Клинок Тишалла

– Я тебббя люббблюууу, Кейннн.

Он наклоняется ко мне, словно чтобы укусить. Или поцеловать.

– Я тебббя люббблюуую .

И знаете что? Кажется, он говорит правду.

Меня охватывает странное, неуместное спокойствие, опустошающий пофигизм. Самое жуткое, что мне каким-то неожиданным, рассеянным образом плевать на происходящее. Догадываюсь, почему. Я десятки раз видел такое со стороны, у получивших тяжелые – обычно смертельные – раны.

Синдром «у меня все в порядке».

Что бы с тобой ни происходило, стоит схлынуть первому шоку, недоверчивому недоумению, как в голову приходит одна и та же мысль: «Могло быть хуже». Всегда кажется, что ты неплохо переносишь случившееся, будь то удар ножом в живот или смерть ребенка. Не удивлюсь, если Шенна умирала с мыслью: «Могло быть и хуже…»

Демон-Берн гладит меня по лицу холодной жесткой ладонью…

Может, отсюда и берется синдром «у меня все в порядке»: это стаи демонов высасывают твое отчаяние, твой ужас, твою скорбь. Может, это имеют в виду люди, когда грустно качают головами и бормочут про себя: «До него еще не дошло…»

Они говорят: «Демоны еще жрут».

Утоляя свой маниакальный голод, бесы оказывают нам большую услугу.

А вот когда они нажрутся – тогда берегись.

Вот поэтому я могу лежать на острых камнях, весь замаранный кровью Шенны, пока брызги водопада оседают на ее кишки, не чувствуя ни бесполезных ног, ни бесполезного сердца, и надеяться только, что чучело прикончит меня, еще не нажравшись.

Ибо я догадываюсь, что будет потом, и эта перспектива нравится мне еще меньше.

Демон-Берн облизывается – и вдруг в щеке его с влажным шлепком появляется круглая дырочка. С другой стороны лица фонтаном брызжут осколки зубов. Вторая пуля пробивает висок, лопается стеклянный глаз. Чучело мотает головой, будто укушенный шершнем жеребец, и над горами разносится дробный звук пороховых автоматических винтовок.

Звучит – как в кино.

И стреляют до отвращения метко: я все надеюсь, что шальная пуля на ладонь разминется с целью и раскроит мне череп, но куда там. Должно быть, палят социальные полицейские – всем известно, что социки не мажут.

Пули бьют почти ритмично, с влажными хлопками, будто клакеры на разогреве. Чучело подымается и пятится, дергаясь, как в дикарской пляске. Дойдя до обрыва, тварь размахивает руками и, широко расставив ноги, пытается удержаться на краю, но гремят новые выстрелы, и очередь сметает чучело с обрыва на хрен.

Труп падает, глухо хлопнувшись раз-другой о камни, и исчезает внизу.

А потом я ощущаю, что демон исчез, потому что в груди моей происходит термоядерный взрыв, испепелив сердце и обжигая глотку, и боже, и боже боже господи боже боже…

…боже…

14

Вечность спустя: я плыву в океане желчи, меня качает безнадежно мертвая зыбь. Перед глазами пляшут тени, и слышатся голоса – слабо, просачиваясь из неизведанной, ненужной вселенной за гранью моего мирка боли.

– Наше соглашение было вполне конкретно, – произносит голос одновременно человеческий и механический: так могла бы разговаривать заводная кукла, будь у нее голосовые связки. – Он будет доставлен в столицу на казнь. Меч также входит в цену.

Отвечает его полная противоположность: за сухими, педантичными интонациями в нем слышится звон натянутой тетивы.

– Да, безусловно. Я присмотрю за ним. Что же касается меча, это реликвия святого Берна и по праву принадлежит церкви Возлюбленных Детей Ма’элКота. О нем позаботятся со всем тщанием.

Я открываю глаза, поворачиваю голову, чтобы приказать обоим заткнуть хлебальники, а вижу жестколицего засранца посла рядом с одним из фальшивых охранников.

Между ними покачивается, сверкая в радужных брызгах водопада, рукоять Косалла, будто метроном, отмеряющий ритм белого шума, в котором растворяется мир. Брызги оседают, сливаясь в тонкую розоватую от крови струйку воды. Изгибы валунов уводят ее в сторону от ручья, и она высыхает среди бесплодных камней.

Клинок рассек череп Шенны, будто чудовищная, наизнанку вывернутая Паллада, но глаза ее все еще ясны и светлы – те же брызги смывают с них пыль. Зрачки сверкают, как алмазы, и я не понимаю, как мне жить дальше.

