Клинок Тишалла

«Наверное, мне нужна не вода, а что-то другое».

Дамон обернулся к лужице рвоты и сравнил коричневые прожилки в белой пене с липким красным пятном на тыльной стороне ладони. «Кровь», – подумал он.

«Кровь».

Пора выходить на охоту.

Краем глаза он заметил быстрое движение. Кто-то скрывался в зарослях. Дамон встал на четвереньки, раздвинул руками тростник и перебрался на участок, поросший пшеницей. Вот! Опять! Или нет? Может быть, и в первый раз показалось? Что, если он видел это раньше или вспоминал старый сон?

Высокий каблук сапога, исчезнувший за стволом ясеня; мимолетный и испуганный взгляд женщины – ее расширенные глаза, смотревшие на него долю секунды, пока их не скрыли пшеничные колосья; запах немытых подмышек и промежности; металлический вкус крови, оставшийся во рту…

Его сновиденные джунгли были наполнены людьми.

Он слышал, как заросли медленно пробуждались к жизни. Со всех сторон доносились леденящие кровь крики, рычание и хрюканье, визг, мычание и вой. Они раздавались вблизи и вдалеке, порождая резонансы и эхо: крики людей, а не животных. Крики зверей, которыми всегда оставались люди.

Он пополз на звук хрустевших стеблей, но вопль боли, перешедший в слабый стон, заставил его подняться на ноги. Приминая тростник, на речном берегу боролись мужчина и женщина – в сплетении человеческих тел то и дело мелькал нож. Дамон не мог понять, кто из них нападал и кто защищался. Он видел только яростные взмахи рук, блеск лезвия и кровь.

Кровь…

Она притягивала его к себе, и Дамон полз вперед, изнывая от жажды. Прежде всего это был только сон.

В зарослях тростника кто-то толкнул его в спину и сбил с ног. Упав на землю, Дамон почувствовал на губах смолистую жидкость сломанных стеблей. Они вонзились в лицо, и в то же мгновение напавший мужчина безжалостно прижал его коленом. Суетливые руки начали рыться в карманах одежды. Дамон не сопротивлялся. Он лежал на животе и отстраненно гадал, как это происшествие могло случиться в его сне. Затем он увидел тускло блеснувшие зубы, которые через мгновение впились в основание шеи и начали грызть его плоть. Боль, настоящая боль – чрезмерно реальная боль – вывела его из состояния изумления. «Этот сон не мой!»

Дамон изогнулся, схватил одной рукой косматую жующую голову и одновременно пальцами второй руки нашарил глаза мужчины. Тот заворчал, не желая отвлекаться от трапезы. Кулаки Дамона бесцельно молотили воздух. Он что было сил вдавил пальцы в глазницы. Человек принялся вырываться, отбиваясь, толкаясь и стоная от боли. Дамон отпустил его и через миг услышал звук глухого удара, за которым последовало влажное бульканье. Он перекатился на бок, сел и увидел одного из своих эзотериков. Тот перехватил нападавшего и ударом ножа рассек ему горло.

– Почтенный Дамон! – задыхаясь, произнес эзотерик. – Господин посол, я прошу прощения…

И склонился над ним с окровавленным ножом в руке.

– Было трудно добраться до вас… Все это…

Он указал ножом на окружавшую их вакханалию зелени. Дамон не мог отвести взгляда от острого лезвия: красные капли стекали по стальному клинку на запястье монаха. Они казались такими теплыми, такими… соблазнительными… Ему пришлось напомнить себе, что это не сон. Он находился здесь при исполнении обязанностей.

– Я ранен, – тихо прошептал Дамон.

Он убрал руку, которой зажимал рваную рану на плече, и из-под пальцев брызнула кровь.

– Рану нужно промыть и перевязать.

Молодой монах затаил дыхание и нагнулся к начальнику, чтобы осмотреть укус, но Дамон отстранился.

– Нож, – сказал он, отворачиваясь в сторону.

– Что вы говорите, господин?

– Вытри свое оружие, брат, – хриплым голосом произнес Дамон. – Сначала вытри оружие. И делай так всегда.

Монах покраснел.

– Я… я прошу прощения, господин, – запинаясь, пробормотал он. – Просто все так внезапно…

Он указал рукой на джунгли, на труп с перерезанным горлом, лежавший в двух шагах от них; на мужчину в тростнике, из глаза которого торчала рукоятка ножа; на кровавый след среди сломанных стеблей, обрывавшийся в нескольких ярдах у того места, где раненая женщина с хрипом выдыхала остатки жизни.

