским голосом.

– Алена! – обрадованно воскликнул я. – Ты меня не знаешь, меня прислал твой отец,

– Тятя? Он где? – дрогнув голосом, спросила она.

– Я его видел сегодня в лесу вместе с твоим женихом Зосимом.

Упоминание жениха Зосима, как мне показалось, особой радости у невесты не вызвало, во всяком случае, она спросила не о нем, а о себе:

– Меня тятя отсюда заберет? Я домой хочу! – добавила девушка и заплакала.

– Для этого мне сначала нужно к тебе попасть, а дверь заперта. Придется тебе еще потерпеть.

– Возьмите меня отсюда! – опять жалобно попросила Алена, стараясь сдержать рыдания. – Я домой хочу, к маме!

– Алена, ты не знаешь, у тебя в светелке окна открываются? – спросил я.

– Открываются, но здесь очень высоко, если упадешь, расшибешься! А у вас покушать ничего нет? Мне бы хоть корочку поглодать…

– Тебя что, голодом морят?

– Боярин сказал, что пока не смирюсь, есть не даст. Я ничего, только…

– Еду я сейчас принесу, только как ее тебе передать?

– Я поясок к ленточке привяжу и в окошко спущу, а ты, добрый человек, завяжи хлебушек в узелок, я подниму к себе и покушаю. А тебе за доброту на Страшном Суде зачтется.

– Меня зовут Алексеем, а со Страшным Судом мы пока подождем. Сейчас я схожу за едой, а ты открой окно и жди, я попытаюсь к тебе сюда влезть.

Я спешно вернулся во двор и знакомым путем отправился в трапезную. Там еще шла гульба, и во главе стола по-прежнему восседал Степан. Только жил он уже не на земле, а явно на другой планете и неподвижно смотрел своими остекленевшими глазами в бесконечность. Я помахал у него перед лицом рукой, но он даже не сморгнул.

Я посмотрел, нет ли чего съестного на столе, но там, кроме раздавленных и разбросанных объедков, уже ничего не осталось. Пришлось пойти на кухонную половину трапезной, искать знакомую стряпуху, ту, которая продала мне давеча холстину. Однако бедная женщина находилась в таком же состоянии, что объедки: разбросана и растерзана, к тому же еще и невменяема.

«Да, пить у нас любили всегда, – без особой национальной гордости, подумал я, – но все-таки како-то предел быть должен!»

– Ты чего здесь ходишь? Кто разрешил! – неожиданно придрался ко мне какой-то незнакомый щуплый мужик. Он был еще в относительном разуме, и его явно тянуло помериться с кем-нибудь силами. Мне было некогда завязывать с ним ссору, потому я вполне миролюбиво ответил:

– Пирог ищу, закусить нечем, – придумал я святое объяснение своего самоуправства. – Помоги, будь другом.

Однако человек оказался не просто так, а при должности и как маленького начальника его мой просящий тон не устроил. Он смерил меня высокомерным взглядом и жестикулируя обеими руками, сказал:

– Так, на первый раз прощаю, но чтобы я тебя здесь больше не видел!

Меня такой вариант не устроил, и я вытащил из кармана мелкую медную монету.

– Помоги мне найти пироги, я тебе заплачу.

Моего собеседника почему-то такое предложение обидело.

– Ты меня что, не понял? – строго спросил он, и неожиданно, без предупреждения, залепил мне звонкую оплеуху. От неожиданности я даже отскочил от ретивого законника. Он же, довольный проведенной акцией, развернулся на каблуках и вышел из кухни. Я бросился было за ним вдогонку, но тут увидел ларь с пирогами, плюнул и удержался от святого порыва.

Больше, на обратном пути к господскому дому, со мной ничего необычного не произошло. Пироги я нес завернутыми в холстину. На всякий случай взял три штуки, чтобы хватило с запасом. По пути придумывал, как мне лучше забраться в терем. Высота до Алениных окон была не запредельная, метров семь, но на стене не было, за что зацепиться. Мелькнула мысль, воспользоваться для подъема двумя бердышами. Для этого втыкать их по очереди в стыки между бревен и так, как по лестнице, добраться до верха. Оставалось только найти бердыши и отрубить у них, чтобы не мешали, древки.

Один бердыш обнаружился сразу же, на том месте, где мы с Захаром Цыбиным начали сегодняшний праздник. Где я его прислонил к стене, там он и стоял. Нужно было идти искать второй. Я поискал место, куда пристроить пироги, чтобы до них не добрались дворовые собаки, и тут мне на глаза попалась лестница. Она лежала на боку вдоль фундамента. Нужно было только приставить ее к стене и привязать к высокой перекладине узел с пирогами…

– Алексей, это вы? – окликнул меня сверху дрожащий голосок.

– Я.

– Нашел хлебушка?

– Нашел. Погоди, сейчас придумаю, как влезть к тебе наверх, – сказал я, приставляя лестницу к стене. – Спускай свой поясок.

– А вы сами по лестнице подняться не можете? – спросила девушка, – Высоты боитесь?

– Подняться? – переспросил я, ощущая себя полным идиотом. Меня, видимо, так заклинила идея «альпинистского» восхождения с бердышами, что о прямом назначении лестницы я даже не подумал.

– Сейчас поднимусь, – сказал я, начиная «восхождение».

