Врагов выбирай сам

– Каяться мне надо. – Сэр Герман зло крутанул Светлую Ярость в ладони. Лезвие описало сияющую восьмерку. – Душу спасать… Поздно.

– Поздно, – без всякого сочувствия согласилась Тори, – зато теперь ты не умрешь.

– Я и так бессмертный.

– Нестареющий. Бессмертным тебя сделала она. До первой встречи со Звездным, конечно… Ты видишь, Светлая Ярость была не у Зако, значит, Артур его все-таки убил.

– Нет. А даже если и… Милуш знал, где искать Артура. Милуш мертв. Это суметь надо: из-за нелепейшей случайности потерять единственный источник информации. Что ты там сказала насчет души?

– Я не знала, что она у тебя есть, – повторила Тори, – ты же полукровка.

– Час от часу не легче. Ладно, пояс нужно отвезти в лабораторию установления связей, пусть его маги допрашивают.

– А почему бы не позвать магов туда, где твоего парня взяли?

– Были они там. – Сэр Герман тяжело уселся в седло, разобрал поводья. – Глухо все. Артур дома и не жил, считай, вещи его не помнят. А Миротворец, это топор, никому в руки не дается. Даже мне. Все. Поехали.

– … Сэр командор! Сэр Герман!

От городских ворот к кладбищу, безжалостно подгоняя уставшего коня, несся встрепанный Галеш. И блажил так, что небо трескалось:

– Сэр Герман, я знаю, где Артур! Сэр Герман, его убивают, его… надо спешить, надо… скорее. Пожалуйста!

Орден Храма, проклятие на всех братьев и потомков их до седьмого колена, орден Храма каким-то чудом – не иначе по дьявольскому наущению – отыскал своего еретика. Командор Единой Земли не стал тратить времени на бесполезное ожидание в кафедральном соборе – тамплиеры вообще начали избегать столичных церквей с того самого дня, как Миротворец заявил, что в них не могут совершаться Таинства, – командор сразу отправился к герцогу, а на резонный вопрос, какое отношение Его Высочество имеет к аресту сэра Артура и сэра Альберта, ответил, что Братьев держат где-то в катакомбах под замком.

Его Высокопреосвященство хотел бы взглянуть на лицо герцога Мирчо, когда тот узнал, что Миротворец заточен буквально у него под ногами. Но Его Высокопреосвященству совершенно не хотелось встречаться с сэром Германом. Командор Единой Земли явился, чтобы помешать расследованию, сознательно или нет, но он стремился к тому, чтобы спасти дьявола от посрамления и не позволить владыке Адаму выполнять свой долг.

Встречу удалось отложить на несколько часов, сказавшись больным, и воистину это были лучшие часы для двух грешников, и близко подошли они к спасению, хоть и не отринули Сатану окончательно. К вечеру же в допросную явился один из братьев-пастырей. С опаской поглядывая на колдунов – хотя именно в тот вечер они были наименее опасны, и владыка Адам решил даже, что слегка переусердствовал, – брат сообщил, что в Шопроне беспорядки: рыцари Храма, презрев законы, окружили замок; его светлость герцог отнюдь не спешит подымать гвардию, а командор Единой Земли, наверное, уже сейчас отдает приказ своим рыцарям обыскать катакомбы.

Отец Адам расстроился. С сэром Германом необходимо было встретиться прямо сейчас и всеми правдами и неправдами заставить его отложить посещение тайной тюрьмы до лучших времен. До тех, пока Миротворца приведут в более-менее божеский вид. Младшего же колдуна следовало немедленно сжечь: взять на себя или возложить на кого-нибудь из палачей тяжкий грех убийства некрещеного… но, поразмыслив совсем немного, отец Адам понял: убить черноглазого или отдать приказ об убийстве – это верный способ умереть самому.

Миротворец. Он не простит, пока жив, и не простит, когда умрет, и, значит, сначала нужно победить его, а уж потом, спокойно, уничтожать его младшего брата.

