Клинок Тишалла

– Я не могу держать ответ за вашу слепоту, – кисло отозвался Тан’элКот. – Мало общего эта воля имеет с Майклсоном. Это воля Кейна! Не Майклсона обожает миллиард с лишком поклонников. Но даже эта любовь – лишь надводная часть айсберга. И как можете вы ощутить невидимую под поверхностью громаду, когда даже зримой ее доли не замечаете?

– Какое решение ты предложишь?

Червь сомнения вновь зашевелился под воображаемой железной пятой Тан’элКота, вырастая в ледяную змею. Он понял, почему манеры Коллберга показались ему до жути знакомыми. Так могла бы говорить воплощенная суть Совета попечителей.

Предвкушение катастрофы комом стояло в горле.

– Ключ к успешному разрешению кризиса Майклсона кроется в анализе, – резко проговорил Тан’элКот, пытаясь спрятать замешательство. – Сведите проблему к составным ее частям, чтобы прояснить элементы, необходимые для успешного ее разрешения. Трудности с Майклсоном распадаются на два компонента: связанный с Пэллес Рил и связанный с Кейном. Последний, в свою очередь, содержит личный элемент и публичный.

Публичная сторона Кейна – его популярность: внимание, даже любовь, которыми он пользуется по всей планете. Разрешить эту трудность не так тяжело, как может показаться поначалу, если принять во внимание, что на самом деле обожают в своем кумире поклонники Кейна. Не личность Кейна, как бы ни утверждали они, хоть и искренне. Они ценят так высоко миф Кейна: чувство сопричастности высокой драме, которое он принес в их тоскливую жизнь. А потому успешное разрешение этой части проблемы должно включать определенный элемент театральности – некую поэтику гибели, которая удовлетворит его фанатов.

– Им плевать, что он умрет, – холодно промолвил Коллберг, – лишь бы умер красиво.

– Именно так. Сцена должна содержать все признаки популярных приключений Кейна: злодеи, герои, борьба с превосходящими силами противника и апокалиптическая развязка.

– Это можно осуществить?

Тан’элКот, не моргнув, выдержал взгляд пустых глаз.

– Да. Большая часть элементов расставлена по местам, вопрос лишь в оркестровке. Если мне будет позволено расширить метафору, для финала нужен подходящий дирижер.

– То есть ты.

– То есть я. – Он мысленно кивнул себе. Ему нравилось, как идет торг, – невзирая на все недобрые предчувствия, Коллберг казался исключительно прагматичной личностью, открытой доводам рассудка. – Любовь зрителей – не единственная сила в распоряжении Кейна. Вторая часть проблемы, личный компонент, относится к его воле – можно сказать, рапире по сравнению с дубиной общественного мнения.

Тан’элКот поднялся на ноги и принялся беспокойно расхаживать, словно тигр по клетке, окруженной безмолвными полицейскими-истуканами.

– Чтобы успешно разрешить этот аспект проблемы – так сказать, затупить рапиру Кейна, – мы должны отвлечь его, рассеять его силы, завалить множеством задач так, чтобы он не мог сосредоточиться на решении хотя бы одной. Недостаточно победить его объективно – он должен признать себя побежденным. Мы должны без всякого сомнения продемонстрировать ему его беспомощность. Научить его воспринимать себя проигравшим.

Уголки толстых, вялых губ Коллберга дернулись в попытке улыбнуться.

– Ты хочешь сломить его, прежде чем убить.

Тан’элКот остановился и, обернувшись, взглянул в пустые зенки Коллберга:

– Да.

– Это необходимо? Или такова твоя месть?

– Вам правда нужен ответ? – Тан’элКот пожал плечами. – В данном случае необходимость и удовольствие счастливым образом совпадают. Иными словами: да, мы должны так поступить… и да, мне это доставит огромное удовольствие.

Буро-красный кончик языка коснулся пухлых губ.

