Марк

Сергей Трофимов

Марк

День первый

– Это корпуса третьего отдела. Чуть дальше энергоблоки и полигон. А за ограждение и вышки лучше не заходи. Пулю схватишь или заразу какую-нибудь подцепишь.

Маленький майор взглянул на меня и похлопал по плечу.

– Я рад, Марк, что ты оказался здесь. Поверь, это не самое плохое место на земле. Возможно, тебе что-то и не понравится, но тут, парень, второй Байконур, понимаешь? Только ракеты отсюда запускают не в космос, а прямо в твои мозги.

Он довольно хмыкнул и дернул меня за рукав.

– Поменьше ломай голову, не суй нос в чужие дела, и все будет хорошо. Помнишь, как у нас в школе говорили? Ум уступает в остроте любой саперной лопате.

Я вежливо улыбнулся. Все-таки он здорово меня выручил. После одной боевой операции, когда половину роты хоронили в «цинках», а остальные валялись в госпиталях под капельницами, меня отдали под трибунал – за то, что я сломал хребет тому чинуше, который нас так подло подставил.

Я отомстил за ребят, за живых и мертвых, и больше меня ничто не волновало. Следователь пытался докопаться до истины. Он убеждал, грозил и просил ради моей же жизни рассказать ему о том, что произошло на самом деле. Но разве он мог понять, что моя жизнь уже закончилась – там, на том дьявольском перевале? Разве он мог понять, что я навсегда остался со своими ребятами в адовом огне бессмысленного подвига?

– Здесь тебя немного обкатают, покажут кое-что новенькое. Но сначала пройдешь проверку.

Майор гордо осмотрел меня и ткнул кулачком в мою грудь.

– Для тебя все эти проверки – чепуха, вроде анализа мочи. Эх, сынок, я чертовски рад, что ты снова со мной, и что в этой дыре, наконец, появился парень, с которым можно помянуть былые деньки.

Я благодарно сжал его локоть. Он увел меня тогда прямо от стенки, и пятеро дебилов с автоматами глупо смотрели нам вслед, не понимая того, что смерть опять дала мне увольнительную в город.

– Веди себя помягче, Марк. Ты один остался из целого выпуска – моего выпуска и самого лучшего! Они будут колоть тебя шприцами и задавать вопросы. Терпи! Это пешки, понял? Тебе надо показать себя! Произвести впечатление! Тебя должны заметить и оценить. Ты сделаешь это. Я верю!

У входа в мрачное здание нас встретил тощий парень в белом халате. При виде его майор притих и после пары натянутых фраз поспешно удалился. Лаборант провел меня в небольшую комнату и кивнул на кушетку. Я улегся, вытянув ноги. Парень наклеил мне на виски и шею несколько датчиков, что-то вколол в предплечье и вышел.

А за окном сияло летнее солнце. Его лучи щекотали мои ресницы. Веки начали смыкаться. Время шло, но тощий лаборант, как видно, не спешил. И снова вспомнилось, как мы с Тузом и Пашей отбили грузовик. Я прикрывал, а они переносили раненых. Боевики обходили с фланга. Двигатель чихал и глох. Туз матерился у капота. А потом пуля вонзилась в скалу у самой моей щеки, и осколки камня рассекли мне бровь.

Когда мы оторвались от погони, я проморгался, поднял голову и посмотрел на синее небо. И солнце вот так же слепило глаза и обжигало кожу. В кузове на куске брезента лежали раненые ребята. Мы сидели по бортам и ждали, когда из укромной засады полыхнет огонь. Я чувствовал нутром, что у нас нет ни шанса на прорыв кольца. Но был приказ, и у наших ног стонали лучшие друзья, за жизни которых мы отвечали. Они хватали за одежду, просили пить, а мы не могли отвести глаз от сектора обстрела, и палец на спусковом крючке немел от напряжения.

Потом грузовик выехал на окраину города. Потянулись линии бурых домов, ряды гаражей и темные очертания фабрики…

Я попытался открыть глаза. Это уже был сон. Какой еще город? Какая фабрика? Они встретили нас у Бекеша. Я видел, как лопалась грудь Пашки, и как клочья красной плоти брызгами разлетались в стороны. Машину занесло. Я дал очередь по темным фигурам. Туз снес с дороги горящий «газик», но не успел пригнуться, и заднее окно кабины замутилось кровавыми разводами. Я вскочил на ноги. Тяжесть пулемета помогала держать равновесие, и я косил их под корень, с ликующей радостью ожидая момента, когда нас бросит в кювет, а потом в зияющую пропасть…

– Садись, садись. Мы въезжаем в тоннель.

