Врагов выбирай сам

Зато с души свалился изрядный камень.

Стопольский командор рыцарей[6] , брат Евстафий, распорядился, чтобы никто братьев и спутника их не тревожил, и добавил для пущей ясности: «А ежели сами они предпринять что-то замыслят, в предприятии этом всячески препятствовать». И за это распоряжение Артур лейтенанта сердечно поблагодарил. Видит бог, парой дней раньше он нашел бы в себе силы рассердиться на излишнюю заботливость, но сейчас уже никаких сил не осталось. Вышли все. Ни одной спокойной ночи за две недели – не железные же они с Альбертом, что бы там Зако себе ни думал.

А он ведь, наверное, злился, когда говорил, легко, мол, все вам далось. Обидеть, может, и не хотел, но уж совершенно точно не рассчитывал, что слова его лестными покажутся. Значит, вот как оно выглядит: один молится, второй огнем жихает, и все само выходит.

Спасибо Золотому Витязю, порадовал.

Потому что драться с нечистью «как хайдуки или обычные храмовники, с кровью да через смертный страх» – это никуда не годно. Если уж выпала судьба такая – тварей убивать, надо легко это делать. Легко и красиво. И чтоб не знал никто, как эта легкость душу жжет и тело ломает.

В последний раз Артур подходил к Чаше еще в Сегеде. А сколько всего случилось потом… Молись не молись – копится усталость. Еще несколько дней без святого причастия, и остался бы от сэра рыцаря источенный ржой огрызочек. Стальной, конечно, да толку с той стали?

Альберт говорил: «выгораем, братец». А Артуру казалось, что не горят они, а ржавеют. Вот и спасались каждый по-своему.

Счищай ржавчину молитвой и постом, полируй сталь до блеска зеркального, огонь гаси, чтоб тлел едва-едва, – все едино. Стачивается металл, тлеет фитилек.

И дома сидеть не получается. Все равно горишь, все равно душа ржавчиной покрывается, так еще и чувствуешь, что зря. Пламя чистое дымом становится, будто травы сухой в огонь подбросили. Уж лучше – разом, огненной бурей, молниями белыми, и чтоб ни один обиженный…

Ржавеем?

Выгораем?

Да от горения нашего пожары полыхнут! Небо с землей сплавится! Сто лет назад встряхнули мир, с головы на ноги поставили и повторим, если понадобится. А не понадобится – все равно повторим. Чтоб не зря сгореть. Не впустую прахом рассыпаться.

Эх, Артур Северный, постыдился бы перед причастием-то! Смирение и милосердие, помнишь – милосердие и смирение. Вот твой путь, ясный путь, чистый, что ж ты с него все время сбиваешься?

А ночью, конечно, кто-то пожаловал, и бой, судя по шуму, завязался нешуточный. Однако когда Артур, без раздумий позабыв о запрете брата Евстафия, подхватил топор и вымелся на темную улицу, его встретил изрядно струхнувший оруженосец и очень просил вернуться в дом. Чего уж он больше боялся – гнева ли командора рыцарей или остаться в темноте один-одинешенек, кто знает? Артур просьбе внял. Вернулся. И лишь падая обратно на койку, сообразил: вмешайся он сейчас в бой – и плакало завтрашнее причастие. Кто ж его, с кровью на руках, к Чаше подпустит9

А за околицей все стихло довольно быстро. Справились братья и без помощи Миротворца. Топора, а не рыцаря!

Быстрая связь работала и здесь. С вечера отчитавшись перед братом Евстафием – субординация этого не требовала, зато требовала ситуация, – уже с утра Артур получил от командора ответ:

«Флейтист говорит: Триглав ни при чем. Думай, сын мой, кроме тебя некому».