– Одобряю, – снизошел Коллберг.

Тан’элКот сдержанно улыбнулся.

– Теперь вернемся к той части проблемы, что связана с Пэллес Рил. Она также распадается на два компонента: мистический и физический. Физические трудности, на мой взгляд, очевидны. Пэллес Рил является созданием практически неограниченной мощи, способным ощутить и, теоретически, подчинить своей воле всякое живое существо в бассейне водосбора Великого Шамбайгена на любом расстоянии. Она может за час пройти Империю от края до края. Даже будь у нас возможность уничтожить ее, мы не сможем даже обнаружить ее против ее воли.

– По твоим словам, она неуязвима.

– Неуязвимых не бывает, – мрачно отозвался Тан’элКот, – как я выяснил к вечному своему стыду. Надо только выбрать подходящее оружие.

Глаза Коллберга были тусклы и невыразительны, как осколки сланца.

– Продолжай.

– Мистическая часть проблемы вызывает еще больше затруднений. Недостаточно просто убить ее: воля ее пропитала Шамбарайю до такой степени, что смерть тела причинит нам больше вреда, чем блага, – в отношении успеха ваших планов. – Тан’элКот нервно заложил массивные руки за спину, но голос оставался ровным, педантично-отчужденным, как у профессионального лектора. – Сознание есть энергетический узор. Питаемое силой Шамбарайи, ее сознание не погибнет вместе с телом. Воля выражается через тело и до определенной степени сдерживается его возможностями. Просто убить Пэллес Рил – значит высвободить ее душу, чтобы та воплотилась в самой реке и весь Великий Шамбайген, от истоков до устья, стал ее телом. Вместо актрисы на полставки, которая тешится незаслуженно обретенным могуществом, нашим противником станет истинная богиня.

Он обернулся к Коллбергу. По лицу его блуждала слабая улыбка.

– С другой стороны, она – единственная часть Шамбарайи, которой не все равно, выживут разумные расы Поднебесья или вымрут. Для Шамбарайи жизнь – это жизнь; черви, которые заведутся на наших трупах, для реки столь же ценны, как эльфы, и гномы, и даже люди, убитые вашей чумой. Таким образом, решение очевидно: мы должны отсечь ее от реки. Таким – и только таким – образом мы можем решить проблему Пэллес Рил.

Ящеричьи глазки Коллберга смотрели на него не отрываясь.

– Каким образом это будет достигнуто?

– Не мною лично, можете быть уверены, – ответил Тан’элКот. – Стоит мне лишь вдохнуть воздух Поднебесья, как она узнает о моем прибытии и и будет настороже. Так же и Кейн не должен знать, что я поднял на него руку; показать ему врага все равно что подарить победу.

Улыбка на лице бывшего императора обозначилась четче.

– Компоненты подвергнуты анализу. Но истинной мерой успеха станет изящество решения. Мы разобрали части проблемы по отдельности. А решить ее должны одним ударом.

– Ты утверждаешь, что тебе это под силу, – пробормотал Коллберг.

– Да.

– Тогда делай.

Тан’элКот опустился в кресло и глубоко неторопливо вздохнул. Посмотрев на четыре отражения своего лица в кривых забралах соцполицейских, он пристально глянул на Коллберга:

– Вначале, как сказал бы Кейн, поторгуемся.

5

Винсон Гаррет, вице-король Забожья, наклонился над столом, держа перед носом хрустальный бокал и вглядываясь, как рубиновое каберне на стыке жидкости и стекла приобретает ржавый оттенок.

– Что, если мы, правители артан, в качестве… жеста доброй воли… – промолвил он задумчиво, – чтобы… скрепить… наши отношения с Монастырями, передадим вам нечто важное? Гипотетически. То, что не имеет особой ценности для нас, но крайне необходимо Монастырям. Вам лично, ваше превосходительство.