Меня дернули за штанину. Я упал и ухватился рукой за борт. Вокруг резко потемнело, и только сзади остался блеклый светлый круг. Какой еще тоннель…

Рядом сидели люди. Многие курили. Я видел красные огоньки. Я чувствовал, как чьи-то тела прижимали меня к борту.

– Ты сегодня какой-то странный, Марк, – прошептал голос у моего уха. – Что ты дрожишь, как идиот?

Мы выбрались из темноты, и я увидел насмешливые глаза высокого рыжего парня. Это был Клим – мой старый испытанный друг. Как и все остальные люди в машине, он существовал только во сне. Но я узнал его. Я узнал этот серый разрушенный город, в котором теплилась жизнь моих сновидений. И снова в лицо хлестал холодный свистящий ветер, а в небе вспыхивали алые зарницы, предвещавшие вакуумную бурю.

Раздался треск разряда. Грузовик остановился на перекрестке, и мы начали прыгать через борт. Кто-то толкнул меня в спину, я повалился на тротуар, и тут накатила первая грозовая волна.

Чудовищный грохот распял людей на мокром асфальте. В глазах помутилось от слез. Сквозь туман забытья я увидел корявое дерево, похожее на ель. Когда мне удалось добраться до ствола, гигантский молот громового раската расплющил мое тело и наполнил мозг вибрирующей тишиной. Из носа пошла кровь. Глаза болели от чудовищного давления.

А огромный дом передо мной распадался на части. Двадцатиэтажная громадина лениво и бесшумно осела вниз и накрыла грузовик, под которым прятались люди. Металлическая балка пронеслась в метре от дерева. Ее визгливое шипение было единственным звуком, ворвавшимся в безмолвие контузии. Увернувшись от куска бетонной плиты, я пополз к воротам парка, где меня обычно встречала Мария.

Слева зияла бездна. Сначала шла мостовая, а потом… ничего. Будто в материи мира образовалась дыра диаметром в пять метров. Ее пустота выворачивала меня наизнанку.

Когда дождь кончился, я подошел к горе обломков. Скорбь по товарищам царапнула сердце жгучей болью, но ее тут же смыла волна нелепой радости. Из-под крошева бетона выглядывал уголок чемодана – чемодана с дневным пайком на всю бригаду. Отныне он был мой и только мой.

А наши уже толпились у подъезда. Я увидел у Марии какие-то странные черные волосы. Вчера она выглядела маленькой пухлой блондинкой, а теперь почему-то казалась необычно худой и сутулой. Но я мог бы узнать ее где угодно. На любом перекрестке города, в любой пятиэтажке слева от старого парка я всегда находил свою верную и любимую Марию.

Они все поняли. Я видел в их глазах восхищение и радость. Они обнимали меня, цеплялись за плечи и похлопывали по спине.

– Ну, Марк! Вот это да! Какая удача!

А я умылся и побежал наверх – к нашим крошкам, ради которых мы, молодые парни, ежедневно отправлялись на верную смерть, вырывая у судьбы не только секунды жизни, но и еду для своих семей. Старики внизу обступили Марию. Она с гордостью смотрела мне вслед.

– Марк сдает с каждым днем, – ворчал одноглазый Ной. – Не отпускай его завтра, Мария. Пусть он отдохнет.

Я усмехнулся и поднялся по каменным ступеням до рухнувшего пролета на четвертый этаж, затем свернул в коридор и сделал пару шагов. Они повернулись ко мне.

– Марк? Ты что-то забыл? – спросила Мария.

Я ошеломленно рассматривал их лица. Страх обрушился на меня камнепадом пугающих мыслей. Почему я здесь? Почему я не в детской на третьем этаже? Мне оставалось пройти коридор, свернуть налево, но я оказался внизу, в столовой… И у Марии какие-то странные черные волосы…

Сердце дрогнуло в предчувствии беды, но я собрал свою волю в кулак. Поднимаясь еще раз по лестнице, я следил за каждым шагом. Ступеньки вели наверх. Разве можно было требовать другого доказательства? Вот разрушенный пролет, ведущий на четвертый этаж, коридор… и очертания столовой, из которой я только что поднялся.

Встревоженные лица и тихий шепоток…

– Мария! – закричал я. – Мария! Отведи меня в детскую!

