Жемчужины Королевы-Вампира

Майкл Ши

Жемчужины Королевы-Вампира

Предисловие Шага Марголда к «Жемчужинам Королевы Вулвулы»

Автором этого отчета является Эллен Эррин (также хорошо известная под именем Ворчунья Мэри) – льщу себе, что догадался бы об этом, даже не будь документ написан ее характерным почерком, одновременно необычайно мелким и в то же время почти сверхъестественно четким. Ее изящное пародирование повествовательной манеры Ниффта ни с чем нельзя перепутать. Нет никакой необходимости скрывать тот факт, что они были любовниками на протяжении многих лет. Сама Эллен совершенно очевидно этим гордилась, и то же можно сказать о Ниффте. Поэтому неизменное стремление Эллен выставить Ниффта еще большим хвастуном, чем он был на самом деле, проявляющееся в каждом написанном от его лица рассказе, следует, пожалуй, понимать как особую привилегию возлюбленной. Присущий ему стиль повествования она не искажает никогда, преувеличивая лишь его обычную склонность к бахвальству. В данном случае она делится шуткой с Тараматом Легкоступом, который и впрямь получил это послание из Чилии, где Эллен вместе с Ниффтом и Барнаром провела более шести месяцев, прежде чем ей пришло в голову посвятить их общего друга из Кархман-Ра в подробности последнего приключения ее любовника. В целом же я должен признать, что ее остроумные маленькие пародии всегда меня забавляют, поскольку Ниффт, по правде говоря, никогда не отличался чрезмерной скромностью.

Фрегор Ингенс, где разворачивается действие данной главы приключений Ниффта, все еще считается некоторыми непреклонными членами гильдии картографов «четвертым континентом». Размер его едва ли составляет одну шестую часть Люлюмии, к тому же он совершенно очевидно принадлежит архипелагу Ингенс Кластер, лежащему на полпути между южной оконечностью Колодрии и Ледяными Водоворотами южного Полюса. Однако по той причине, что Фрегор является самым крупным из всех известных островов, никогда, вероятно, не переведутся упрямые спорщики, для которых возведение его в ранг континента будет продолжать оставаться делом чести. На мой взгляд, усилия этих комментаторов принесли бы несравненно больше пользы, будь они направлены на другие цели, такие, как, скажем, увеличение объема наших пока еще весьма скудных знаний о географии и обитателях внутренних территорий Фрегора, этих потрясающих воображение горных массивов – полагают, что именно там находятся высочайшие пики этого мира, – вечно окутанных мантией облаков.

Низины северного побережья Фрегора, по крайней мере, изучены несколько лучше, и именно здесь, в нескольких сотнях лиг от Кьюнит Бей, в глубине острова, и раскинулась болотистая страна Королевы-Вампира. В сущности, города, расположенные по периметру бухты, обязаны своей достаточно развитой коммерцией близкому соседству с жемчугоносными землями Королевы Вулвулы, которые не приносят больше практически никаких плодов, и потому жители их вынуждены полагаться на ресурсы изобильного Колодрианского континента. Болотные жемчужины никогда не иссякающим блестящим черным ручейком просачиваются на север под охраной хорошо вооруженных солдат, сопровождающих каждый караван; огромные торговые корабли колодрианских купцов мощной рекой устремляются на юг из Великих Низин; оба потока встречаются в портах Кьюнит Бей, образуют бурные водовороты в расчетных палатах и маклерских залах, а потом возобновляют каждый свой путь: жемчужины – на север, за море, а привезенные оттуда товары – на юг, к голодным болотам и скупым берегам каровых озер царственного вампира.

Упоминание о голоде неизбежно возвращает всякого, кто ознакомился с этим отчетом о приключениях Ниффта, к связанному с ним вопросу первостепенной важности: может ли быть справедливым правление вампира?