Райте сложил тощие длани на груди и посмотрел на вице-короля. Свой бокал он даже не тронул.

– И – гипотетически – о каком даре может идти речь, ваше высочество?

– Чего бы вы не отдали, например, – Гаррет откинулся на изукрашенную резьбой спинку кресла, – чтобы заполучить Кейна?

Долго-долго Райте сидел, не шевелясь и даже не моргая, как ящерица.

Потом взял бокал и медленно поднес к губам.

6

Глядя на отражение посла Райте в артанском зеркале, его сияние патриарх Анханской империи Тоа-Сителл размышлял, осознает ли юноша, как много сокровенных тайн Монастырей Империя уже выведала.

За какой-то месяц артанские зеркала произвели революцию в имперской курьерской службе. Теперь в каждом крупном городе стояло по зеркалу или даже по два, их примеру следовали и мелкие, то же относилось и к главным армейским лагерям. А всего три дня тому назад молодой тавматург на службе у Глаз Божьих сообщил, что нашел способ подслушивать разговоры через зеркало, не привлекая внимания участников беседы.

Свободной рукой Тоа-Сителл утер пот, проступивший на верхней губе; за последнюю пару дней погода то и дело менялась, и патриарху казалось, что он вот-вот сляжет с лихорадкой. Неприятное чувство мешало полностью сосредоточиться на словах молодого посла.

– … Как вам известно, – вещал посол, – Совет Братьев полностью поддерживает как правительство Империи, так и элКотанскую церковь. Мы не ожидаем ответных даров на тот жест доброй воли, что мы намерены сделать.

Тоа-Сителл покосился на Глаза-динамика, чью руку сжимал неотрывно. Тот кивнул, показывая, что посол говорит правду, насколько та ему известна. Еще одно нововведение из лабораторий Глаз Божьих: динамик ощутил бы любую ложь.

– Это все очень благородно, – отозвался патриарх с обычным своим сарказмом, – но мне передали, что дело в некотором роде срочное.

– Лишь в том, что мы хотим быть уверены, что наш дар будет применен по назначению, ваша святость.

– И для чего же он предназначен?

– Это подарок к празднеству Успения, ваша святость. Особенный дар во славу Империи и церкви.

Динамик снова кивнул.

– Да-да, – раздраженно бросил Тоа-Сителл. – Так о чем идет речь?

– Будь это в вашей власти, что вы сделали бы с Кейном? – с потаенной усмешкой, будто заранее зная ответ, поинтересовался Райте.

Тоа-Сителл вскочил на ноги. Глаза его вспыхнули.

– Кейн?!

– Официально Кейн так и не был осужден за убийство посла Крила. С точки зрения Монастырей, он формально свободный человек и ни в чем не обвиняется, – ответил Райте. – Однако в Империи, сколько я понимаю, дело обстоит иначе.

Тоа-Сителл едва слышал его. Его трясла крупная дрожь. Пальцы стиснули руку динамика так, что бедолага побелел.

– Ты можешь отдать мне Кейна ?!

Перед глазами его плясало пламя праздничного аутодафе, в ноздрях стоял запах обугленной плоти Кейна, в ушах гремели восторженные вопли Возлюбленных Детей по всему свету, а на сердце свернулась клубком давнишняя холодная змея, нашептывая патриарху о мести.

Райте улыбнулся.

– Так если я смогу…

– Я клянусь… мы клянемся – я и сам господь! – с трудом выдавил Тоа-Сителл, превозмогая волнение в груди, – вы не будете разочарованы.

7

Лицо женщины на экране было привлекательно – даже без косметики, даже опухшее со сна, даже невзирая на семь десятков лет, прожитых без утешения тщеславных – пластической хирургии. Длинный прямой нос, впалые щеки, сильные скулы, глаза хрустально-синие, как небо северной зимы. Волосы ее были пострижены коротко – стальной ежик в полдюйма длиной. Только губы портили классическую красоту: узкие, блеклые, словно след от удара топором.