Райте оборачивается ко мне, пронизывая сияющим взором.

– Что скажешь, Кейн? – обращается он ко мне с глумливой почтительностью. – Готов в дорогу?

Язык отказывает мне.

Райте пожимает плечами.

– Моя благодарность, – бросает он фальшивому охраннику. – Передайте вашему руководству в компании «Поднебесье» глубочайшее почтение со стороны Монастырей. Также объясните, что мы сожалеем о гибели администратора Гаррета, но вы сами можете засвидетельствовать – она была неизбежна.

– Согласен, – отвечает тот. – Посольство известят о назначении нового вице-короля, как только позволят обстоятельства.

– Мы готовы приветствовать его в духе истинного братства, – напыщенно произносит Райте. – Всего вам наилучшего.

Фальшивый охранник молчит: социки никогда не прощаются. Молча делают разворот кругом и скрываются за утесом.

Я надеялся, что они меня пристрелят. Но это явно лишнее.

Я еще дышу, но это не значит, что я жив.

Так что когда Райте выдергивает Косалл из камня, попирая башмаком лицо Шенны, я ничего не чувствую.

Так что когда он подскакивает ко мне, и в иссиня-белых глазах его бьется тот же слепой голод, что я видел в стеклянных зенках мертвого Берна, и кричит: «Я Райте из Анханы. Ты Кейн, мой пленник, и ты умрешь!» – я без всякого удивления слышу собственный ответ:

– Я не Кейн. Кейна больше нет. Кейн мертв.

Слова эти по какой-то причине наполняют мальчишку восторгом. Он стоит надо мной, увенчанный славой, раскинув руки, будто хочет обнять весь мир.

– День пришел! – запрокинув голову, орет он в безграничное небо. – День пришел! Ибо я есть!..

У меня еще хватает сил удивиться тупо, кем он себя считает, но сил принять ответ к сердцу уже не находится. Я могу думать только о Вере.

Но не могу представить, чем случившееся обернулось для нее.

Господи, Вера… Я знаю, ты не слышишь меня, но…

Господи, Вера.

Прости.

Подлый рыцарь, как это в обычае у странствующих паладинов, шел своим путем и учил свои уроки: каждый поворот на его пути становился новым уроком, и каждый урок заставлял свернуть с прежней дороги.

Медленно, через боль и страдания подлый рыцарь признавал истины, которым учила его жизнь: чем вымощена дорога в ад, что нет в мире совершенства и что доброе дело не остается безнаказанным.

Разумеется, он усвоил эти уроки слишком поздно. В конце концов, он был подлый рыцарь.

Глава десятая

1

В дверь постучали без злости – не слишком громко и настойчиво, пару раз, словно бросили походя «Привет!», – но когда Делианн открыл, то едва успел разглядеть рослого, широкоплечего хуманса с добрыми глазами и физиономией, напоминавшей как цветом, так и топографией вареную картофелину. Большего он рассмотреть не успел, потому что в поле зрения его возник весьма внушительный кулак хуманса, приближавшийся слишком быстро и столкнувшийся с переносицей Делианна на такой скорости, что чародей даже не запомнил, как упал. Пропустив промежуточные стадии, он обнаружил, что лежит на ковре в облаке сверкающих белых искр. Во рту стоял вкус крови.

– Привет, – дружелюбно бросил хуманс, шагнув к Делианну, и отвесил ему изрядный пинок тяжелым башмаком под ребра, над почкой, достаточно увесистый, чтобы пара ребер треснула хрустко и чуть слышно.

Делианн согнулся пополам, харкая кровью.

– Руго, – бросил хуманс с такой интонацией, словно это было имя.

В дверь шагнул огр в алых с медным узором доспехах стражи «Чужих игр», расправляя тошнотворно знакомую серебряную сетку. Одним взмахом он набросил сеть на чародея, потом ухватил Делианна здоровенной лапищей за плечо и вздернул в воздух. К тому времени, когда Делианн убедил себя, что это происходит на самом деле, он уже был увязан в мешок и лежал на мускулистой спине великана.

– Имей в виду, – заметил хуманс, – Кайрендал проснулась и жаждет тебя видеть.

2

Безумная скачка по тайным коридорам «Чужих игр» кончилась тем, что огр стряхнул с плеча мешок, словно клыкастый Дед Мороз девяти футов ростом, и вывалил Делианна вместе с сеткой на пол перед кроватью Кайрендал. Чародей приземлился на копчик, неловко извернувшись, отчего ребра заболели сильней, чем от пинка.