– Кругом такое безумное… Эти события могут свести с ума кого угодно.

– Они никого не сводят с ума.

Дамон, шатаясь, поднялся на ноги, и тонкое жужжание в его голове усилилось.

– Они просто демонстрируют нам новые возможности.

– Все как во сне, – с беспомощным видом сказал монах.

– Да, – согласился Дамон. – Но это не мой сон. Он не наш.

Жужжание в его голове уже гремело, будто гром, пузырясь в артериях и булькая в сердце.

– Вы правы, – проворчал молодой эзотерик. – Вот именно. Все это нереально. Мы попали в ловушку чужого сна.

– Вставай. Собери остальных. Мы должны выполнить нашу миссию.

– Миссию? Что можно делать в чужом сне?

– Это сон, но он реален. Это сон бога, а все, что боги видят во сне, становится реальностью.

Жужжание превратилось в грохот, затем переросло в скрежещущий вой.

– Вы говорите о боге? – Молодой монах поморщился и недоверчиво покачал головой. – Неужели богам снится такое… безумие?

Дамон молча указал в сторону реки.

Там, сжимая в руке длинный тусклый меч, по воде шагал Райте из Анханы. Речные струи вскипали под его ногами, словно налетали на валун. Брызги оседали на рубахе и кожаных штанах. Он шел шатаясь и без конца спотыкался. Казалось, что ноги с трудом удерживали тело. Он шел вверх по течению, и на лице его глубились грозовые тучи.

– Вот он, – сказал Дамон.

2

– …такая красивая…

Эвери Шенкс перевернулась на бок и сжала зубы, сдерживая стон. Поролоновый тюфяк, который служил ей ложем на холодном кафельном полу в операционной ветеринарной клиники, был удобным, и Эвери время от времени погружалась в краткий сон. Однако всякий раз, просыпаясь, она чувствовала себя так, словно ей удалили хрящи и заменили их наждачной бумагой.

Ее сон тревожили кошмары. Костлявые пальцы, покрытые гниющим мясом, сжимали похотливой хваткой ее локти, колени и бедра. Толпа работяг тискала ее грудь и ягодицы. Они лезли руками ей в промежность, обдавая ее тлетворным дыханием, и на каждом лице она видела злой и алчный взгляд Коллберга. Протерев воспаленные глаза, Шенкс попыталась вспомнить, отчего она проснулась.

– Я никогда не думал…

Это был почтительный шепот Тан’элКота. Отдернув руки от лица, Эвери вздохнула.

Операционная озарилась новым светом – более мягким, более густым и золотистым. Такого на этой планете не видели тысячи лет. Словно кто-то поймал первые лучи рассвета в майский день допромышленной эры, закупорил их в бутылку, как крепкое бренди, затем отфильтровал созревшую, сочную и очищенную яркость красок, которой не существовало за пределами сонетов и сказок. Этот свет больше чувствовался сердцем, чем глазом, – свет, возносивший душу ввысь, за пределы Земли. Это о нем слагали стихи, в которых поэты описывали преображающее величие улыбки возлюбленной девы; это его отголоски старались изобразить художники в затасканном образе нимба.

Свет исходил от лица Тан’элКота.

– Значит, получилось? – боясь повысить голос, прошептала Эвери. – Ты сделал это? Она в безопасности?

Взгляд Тан’элКота уносился к далям, не измеряемым милями. Он был направлен в другую вселенную.

– Как мне увидеть ее во сне?

Шенкс посмотрела на стальное ложе, где, медленно корчась от боли, лежала пристегнутая ремнями Вера. Внутривенные трубки, идущие от капельницы, удерживали ее в постоянном кошмаре.

– Все кончилось? – спросила Эвери. – Она может обрести покой? Тан’элКот, ты дал ей покой?

Взгляд Тан’элКота медленно вернулся из невообразимых пространств, и на его губах появилась удовлетворенная, почти торжествующая улыбка.

– Уже скоро, бизнесмен, – прошептал он. – Скоро.

3

Свет в техничке «Непрерывной многосерийной программы» исходил из самого сердца Анханы. Он преобразовывался в холодное электронное сияние одиннадцати экранов и озарял тварь, сидевшую в центре кабины, – ту, что когда-то была Артуро Коллбергом. Казалось, он пожирал глазами кипень необычной весны в Анхане.