Странные волосы… Лестница, свернувшаяся в кольцо, и мои высохшие руки, которые отчаянно цеплялись за перила…

* * *

Я сорвал с висков липкие датчики и, шатаясь, направился к двери. В узком зеркале на стене мелькнуло отражение моего лица. Что-то в нем мне не понравилось. Подойдя ближе, я увидел засохшую кровь на верхней губе и вспомнил о дурацком сне.

Надо же, какая глупость. Жена, детишки…

Поиски тощего лаборанта были недолгими. Я нашел его в соседнем кабинете, где он сидел, развалившись в кресле. С уголка рта медленно стекала слюна, и его рука вялыми взмахами раз за разом размазывала ее по подбородку. На полу валялись пустые ампулы и шприц. Парень устало поднял голову, увидел меня и тихо рассмеялся.

– Посиди. Я сейчас дойду. Это недолго.

В его голосе чувствовалась чудовищная пустота. Мне захотелось уйти – я как-то брезгую такими людьми. Однако лаборант поморщился и довольно осмысленно посмотрел на меня.

– Ну и здоровый же ты, гад!

Его язык заплетался, но я понимал почти каждое слово.

– Какой огромный кусок мяса для псов Дока. Запомни, приятель! Ты, конечно, можешь проскочить через сито наших тестов, но из тебя все равно сделают фарш. Мягкий податливый фарш! Потому что вас всех надо пустить на мясо! Безмозглые куклы с надутыми мышцами! На мясо! На фарш!

Он поднялся и двинулся на меня, вытянув дрожащую скорченную руку. Пальцы парня тянулись к моему горлу. Я слегка сдавил его запястье и оттолкнул прочь. Лаборант перелетел через кресло и врезался в стол у стены. На пол посыпались скляночки и колбочки.

– А вот это вы зря, – раздался мягкий голос за моей спиной.

У меня в голове ревела буря из дурного сна. Возможно, поэтому я и не заметил появления новой фигуры.

– Дима – прекрасный специалист. Можно сказать, единственный в своем роде. Час его работы приносит стране миллионы долларов, и в разработках психоделиков ему нет равных на нашем континенте. Таких людей на руках надо носить, а вы его, как куклу, бросаете.

Я медленно повернулся к двери. Передо мной стоял мужчина лет пятидесяти. Очевидно, он и был хозяином этой богадельни, которую майор назвал «карантином». В нем чувствовалось какое-то врожденное превосходство. Один взгляд – и тут же ясно, кто есть кто. Но больше всего меня поразили его глаза, смотреть в которые можно было часами. Смотреть, не думая ни о чем, забывая о том, что происходило вокруг. Смотреть, не думая… ни о чем…

Встряхнув головой, я отступил на шаг. Мне не понравилась эта необычная слабость в ногах и отсутствие мыслей. Мужчина снисходительно усмехнулся.

– Перенесите коллегу в кресло. Он часто злоупотребляет опытами на себе, но это достойно уважения. Помните Луи Пастера? Старик тоже кололся всякой дрянью. Но именно этим он и заслужил свое место в анналах истории.

Я подошел к лаборанту и, приподняв его, усадил в широкое кресло. В принципе, что бы они тут ни делали, меня это не касалось.

– Я – Доктор, – представился мужчина. – В нашем институте многие предпочитают обходиться без имен и фамилий. Я тоже следую этому правилу. Так что Доктор, и все. А теперь давайте пройдем в мою берлогу. Посидим, попьем чайку, поговорим.

Берлогой оказался уютный кабинет. И действительно были чай и милая беседа. Доктор задавал вопросы, я говорил «да» или «нет», и если ответ не вмещался в одно из этих слов, в разговоре наступала пауза. Он какое-то время ждал моей реакции, а затем, устав от молчания, начинал расспрашивать о чем-то более конкретном.

– Мне по душе ваша немногословность, – сказал он, в конце концов. – Обычно это тревожный симптом, но в вашем случае за интеллект волноваться не приходится. Первый тест вы прошли превосходно. Причем, молодой человек, вы удивили многих. Без подготовки, при слабом стимуляторе, вам удалось достичь результатов, о которых другие и мечтать не смеют. Кстати, как прикажете вас называть?

– Марк.