Спасибо сэру Герману за лестные слова, умеет… чтоб ему здоровым быть! Все спокойствие как рукой сняло. Неужели снова то же самое: все ниточки к Триглаву идут, а на деле человечишко какой-нибудь паутину заплел? И сидит, дурашка, мух ловит. Не понимает, что паук-то не он, паук с Триглава на него любуется, гладит дурака по голове: молодец, говорит. А мух сам высасывает…

В Лыни надо быстро обернуться, и сразу в Серый лес, к королю эльфийскому. А славно будет, если ошибка прямо здесь, в Стополье обнаружится И время не уйдет, и в Лынь ехать не придется. Но это помечтать хорошо, а на деле понятно, что в записях приходских никакой ошибки нет. Была бы – нашли давно.

Книги Артур для верности все-таки просмотрел. Нашел там запись о рождении Зако Чопичева. И о крещении, ясен день. Здесь, в Стополье, крестился Золотой Витязь. Поп тогдашний семь лет как помер. А жаль. Вот бы с кем побеседовать. Поленился орден тогда, двадцать лет назад, не проявил должного рвения. Как будто каждый день к ним некрещеных детишек привозят. Ну да что ж теперь? С самого начала ясно было, что поездки в Лынь не миновать.

– Мать-то твоя жива еще? – спросил Артур у как всегда недовольного Зако.

– Жива, – неохотно обронил Золотой Витязь, – вроде.

– Как так «вроде»?

– Что я, к ней каждый год езжу? Была жива. Сейчас – не знаю. Дом наш спросишь, покажут тебе. Чопичев дом. Его все там знают.

– А ты не едешь разве?

– Зачем? – Зако сверкнул глазами. – Сам езди. Мне в таком виде лучше мамке на глаза не показываться. Скаженная она у меня, ясно? После этих ваших «крещен – не крещен» умом тронулась. Вся деревня пальцами показывает. А ты сто лет назад не поленился, кобелина, доскочил до Лыни, вот и сейчас не поленись. Съезди, повидай убогую.

– Ну, знаешь! – Артур слегка растерялся. – Матери твоей я знать не знаю.

– Деда моего ты тоже не знал, – отрезал Зако.

– А дед-то при чем?.. М-да.

Артур понял неуместность вопроса. Если Золотой Витязь в своих подозрениях прав, дед его очень даже при чем. Хотя, конечно, не в такой степени, как прабабка…

– Значит, оба останетесь, – рассудил он, не желая спорить.

– Что, и я? – не понял младший.

Подумал, не обидеться ли, но обижаться было не на что. Кто-то ведь должен с Зако остаться, на случай, если Тори объявится.

– Веди себя хорошо, слушайся сэра Евстафия, я скоро вернусь. – Артур поймал брошенный в него младшим ковш из рога. Тяжелый. Попал бы, мало не показалось. Улыбнулся широко и беззлобно: – Спасибо, братик, что напомнил: ты ведь сегодня еще не стрелял. Бери-ка арбалет да ступай к мишеням. Хоть полчаса позанимайся.

А лучше подольше.

Это Альберт, даром что старший обзывается лентяем, понимал. Безопасно в Стополье, не сказать чтобы тихо, вспоминая прошлую ночь, но никакие твари здесь не страшны. Орден Храма – это не пастыри, и можно не бояться, что убитые вчера чудовища вернутся сегодня, чтобы завершить начатое.

Не бояться. И спать спокойно. А когда спокойно, когда не мешает никто, сны плохие снятся. Страшные.

Почему всегда выходит так, что они с Артуром выкладываются до донышка?

… А ты не думай, братик. Знаешь, почему герои не думают? Не потому, что дураки, – просто они спятить боятся. До донышка – это ведь не досуха. Другие не выкладываются, так других и едят. А нас с тобой ни разу еще не сожрали.

Мы сами себя…

Сами.

Арбалет в руках звонко цвангает тетивой. Болты в мишень, один за другим. Цванг – бум. Цванг – бум.