Тан’элКот хорошенько рассмотрел изображение. Его видеосигнал не проходил, и женщина на другом конце линии сонно и враждебно вглядывалась в пустой экран. За плечом ее виднелась кованая стойка балдахина и полузарытое в смятые простыни юношеское плечо.

Бывший император покосился на социальных полицейских – те выстроились полукругом за его спиной. Коллберг прижался к нему; дыхание его отдавало кровью.

– Не знаю, кто ты такой и как добыл этот код, – проговорила бизнесмен Эвери Шенкс сбивчиво и хрипло, как всегда бывало, если ее неожиданно будили, – снотворные, которыми она пользовалась время от времени добрых сорок лет, давали такой эффект. – Но тебе следовало бы знать, что я не терплю глупых шуток. Служба безопасности «СинТек» уже отслеживает звонок.

Вот они, так хорошо знакомые интонации неопределенной угрозы. Звуки ее голоса вызвали из небытия Ламорака.

Из краденой памяти вырвалась, тесня дыхание, всепоглощающая любовь; вспомнилось, как великанская рука касается непривычного лица, вспомнилось иное тело – ниже ростом, светловолосое, изящное тело мастера-мечника, а потом еще меньше, тело мальчишки с разбитыми коленями и локтями, в слезах прильнувшего к животу суровой, ничего не прощающей матери. С ней никогда не было уютно, зато всегда безопасно, и мстительна она была, точно дракон.

Рука Эвери Шенкс потянулась к клавише отключения.

– Мама… – прошептал Тан’элКот.

Рука застыла на полпути, и лицо окаменело, потеряв всякое выражение.

– Мама? – голосом Ламорака повторил Тан’элКот – тихо, нежно, с любовью. – Мама, это я. Ты не узнаешь меня?

Суровые черты холодного лица как будто треснули, словно ледник перед тем, как рухнуть в море.

– Карл? – прошептала она, точно разом сбросив шестьдесят лет. – Карл, это ты… Я сплю?

– Мама, ты нужна мне. Пожалуйста. Помоги.

В льдисто-голубых глазах застыло недоумение.

– Помочь? Карл… ох, Карл, господи, Карл…

Одним нажатием клавиши Тан’элКот вызвал из ядра памяти нужный файл: оцифрованная картинка, снимок, выдернутый из архивов службы безопасности Студии, когда он собирался использовать Веру в качестве модели для скульптуры. Той статуи он так и не изваял, но стереть картинку не удосужился. В узкой рамке перед ним предстал тот же образ, который видела сейчас перед собою Эвери: прекрасная златовласая девочка с солнечной улыбкой и бледно-голубыми глазами.

– Мама, ты знаешь, кто это? Это Вера Майклсон.

– Майклсон? – Лицо Эвери застыло, в голосе хрустнул лед. – Майклсон ? Это его дочь?

– Нет, мама, – прошептал Тан’элКот. – Это дочь Пэллес Рил.

Глаза Эвери распахнулись.

– Это моя дочь, – проговорил Тан’элКот.

– Твоя… Карл, что…

– Мама, прошу. – Голос его звучал все тише. – Помоги мне, прошу…

– Карл…

Он разорвал связь.

Поднял глаза. Озаренный холодным сиянием опустевшего экрана Коллберг взирал на него с широкой ухмылкой, вытирая что-то с подбородка тыльной стороной ладони.

– Началось, – проговорил император.

И наступил день, когда бог праха и пепла поднял свой молот против темного ангела.

Он поднимал молот по кускам, и каждый кусок был судьбой, и каждому избраннику своему шептал бог праха и пепла: «Сделай это для меня, и я исполню твое заветное желание».

Каждый избранник, каждый кусок отвечал «да!», и так воплотился молот слепого бога.