Признаюсь, для меня это вопрос настолько насущный – в смысле своей неразрешимости – что и после одиннадцати лет кропотливых исследований этой проблемы я все еще нахожусь в состоянии точно такой же неопределенности и неясности, которое владело мною, когда Тарамат впервые показал мне письмо. Возможно, ближе всего я подобрался к некоему подобию ответа, предприняв сопоставление королевства Вулвулы с сопредельным ему государством, точно также всецело зависящим от торговли, известным под названием Гелидор Ингенс. Гелидор – второй по величине (размером он равен Чилии) и самый южный остров Ингенского архипелага. В то время года, когда дует сирикон, от Самадриоса, западного острова Эфезионского архипелага, уроженцем которого я являюсь, до Гелидора можно добраться всего за пять дней. Вопрос о том, то ли это нужды самадрианцев послужили причиной зарождения в Гелидоре зачатков определенного ремесла, то ли, напротив, избыток природных ресурсов, необходимых для его развития, вскормил в самадрианцах привычку полагаться на него, навсегда останется одной из самых почтенных контроверз эфезианской академической традиции. (Тот факт, что положение дел нисколько не изменилось со времен Торговых Войн Аборигенов наводит на мысль, – по крайней мере, меня, – о том, что ответ лежит либо за пределами рационального знания, либо настолько примитивен, что ученые просто не удостаивают его своим вниманием.) Тем не менее, превосходство гелидорских солдат не оспаривается никем, в особенности после заката цивилизации Лугов Наковальни (о чем рассказано в другой повести), равно как неоспорима и многовековая зависимость самадрианцев от соседей в их бесконечных притязаниях на установление имперских порядков в Колодрианском Охвостьи. А ведь Самадриос – далеко не единственный клиент Гелидора. Его наемники – самые высоко оплачиваемые в мире. Великолепная выучка и воинственность солдат и моряков Гелидора не только давно превратили его обитателей в полновластных владык доброй половины островов несравнимого по величине архипелага Ингенс Кластер, но и сделали войну важнейшей статьей экспорта этого государства. Гиппарх Гелидора подвергает население своего многолюдного острова значительному сокращению доходов – мера, вызывающая бурные, но скоро проходящие протесты подданных, – каждый раз, когда ему не удается избавиться от по меньшей мере двух третей ежегодного урожая молодых офицеров-выпускников военных академий, разбросав их по окровавленным полям неистовых сражений, происходящих ежегодно в разных уголках планеты. Отсюда со всей очевидностью возникает вопрос: Так кто же пьет больше крови – Гиппарх или Королева Вулвула?

I

Тарамету-Легкоступу

Трактир «Свинья и Поросенок», Кархман-Ра

Пламенный привет тебе, о Принц Негодяев! Искуснейший из уголовников, Образец Совершенства для всех Мелких Жуликов и Воришек, Набоб Пройдох и Мошенников – доброго тебе утра, дня или вечера, в зависимости от того, в какой час застало тебя мое письмо! Догадался ли ты уже, кто обращается к тебе с такими пожеланиями, а? Ну разумеется. Кто же еще, как не твой старый приятель, худощавый ловчила, никогда не унывающий Ниффт – неподражаемый Ниффт, чей ум остер, как лезвие охотничьего ножа!

Неужели прошло уже два года с тех пор, как мы в последний раз слышали друг о друге? Да, два, и даже больше, клянусь Черной Молнией! Уверен, ты наверняка думаешь, что меня нет больше в живых или еще что-нибудь в этом роде, и, по правде говоря, старина Тарамат, ты не слишком ошибаешься, ибо мы с моим приятелем Барнаром взяли во Фрегор Ингенс такую добычу, что понадобилось целых двадцать шесть месяцев безудержного мотовства, чтобы прокутить ее всю до полушки, а будь она хоть на йоту больше, мы бы точно умерли от собственных пороков, так и не растратив всего.

Добычу? Во Фрегоре? Ах, да, ты ведь еще ничего не знаешь! Как глупо с моей стороны… а может, мне написать тебе хорошее большое письмо и рассказать всю историю в подробностях? Здесь, в Чилии, где мы гостим у барнаровой родни, все время идет дождь, заняться нечем, так что времени у меня хоть отбавляй, к тому же в твои края мы подадимся не раньше конца весны. Значит, договорились. И не беспокойся, мне это не составит ровно никакого труда, ибо я люблю предаваться воспоминаниям о былых подвигах, в особенности таких замечательных, как этот. Только не забудь дать прочесть мое письмо Эллен, если повстречаешься с ней как-нибудь, – ты ведь знаешь, она от меня просто без ума и любит быть в курсе всех моих дел.