Спокойно. Не спеша. Может быть, его все-таки удастся спасти.

Шагая по бесконечным лестницам, вверх, вверх и вверх – как долго не поднимался он к солнечному свету? Четыре дня? Пять? – отец Адам с удовлетворением подумал, что, по крайней мере, ему удалось заронить в души обоих пленников семена справедливой неприязни друг к другу.

Неприязни?

Нет. Уже почти ненависти.

Они сильны. Они очень сильны по отдельности: дивное дело, ведь даже слово Божие не удержало еретика-рыцаря, когда он увидел, что делают с его братом. Пришлось прибегнуть к безотказной и прочной стали. А уж вместе, не будь младший колдун обессилен, Братья оказались бы не по зубам Его Высокопреосвященству. И вновь приходится скорбно признать, что велика сила Падшего. И вновь, со смиренной радостью можно сказать себе: победа близка. Рвутся неестественные связи, притянувшие друг к другу две грешные души.

Не забыл и не забудет уже черный колдун о том, что он «лишь один из многих». Не простит. Как не простит и того, что лишь по милости старшего брата изо дня в день, из ночи в ночь подвергают его мучительным и изощренным пыткам. И самое приятное из воспоминаний о четырех минувших днях – это торопливый, отчаянный голос Миротворца:

– Не было сговора с колдунами, они не колдуны – маги. Я просто следил за ними, за жемчужиной, она светится.

– Ах ты… ну ты и гадина, – шепчет маленький колдун, – ты мне врал? Мне?!

Ему незачем болтать, его дело – кричать от боли. Чтобы Миротворец, признаваясь если не в своих грехах, так в чужих, вымаливал для брата короткие минуты передышки.

Сестренка отнюдь не глупа и, наверное, поняла, что сотня Недремлющих была предупреждением: прячься. Но она слишком доверчива. Что поделаешь? Двадцать лет живет, пусть и тайком, но под надежной защитой, вот и не научилась быть по-настоящему скрытной, по-настоящему недоверчивой и подозрительной. И храмовник платит сейчас еще и за нее, за Ирму-Софию, за ложь свою платит. И это тоже справедливо – ведь лгать грешно, тем более грешно лгать женщине, которая любит.

А этот шепот: «…гадина. Ты мне врал…» о, этот шепот навсегда останется с ним. Он не забудет. Да.

– Где? – рявкнул сэр Герман, едва владыка Адам вошел в приемную. – Где они? – Поймал себя на желании схватить митрополита за шиворот и как следует встряхнуть, но сдержался.

Не время. Пока еще не время.

– Если вы говорите о двух еретиках, один из которых…

– Веди! – приказал командор, позабыв о приличиях, об изумленном герцоге, о том, что «не время». Позабыв сразу, как только услышал голос митрополита, полный сдержанной укоризны. О чем думал три десятка лет? Куда смотрел? То, что стоит сейчас в дверях, поджав губы, тускло блестя глазами из-под черных ресниц, – оно же так знакомо! Оно, как отвратительная карикатура на прекрасное лицо. Узнать трудно – не узнать нельзя.

Сытое, обожравшееся, утробно икающее. Оно ело и, пока не наелось, не могло оторваться от кормушки. А ты ждал, Мастиф…

Стоп. Мастиф остался там, в мире, погибшем в День Гнева.

Ты ждал, Герман, не веря в мнимую болезнь митрополита, но и не подозревая о том, что же он такое в действительности, владыка Адам, неудачный, ох неудачный сын славного, в общем, мужика, герцога Мирчо.

– Не двигайся, – приказало оно.

И все-таки Мастиф! Это Мастиф рассмеялся, легко разворачивая митрополита к выходу, пиная в тощий зад:

– Шевелись, упырь!

Но именно сэр Герман сообразил развернуться к герцогу и мягко попросить:

– Забудьте о том, что видели, Ваше Высочество.