Дверь суфлерки отворилась, но тварь не пошевелилась. Офицеры социальной полиции молча затолкали в помещение Тан’элКота и удалились, закрыв за собой дверь. Коллберг остался недвижим. Электронные экраны мерцали разноцветием красок: мшистая зелень, бурые камней и голубое небо.

– Все сделано, – сказал Тан’элКот.

Тварь закрыла глаза, наслаждаясь потоком Силы, который проходил через его собеседника.

– Это хорошо, что ты послал за мной, – сказал Тан’элКот. – Нам многое нужно обсудить.

Рука, покрытая заскорузлой грязью, махнула в сторону экрана, на котором худощавый юноша, вооруженный сияющим мечом, неуверенно шагал по поверхности реки. Вокруг него из воды поднимались деревья, изогнутые и скорченные, словно от боли.

– Ты видел это?

– Видел? – фыркнул Тан’элКот. – Это мое творение!

Глаза твари открылись и закрылись вновь, пережевывая зрелище.

– В его тело вошла богиня, – произнес Тан’элКот. – Она умерла по моей воле и снова ожила по моему велению.

В его голосе звенели тона внеземного торжества.

– Мне кажется, настало время пересмотреть нашу сделку.

– Вот как?

– Я обещал нейтрализовать Кейна и Пэллес Рил. Мои обязательства выполнены. Ты обещал вернуть меня моему народу, но не сделал этого. Наоборот, меня похитили. Меня запугивали и избивалин. Меня искалечили. Если бы я знал твою натуру, то никакого соглашения между нами не было бы. Однако теперь… Теперь!

В голосе его вулканически рокотало торжество.

– Теперь богиня ступает по родной земле. Она предупреждена. Она уже вооружилась. Непокоренная! Отныне тебе остается надеяться только на меня. Лишь я могу повлиять на нее. Лишь я могу встретить ее Силу. Твое спасение в моих руках.

– Где Эвери Шенкс? – бесстрастно поинтересовалась тварь.

– С ребенком.

Тан’элКот поднял руку, предупреждая возможные угрозы.

– Бизнесмен Шенкс ничем вам не поможет. Твой единственный шанс на успех зависит от влияния, которое я оказываю на богиню через ее ребенка. Это влияние целиком зависит от благополучия девочки: оно является физической и химической функцией особой конфигурации ее нервной системы. Если Вера погрузится в глубокий сон, звено будет разорвано; новые переживания, подобные тем, что она испытала при разлучении с Эвери Шенкс, могут разрушить звено. Даже небольшая психическая травма способна вызвать изменения в мозге ребенка, и ее воздействие на звено будет полностью непредсказуемым. Ты не можешь рисковать, причиняя вред кому-нибудь из нас.

Тварь промолчала.

– Медлить больше нельзя. Связь богини с рекой также является функцией конфигурации нервной системы. В настоящее время эта связь очень непрочная, и она станет еще ненадежнее, когда богиня перестроит захваченное тело. Благодаря своей Силе она может преобразить его или создать копию прежней Оболочки. В настоящее время она уже успела вернуть былую Силу. Если ты промедлишь, то я больше не смогу сопротивляться ей.

– Значит, пришла пора действовать.

– Сейчас или никогда. Дальнейшая проволочка сделает твою задачу невыполнимой.

– Хорошо. Ты убедил меня.

Тан’элКот нахмурился. Похоже, он не ожидал, что дело будет таким легким.

– Тогда выслушай мои требования…

– Забудь о них, – сказал тварь.

В его голосе появились властные тона. Тан’элКот досадливо покачал головой.

– Наверное, ты не понял моих слов…

Тварь поднялась на ноги и указала Тан’элКоту на кресло:

– Сядь.

– Тебе вряд ли удастся запугать меня, – предупредил Тан’элКот, видя, как тварь подходит к одному из пультов суфлерки.

– Заткнись, – бесстрастно сказало оно. – Взгляни сюда.

Тан’элКот посмотрел на ряд ярких экранов. Тварь нажала на неприметную клавишу, и из каждого экрана вырвался сноп ослепительного света. Тан’элКот прикрыл глаза, но взрыв Силы внутри его черепа – как раз под полумесяцем шва за левым ухом – разорвал сознание в клочья, и он упал лицом на пол.