Рядом брат-сержант наставляет во владении арбалетом пятерых оруженосцев. И не видно, но и так понятно, ставит мальчишкам в пример брата Альберта Северного. Стреляет Альберт и впрямь иному рыцарю на зависть. Но это-то просто: вот ты, вот мишень, целься да курок спускай. Видели бы детишки, что, по мнению Артура, в обязательную программу занятий входит…

А ведь идет наука впрок. Когда голодные псы приходили, ты, брат Альберт, стрелял с кувырка навскидку и не промахнулся ни разу.

Промахнулся бы – болт золотой вполне мог старшему достаться.

Может, в этом все дело, а вовсе не в тренировках?

Цванг – бум.

Мысли плетутся в косицы, скользят в пальцах, свои ли мысли, Артура ли? Мы одной крови. Мы действуем, как один человек, думаем, как один человек, чувствуем, как один человек. И мнится порой, что нечисть, нежить, чудища – все твари, что в Единой Земле жируют, видят не двоих разных: монаха и колдуна – одного кого-то они видят. И какой он, этот «кто-то», можно лишь догадываться. Наверное, такой, как в сказках…

Страшный.

Альберт один в Стополье, а все равно Артур рядом. Как всегда впереди, чтоб принять первый удар, и все другие, сколько их будет, если вдруг замешкается «умный братик».

А старший подъезжает уже, наверное, к Лыни, но знает: оглянись – и увидишь за правым плечом готового к бою мага.

А между ними – золотая, сверкающая сеть, гибкая решетка от земли до небес, неразрушимая канва, по которой вышиваются узоры заклинаний.

Нелепое и невозможное единство веры и колдовства. Уже не скажешь наверняка, пришла ли сила из обряда побратимства, или она была всегда, дремала просто, пока невиданное кощунство и над Богом, и над наукой не встряхнуло, заставляя проснуться. И тем более не поймешь, обряд сделал их с Артуром братьями или им, братьям, чтобы увериться в родстве окончательно, не хватало только обряда.

А Зако, глупый, не поверит ведь, что сила есть во всех, только не все ее взять умеют. Это как с мэджик-дисками, рассыпающимися в пыль, когда срабатывает заклинание. Сколько стоят такие, представить страшно. Ну, то есть, не страшно, конечно, если денег много, но большинство магов такой роскоши себе не позволяют. Обходятся книгами, насколько ума хватает. А заглянуть в себя поглубже, увидеть: да вот же оно, в тебе все – нет, не хотят.

И правильно делают.

Диски-то рассыпаются.

Но стоит начать из себя черпать – и уже не остановишься. Ни мэджик-бук, ни диски – побрякушки блестящие – со своей, настоящей, силой и сравнивать нельзя. Маги используют магию. Используют, а нужно творить. И тогда получается все. Пылающие цветные узоры, не заклинания – всемогущество. Танец разума на сколах природных законов. Сумей только понять, удержать в руках горящие вожжи, пронестись над краем – слева бездна безумия, справа – стена бессилия, и страшно, и радостно, и отдаешь себя, чтобы брать так же щедро.

Черпаешь.

Пока не вычерпаешь.

А потом спать страшно.

Может быть, на Артура так же «находит», когда «другой» появляется?

Да нет. Вряд ли. «Другой» приходит, когда придется, а сны снятся, только если выложишься, как в эту поездку, или как вот месяц назад, в Цитадели Павших. И не снится старшему ничего, с ним все наяву происходит. А самое главное, Арчи ведь и вправду пророчествует, он видит или знает то, что будет. А сны нашептывают то, что могло бы быть. Что могло бы… если б не послушался приказа особенно сильный дух, не сплелось правильно колючее полотно ловчей сети, не выдержали защитные поля, не…

Нет!

Зато Альберт не ошибался.

Никогда.

Наученный снами, он знал цену ошибкам.

А сегодня лучше весь день провести здесь, на пыльном тренировочном дворике, стреляя по безгласным мишеням. Чтоб устать к вечеру до посинения. Нормальной, человеческой усталостью. Чтоб от этой усталости валясь, на ходу засыпая, загнать себя под горячий душ… – хорошо живут храмовники! – …и спать потом, как бревно. Бревнам сны не снятся. Даже тем бревнам, которые людей заедают. Убивать и таких доводилось.