Так вот, Тарамат, речь пойдет о болотных жемчужинах, – по пять сотен на брата. Да-да, ты не ошибся, и закрой свой рот (я ведь знаю, у тебя челюсть отвисла от удивления). Я уверен, ты хорошо знаешь, сколько они стоят, но видел ли ты когда-нибудь хоть одну? Черные, как обсидиан, о двенадцати гранях (у недозрелых по шесть), величиной с твой большой палец каждая. Их великолепие ослепляет – я нисколько не преувеличиваю – у нас с Барнаром не возникало и тени сомнения в том, что ради них стоит рискнуть вызвать гнев Королевы-Вампира.

Так вот, мы разузнали, что подданные Королевы Вулвулы ныряют за ними по трое: один ловец жемчуга и два душителя. Но это только потому, что они изо всех сил стараются не повредить жемчугоносные полипы. Пока пара тяжеловесов удерживает щупальца, ловец спокойно собирает жемчуг. За удавку они хватаются лишь в самом крайнем случае: когда кто-нибудь из команды попадает в смертельные объятия полипа. Ныряльщик может получить достаточную поддержку и от одного душителя, если тот, немедленно обхватив руками удавку, сожмет ее изо всех сил, не заботясь, переживет ли полип его нападение. Действовать надо быстро, и убивать растения не желательно, так как их мертвые тела могут стать тем следом, по которому до браконьеров доберутся лучники-патрули, но с одним-единственным душителем особенно стесняться не приходится. Силу Барнара ты знаешь. Я был вполне готов попробовать себя в роли собирателя жемчуга, если он будет солировать в качестве душителя, и он охотно дал свое согласие. Поэтому мы поступили солдатами на чилитский военный корабль, чтобы отработать проезд до Кьюнит Бей, где провели три дня в Драар Харбор, запасаясь провизией для дальнейшего путешествия. Оттуда мы двинулись на юг.

На хороших лошадях путь до болот, лежащих в глубине континента, занимает не более десяти дней. Местность там гадкая, но на протяжении недели нам везло. Потом, на восьмой день, – точнее, ночь, – удача от нас отвернулась. Мы как раз пересекали соленые топи у подножия окружающих болота гор, когда на нас набросились три громадных соляных жука. По счастью, хотя в той части света деревья встречаются до крайности редко, у нас было достаточно топлива, чтобы поддержать костерок, который освещал поле битвы. С жуками мы справились, но не раньше, чем те успели прикончить наших лошадей. Хуже всего, однако, было то, что в их ядовитой крови растворились древки наших копий. Луки и мечи остались, правда, при нас, но лучше было бы потерять их, чем копья, так как на болотах это оружие просто незаменимо. Передвигаясь вплавь, невозможно стрелять из лука, поэтому против ползунов он не поможет, да и против упырей тоже: шкура у них такая толстая, что обычной стрелой ее не пробьешь. А меч вынуждает подходить что к ползуну, что к упырю куда ближе, чем хотелось бы.

Болота лежат к югу от горного хребта, что известен под названием Соляной Зуб. Как только мы добрались до перевала, нашим глазам открылась облачная равнина, которой, казалось, не было конца. Хребет настолько высок, что преграждает дорогу облакам, и они тысячелетиями проливают слезы в низину между горами, давно превратившуюся в отстойник для дождевой воды.

Пока мы спускались, нас непрерывно окружал плотный белый туман, похожий на овечью шерсть, и лишь когда до болот осталось рукой подать, мы вступили в полосу относительно прозрачного воздуха между пеленой облаков наверху и водянистой почвой внизу. В холодном рассеянном свете, просачивавшемся сквозь серый потолок и отражавшемся в ртутно поблескивающей поверхности воды, виднелись многочисленные озерки, пересеченные покрытыми густой растительностью грязевыми отмелями. Они уходили на мили и мили вдаль; в них-то и скрывалось наше будущее нечестным путем добытое богатство. Илистые косы и отмели расположены под такими невероятными углами друг к другу, что больше всего напоминают лабиринт, и делят сплошное водяное поле, издали кажущееся черным, как смоль, на множество причудливой формы лагун. Растительность на болотах, хотя и довольно густая, не поражает особой пышностью или разнообразием. Состоит она в основном из трав и кустарников, больших деревьев практически нет. Следовательно, укрыться в случае опасности будет негде. Местность открытая, как на ладони, и человек, стоящий в лодке во весь рост, может с легкостью видеть, что происходит примерно в дюжине ближайших к нему лагун сразу.