Тварь посмотрела на сотрясаемое корчами тело. Наверное, она хотела что-то сказать, но не могла вспомнить, что именно.

4

Разбитый, искромсанный и сожженный, бежавший в темные и тайные глубины сознания, Тан’элКот начал постигать истину.

«Я свалял дурака».

Имплантированный мыслепередатчик преобразил его – сделал что-то с разумом и духом, – взывая к нему, раскрывая мир с такой стороны, о которой он прежде не подозревал из-за физических ограничений чувств. Лучи света ослепили его, но наделили магическим видением.

Как в полузабытом сне, он созерцал божественный лик в малом зале дворца Колхари: лик, который был самым чистым и наивысшим проявлением снов неспящего бога. Этот образ являлся составной скульптурной композицией, сложенной из глиняных подобий его Возлюбленных чад. Их ряды и слои создавали одно идеальное целое – прекрасное лицо. Это было лицо Ма’элКота, его величайшее произведение – Будущее Человечества.

Но теперь, простирая метафорическую длань свою к символу отъятой у него божественности, он понял, что этот шедевр был не творением его, а пророчеством. И даже рука, которой он тянулся к призрачному видению, была рукой не из плоти и крови, а неким подвижным скоплением крохотных фигур, нагих и одетых, рождавшихся и умиравших, питавшихся, крутившихся в суете своих дел, испражнявшихся и совершавших убийства.

Эти крохотные образы стали его плотью и кровью.

Он превратился в улей человечества – структурный остов, который оформлял, организовывал и указывал цель миллионам крохотных жизней, питавших его своей преданностью и верой. Головокружительный сдвиг перспективы на дюйм приблизил его к истине. Составные фигуры имели реальный жизненный размер. Это он был невообразимым гигантом, сложенным из дюжины миллионов людей – может быть, двадцати миллионов и даже больше…

Рабочие и праздножители, инвесторы и ремесленники – всех их сжигала похоть. Их общий голод пересиливал его, оставлял дрожавшим, задыхавшимся и потевшим слезами из человеческой крови.

Он был ослеплен этим зрелищем. Мир, созданный из сверкающей стали и стекла, токсичной грязи и визгливых электронных голосов, был обманом. Игрой ума. Ловушкой для лохов. Узаконенное отчуждение, ставшее метаструктурой современной Земли, обмануло его, заставив посчитать себя самого личностью – хитрость, направленная не только на него, но и вообще на любого человека из тех миллионов, составлявших целое, которым он и был.

Каждый из этих миллионов, живших в его теле, носил незатейливую белую накидку, закрывавшую лицо: магриттовы «Любовники», целующиеся через капюшоны без прорезей для глаз. Они даже не догадывались, что были частями одной большой фигуры. Их вуали не позволяли им увидеть тот конгломерат, который они создавали. Капюшоны стягивали шеи скользящей петлей.

Тан’элКот почувствовал такую же петлю на собственной шее. Он вдруг понял, что его голова накрыта такой же накидкой.

И тогда, подняв многосложные руки, он разорвал вуаль на уровне глаз.

Оказалось, он тоже был крохотной частью огромного целого – несмотря на то, что обычный человек образовывал лишь край заусенца на его большом пальце. Тан’элКот представлял собой выступ титанической бесформенной горы слепого человечества, хотя сам походил на гигантскую гору…

Эта аморфная пульсирующая масса была размером с планету.

С Землю.

И в своей мутной роящейся псевдожизни она воплощалась в свой лик – лицо с пустыми глазами, похожими на озера из людей. Его ноздри создавались нациями. Рот был подобен океану – широкий и разинутый, как у полоумного.

Лицо, напоминавшее Коллберга.

Капюшоны на головах бесчисленных миллиардов людей, составлявших эту рыхлую амебообразную массу Коллберга, закрывали лишь глаза. Десятки миллиардов ртов были по-прежнему открытыми, и каждый из них выл, требуя еды и питья. В них полыхал всеобщий глад, стремление пожрать Поднебесье: не ностальгия, а настоящий голод. Яркий и красивый мир, из которого он создал свой лик, стал пищей для этих огромных голодных масс.

Каким нужно быть негодяем, чтобы так обманывать…

Ему казалось, что он ведет их в будущее. Он думал, что обманывает их, что заключил хороший выгодный союз… Но на самом деле он давно отказался от себя – задолго до того, как вошел в этот мир. Он был лишь малой копией слепого бога – не чем иным, как звеном между огромным скомпонованным существом и его трапезой. Он был его рукой, языком…

«Что произошло и почему мне приходится скармливать мой мир чудовищу, которым я стал?»