Не торопясь, с беспредельной осторожностью, он попытался распутать сетку, чтобы подняться хотя бы на колени. Чародей старался не делать ничего такого, что мог бы расценить как попытку к бегству нависший над ним великан, потому что в свободной руке тот держал булаву длиной с человечью ногу. Шипы на ее макушке были длиной с палец и остры, как ногти самого Делианна.

Кайрендал возлежала на груде пестрых шелковых подушек под огромным балдахином. Стальные глаза были обведены темными кругами, металлически блестящие кудри жирными лохмами рассыпались по плечам и подушкам. Кожа напомнила Делианну брюхо дохнущего в пересохшем пруду сома, губы висели над оскалеными клыками, точно клочья сырого мяса. В комнате пахло ночным горшком с блевотиной пополам.

– Когда я послала за тобой, – хрипло проговорила Кайрендал, как будто язык не вполне слушался ее, – мне пришло в голову сказать для начала что-нибудь веселенькое. Знаешь там, лично поблагодарить тебя за спасение…

– Кайра…

– Заткнись! – взвизгнула она яростно, приподнявшись над подушками, и рухнула обратно, словно даже гнев был для нее непосильной ношей. – Не хочу. Не могу. Даже желчи не осталось.

Она отвернулась, чтобы он не видел ее лица.

Сердце стиснула боль. Делианн не знал, что сказать.

– Теперь, мне передали, мы не обязаны умирать, – продолжала Кайрендал, не сводя глаз с тяжелых черных гардин на окне. – Говорят, твоя чума не убьет меня. Говорят, мы все ее переживем.

– Да, – проронил Делианн.

– Все, кроме Пишу, – поправила она. – Все, кроме Туп.

– Богиня…

– Не говори мне о своей богине. Я знаю о ней. Она – клятый актир . Пэллес Рил.

– Мне она показалась богиней, – ответил Делианн.

– Знаешь, – проговорила Кайрендал отстраненно, будто не слыша, – уже пошли слухи. Начались убийства, и много. И не все в Городе Чужаков. Должно быть, это команда твоей баржи. Но по официальной версии, это кейнисты – дескать, они начали кампанию террора в ответ на массовые аресты, пытаясь сорвать правительству седьмой праздник Успения. Но мы-то с тобой знаем лучше, не так ли? Да? Я думала, что знаю. А потом подумала еще раз и поняла, что вовсе не так уверена.

– О чем ты?

– Я знала Кейна. Это тебя удивляет? Я участвовала в Успении Ма’элКота – и все было не совсем так, как теперь учит церковь. Я была при том. Но в одном церковь не врет: Кейн был актиром. А Пэллес Рил – его женщина. Оба они актири. Как ты, Делианн.

– Кайрендал…

– Было у Кейна такое свойство – сразу можно было сказать, к чему он приложил руку, потому что тогда все летело в тартарары. Иной раз можно было видеть его влияние: поток черной Силы, истекающий ниоткуда и уходящий в никуда. Сам увидишь – поймешь. Ничего не получается, как было задумано. Обычно все оборачивается к худшему. Как сейчас.

– Я знаю о Кейне только то, что известно всем, – ответил Делианн, беспомощно пожав плечами. Сетка зашуршала, точно кольчуга. – По большей части – со слов церковников. О Пэллес Рил я знаю только то, что она обещала помочь. И что она спасла тебе жизнь.

– Спасла мне жизнь?! – Кайрендал снова обернулась к нему. Налитые кровью глаза ее походили на разбитые в холодную сковородку полунасиженные яйца. – Да. Мне бы следовало ее благодарить. Благодарить за то, что я проснулась и узнала… – Голос ее пресекся. – Что Пишу… Туп… они умерли. А я буду жить, зная, что я убила их. Попусту.

– Прости, Кайра, – просто и искренне проговорил Делианн. – Хотел бы я, чтобы все вышло иначе.

– Да? Правда ? – Она махнула дрожащей рукой в сторону великана-стражника. – Сними с него сетку.

Огр сгреб в горсть сетку на макушке у Делианна и вытряхнул из нее чародея на пол. Тот приземлился на раздутое костоедой бедро и захлебнулся от боли. Инстинктивно он впал в чародейский транс, чтобы Сила унесла боль, но Кайрендал махнула пальцем, и хуманс огрел чародея дубинкой по темени.