– Итак, Марк, поговорим начистоту. Мне поручили проверить вашу пригодность к работе в службе безопасности. Мой ответ: годитесь на все сто. Однако если наши специалисты не ошибаются, и их ожидания найдут дальнейшее подтверждения, вас ждет кое-что поинтереснее охранной вышки и заградительных рубежей.

Он поднес к губам ложечку с вареньем и, смакуя черничный вкус, на секунду закрыл глаза.

– Наше подразделение называют «карантином», но будет лучше, если вы начнете рассматривать мою епархию, как отдел кадров солидного оборонного предприятия. Договорились?

Я кивнул. Он с улыбкой налил мне еще одну чашку чая.

– В таком случае разрешите представиться: начальник отдела кадров. Почему же, вы спросите, меня называют Доктором? А потому, мой друг, что вместо бумажек и личных дел я перелистываю тайные мотивы и желания людей. Меня интересуют ни даты и сроки, а внутренний мир моих подопечных. И смею вас заверить, если мне там что-то не нравится, у меня под рукой имеются средства для быстрой и эффективной психической коррекции нашего будущего сотрудника. Надеюсь, вас не смущает такое словосочетание, как «промывка мозгов»? Вы не против этой необычной процедуры?

В глазах Доктора сверкнули насмешливые искорки. Но я встретил его колючий взгляд с равнодушным спокойствием. Нашел, чем удивить. Он просто не знал кадровиков нашей школы. На выпускных экзаменах мою группу провели через допрос третьей степени. У меня потом на двух пальцах слезли ногти, и остался шрам на спине. И никто тогда не извинялся перед нами за «необычность» этой процедуры.

– Так вы не возражаете?

– Нет.

– Очень хорошо. А теперь постарайтесь быть более разговорчивым.

Его голос приобрел холодный требовательный тон.

– В своем недавнем сне вы оказались в критической ситуации. Скажите, что произошло? Мои сканеры видели рухнувший дом, гибель людей и какой-то грузовик.

Наверное, прошла минута, прежде чем я понял, что сижу с открытым ртом и ошеломленно смотрю на Доктора.

– Как вам нравится варенье?

Он наслаждался моим удивлением. Да только интересно, кто бы на моем месте не удивился. Наверное, это какой-то рефлекс. Когда вам начинают пересказывать подробности вашего сна, челюсть сама отваливается вниз.

Я взял себя в руки.

– Варенье прекрасное…

– Доктор, – напомнил он. – Зовите меня Доктором. И чтобы не дразнить ваше любопытство, я признаюсь, как на духу. Наша аппаратура довольно примитивна. Датчики и машины могут сообщать нам только об интенсивности человеческих переживаний. Они определяют активность тех или иных участков мозга, фиксируют частотные составляющие и измеряют амплитуду пульсаций. Всю остальную и, можно сказать, основную работу выполняют люди.

Он встал из-за стола и подошел к окну.

– Наши предшественники создали метод, благодаря которому любой здравомыслящий и восприимчивый человек может стать живой антенной, то есть сканером. Сканер – это проводник, который индуцирует в себе те же токи, импульсы и мысли, что и человек, находящийся под его наблюдением. Сканер настраивает свое внимание на заданный объект, и тот отражается в нем, как в зеркале. Желания, чувства, визуальные образы – вы делите их с ним, не осознавая его присутствия. Он – невидимый свидетель или, вернее, дотошный исследователь, под лупой которого находится человеческое сознание. Возьмем, к примеру, вас. Над вашими переживаниями работали четверо сотрудников. Я уже получил от них большую часть информации, и теперь мне осталось уточнить детали. Итак, Марк, я жду от вас пояснений.

Доктор шагнул ко мне и довольно нагло приподнял двумя пальцами мой подбородок. Я мотнул головой и с вызовом ответил:

– А что тут говорить? Ну, видел какой-то бред. Грозу, странный город…

– Мне нужны подробности, Марк.

– Да это же сон! Что толку играть в такие детские игры?

– Хорошо, мой друг, поиграем в другие…

Я вдруг почувствовал, как по спине поползла холодная волна. Горло перехватил мышечный спазм. Сердце бешено забилось, легким перестало хватать воздуха, и меня качнуло вперед. Я ударился носом о поверхность стола. По губе потекла струйка крови.

Доктор с усмешкой отвел взгляд в сторону.

– Где вы служили? В Чечне?

Мне удалось сглотнуть. Я сделал глубокий вдох и пощупал рукой свое горло.

– Рядом. На границе.