Сэр Евстафий продолжал являть чудеса понимания. Узнав, что Артуру придется ехать в Лынь, он деликатно сообщил, что сразу после обедни туда же направляется патруль. Сменить дежурных братьев. Так что если сэр Артур не спешит…

Артур не спешил. Настолько не спешил, что хоть небо на землю падай, он без провожатого даже к околице Стополья не подошел бы. Не говоря о том, чтобы за эту околицу выехать. Так что в Лынь отправились большой компанией: двое братьев-рыцарей, четверо оруженосцев, четверо сержантов и брат Артур Северный. Да, еще Миротворец – предмет завистливых взглядов оруженосцев. По сказкам, топор Артура благословлен был Пречистой Девой – истинная правда, одним своим видом пугал нежить – и еще как пугал, убивал бесплотных духов – н-ну… с поправкой можно принять и это, а если хозяина ранили, продолжал драться сам по себе, летал по небу и бил врага в темечко – без комментариев.

Сам Артур, может, и позволил бы паренькам полюбоваться Миротворцем поближе, но топор терпеть не мог, когда его без нужды трогали чужие руки. А оруженосцы, за неимением лучшего и с дозволения командира, взялись расспрашивать заезжего гостя о всякой ерунде. С их точки зрения, впрочем, вполне значительной. Совсем другие мальчишки, чем Мартин с Сергием, и воспитывают их иначе, а вопросы одни и те же.

Кстати, о воспитании. Отец Лучан, даже когда позволял Артуру заговорить, многословие наказывал обетом молчания на сутки и больше. А здешние детишки трещат как сороки, даром что на марше. Хотя, конечно, нельзя мерить всю Долину мерками монастыря Приснодевы. Оруженосцы же, все четверо, южане. Из разных медье, однако юг он и есть юг, и по сравнению с земляками-мирянами парни, считай, молчат.

Вообще стоит порадоваться, что Лынь в Тырновской земле, а не в каком-нибудь Приболотье. Лучше уж сумасшедшая матушка Чопич, чем вполне здравомыслящая южанка, получившая возможность поговорить. С такой и самому недолго рехнуться.

Лынь… вот занесла же нелегкая. Нет, не сегодня. Тогда, сто лет назад. Как там Зако сказал: кобелина. И правда. А ведь приезжал-то по делам, как вот сейчас… тьфу! Не дай бог. Нет уж, в Лыни – никогда больше.

Уставом ордена рыцарям, выполняющим небоевое задание, предписывалось носить парадную форму. Исключая серебряные доспехи, что мирно покоились сейчас на маршальском складе в ожидании очередного торжества. И на том спасибо. Артур и так-то не питал нежной любви к парадным одеяниям, а уж дурацкие латы ненавидел до скрежета зубовного. Черти в аду, если, не дай бог, доведется туда попасть, не на сковородку грешную рыцарскую душу потащат, а облачат в серебро и заставят по преисподней туда-сюда верхом разъезжать. Эти знают, чем пронять можно.

Однако пока что доспехи на складе. А на Артуре поверх белой, форменной, с узкими рукавами, туники сияет белизной гербовая котта. Белая эсклавина на плечах. На шкуре Серко – белый чепрак. Весь в белом – самое время куда-нибудь вляпаться. И, судя по взглядам, которыми провожают кавалькаду крестьяне, парадное облачение выглядит куда как внушительнее, чем примелькавшаяся здесь полевая форма. В общем, для того и задумывалось. Наверное.

Если книжкам верить, до Дня Гнева храмовники носили такую одежду не для пышности, а потому что другой не было.

Бедняги. Трудно им тогда жилось.

«Угу, – хмыкнул Артур, представив себя и Серко со стороны, – трудно. Будто тебе сейчас легче».