И по мрачноватым коридорам замка – вниз. Вызвать к себе сэра Георга с его десятком. Вызвать двух лекарей. И дальше – в катакомбы.

Быстро. Быстрее! Арчи, мальчик мой, ты жив ли еще?

Ради бога, малыш, прости старого, глупого командора! Ведь не думал же, в голову прийти не могло, что такое, как владыка Адам, поселится среди людей, ничего не боясь, ни от кого не скрываясь.

Сэр Герман не стал ждать, пока откроют тяжелую, обитую сталью дверь. Прошел, как умел, – насквозь. Святой или не святой в конце-то концов? Святому многое позволено.

Артур..

Зрачки не успели еще расшириться, приноравливаясь к темноте. Поэтому командор лишь услышал, как загремело металлом о металл…

Холодная толстая цепь обвилась вокруг горла, в спину толкнули, заставляя упасть.

Нет, но какая выучка! Спасибо, отец Лучан, славного подготовили бойца.

Мастиф не упал, конечно. Просто вышел из стальной петли – насквозь, так же, как прошел через дверь. И обернулся, чтобы подхватить своего рыцаря для особых поручений. Вот он как раз падал. И от неожиданности, и оттого, что, строго говоря, стоять на ногах в таком состоянии мальчику ну никак не полагалось. А полагалось лежать и отдавать богу душу.

– Неплохо, сэр Арчи, совсем неплохо. – Командор улыбнулся в ответ на искреннее, совершенно детское изумление в синих глазах. – Я надеюсь, это был сюрприз не для меня, а для Его Высокопреосвященства?

Разбитые губы шевельнулись. В трещинках запекшейся крови набухли карминовые капли. А голос, очень тихий, прозвучал на удивление спокойно:

– Альберт.

– Где он?

– За стеной. Слева.

Дверь наконец-то распахнулась, широкий луч света из коридора лег на каменный пол, и сэр Герман приказал, не глядя:

– Лекаря!

Владыку Адама пришлось отпустить.

– Это лучший выход, – объяснил сэр Герман Артуру. И выдержал ответный бешеный взгляд.

Когда эмоции схлынут, Арчи сам поймет, что поступить иначе было нельзя. То, что называло себя митрополитом, конечно, заслуживало смерти, но обвинить его не в чем, а закон – это закон, и хуже нет чем преступать собственные, тобой же установленные правила.

Хотя там, в катакомбах, одного только взгляда на Альберта достаточно стало бы для вынесения Его Высокопреосвященству смертного приговора. Кем же надо быть, чтоб своими руками сотворить такое с шестнадцатилетним мальчиком?

Кем? Вот в это все и упиралось.

Сэр Герман затруднялся определить, что же за существо стало главой епископской церкви. Если бы владыка Адам не поддался соблазну и не наелся до отвала чужой болью и чужим страхом, сэр Герман и вовсе не смог бы определить в нем тварь, враждебную людям.

Обжорство на пользу не идет.

Отчим о таких, как Его Высокопреосвященство, об упырях, грешащих чревоугодием, отзывался коротко и брезгливо: «Выродки». Отзывался, пока его сын, его родной сын не пустился во все тяжкие.

Но то, что было владыкой Адамом, лишь походило на упыря, или, если хотите, на вампира. Сходство было поверхностным: все те же боль и страх, входящие в рацион любого вампира, а заодно и многих других существ: и чудищ, и нечисти, и, разумеется, нежити. Маловато для классификации. И явно недостаточно для вынесения доказательных обвинений. Арестовать же Его Высокопреосвященство, так сказать, до выяснения командор не рискнул.

Случись все где-нибудь на окраинах, сэр Герман не раздумывая взял бы владыку Адама под стражу и с помощью Артура довольно скоро разобрался бы, что же это за существо и как его убивать. Но здесь, на Севере, где митрополит почитался святым, а храмовники только-только начали возвращать себе былой статус рыцарей Божьих, слишком смелыми действиями недолго было спровоцировать народные волнения.