– Вы участвовали в боевых операциях, – сказал он, усаживаясь в кресло. – Скольких человек вы убили? Примерно.

– Не считал… Не знаю.

Ответ получился напряженным. В моей голове крутилась мысль: «О, черт! Неужели он способен на такие штуки? Один взгляд – и дух вон. Вот это да!»

– Вам нравится убивать?

– Не очень, – ответил я.

Как он меня поймал. Разговорил, словно бабку на рынке. А ведь каждое лишнее слово было брешью в обороне – открытым флангом для удара противника. Недаром майор предупреждал меня остерегаться этих типов.

– Прошу прощения, Доктор. Я готов рассказать вам о сне.

Он пожевал губу и снисходительно кивнул.

– Приступайте, Марк.

– Мы ехали в грузовике. Я и несколько рабочих. Внезапно началась гроза. Таких у нас не бывает. Вакуумная буря. Каждая молния создавала зону разряжения, и разность давления была очень большой. Там, во сне…

– Это мы пропустим, – оборвал он меня. – Расскажите о бездне. Один из наших сканеров видел странное явление, которое вы определили словом «бездна».

Да, его парни знали свое дело. Я попытался вспомнить эпизод. Раньше у меня не было таких четких и ярких снов. А тут прямо голливудский триллер. Скорее всего, это объяснялось воздействием наркотиков.

– Я оглянулся и увидел дорогу. Мокрая мостовая, серые камни. Зеленая трава между ними. И дальше ничего. Помню, меня удивило, что там не было никакого цвета. Даже белого и черного. Просто бесцветная пустота, которая затягивала в себя.

– Она затягивала вас внутрь? И как вы на это отреагировали?

– Никак. Во сне произошел разрыв, и я обнаружил себя в другой сцене. В совершенно другом настроении.

– Надеюсь, вы понимаете, что это был не просто сон?

– Я понимаю.

– Вряд ли.

Доктор встал и, подойдя к двери, распахнул ее настежь.

– Жду вас завтра, Марк. С утречка. Договорились?

* * *

Меня поселили в маленьком бараке. Узкий коридор и три комнатушки, одна из которых – моя. Стол, кровать, два табурета, шкаф. В конце коридора находилась ванная комната. Там на стене у зеркала был нацарапан столбик имен, где напротив каждой строки стояла дата. Прямо как в камере смертников северокавказского дисбата. Мне это не понравилось. Я закончил осмотр помещений и вернулся в свою комнату. Никаких прослушивающих устройств и видеокамер. Хотя зачем им такая аппаратура? У них для этого имелись сканеры.

Я решил, как следует выспаться, но пришел майор, и мы весь вечер просидели вместе.

– Сканеры? А я что говорил!

Он сиял от своей причастности к местным тайнам. После второго стакана его повело. Лицо раскраснелось, глаза ожили. И в них снова светилась отцовская доброта. Давным-давно, когда он вел нашу группу через учебную полосу препятствий, трое ребят, прокладывавших тропу, подорвались на мине. И тогда он тоже кричал: «А я что говорил!», и его глаза пылали от гордости за полигон, где все было по-настоящему – от радости за молокососов, которым суждено было стать бойцами спецназовских отрядов. И самое обидное, пожалуй, было в том, что он любил нас, как своих детей, а те трое, что ушли навсегда, теперь стояли в его воспоминаниях у обелиска славы, открывая длинную шеренгу погибших питомцев.

– Мир не стоит на месте, Марк! Смотри, как все поменялось. Мой брат инструктировал румынскую «Секуритате». Сестра выполняла задания в Перу и Бразилии. В ту пору мы были первыми на планете, и красный флаг накрывал половину глобуса! А что сейчас? Великую страну продали и пропили. «Семьи» вождей опозорили славное прошлое России и стали хуже заклятых врагов. К власти пришли предатели, слабаки и растлители. Они превратили державу в пустое поле. Скуля о сталинских репрессиях, обрекли народ на голод и вымирание. Но я не хочу касаться этого вопроса. Просто заметь, что любая трансформация общественного мнения влияет на методы ведения войны.

Он поднял вверх дрожащий палец.

– Век демократии начался газовыми атаками, а закончился информационными диверсиями. Цели поражаются с помощью лазеров и спутников. По сигналу с другого континента домашние компьютеры меняют частоту, и люди погибают от сердечных приступов. Группа сканеров нашего института за пять минут может вычислить всех агентов ЦРУ, внедрившихся в структуры Центробанка. Это новые пути, уводящие нас к следующей эре! Пути, которые кажутся сложными и запутанными. Однако у каждой кривой есть своя константа. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Майор по-доброму потрепал меня по щеке.