– Брат Артур, брат Евстафий распорядился, чтобы братья-рыцари дождались вас, если вы управитесь с делами сегодня. Если нет, он рекомендовал вам вместе с нами дождаться завтрашней смены. Мы проводим вас в Стополье.

– Понял, спасибо.

Лынь притулилась в низинке, между пологими холмами. Дорога взбежала на взгорок, и Артур привстал на стременах, разглядывая деревню.

За сто лет она стала заметно больше. Или просто так кажется?

Да нет, вон же видно – целая улица протянулась от бывшей окраины дальше к востоку. Выгнулась колечком, как песий хвост, огибая подножие холма.

– Сюда ссылали? – поинтересовался Артур у спутников. – Или сами расплодились?

– Бегут сюда, брат, – ответили ему. – Сначала от эльфов спасались: у Серого леса ни одной деревни не осталось, а сейчас от тварей бегут. Восточнее, у болот, страшные дела творятся.

Отряд уже разглядела от околицы вездесущая детвора, тыкали пальцами, верещали что-то – сверху не разберешь, но звонко.

Стоило перевалить через холм, как мелкота брызнула навстречу. Серко захрапел, мотнул головой, прижимая уши. Он не любил детей, особенно шумных, а от этих шуму было, как от целой приходской школы на прогулке. Ладно хоть близко они не совались, справедливо опасаясь злых рыцарских лошадей.

Когда командир патруля, прощаясь, отсалютовал Артуру, старший… ах ты ж… не старший, а старшая – девица ведь, в штанах просто… Не иначе магичкой вырастет вроде Ирмы. Словом, эта самая девица, почесав разбитый локоть, уверенно сообщила остальным:

– Белый который, он над всеми рыцарями начальник. С севера приехал.

– Тоже, удивила, – снисходительно протянул один из пацанов и сплюнул, щегольски оттопыривая нижнюю губу. – А как у него коня звать, ты знаешь?

– Будто ты знаешь.

– И знаю, – парень смерил девчонку взглядом, – Крыланом, вот как.

– Да брешешь…

Артур направил коня вдоль улочки, указанной командиром патруля, и спор оборвался, дети поспешили следом, а за детьми – вот кому радости! – увязалась стая репьистых шавок местной породы.

Привезти бы в Лынь умников, рассуждающих о трудной судьбе крестьянских детишек, что от зари до зари трудятся, рук не покладая. Привезти и показать. Вот они, детишки, уработались – с ног валятся. Оттого, видать, и скачут как блохи. И визжат, как…

Кто, кроме детей, может визжать так громко и противно, Артур вспомнить не смог. Зато снова вспомнил монастырскую жизнь, временные обеты молчания, смирение и милосердие, а также трудовую повинность, каковая, без сомнения, идет на пользу отрокам и отроковицам.

– К Чопичам едет! К Чопичам! – радостно заблажили позади. – К Илоне-богатейке!

Артур вздохнул, подавляя желание пустить Серко рысью. Миновал дом колодезного смотрителя и подъехал к воротам следующего, такого же большого.

Насчет «богатейки» шумные дети не врали: над высоким забором, неожиданно зеленые на фоне привычной сухой серости, торчали ветки яблонь с завязями плодов второго уроожая. А за деревьями виднелась каменная громада цистерны размерами никак не меньше городских, расставленных по одной на квартал. Чопичева хозяйка, иначе говоря, вдова, бывшая старшая жена Симеона Чопича, покупала столько воды, чтобы хватало и ей и деревьям. Что ж, неплохо живет сумасшедшая матушка Золотого Витязя.

Артур спешился, толкнул калитку и вошел во двор, ведя Серко на поводу.

За домом громыхнул цепью и загавкал басом дворовый пес, судя по голосу – не чета тем шавкам, что пылили за детворой, взлаивая от одного лишь дурного задора. И таким же грозным: – Кто это пожаловал?, – разве что произнесенным по-человечески, а не по-собачьи, встретила Артура выплывшая на крыльцо толстая, высокая женщина.