Волнений не хотелось. Командор Единой Земли слишком хорошо помнил столетней давности смуту в Средеце, а потом и во всем Добротицком княжестве.

Отпустили.

Это было бесподобное представление, сделавшее бы честь придворному театру герцога: командор и митрополит Единой Земли обмениваются взаимными извинениями при большом скоплении заинтересованных и просто любопытных лиц.

А сейчас Артур смотрит бешеным волком. Не понимает и не желает понимать – почему?!

Когда эмоции схлынут…

Но сначала они вскипят, эмоции, чувства, желания, подавляемые в течение четырех страшных дней, они хлынут через край. И когда ненависть и жажда мести, и стремление убивать вырвутся на свободу, Артур вполне может допустить какую-нибудь непоправимую ошибку. Безгрешный мальчик. В нем столько силы, столько сумрачного терпения, что впору поверить, будто Господь и вправду направляет его сердце, а Пречистая стоит за правым плечом.

За правым, потому что за левым обычно – Альберт.

Альберт… И его тоже не спасти. Это, видимо, судьба: братья вдвоем явились в Единую Землю, вдвоем творили свои смертельные чудеса, вдвоем и уйдут. Такова жизнь, Мастиф: терять, так обоих. Лекари разводят руками: сами маги, они не знают, как лечить этого мальчика, который даже сейчас сильнее, чем весь собравшийся в лазарете консилиум. Если бы еще он мог лечить себя сам! Но на это не способен никто. И он не подпускает к себе. Возможно, проблему удалось бы решить, вернув Альберта обратно в катакомбы под собором – храмы столицы с некоторых пор подавляют магию, – но как прикажете его туда доставить, если малыш, едва оказавшись в лазарете, развесил вокруг себя поля такой мощности, что не только к нему – к дверям палаты не подойти.

Господи, за что?!

Не будет ответа. Небеса и раньше-то не снисходили до того, чтобы давать разъяснения, а теперь, когда душа – нелепо, глупо – отдана в обмен на проклятый Меч, Творец окончательно отвернулся от тебя, сэр Герман. Зато ты получил бессмертие. И знание. Иного рода, чем то, что приходит от Господа, но верное.

Горькое.

Настоящее. Как раз такое знание, которое порождает скорбь.

Ты увидел тень в глазах Миротворца. Черную тень черного клинка. Ты разглядел врага под личиной друга. И можешь утешиться тем, что Господь отвернулся не только от тебя, глупый полукровка, возомнивший себя человеком, – от Артура Господь отвернулся тоже. Давно. Если Тори права, это случилось еще тогда, сто лет назад, в день, когда братья смешали кровь, чтобы победить Зло.

Стоило отдать свою душу, чтобы увидеть, как гибнет чужая?

Нет. Но для спасения мира, твоего мира, сэр командор, этой трогательной «мозаики разных эпох», не жаль души. Ни своей, ни чужой.

Артур должен умереть. И он умрет, и очень хочется верить, что все случится само. Что каменная плита, на которой огненными буквами вычерчено «смирение и милосердие», упадет с души Миротворца, и вырвется на волю кипящая под камнем лава. Ведь он так молод, Рыцарь Пречистой Девы, он должен, просто обязан, поддавшись чувствам, ошибиться. И умереть. Раньше, чем умрет весь мир.

Артур же, несмотря на мрачные надежды сэра Германа, не собирался отдавать душу ни Богу, ни дьяволу, ни кому другому, хотя претендентов в последние дни появилось предостаточно. Он даже и не знал, что ему полагается лежать и тихонько помирать или хотя бы просто болеть. Он терпеливо позволил лекарям – не магам, конечно же, куда там магам Артура Северного лечить, – обычным лекарям позволил осмотреть себя, перевязать, помазать какой-то дрянью. А когда терпение кончилось – довольно быстро оно, надо заметить, кончилось, – послал всех, по обыкновению матерно, и сбежал из лазарета.