– Мир меняется, но правила игры остаются прежними. Пусть ребята в белых халатах тужатся у конвейеров и забрасывают мир своими новыми игрушками. Пусть они щупают твои мозги и в пыль перетирают мысли и чувства. Нам нечего бояться их пробирок и компьютеров. У нас, вояк, есть кое-что получше. У нас есть тактика и стратегия боя! Бесценная мудрость, которая от начала времен сопровождала людей, и будет сопровождать нас в будущем!

Я кивнул и налил ему еще. Майор одобрительно хмыкнул.

– Владея наукой войны, я без всяких сканеров могу просчитать их ходы. Сначала они будут говорить тебе, что ты необыкновенный парень. Что тысячи не могли, а ты даже не заметил, как сделал. Они будут утверждать, что для этого требуются годы, а у тебя получилось сразу. Но, мальчик мой, это старо как мир. Дырявая лохань обычных манипуляций человеческим сознанием. Разве я не прав?

Я снова кивнул и усмехнулся.

– Они мне так и сказали, майор. Какие-то там врожденные способности.

Он засмеялся, хлопнул себя по колену и залпом осушил стакан.

– А знаешь, что будет дальше? Они всучат тебе бабу, которая залезет в твои штаны, а затем повяжет по рукам и ногам.

Его хриплый надрывный смех наполнил маленькую комнату.

– Хотя это тебе сейчас не помешает, верно? Вас так долго держали на сухом пайке, без женских ласк и томных вздохов, что ты теперь и танк под собой задавишь. Эх, молодость, где ты, мать твою…

Он потер покрасневшее лицо и вдруг сказал почти трезвым голосом.

– Марк, ты должен пройти через это дерьмо. Прорвись, сынок. Ты последний из тех, кого я учил. Последний и самый лучший! Самый дорогой! А карантин – это только начало. Дальше откроется путь к власти. Путь в то место, где решают, каким быть этому миру. Я хочу, чтобы ты пробрался туда. В тебе живет дух нашей школы – дух истинного служения Родине! Борись за былое величие страны! Вставь этим гадам по самые помидоры…

А затем был второй день и второй укол. Слова майора воплощались в реальность.

День второй

Тот дождливый месяц я провел в горах. Русские перекрыли дороги блокпостами. Обстрелы города прекратились, но на улицах по-прежнему шли бои, и мать не верила в счастливый конец. В одной из стычек мне прострелили плечо, поэтому родители решили отправить меня в далекое селение, где жила тетка моего отца.

При зачистках города погибло много наших родственников и друзей. Малышку Фино нашли в кустах у дамбы с оторванными ногами. Она подорвалась на мине, умерла от потери крови, и тетя Гули стонала и плакала за тонкой кирпичной стеной. Я научился засыпать под обстрелом, но женский плачь – это худшая из мук. Так что споров об отъезде не было.

Дорога заняла шесть дней и вымотала меня до предела. Селение показалось мне маленьким и жалким. После объятий и долгих расспросов милой старушки я долго не мог уснуть. В комнату вползала ночь. Светились окна соседнего дома. За выступом скалы виднелся силуэт древней башни, и дождь тихо шумел в листве под унылый и отрывистый лай собаки.

Моя печаль затопила весь мир. Я вспоминал ребят, наш боевой отряд и то, что от него осталось. Как получилось, что радость и счастье ушли от людей? Тогда все было простым и обычным, и только теперь минувшие дни откликались в сердце словами чудесной сказки.

А потом в мои грезы вкатился танк, надвигавшийся на меня с кошмарной неотвратимостью. Он медленно полз вперед, превращая сон в затянувшийся и навязчивый фильм. И еще мне снилась сторожевая башня, которая плыла в развалах вечерних туч.

Меня разбудили голоса. В соседней комнате хозяйка принимала гостя.

– Это ты? В такой дождь?

– Я пришел за тобой.

– Куда мы пойдем, Сото? Там же ливень.

– Если ливень мешает тебе, давай подождем, – ответил мужской голос.

– Как странно блестят твои глаза. Скорее расскажи, что случилось?

– Это опять будет сказка. Почему ты так любишь слова? Все, о чем я говорю, можно пощупать руками. Надо только выйти за дверь, прямо в ливень.