Правда, тут же, прищурившись, ладонью прикрыв глаза от солнца, она ахнула:

– Сыночка! Приехал, родной!

И Артуру захотелось убраться подальше.

Сумасшедшая. Зако ведь предупреждал…

Илона Чопичева грузно сбежала с крыльца. Захрапел и попятился и без того злой Серко. Артур отступил вместе с конем, собираясь совершить тактический маневр и оставить жеребца между собой и сумасшедшей, но Илона остановилась, как о стену ударилась. И по-девичьи прижала к щекам ладони:

– Ох ты ж господи, обозналась я! Сэр рыцарь, я ж вас за сыночку приняла. Да не вижу ж против солнышка-то, а блестит, ну, думаю: Зако приехал, вспомнил о матушке. А это ж не Зако, это рыцарь благородный. Не мудрено перепутать, вы ж похожи с сыночкой-то моим. Ох, а что ж вы приехали, или беда с ним стряслась?

– Нет, – поспешно заверил Артур, пугаясь того, как округляются, мгновенно наливаясь слезами, глаза хозяйки, – ничего не случилось, напротив, у… гхм… у господина Зако дела складываются как нельзя лучше. Командор Карцагский узнал о его желании стать братом-рыцарем и поручил мне разобраться с… ну, кое-какими неясностями.

– Так что ж вы стоите-то? – встрепенулась Илона, моментально переходя от тревоги за сына к заботе о госте. – Пойдемте в дом, благородный рыцарь. Мы ж понимаем, вы там у себя к простоте нашей непривыкшие, но мы ж от всего сердца. Вы ж человек божий, понимаете, значит, когда от сердца-то, не побрезгуете нашей скромностью. – И тут же, перейдя от квохтанья к прежнему грозному басу, загудела набатно. – Левка! А ну выдь! Выдь говорю! Коня прими!

Здоровенный, чубатый красавец явился, зевая, из дверей конюшни. В светло-русых кудрях его запутались соломинки, а толстые пальцы почесывали живот с таким звуком, как будто железная щетка скребла по свиной шкуре.

– Тута я, тетушка.

– Спал, лоботряс?! – грозно вопросила Илона. – Ей-же-богу, завтра же в поле отправлю. Я тебе что велела?

– Дудика перековать, у Сметанки в деннике настил сменить, сено перетрусить, сбрую поправить…

– Сделал?

– Дак вот, – Левка зевнул, хотел было снова почесаться, но под взглядом Илоны замялся, – вот, – повторил доверительно, – сбрую правлю.

– Я тебе выправлю, – пообещала Илона, – вернутся мужики с поля, я им вожжи выдам, они тебе все выправят. Коня прими, олух.

– Коня? Вот этого, что ли? – Ясные глазоньки из-под длинных ресниц оглядели Серко и моргнули. – Дак, тетушка, оно ж меня само примет. Оно ж рыцарево, драться, поди, обученное.

– В самом деле, – сказал Артур, отвлекая Илону, уже набравшую в грудь воздуха для долгой и обстоятельной ругани, – он у меня кусается. И вообще, мы ненадолго. Я подпруги ослаблю, – он поймал себя на желании заискивающе улыбнуться грозной хозяйке, – и пусть его мальчик какой-нибудь поводит.

– Слыхал, мальчик? – Илона глянула на Левку.

– Слыхал, – вздохнул тот.

Нога за ногу подошел ближе, осторожно принял у Артура поводья и повел Серко по песчаной дорожке куда-то в глубину двора.

– Садик у меня, – скромно объяснила Илона Чопичева, – лошадка в садике погуляет, травки пощиплет, и ей, и садику польза, так ведь, благородный рыцарь? А то они ж у вас, кони-то, травки свежей и не видят. Где ж ее взять, травки, когда рыцарей из обжитой земли отозвали? Ну чего ж на дворе стоять, пойдемте в дом-то.