Лестница была метров четырех, так что до окна красавицы не доставала и ее пояском воспользоваться все-таки пришлось. Алена подняла узел с пирогами наверх и исчезла. Я остался стоять не верхней ступени, прижавшись животом к шершавым бревнам. Пока она ела, у меня высвободилось время для размышлений. Я думал, что с ней делать дальше. Оставаться в плену у дьяка девушке явно не стоило, по любому хорошим это кончиться не могло. Однако и умыкать ее у меня особого резона не было, тогда придется отсюда бежать и оставить нереализованным план пресечения «коррупции на государственном уровне». Как это «пресечение» будет происходить, я пока не имел никакого представления. Разве что убить дьяка и тем кардинально решить проблему.

Девушка как исчезла с пирогами, так все не объявлялась, и я испугался, что она объестся после голодовки, со всеми вытекающими из этого последствиями.

– Алена, – позвал я, – ты где.

– Здесь я, – невнятно отозвалась она, видимо, с набитым ртом, – очень вкусно!

– Ты много не ешь, а то будет заворот кишок, – поспешил я высказать народную мудрость.

– А вы сюда, ко мне сумеете влезть? – спросила она, наконец дожевав.

– Не знаю, смогу, если протиснусь в окно.

Зачем мне было лезть в терем, я подумал не сразу.

Разве, что посмотреть на девушку. На всякий случай я примерился. Если зацепиться за подоконник бердышом, как багром, то вскарабкаться наверх было реально, но потом придется еще протискиваться сквозь узкое стрельчатое окошко. Пожалуй, вариант: «лучше вы к нам», был более предпочтителен.

– Можно я съем еще кусочек? – жалобно спросила девушка. – Самый маленький?

– Ешь, – разрешил я, по-прежнему не зная на что решиться.

И вдруг, как четверть часа назад в случае с лестницей, в голову пришла здравая мысль: все равно через несколько дней умрет Борис Годунов и, значит, вскоре поменяется правительство. Так может быть, дьяка и без моей помощи отстранят от должности. Здесь же вопрос стоит о спасении живого человека. Конечно, казна родного государства не идет ни в какое сравнение с судьбой отдельного гражданина, но может быть, один разок, рискнуть поменять приоритеты, хотя бы в виде исключения?

– Алена, – сказал я, не давая себе времени передумать, – тебе придется самой спуститься вниз.

– Как спуститься? – испугалась она. – А если я упаду?

– А ты не падай, потом буду я тебе помогать.

– Я боюсь, – коротко сказала она

– Ладно, тогда оставайся, а я пошел…

– Нет! Я боярина боюсь, если он ко мне полезет – выброшусь в окно!

Вопрос на этом, как говорится, закольцевался; и в тереме не останусь, и лезть в окно боюсь; лучше потом сама выброшусь.

– Ну, тогда как знаешь!

Я не стал ее уговаривать, спустился вниз за бердышом.

– Алексей, ради Бога, не уходите, – взмолилась девушка, высовываясь по пояс из окна. – Я согласна, только вы меня не уроните!

Я вновь поднялся наверх, зацепил конец бердыша за подоконник, начал инструктировать:

– Выбирайся вперед ногами и крепко держись за древко.

– Хорошо, – сказала Алена дрогнувшим голосом, – только вы не подсматривайте!

– Как я могу подсматривать, сейчас же ночь!

– Да, вон какая луна яркая!

Действительно, полная луна уже сияла на чистом, безоблачном небе, и наши манипуляции на стене могли порадовать любого зрячего часового. Однако пока, кажется, стрельцам было ни до наблюдений за девушками и светилами,

Алена выбралась из окна и, мелькая темными юбками и белыми ногами, довольно ловко спускалась вниз.

Когда ее босые ступни достигали моего лица, я переступал на нижнюю ступеньку, и так постепенно мы спускались вниз.

Наконец я добрался до земли и снял девушку с лестницы.

Оказавшись в безопасности, она сразу же ослабела и привалилась к моей груди. Я обнял ее за плечи и прижал к себе, чтобы ей было удобнее стоять. Однако тут же почувствовал, что сделал это зря, между нами сразу возникла какая-то интимная неловкость.

– Все, все, теперь бояться нечего, – успокаивающе сказал я, отстраняясь и пытаясь разглядеть, с кем меня свела судьба.

Сказать, что Алена мне сразу понравилась, было бы большим преувеличением. По виду, самая обычная девушка, исхудавшая в заточении, с чумазым лицом и растрепанными волосами.

– Спасибо, – прошептала она, – я так боялась!

– Теперь все позади, – почему-то не сказал, а прошептал я, но потом откашлялся и договорил нормальным голосом, – нам нужно спешить.

– А нас не поймают? – спросила она, не двигаясь с места.

Видно было, что вопрос ею был задан просто так, но для меня он был не праздным. Истинных возможностей дьяка я не знал, но представлял, что кое-что в этом царстве он сделать сможет. Поэтому нам с Аленой самым правильным было на время исчезнуть.

Только куда? Спрятаться-то было некуда. Добираться до Москвы, чтобы передать девушку родителям, было слишком рискованно. Нас могли запросто перехватить по дороге уже не пьяные, а трезвые стрельцы и тогда финал для нас был бы самый плачевный. Семнадцатый век не то время, когда с врагами и ослушниками долго разговаривают, а против лома, как известно, нет приема, особенно когда у тебя нет другого лома.

– Ты почему без сапог? – спросил я, заметив, что девушка переминается босыми ногами на холодной земле.

– Боярин велел отобрать. И однорядку забрали, только сарафан остался.

– Что за однорядка, гармошка? – не понял я, вспомнив по ассоциации, двухрядную гармонь.

– Вроде летника, только десять и две пуговки в ряд, – доходчиво объяснила она. – А хороша однорядка была, комчата червчата и поверх того вошвы, бархат с золотом зелен. А пуговки какие были – перламутр!