Глава восьмая

1

Лишенный всякой индивидуальности оцифрованный голос ножом прорезал неясный гул голосов:

– Администратор Майклсон.

Хэри оторвал взгляд от блокнота с автографами, где только что расписался, и увидал собственное отражение, четырежды искаженное кривыми зеркалами забрал отряда социальной полиции.

У него перехватило дыхание.

В это мгновение успех и слава Кейна превратились в ничто; сгинули тысячи поклонников, теснившиеся вокруг своего кумира в огромном жарко натопленном зале; пропали авторитет касты администраторов и власть директора Студии; было уничтожено все, что лежало поверху фундамента его натуры. А в основании его души был работяга.

Любой рабочий знал, что проблема с социками будет его последней проблемой.

– Администратор Хэри Капур Майклсон. Вы арестованы.

Поклонники расступились, тревожно переговариваясь и обмениваясь испуганными взглядами. Сам Хэри не мог даже уловить, кто из социков говорит с ним.

Зал расплющила неведомая сила, превращая стойки с плакатами, и загородки, и поклонников в раскрашенные картонки, двухмерные, словно дешевые плакаты; только социки сохранили плотность. Рокот голосов, музыка, гулкие объявления из динамиков слились в единое жужжание, будто в черепе билась муха.

Хэри громко откашлялся. «По какому обвинению?» – хотел он спросить, но слова застряли в глотке, словно кусок полупрожеванного мяса. Он застыл и не сопротивлялся, когда один из социков сковывал его руки за спиной пластиковой стяжкой. Двое придерживали пленника за локти, третий держал наготове шоковую дубинку.

Последний протянул наладонник.

– Где этот ребенок?

На экранчике виднелась яркая, веселая картинка. Хэри узнал ее: фото на память об экскурсии по Кунсткамере пару лет назад.

– Вера? – тупо спросил он. – Она тут… – И поспешно заткнулся, стиснув зубы так, что в ушах зазвенело.

Встречу с поклонниками он устроил напротив Детзоны – огромного комплекса труб-лесенок и игровых капсул, занимавшего угол спортивной арены. Зона кишела детьми; там, под присмотром воспитателей-мастеровых, родители могли оставить потомство, чтобы без помех повеселиться на конвенте. Вера с дюжиной сверстников сидела в капсуле «праздного фанта» – ее выбрали ведущей, и половина игроков уже выбыла: кто не подчинился команде, а кто выполнил фант без коварного «приказ праздножителя!». Подняв глаза, Хэри увидал, что из игры вышли еще двое. Ничего удивительного: Вера была умелым игроком.

Но не это остановило Хэри. Прислонившись к ограждению вокруг Детзоны, перед ним стояла рослая, стройная седая женщина в костюме бизнесмена с короткой стрижкой и челюстью, похожей на пожарный топорик. Зубы ее были оскалены; на человеческом лице это выражение, вероятно, почли бы за улыбку. Глаза, холодные, словно объективы камер слежения, обшаривали толпу детей. Четверо телохранителей с эмблемами «СинТек» на рукавах раздвигали вокруг нее толпу.

Эвери Шенкс.

Социк снова сунул ему наладонник под нос:

– Где этот ребенок?

– Спроси у моего адвоката, блин! – проскрежетал Хэри.

Но не успел он договорить, как Шенкс подняла руку, обнаружив запертую в игровой капсуле Веру, и трое синтековских охранников вломились в воротца Детзоны.

– Шенкс, – прорычал Хэри. Ледяной комок под сердцем истаял в пламени. – Шенкс! Оставь ее в покое!

Он рванулся было к ней, но социки схватили его за локти. Тот, что с дубинкой, ткнул пленника под ребра, и Хэри не стал сопротивляться. Если он дернется, Вера увидит, как социки изобьют его – возможно, до смерти. Нельзя с ней так.

Услышав крик, Эвери обернулась, продемонстрировав акулий оскал, и подошла к нему. Мускулистый охранник тенью маячил за ее плечом.