Лежа на пальце слепого бога, он приближался к старческому гигантскому рту. К своему отвращению, он оказался засохшей соплей, которую это существо выковыряло из ноздри и намеревалось сожрать. Его накрыли гигантские сморщенные губы.

Слепой бог слизнул с пальца свою добычу, пожевал и проглотил.

Бог, ставший человеком, открыл глаза нового тела, которое лежало на полу технической студии. Коллберг сидел на краю пульта и покачивал босой ногой. Зажав ладони между коленями, он смотрел на испачканные грязью и кровью штаны.

Пророчество Тан’элКота сбылось. Отныне в нем жил бог.

Долго-долго Коллберг разглядывал Ма’элКота, а Ма’элКот разглядывал Коллберга: слепой бог задумчиво созерцал самого себя, словно человек – свое отражение в зеркале. Но в данном случае зеркало тоже смотрело на человека.

5

Подгоняемая криками, Пэллес Райте двигалась вперед.

Несмотря на анатомию доставшегося ей тела, она по-прежнему оставалась женщиной. Чтобы удержаться на поверхности стремительной реки, ей пришлось ухватиться за ветвь плакучей ивы, которая выросла посреди русла несколько минут назад и уже начала захлебываться в обтекающих ее корни струях. Пэллес отвела жужжащий клинок подальше от краденого тела и уцепилась за соседнюю ветвь. Это помогло ей сохранить равновесие на стремнине реки. Ее сбивчивая мелодия в Песне Шамбарайи заметно выделялась среди контрапунктических сдвигов гармонии и ритма. Тона мучительно сползали от единичных фальшивых нот во всеобщий диссонанс, переходя местами во всплески беспорядочного шума, который позорил, осквернял и извращал ее музыку.

Она прижала ладонь к уху и встряхнула головой, словно пыталась избавиться от криков внутри черепа.

Весна подстегнула и развитие чумы.

Поскольку любой обитатель города имел свой собственный мотив в Песне Шамбарайи, Пэллес Райте осознавала все удары стали о плоть, каждый хруст кости под тяжелой булавой, затаенное дыхание в темных углах за запертыми и забаррикадированными дверями, беспорядочный стук объятых ужасом сердец. Она тревожилась о каждом и не могла помочь никому. Все крики были человеческими.

В симфонии боли Великого Шамбайгена они казались почти шепотом.

Кто-то описывал индивидуальный ум как особый радиосигнал в широкополосном спектре частот огромной вселенной. Исходя из этой метафоры, любая нервная система могла считаться приемником, настроенным при рождении и в процессе существования на восприятие такого сигнала. Завладев телом Райте, Пэллес расстроила его нервную систему, чтобы больше не ловить чужой сигнал. Заблокировав частоты Райте, она принимала теперь только импульсы собственной индивидуальности.

Подобно расстроенному радио, где одна станция налезает на другую, она принимала свой сигнал через вспышки статики и череду помех. Они заставляли ее проклинать изнурительно визгливую громкость и длинные паузы, заполненные «белым» свистящим шумом. Ее раздраженное ворчание уносило Песню Шамбарайи от величия Баха к нытью постмодерна.

Она стремительно перебежала от ивы к ближайшему дубу у самого берега и скрылась в зарослях осоки. Упав на колени и сжав руками зеленые стебли, она издала стон и согнулась в приступе рвоты.

«Мамочка… Мама, почему ты мне не поможешь?»

Что-то случилось с Верой – беда, которую Пэллес Райте не могла понять. Чужое тело ограничивало ее восприятие. Она с трудом различала голос дочери.

Прикосновение реки через Райте походило на трансляцию живого сетевого шоу через старинное голосовое радио: обмен информацией был доступен только в крайне ограниченном объеме. Чтобы реконструировать тело для широкого диапазона сигналов с почти бесконечной скоростью передачи данных, она должна была удалить все старые конфигурации, создававшие Райте: заменить их своими частями, подогнать и сложить кусочки в новое жизнеспособное существо. Проще было сделать сетевой приемопередатчик.

Проще было перестроить саму себя.