Мы подошли к самому краю трясины и остановились, прежде чем войти в воду. Барнар потянул носом воздух и сказал:

– Чувствуешь запах, Ниффт? Похоже, здесь нас ждет настоящее богатство.

И он не ошибался. Вокруг просто смердело страхом. Стоило только взглянуть на провисший под собственной тяжестью покров клочковатых облаков, грязный, точно пол в конюшне, а потом на простирающиеся до самого горизонта мили и мили мутной воды, как становилось понятно, что в ней зреют просто неприличные сокровища, окруженные, к тому же, такими опасностями, что даже охраняющие их стражи давно перестали верить в возможность кражи, а тем более крупной.

II

Вода только казалась мутной. Погрузившись в нее, мы не могли не подивиться той кристальной ясности, с которой нам были видны не только собственные ноги, но и весь пруд до самого дна: надо сказать, что в большинстве своем бочажки были не слишком глубокими, даже самые широкие из них. Все дело в особой почве. Если нырнуть поглубже и вытащить на поверхность горсть донного ила, а потом отжать из него воду, то окажется, что по весу он не уступает аналогичному объему железной руды. А стоит, находясь на дне, поддеть ил носком сапога, как над головой тотчас поднимается столб жидкой грязи, которая, однако, почти также быстро и оседает. Позже мне объяснили, что полипам нужна такая вязкая тяжелая почва для роста жемчужин. Пока еще стоял белый день – а он действительно был какой-то белесый, точно и солнечный свет пропитала болотная вода, – мы решили попробовать себя на новом поприще.

Через полчаса мы уже плыли, подталкивая перед собой узелки с пожитками одной рукой и держа обнаженные мечи под самой поверхностью воды другой. Вещевые мешки были предварительно набиты пробкой и завернуты в промасленную тюленью кожу, а мечи густо смазаны жиром. Лучший способ уцелеть в этих болотах – оставаться в воде целый день, как выдра, и выползать на берег только на ночлег. Прежде всего, это помогает быстрее научиться ориентироваться в чуждой стихии. Благодаря необычайной прозрачности воды ныряльщики могут заметить ползуна, выкарабкивающегося из донного ила, несколькими секундами раньше, чем он набросится на них, но если они сами будут то и дело выбираться на сушу, а потом нырять обратно, то не смогут ясно видеть под водой, и тогда их легко будет застигнуть врасплох. Во-вторых, все лагуны связаны между собой, и потому, если плыть, постоянно меняя направление, как в лабиринте, то можно перебираться из одного озерка в другое, не рискуя наткнуться на земляную преграду.

Первый найденный нами полип одиноко стоял посреди небольшого пруда. Высотой он был с рослого человека, кончики его щупальцев немного не доставали до поверхности воды. Мы и понятия не имели, большой это полип или нет. Его красные ветки рдели сквозь толщу воды, точно языки пламени, и я бы наверняка остановился, чтобы просто полюбоваться им, если бы не мысль о предстоящей драке с ним же. Как только мы оказались в заводи, его щупальца задвигались, точно исследуя изменения в окружающей среде. Стараясь держаться вне пределов их досягаемости, мы нырнули, чтобы рассмотреть нижнюю часть растения. Внизу, между точкой, где стебель-якорь разветвляется на множество отростков и илистой поверхностью дна, виднелся пучок волокон, который ныряльщики называют удавкой – по способу применения. Там же, только с другой стороны стебля, находились два крупных вздутия – жемчужные капсулы, догадался я.

Мы поднялись на поверхность.

– Дыши как следует, Бык, – обратился я к своему спутнику. – Я ударю по капсулам, как только ты ухватишься за удавку и отвлечешь на себя большую часть щупальцев. Так что набирай воздуха побольше.

Барнар кивнул и стал привязывать свой меч к узелку с пожитками. Я собирался нырнуть с оружием, на случай нападения ползунов, но у моего напарника руки все равно будут заняты. Потом он принялся размеренно выдыхать воздух и наполнять легкие снова и снова, раз за разом все глубже. Я последовал его примеру. Мы кивнули друг другу, показывая, что готовы, и погрузились на дно.