– Привет, Хэри, – негромко проговорила она с насмешкой. – Веселишься?

– Только дотронься до моей дочери, Шенкс, и я клянусь…

Фальшивая улыбка сгинула вмиг, обнажив черный, бешеный восторг в льдисто-синих глазах.

– Она не твоя дочь, – выплюнула Шенкс. – В этом и суть.

Хэри оцепенел, не чуя под собой ног, – то ли шунт сгорел, то ли он сейчас потеряет сознание, не разберешь.

– Понимаешь, я-то могу до нее дотронуться, – проговорила Шенкс. – Это ты не можешь. Простой тест ДНК покажет, что по отцу она Шенкс. Она из бизнес-касты. Ты понимаешь, что это значит, Майклсон? Нет?

Хэри не то что ответить – воздуха в грудь набрать не мог.

– Она слишком молода, чтобы дать согласие. Это значит, что каждый раз, когда ты прикасался к ней, ты совершал насильственный контакт с высшей кастой. – Она оскалила клыки, точно пантера. – Если бы я знала об этом шесть лет назад, то сломала бы тебе хребет и отправила в соцлагеря за одно то, что ты менял ей пеленки .

Все-таки ноги его не подвели. Он попытался схватить ее за горло, но социки держали крепко, а тот, что с дубинкой, всадил в пленника заряд. Они обошлись с ним почти нежно: разряд всего лишь полоснул огнем спину, и Хэри не рухнул замертво, а только обмяк.

– Отлично, отлично, – заметила Шенкс. – Попробуй еще раз. Мне будет очень приятно видеть, как тебя убьют.

– Не надейся, что тебе это сойдет с рук, – отчаянно выпалил Хэри. – Я женат на ее матери, и та может дать согласие…

Шенкс обернулась к социкам:

– Вы слышали?

– Мы слышали.

– Ты только что признался, Майклсон. Ты знал, что она Шенкс. Ты всегда это знал. Я тебя за это под ярмо отправлю.

– Моя жена…

– Кстати, а где она? Она может дать показания?

– Она в Поднебесье, – проскрежетал Хэри. – Ты знаешь, что она в Поднебесье. Поэтому и устроила свой говенный спектакль сейчас.

– Не забывайся, Майклсон. Или тебе понравилась дубинка?

– Где ты взяла снимок? – Фотография существовала в одном экземпляре: дома, в рамочке, на его рабочем столе. – Кто дал тебе снимок?

Взгляд Шенкс смягчился на миг. Она помедлила с ответом.

– Его прислали мне почтой… э-э… анонимно, – проговорила она наконец. – Да… анонимно.

Хэри как раз прикидывал, успеет ли добраться зубами до ее горла, прежде чем социки его скрутят, когда услышал голос Веры:

– Пап! В чем дело? А где бабушка?

Ее вел за руку один из охранников «СинТек». На социальных полицейских она смотрела с изумлением, медленно переходящим в недоумение и обиду.

– Он сказал, что бабушка приехала, – наябедничала она. Бабушкой для Веры всегда была мать Шенны, Мара Лейтон. Девочка подняла глаза на охранника: – Нельзя врать детям, мастеровой. Это очень, очень плохо.

Эвери Шенкс обернулась, вытянувшись во все шесть футов царственного спокойствия.

– Он не солгал, дитя. Я твоя бабушка.

Когда они стояли рядом, разглядывая друг друга, фамильное сходство – форма лица, осанка – было неоспоримо. Хэри передернуло, как после удара шоковой дубинкой.

Вера нахмурилась и закусила губу.

– Мама очень волнуется. – Она глянула на Хэри и серьезно добавила: – Она возвращается домой. Она правда очень-очень волнуется.