Почти сбежал.

Ну, то есть, практически не сбежал.

Собственно, сразу на выходе из кельи столкнулся с сэром Германом и под тяжелым взглядом командора вполз обратно.

– Ты себя в зеркало видел? – поинтересовался сэр Герман.

– Когда брился, – сказал Артур.

– И как?

– А как? Ну, синяки.

– Синяки? – нехорошим тоном переспросил командор. – Пять ребер сломано, от легких одни воспоминания, про почки я не говорю – это классика, шкура клочками…

– Альберт где? – перебил Артур.

Все-таки сэр Герман хоть и умный, и старый, а простых вещей иной раз понять не может. Пречистая ведь не сердится за два убийства, она сначала расстроилась, конечно, но сочла пребывание своего рыцаря в подвалах собора достаточной епитимьей, и теперь уже все в порядке.

Да. И золотой решетки нет больше.

Сломалась решетка, там, в катакомбах, и сломалась.

– Все в порядке, – для убедительности повторил Артур вслух, – синяки остались Завтра пройдут. Где младший? Где Миротворец? Где митрополит?!

– Владыку Адама пришлось отпустить, – неохотно сообщил командор, – это лучший выход…

Он что-то объяснял еще. Артур не слушал. Собственно, он и не рассчитывал, что сэр Герман прикажет убить митрополита. Сэру Герману убивать Его Высокопреосвященство не за что и незачем. И Артуру, кстати, тоже. Убивать нельзя. Даже за младшего.

Каким-то образом противостояние Храм – Церковь стало личным делом Артура Северного и владыки Адама. Нельзя было отпускать митрополита. И не отпустить было нельзя. И Артур не знал, что же нужно было сделать. Пока не знал.

А младший расставил поля, развесил глухие защитные пологи – не подступись к нему, и решил, значит, в таком виде помереть, но врагу не сдаться. Вот уж, ничего не скажешь, выбрал время и место. Нет чтобы в катакомбах о магии вспомнить. Впрочем, в катакомбах оба хороши были. Что маг, что рыцарь – на загляденье.

– Невозможно, будучи в бессознательном состоянии, поддерживать столь сложную систему защит, – бормотал где-то под локтем Артура лысый мажонок из разрешенных. – Я полагаю, сэр Артур, мы имеем дело с автономно работающим артефактом, и…

То ли кафедрой он в школе мажьей заведует, то ли еще какая шишка. Бугор на ровном месте.

Артуру поля, разумеется, помехой не были.

Младший обиделся. Золотая решетка сломалась. А магия, кроме этой, как бишь ее… когда энергия в материю… словом, не действует магия на сэра Артура Северного. Теперь уже никакая не действует, даже та, которую Альберт плетет.

Ну, это и к лучшему. Иначе хрен бы получилось поля взломать. Что у братика всегда хорошо получалось, так это защиты развешивать. И атаковать тоже. Заклинания, цветным по золоту, так, что иной раз под ними и основы-то не видно. Вот твари удивлялись!

Маленький… Что же сделали с тобой…

– Все, – сказал Артур, сломав последнюю защиту.

Получилось как-то тихо, те, сзади, похоже, и не услышали. Артур повторил.

– Все. Можете подходить.

Тут-то Альберт глаза и открыл.

Черные глазищи, черные и… туман клубится там, глубоко, туман, как тот, что с Ходины ползет. Ух и глянул – на митрополита и то добрее смотрел:

– Уходи.

Вот так. А ты чего ждал, рыцарь?

– Помрешь ведь, – улыбнулся Артур.

– Дай телепорт.

– Куда ты собрался?

Дурацкий вопрос, а то неясно куда. Младший лишь вздохнул и повторил:

– Дай.