Она по-прежнему стояла на коленях в мелководье, зарывшись дрожащими руками в ил. Направляя минеральные вещества в прозрачные тени костей, она придавала им отдаленное сходство с женским скелетом. Ей приходилось собирать алифатические соединения и аминокислоты из буйства растительной жизни. Вода реки служила кровью, желчью и лимфой.

Косалл содержал идеальный образец ее ума в мгновение смерти. Ум и плоть были обоюдными выражениями друг друга. Образец, сохраненный в клинке, стал шаблоном для нового тела.

Одно человеческое тело не так уж и сложно в сравнении с полной экосистемой.

Она строила тело изнутри, начиная с мозга и позвоночника, – точная настройка нервных тканей ускоряла самосозидание и увеличивала силу, которую Пэллес черпала в реке. Она начала переживать эффекты дублированного восприятия: затуманивающий параллакс, похожий на зрение человека, ослепшего на один глаз.

Когда мозг и нервы были наполовину переделаны и помещены в колыбель из ила, ее обостренное восприятие помогло ей почувствовать вторжение слепого бога.

6

Он втекал в нее, как масло. Она закашляла от жира, который сочился через ноздри, скользил между губ, вливался в уши, как яд, теснил грудь, проникал в прямую кишку и влагалище. В то же мгновение ей показалось, будто в животе лопнул огромный гнойник, забрызгав внутреннюю полость гноем и желтоватой гнилью. Масло начало изливаться из ее рта и носа, потекло между ног, заражая весь мир. И в этом не было ничего удивительного. Она вдруг поняла, чем было нагноение. Она знала слепого бога, и слепой бог прекрасно знал ее. Канал, соединявший их, представлял собой сложную часть бытия богини. Через этот канал слепой бог влился в песню.

Именно эта связь заставляла Веру кричать и корчиться от боли.

Слепой бог проник в нее и наполнил собой. Она с криком открыла глаза Райте. Слепой бог взглянул на Анхану, заросшую джунглями, и, хохотнув в ее черепе, прошептал причудливым голосом Ма’элКота:

– Хм, как эффектно. Нам нравится, что вы сделали с этим местом .

В ответном крике она выразила боль реки.

– Прошу тебя, милая девочка .

Она содрогнулась больше от отвращения, чем от боли.

– Эти джунгли нарушили порядок. Конечно, тебе больно. Но это просто боль – не более того. А теперь вообрази, что ты могла бы сделать, если бы действовала целенаправленно .

Перед ее мысленным взором появились образы, собранные в плотные гроздья. Каждая лужа превращалась в богатый пруд. В каждом поле разрастались пшеница и злаки. Рыбы буквально кишели в реке, так что люди, стоявшие вдоль берегов, могли ловить их руками. Скот и свиньи круглый год приносили здоровое потомство.

– Нужны бревна для строительства домов?

Желуди, упавшие в грязь, через несколько дней становились рослыми дубами – хотя в ее неправильной весне они вырастали за час.

– Грязный воздух?

За одну-единственную ночь миллионы новых деревьев – огромные дождевые леса – воссоздали порядок в атмосфере.

– Только одна твоя река может прокормить миллиарды живых созданий.

– Но ты убьешь миллиарды, чтобы дать это им, – ответила Пэллес.

Она собрала жуткие образы деревень, наполненные раздувшимися трупами; образы Анханы, где люди гибли от рук убийц.

– Ах да, болезнь. Ну уж прости за это .

– Простить? ПРОСТИТЬ?!

– Довольно упреков! Ты должна понять, милая девочка, что это было инстинктивным – хм, мы можем сказать, неосознанным – маневром с нашей стороны. Еще с тех дней, когда название «слепой бог» было более чем метафорой .

Перед ней возник образ новорожденного младенца, который с закрытыми глазами искал губами материнский сосок.

– Как хорошо, что мы позволили Ма’элКоту войти в наш союз. Его видение делает суть явлений ошеломляюще ясной. Подумай о болезни с такой точки зрения .

Она увидела дуб, стремительно выросший на плодородной почве; увидела молодые побеги, превратившиеся в ветви; на ветвях под лучами солнца распускались листья, образуя густую крону. И к тому времени, когда дуб вырос, весь подрост под его ветвями погиб от недостатка света.

– Вполне естественный процесс. Ничего личного. С другой стороны, разве наш успех неоспорим? Мы одним взмахом расчищаем место для нового мира. Впрочем, можно кое-что вернуть назад. Однако прежде нам следует решить проблему, которую ты создала, не так ли?