На миг Хэри с облегчением расслабился – «Ну слава богу, Шенна разберется с этим дерьмом в минуту» – и вдруг понял, что поставлено на карту. Что случится, если Пэллес Рил покинет Поднебесье, не закончив своей работы. Вернуться она уже не сумеет…

– Нет, – вымолвил он. – Нет, Вера, нет, ей нельзя возвращаться. Скажи ей, что я справлюсь. Я справлюсь. Пускай остается и заканчивает свое дело. Пусть остается, пока я за ней не пришлю.

Вера покачала головой.

– Он очень волнуется. – Она обернулась и смело уставилась в холодные синие глаза Эвери Шенкс: – Мама думает, что ты плохая женщина.

Шенкс поджала бескровные губы.

– Что за безумные фантазии по вашей милости кишат в голове у этого ребенка? – Секунду она смотрела на Хэри с нескрываемым омерзением, потом кивнула охраннику: – Отведи ее в машину.

– Вера… Вера, не бойся, – проговорил Хэри. – Я все исправлю. Чего бы это ни стоило, я все сделаю. Все будет хорошо, я обещаю.

– Все будет хорошо? – промолвила Шенкс. – Все уже хорошо.

– Шенкс, – чуть слышно прошептал Хэри. – Шенкс, не делай этого.

– Бизнесмен Шенкс.

Шея Хэри сама собой согнулась в поклоне.

– Бизнесмен Шенкс.

Она улыбнулась.

– Вот так ты будешь обращаться к этому ребенку, если когда-либо с ней еще встретишься. – Она махнула рукой синтековским громилам: – Идите.

– Папа? – Недоумение Веры перешло в страх, когда охранник взял ее на руки. – Папа, пусть он отпустит меня!

– Бизнесмен… – проскрипел Хэри. – Пожалуйста .

– Намного лучше, Майклсон, – восторженно пропела Шенкс. – А теперь еще раз, погромче. Я хочу, чтобы твои поклонники слышали, как ты умоляешь.

– Папа! Пожалуйста! Папа!

Социки проложили в толпе коридор, и охранник понес девочку к дверям.

– Не стесняйся, Майклсон, – подбодрила его Шенкс. – По крайней мере, у тебя есть шанс умолять, а это больше, чем ты дал Карлу.

– Ты еще поплатишься за это, манда кислорожая! – с натугой прошептал Хэри сквозь стиснутые зубы. – Слышишь? Ты еще ни хера не знаешь, в какое говно влезла! Я тебя, блин, утоплю в этом…

– Я слышу угрозу? – с улыбкой перебила его Шенкс. – Или мне померещилось? Ты правда только угрожал бизнесмену на глазах у отряда социальной полиции?

Вера принялась отбиваться, но охранник только ухватил ее покрепче.

– Папа… ой! Мне больно! Пап! Папа, помоги !

Ничего не видя перед собой, Хэри рванулся из рук социков. На миг их хватка ослабла, и ему показалось, что сейчас он вырвется, но тот, что с дубинкой, врезал ему снова, и на сей раз жестоко. Хэри рухнул на пол, гальванически подергиваясь. Вера уже не звала его, а визжала так истошно, словно мир вокруг рушился.

Шенкс присела на корточки рядом с Хэри. Он никогда не думал, что человеческий голос способен выразить столько ненависти.

– Каждый вечер на протяжении семи лет я засыпала в слезах, Майклсон. Я протерла до дыр три кубика с записью «Ради любви Пэллес Рил». Я две тысячи раз видела, как ты убиваешь моего сына. Сейчас я хочу процитировать твои слова. – Она нагнулась к его уху, будто хотела поцеловать: – Ты правда думал, что я оставлю тебя в живых?

2

Эвери Шенкс пронизывало тепло. Удовольствие, которое она испытывала, другая женщина могла бы назвать сексуальным. Глядя на чудесные светлые кудри дочери Карла, она ощущала, как из глубины души поднимается некое добродушие. Если не сдерживаться, она еще и улыбаться начнет.