Ну что тут сделаешь? Телепорт, конечно же, принесли. Да не из тех дешевок, которые Фортуна делает, а настоящий, многозарядный: связка бусинок-активаторов на длинной цепочке. Артур надел цепочку на тонкое запястье брата, вложил в искалеченные пальцы овальную бусинку и помог раздавить.

Альберт исчез. Хлопнул, смыкаясь, воздух.

И почти сразу на опустевшую койку упало перо. Прозрачное слюдяное перо из крыла Флейтиста. Ответное послание. Расписка в получении ценной посылки. Если бросить перо в огонь, откроется портал в Цитадель Павших.

Только что там теперь делать?

Флейтист и без Артура знает, как лечить магов.

Однажды ты придешь ко мне,И необъявленной войнеКонец положит возвращенье.Однажды ты придешь ко мнеПо обезглавленной весне,И мы забудем прегрешеньеВ первоначальной тишине.

Никто больше не стоял за спиной. Некого и незачем было защищать. Ничьи мысли не вплетались в размышления, спрашивая, подсказывая, посмеиваясь.

Ну и что?

С ним все будет хорошо. Ведь мешали друг другу. Мешали. А теперь – не мешают. И хватит об этом.

– Как ты? – сочувственно спросил сэр Герман, когда Артур, вертя в пальцах слюдяное перо, вышел из лазарета.

А как он? Да никак. Чего ему сделается? Работать надо. Митрополит уже часа два как ноги делает. Спрячется – где его потом искать?

– Зачем ему прятаться? – удивился командор. – Не так глуп владыка, чтобы убегать, – на людях ему безопаснее. Да ты сам подумай.

Артур подумал. Всю дорогу думал, пока шли до кабинета сэра Германа. А когда пришли, спросил:

– Миротворец где?

– Дома у тебя лежит. Взять его так и не смогли, ни Недремлющие, ни наши братья.

– Сбежит владыка Адам, – сказал Артур, – Он думает, что я пойду убивать.

– А ты?

– Не пойду. – Артур поискал слова: – Мне его жалко.

Сэр Герман посмотрел недоумевающе. Не понял, что значит «жалко». А объяснять Артур не стал. Все равно не найти слов, чтобы выразить смешанное чувство жалости и отвращения, такое неуместное в отношении того, кто наслаждался твоей болью.

Такое естественное по отношению к человеку, добровольно уходящему от Господа.

Убивать владыку Адама нельзя. Вообще нельзя убивать людей, а этого еще и противно. Все равно что рубить личинок очежорки: они хрустят под топором и потом еще долго вздрагивают длинными, суставчатыми лапами.

Но убивать очежорок, и личинок, и взрослых, приходится. А здесь, слава богу, можно обойтись.

Если же получится справиться с отвращением, если удастся победить в себе жалость, если все-таки отыскать владыку Адама и отпустить его душу туда, где ей самое место, что-то обязательно случится, что-то странное, пугающее и манящее. Мучительные сны станут счастливой явью.

… Сказочный лес, и горы с водопадами, и внимательный взгляд Единорога. Далекая земля, близкая, желанная, как родина, которую давно забыл, но иногда, очень редко, видишь во сне и просыпаешься от боли, зная: не вернуться.

Все это глупости. А митрополита нужно найти.

Нам не спасти безумный мирПотоком фраз, латаньем дырМир, где друг другу словно волкВсе уже было море слез,Венец из терна и из роз,И полководец строил полк,Неверно понимая долг.

– Давай-ка по порядку, – приказал сэр Герман. Артур собрался с мыслями:

– Вам с самого начала?