– Не стоит, – заметила она. – Я слежу за тобой, Подменыш. Это было предупреждение. Еще раз потянешься к Силе – и он тебя убьет. Понял?

– Нет, – проскрипел Делианн, стискивая зубы, чтобы не разрыдаться. – Не понимаю. Я не понимаю, как ты можешь так со мной обходиться. Как с врагом.

– Может, я смогу объяснить, – ответила Кайрендал.

Она взяла со столика гладкую палочку толщиной с палец и длиной с ладонь, повертев ее то так, то этак. В тусклом свете лампы отполированное дерево переливалось радугой, будто не имело собственного цвета.

– Ты знаешь, что это такое?

– Разумеется, знаю. – Делианн нахмурился. – Я двадцать пять лет был принцем дома Митондионн. Откуда ты взяла вестовой черен?

Вестовыми черенами назывались изначальные записи перворожденных, появившиеся за тысячи лет до того, как те изобрели письменность. Натренированный чародей мог запечатлеть на жидкокристаллической структуре древесины собственный фантазм; уничтожить таким образом впечатанную фантазию было невозможно, покуда целой оставалась палочка. Процесс этот был весьма трудоемок и вышел из всеобщего употребления несколько тысяч лет тому назад. Вестовыми черенами пользовались только в случаях государственной важности, и то редко – разве что речь шла о королевской свадьбе или объявлении войны. Делианн мог бы никогда в жизни не увидать вестовой черен, если бы род Митондионн не состоял из наследных хранителей невысокого кустарника, из ветвей которого изготавливали палочки; само слово «митондионн» переводилось на западное наречие как «вестовой черен».

– Голубь принес пару часов назад, – объяснила Кайрендал. – Тебя никогда не интересовало, как я узнаю, что творится на другом конце континента? Смотри.

Она бросила черен, и Делианн машинально поймал его.

Жезл невозможно тяжело лежал в руке, будто сработан был из золота, а не из дерева. Делианн покрутил его в пальцах. Черен вызывал у него цепенящий ужас.

Вестовой черен мог прибыть из одного-единственного места.

Из дома.

– Давай, – бросила Кайрендал. – Смотри.

– Я… э-э…

Жезл налился такой тяжестью, что удержать его в руках становилось непосильной задачей. Во рту пересохло; язык болтался мертвым грузом.

Торронелл отправился бы прямиком в Живой чертог.

Делианн поднял глаза; даже смотреть на черен ему было трудно.

– Не хочу, Кайра, – униженно пробормотал он. – Лучше перескажи, что там. Пожалуйста.

– Это не просьба, Подменыш. Еще раз повторяю: смотри. Если мне придется повторить в третий раз, это случится после того, как Руго перебьет тебе булавой ногу. Понял?

Глаза ее были непроглядно-темны и тусклы, будто закопченные стекла.

Делианн снова посмотрел на вестовой черен: радужный блеск его вдруг стал непристойно-омерзителен, словно помада на губах шлюхи.

Но что за страшную весть он может содержать? Во снах Делианн уже тысячу раз видел Митондионн разрушенным – хуже, чем в самых страшных его фантазиях, быть не может. Чародей отворил свою Оболочку слабым отзвукам Силы, впечатанным в вестовой черен; вокруг него закружились цветные пятна, звуки и запахи леса последовали за ними, складываясь в разборчивый фантазм, и Делианн понял, как ошибался.

Ничего страшнее, чем увиденное, он не мог бы себе представить.

3

Под тяжестью бьющих в мозг образов Делианн опустился на колени. Кайрендал молча взирала с груды подушек, как фантазм питает воображение чародея немыслимыми ужасами.

Делианн увидел Живой чертог в огне; пламя выжирало самое сердце пущи. Он видел трупы перворожденных – десятки, дюжины, сотни. Видел, как крадутся по лесу дикие твари с окровавленными пастями, – и под масками диких тварей узнавал придворных щеголей и модниц.

Он видел полусгнившее тело короля, своего отца, лежащее на полу гардероба, где он, должно быть, прятался. Двое голодных, обезумевших юношей-фейяллин нашли его там и зубами терзали сырое несвежее мясо, чтобы выблевать его кровавыми лужами на дорогие ткани одежд, сброшенных с полок умирающим королем под грубое смертное ложе.

Он видел расклеванный воронами труп фея в любимом камзоле Торронелла; были ли то останки его брата, он не мог бы сказать. Тело было подвешено высоко над землей, от паха до груди насаженное на сломанный сук.

– Нелегко смотреть? – спросила наконец Кайрендал.