Мы направились к полипу с разных сторон, чтобы застичь его врасплох. Мне надо было дождаться, пока Барнар обезвредит его щупальца, и я остановился на полпути и наблюдал, как он подплыл к стеблю и схватился за удавку. В то же мгновение все до единого кроваво-красные щупальца встрепенулись и с умопомрачительной скоростью рванулись к нему: я и не предполагал, что под водой можно двигаться так быстро. Полип походил на куст, согнутый неожиданно налетевшим ураганом; Барнар и оглянуться не успел, а щупальца уже обвились вокруг его шеи, ноги и торса, так что ему пришлось отнять одну руку от удавки, чтобы защитить собственное горло.

Настала моя очередь. Возня с полипом заняла немного времени, но вполне достаточно для того, чтобы у меня мурашки побежали по коже: он был одновременно жесткий и гибкий, как оживший камень. Именно в этом и заключается одна из основных трудностей работы собирателей жемчуга: полип невозможно проткнуть никаким оружием. Я изо всех сил сдавил его стебель по обе стороны от вздутия, и жемчужина выскочила оттуда, как семечко из перезревшего плода. Я попытался ухватить ее, но она выскользнула из моих пальцев, точно намыленная. И тут меня будто молотом по спине огрели. От удара меня швырнуло вперед, и я ухитрился-таки поймать скользкую драгоценность, потом пошарил в грязи у корней растения, получил еще два удара по плечам, от которых у меня едва кости не треснули, и был таков. Поднявшись на поверхность, я остановился перевести дух.

Барнар был все еще внизу. Мне было видно только расплывчатое пятно, вокруг которого то и дело вздымались и снова опускались красные щупальца полипа, точно цепы на молотильне. Я засунул жемчужину в карман, набрал полную грудь воздуха и опять нырнул. Полип и мой напарник сцепились намертво: часть щупальцев по-прежнему обвивали Барнара за шею, за ногу и вокруг торса, а он одной рукой стискивал удавку, чтобы обездвижить остальные и не дать растению удушить себя окончательно. Когда мы с ним шли через степь, он, бывало, брал осколок каменной соли с кусок лошадиного навоза величиной и сжимал его одной ладонью так, что он превращался в песок. Однако сейчас его легкие наверняка уже готовы были треснуть от напряжения, тогда как полип нисколько не ослабевал. Я подплыл к стеблю и обхватил удавку обеими руками. Этого было достаточно: щупальца, удерживавшие моего друга, тотчас разжались. Мы, отчаянно барахтаясь, рванулись наверх. В последний момент что-то царапнуло меня по лицу, я почувствовал резкую боль, но тут же все кончилось, мы вынырнули. Барнар пыхтел, отдуваясь, как кашалот. Еле шевеля руками и ногами, мы подплыли к узкой полоске грязи, отделявшей наш бочажок от соседнего, облокотились на нее и стали отдыхать. Я показал другу нашу первую добычу. Рваные раны, какие обычно остаются от соприкосновения с заостренными камнями, украшали его лицо в двух местах. Моя левая щека тоже была распорота. Видишь, до сих пор шрам остался.

– Что ж, – сказал Барнар, – хорошая плата, тяжелая работа.

– Верно, – отозвался я. – И все же это, сдается мне, самая тяжелая работа из всех, что когда-либо выпадали мне на долю. – Тут до нас донеслись звуки возни, очень явственные, но в то же время далекие, как будто что-то происходило через лагуну-другую от нас. Мы вытащили мечи и, толкая перед собой узелки с пожитками, перебрались в соседнее озерцо. Его дальний берег покрывал кустарник, который все еще не перестал трястись от чьего-то неловкого прикосновения. Из лагуны за ним доносились шлепки, точно кто-то изо всех сил хлопал ладонью по поверхности воды, клокотание, фырканье и резкое прерывистое дыхание, явно человеческое.

Мы подплыли к дальнему берегу и осторожно заглянули через него. Какой-то коротышка лупил копьем по воде, раз за разом пытаясь вогнать его во что-то под собой. На наших глазах удары его становились более методичными и размеренными и, наконец, стихли. Густое зеленое пятно расплылось по поверхности, кипя от поднимающихся снизу пузырьков воздуха.