– Да. И с подробностями. Итак, вы уехали из Шопрона…

– Нет. Сначала я зашел в собор. Владыка как раз служил литургию…

Он рассказывал. По порядку и с подробностями, как и было велено. Про молитвы, обращенные не к Господу, а к предстоятелю церкви. Про Цветочницу в предгорьях. Про нечисть и демонов, что каждую ночь приходили к костру…

– Когда появилось время подумать, – Артур не то улыбнулся, не то поморщился, – там, в катакомбах, я решил, что нас не собирались убивать. Нас куда-то звали. Начиная с Цветочницы, вся другая нечисть приходила и говорила, чтобы мы шли с ними. Тогда, понятно, и в мыслях не было, что они действительно хотят именно этого. Ну, когда какая-нибудь дрянь к границам круга подходит, последнее, что подумаешь, это что оно поговорить приползло. А вот демоны… – Он задумчиво помолчал. – Да, демоны приходили, чтобы убить. Среди них разумных не было.

И дальше. Про больных священников, про сумасшедшую Илону Чопичеву, про страшное обвинение, брошенное отцом Золотого Витязя новоявленному священнику отцу Адаму, про дневники отца Димитрия, про письма Ирмы… Много, много всего пришлось рассказать. С подробностями, которые иной раз очень хотелось опустить.

Когда дошла очередь до профессора Фортуны, сэр Герман не выдержал:

– Ты сотворил Копье Георгия? Против человека?

– Это я потом понял, – нехотя признал Артур. – Тогда только про Альберта думал. А Копье рассыпалось.

– Конечно, оно рассыпалось. Нельзя использовать Его силу против Его же создателя. Артур, это ведь азы нашей науки.

– Угу. Я тогда решил, что все. Кровь на руках… Да не важно. А книгу Фортуна забрал. – Он замолчал.

– Дальше, – напомнил сэр Герман.

– Дальше нас взяли.

Тишина. Долгая пауза, во время которой командор успет встать и передвинуть свое кресло так, чтобы их с Артуром не разделял тяжелый письменный стол.

– Я слушаю, сын мой.

Артур посмотрел на него. Так он, наверное, смотрел на владыку Адама, когда тот особо усердствовал в святом деле спасения двух заблудших душ. И почти сразу взгляд стал равнодушным и пустым. Привычная картина: рыцарь для особых поручений делает доклад командору, сосредоточиваясь на фактах и опуская эмоции.

Покуда в мире есть враги,Идущие не с той ноги,И нет желания прощать,Все было так, все будет вновь:Густая кровь, кошмары снов.За все придется отвечать.И будешь вновь во сне кричать

Итак, Звездный. Что он такое, остается неясным, но Светлая Ярость подсказывает, повторяя слова Тори: это смерть.

Сто лет назад, в третий день апреля сто тридцать третьего года со Дня Гнева, или года две тысячи сто тридцать четвертого от Рождества Христова, некий рыцарь презрел каноны веры и Устав своего ордена. Он вообще-то был ревностным христианином, этот юный синеглазый еретик, а бесчеловечность его искренней веры смущала порой даже командора Единой Земли. И он с необыкновенной легкостью пренебрег всеми правилами и запретами, побратавшись с нечистым, некрещеным, не имеющим права на жизнь колдуном.

Ладно, пусть не с колдуном – с магом, но магом недозволенным.

Сэр Герман присутствовал на обряде. Вместе с Илясом Фортуной. Оба были недовольны – каждый из собственных соображений. Оба, почуяв, что творится неладное, пришли, чтобы остановить. И оба опоздали. Остались стоять у подножия невысокого холма, с вершины которого Альберт с Артуром уничтожили целый отряд нечисти – Козлодуйский отшельник превратил чудовищ в настоящую армию, – и смотрели, опасаясь вмешаться.

Сэр Герман помнит, как, не задумываясь, полоснул себя ножом по ладони Артур. Как, помедлив нерешительно, сделал то же самое Альберт. А кровь, обычная алая кровь, смешавшись, вспыхнула, и режущие взгляд цветные лучи – словно солнце отразилось от граней огромного бриллианта – разлетелись, осветив лица, одежду, землю, где вперемешку валялись трупы чудовищ и неупокоенных мертвяков.