Делианн едва услышал ее.

– Вот так я и решила. – Голос ее неожиданно враз посуровел и стал напоминать скрежет ножа по оселку. – Ты актир…

Перед глазами чародея стояла одна и та же картина: запрокинув голову, точно в экстазе, черный ворон пропихивает в зоб глазное яблоко перворожденного – быть может, Торронелла.

– …И Кейн был актир. Все сорвалось с катушек. Пэллес Рил ошивается поблизости. Все вы как-то связаны – ты, и Пэллес Рил, и Кейн. Думаю, слухи ближе к истине, чем считается: все это связано с кейнистами. – Губы ее изогнулись в жестоком оскале стайного охотника. – Я валяюсь здесь с той минуты, как проснулась, пытаясь сообразить, что я могла сделать, чтобы все обернулось иначе, и в голову приходит только одно: надо было вывести тебя из заведения и грохнуть на месте в тот же вечер, как ты заявился.

Делианн посмотрел на нее, не находя слов.

– Туп, – жестоко проскрипела она, – была единственным живым существом на белом свете, которое искренне меня любило.

Чародей понурил голову.

Кайрендал не сводила глаз с холодных черных парчовых гардин, и казалось, что под одеялом она обнимает себя за плечи, пытаясь сдержать дрожь.

– Отведи его в белую комнату и проломи башку. Тело бросишь в реку.

Огр вновь накрыл Делианна серебряной сеткой – тот даже не шевельнулся, – перебросил через могучее плечо и унес.

4

Болтаясь на плече великана по пути в белую комнату, Делианн вертелся под сеткой, пока не размял сведенную шею настолько, что смог заговорить.

– Не надо, – пробормотал он.

– Ишшо как надо, – жизнерадостно отозвался огр. – Для того у меня эдда ждука. – Он подбросил в свободной руке здоровенную шипастую булаву и легонько ткнул ею пленника через сетку – совсем чуть-чуть, так что лишь пара шипов вонзилась в воспаленные мышцы плохо зажившего бедра. – Видел? Лекко.

Делианн до крови прикусил губу. Засевшая в кости инфекция делала ногу чертовски чувствительной; толчок причинил больше мучений, чем падение с обрыва.

– Ты не понял, – просипел он, едва обрел дар речи. – Хочешь меня убить – валяй. Только не бросай тело в реку. Одна Эйялларанн знает, куда может расползтись зараза – она может сгубить тысячи душ, прежде чем богиня исцелит нас.

– Ты что, думаешь, в реке мало чумных тел? – переспросил уродливый плечистый хуманс, который ковылял рядом, сунув пальцы за пояс. – Я не лекарь, но, знаешь, слухи-то ходят. А я парень внимательный. По мне, от тебя уже тьма народу перезаразилась, а все в наших краях рано или поздно отходят реке.

– Да, – тихо прошептал Делианн, задыхаясь от боли в груди. – Ты прав. Об этом я не подумал.

– Мой не знаддь про чжуму, – заметил огр. – Кайра говоридд, разбить бажка – мой разбить бажка. Кайра говоридд, брозидь в реку – мой брозить в реку. Лекко.

– Да, Руго у нас парень простой, а? – Хуманс выглянул из-за широкой спины великана, чтобы сочувственно подмигнуть Делианну. – Поневоле иззавидуешься. Никогда не хотел жить так же просто?

Делианн закрыл глаза – так легче было горевать.

– Когда-то я думал, что живу просто.

– Это ты неправильно думал, – грустно заметил хуманс.

«Белой комнатой» оказалась та самая камера с забрызганными бурым стенами, где Делианна приковали к стулу сразу после пленения. Огр вытряхнул чародея из сетки, и Делианн распластался по полу, глядя на потолок, тоже забрызганный бурым, – этакая кинетограмма слетающих с булавы или дубины брызг, когда идет замах на второй удар. Краем глаза смутно он мог разглядеть слабые контуры Оболочек обоих стражников – огра и человека, но комната была закрыта для Силы. Он был беспомощен.

Да в общем, и не хотел сопротивляться.

То, что именно в эту комнату его привели на казнь, показалось Делианну проявлением поэтической симметрии насмешливого мироздания.

Огр старательно сложил серебряную сетку – очевидно, устройства эти были достаточно дороги, чтобы стоило рисковать сеткой, разбивая череп пленника сквозь нее. Булава при этом висела в него на запястье, на кожаном ремне. Получившийся узелок он уложил на прикрученный к полу посреди комнаты стул, потом взялся поудобнее за рукоять булавы и изготовился к удару.