Мне показалось, что я знаю этого человека. Он, тем временем, перевернул свое копье острием вверх, – оно тоже было измазано липкой зеленью, – и стал тыкать тупым концом во что-то, лежащее на дне. Потом выругался, сплюнул и поплыл к берегу, где на земле лежали его вещи, а на кустах висел меч. Я вспомнил, что встречал его на ярмарке в Шапуре, где впервые услышал о болотных жемчужинах. Он был в одном зале трактира со мной и моими друзьями, когда те рассказывали о браконьерстве в здешних водах. Судя по состоянию его снаряжения, подслушанными тогда сведениями и исчерпывались все его знания об этом нелегком занятии. Вещи, разбросанные таким образом по берегу, сразу скажут любому отряду сторожей-лучников, что и сам их владелец где-то неподалеку и, даже если ему поначалу удастся от них ускользнуть, раньше или позже они все равно его выследят. А уж о мече и говорить нечего: даже в тусклом болотном свете его окованные бронзой ножны сияли, что твой маяк.

– Я, кажется, его знаю, – шепнул я Барнару. – Давай возьмем его в долю, а? Втроем работать легче, да к тому же, если его не проинструктировать как следует, сюда скоро сбегутся все сторожа.

– Ладно, – проворчал мой друг в ответ. – Но только, чур, он получает четверть улова, пока не обучится как следует. Сразу видно, что он совсем зеленый. Кроме того, он только что потерял напарника.

Барнар оказался прав: мы убедились в этом, как только заплыли в соседнюю лагуну. Человек, который там находился, устало повернулся и наставил на нас острие своего копья. Мы жестами объяснили, что не причиним ему зла, и тут наше внимание приковала картина под водой.

Во-первых, мы сразу поняли, что наш полип был маленьким. Большую часть этого озерка занимал девятифутовый гигант, в щупальцах которого запуталось тело еще одного человека, очень большого роста. Однако убило его не растение и, скорее всего, даже не недостаток опыта: просто им не повезло. На дне, по-прежнему не выпуская ноги утопленника из своих челюстей, лежал ползун величиной с хорошую собаку. Его плоская, покрытая многочисленными узелками глаз голова была проломлена, и из нее вытекала зеленая жидкость. Ползуны очень похожи на пауков, с той только разницей, что нижняя часть их тела представляет собой не гладкий округлый мешочек, а вся покрыта жесткими пластинами, наслаивающимися друг на друга, как у жука. От их яда человека раздувает чуть ли не в полтора раза против нормальных размеров, однако даже с учетом этого, белесая сосиска, болтавшаяся в объятиях полипа, была достаточно велика, чтобы мы поняли, что при жизни рядом с этим человеком даже Барнар выглядел бы нормальным.

Из всех троих в живых остался лишь полип, и, наблюдая за ним, мы узнали еще одну деталь из жизни этих любопытных организмов: их гибкие ветви покрыты множеством крохотных ртов, которыми они пожирают добычу животного происхождения, так что, если в их тиски попадет малоподвижное тело и останется там достаточно долго, растение сожрет его, хотя и омерзительно медленно. Прямо на наших глазах щупальца полипа обвились вокруг руки мертвеца и начали неторопливо отдирать от нее полоски мяса, которые затем расклевывали на мелкие кусочки и отправляли внутрь.

Коротышку звали Керкин. Он вспомнил нашу встречу и, да не прозвучит это как хвастовство, мне не пришлось представляться: он и без того знал мое имя. Сложности браконьерского ремесла впечатлили его не меньше, чем нас, и мы скоро достигли договоренности о партнерстве. Керкин понимал, что, не повстречайся ему мы, ушел бы он с болот несолоно хлебавши, да еще неизвестно, удалось бы ему выбраться отсюда живым или нет, и потому с должной скромностью согласился на четверть улова. Мы поделились с ним пробкой и показали, как надо укладывать вещи.

– Глядите! – завопил вдруг он, указывая рукой на большой полип, который неожиданно начал сотрясаться в конвульсиях. В отличие от того, что повстречался нам раньше, он с самого начала был скорее фиолетовым, чем красным – позднее мы узнали, что для крупных экземпляров это самый обычный цвет. Но теперь он вдруг стремительно побледнел, почти побелел, в его ритмичных содроганиях чувствовались беспомощность и бесцельность, точно они были вызваны сильной болью. Вскоре движения его замедлились, а немного погодя совсем стихли.