На какой-то миг Делианну стало интересно, увидит он вспышку света, когда булава вышибет ему мозги, или вспышка, которой сопровождается удар по голове, является лишь галлюцинацией памяти – на самом деле ты не видишь ее в момент удара, но вспоминаешь, очнувшись, этакий нейронный самообман, прикрывающий вызванные ударом пробелы. Любопытство его было сугубо абстрактно; поскольку очнуться ему было не суждено, он и не узнает, на что похож сам миг удара. Но почему-то это казалось важным.

Настолько, насколько важной может быть мысль, забредшая в голову за миг до смерти.

Булава вздымалась все выше, и выше, и выше, и вдруг хуманс заметил:

– Эй, Руго, погоди минуту, а. Что-то мне это все не нравится.

Булава зависла над головой великана.

– А? – переспросил огр.

– Передумал, – объяснил хуманс. – Давай не будем его гробить.

– Но Кайра зказала…

– Ты же не обязан во всем ее слушаться, правда?

– Но она главная…. – пробормотал великан.

– И что?

Огр опустил булаву и нахмурился, обсасывая незнакомую идею.

– Не понимаю, – решил он.

Хуманс неловко повел плечами.

– Да я сам вряд ли смогу объяснить. Понимаешь, такое дело: если этот перец сказал Кайре правду насчет богини, Пэллес Рил вернется сюда через пару дней, чтобы все поправить, и все будет хорошо, въезжаешь? А если он наврал, нам все равно скоро хана – Кайре первой, скорей всего. Так что ей, по большом счету, наплевать. Ну и нам тоже. Так на кой нам ему бошку ломать?

– Потому жто Кайра велела , – настаивал огр.

Хуманс глянул на него весьма скептически и слегка встревоженно.

– Вы не понимаете, – проговорил Делианн, облизнув губы. – Я переносчик…

– Ну да, и что? – поинтересовался хуманс. – Делов-то. Если ты заразный, я уже подхватил твою чуму, верно?

– Не надо ради меня…

– Кто сказал, что ради тебя?

– Я не говорил, что хочу жить.

– Тебя вообще никто не спрашивает. Хочешь умирать – изволь справиться без нашей помощи.

– Кайра раззердится, – с сомнением заметил Руго. – Безидьзя будед.

– А ей знать необязательно. – Хуманс развел руками. – Давай, Руго, отпустим его, а ей скажем, что тело отправили в реку. Что скажешь?

Руго оскалился так злобно, словно непривычно упорные раздумья закончились для него великанской мигренью, и наконец помотал огромной башкой.

– Не. Кайра, она главная. Надо деладь, как она велид.

Он снова замахнулся булавой, но хуманс сделал шаг и загородил собой распростертого на полу Делианна.

– Не надо, Руго.

– Ну кончай , – жалобно проныл великан. – Нам будет секир-бажка …

– Это тебе будет секир-башка, если ты настучишь на меня Кайре! А о чем она не знает, в том и беды нет. – Хуманс отвернулся от своего напарника и протянул Делианну руку: – Пошли. Выматываемся отсюда.

Делианн смущенно взял его за руку – теплую, сухую и очень-очень сильную. Хуманс без натуги поднял чародея на ноги.

– Может, тебе тоже божку знезди? – зловеще предположил огр, шагнув вперед. Он возвышался над хумансом на две головы. Желтые глазищи смотрели вниз из рамки кривых клыков.

Хуманс с любопытством глянул на своего напарника через плечо.

– Сколько мы с тобой вместе работали? Правда хочешь мне черепок раскроить? Тоже мне, друг нашелся!

– Ну… но… кончай! Дай я его грохну! Пжаллзда!

– Не. Я решил. Извини, Руго. Придется тебе и меня грохнуть.

Хуманс мягко развернул Делианна за плечи и подтолкнул к двери, следуя за чародеем по пятам.

– Я могу кликнудь здражу! – воскликнул Руго, просияв от внезапного озарения.

– И что ты им скажешь? Как будешь объяснять, почему не справился сам? – Хуманс распахнул дверь. – Мы уходим, Руго. Хочешь – пошли с нами.

Ответа Делианн не услышал – хуманс протолкнул его в дверь, чтобы затем провести путаными коридорами «Чужих игр» к узкой дверце, открывавшейся в темный переулок. С неба косыми ленивыми струйками, как моча старого алкаша, лился дождь. Хуманс вышел на улицу первым, кивком поманил чародея за собой.