Людей в хозяйство Илоны Чопичевой отбирали, судя по всему, как в гвардейский ряд – по росту и развороту плеч. Девица, принесшая гостю воды умыться с дороги, и две другие, что подавали на стол, оказались всего на полголовы ниже Артура. Пышногрудые, румяные; юбки колышутся вокруг роскошных бедер; в глубоких вырезах вышитых рубашек…

Артур напомнил себе, что «в Лыни – никогда больше», и вздохнул.

Та, давнишняя девочка была совсем другой. Она, наверное, понравилась бы Альберту – маленькая, худая, ключицы-палочки, грудь помещалась в ладони. Девственница.

Сколько ей было? Лет, наверное, четырнадцать… Другие в таком возрасте уже детишек нянчат.

Артур ничего о ней не знал. Вообще ничего. Она появилась ночью и ни на миг не смутилась тем, что Альберт спал в этой же комнате. Спал или притворялся спящим. И она ушла раньше, чем рассвело, – Артур и разглядеть ее толком не успел. Так и помнил потом – на ощупь. Руки помнили, помнило тело, губы…

Рано-рано утром они с младшим уехали и больше уже не возвращались в Лынь.

А если б и вернулись?

Честно говоря, Артуру ничуть не интересна была судьба этой тощенькой, засидевшейся в девицах и зачем-то отдавшей невинность заезжему рыцарю.

– …мы и раньше не бедовали, – услышал он наконец воркотанье-рокотанье Илоны Чопичевой, – хозяйство, садик – это уж как водится. Чопичи ж семейство в Лыни не последнее. А как сыночка наш, Зако, золотенький мой, в дальние земли подался, так и стал он матушке родной подарки один другого краше слать. Он же ведь у меня один. У Симеона-то Чопича, хозяина моего, жен пятеро было. Уж они рожали себе и рожали. Да вы ж и сами видите: парни-девки у меня как на подбор все. Сестрицы[7] мои по второму разу замуж пошли. В старшие жены. А и то, с приданым, что Симеон за ними оставил, чего ж им старшими не быть? Они – замуж, а детишки в отцовом доме остались, пасынки да падчерицы, послал Господь, я на них не нарадуюсь. А я Зако вот только родила. Зато удался сыночка – весь в отца. А отец наш, ох и греховодник был! – Илона сладко зажмурилась. – Я ж ведь, грешным делом, когда вас-то разглядела, благородный рыцарь, я ж подумала ну не иначе и здесь Чопичева кровь. Похожи ж ведь вы на Зако, ну как брат младший. Вы уж не обижайтесь, если я не так чего скажу.

Артур не обижался. Зако он видел лишь в облике Галеша, в чернявом и тонкокостном – плюнь, переломится – теле менестреля. Вполне возможно, что настоящий Золотой Витязь и вправду светловолос, светлоглаз и высок ростом. Почему нет? Вон Левка (интересно, его когда крестили, знали уже, каким вырастет?) – здоровущая орясина, и кудри русые, и глаза – как голубые стеклышки. И вправду ведь похож, как если бы кто Артура взял и в щелоке как следует выполоскал, чтоб краски сошли.

Он помалкивал, изображая внимание, кивал согласно время от времени, предоставляя хозяйке возможность выговориться. Кому еще ей здесь о любимом сыне рассказать? Не соседям же, те давно все наизусть знают. А новые люди бывали в Лыни нечасто: четырежды в год приезжали купцы, да, может быть, редко-редко забредали сюда какие-нибудь бродячие театры. В таких деревеньках трудно заработать денег, зато накормят селяне от пуза, напоят, да еще и с собой дадут – на месяц хватит.

Однако вряд ли Чопичева хозяйка привечала актеров. С таким забором да с басовитым кобелем на цепи – нет, странничков здесь не любят. Иное дело «благородный рыцарь», и не простой, патрульный, а в форменной эсклавине с крестами. Такого в своем доме принять – всей деревне на зависть.

И лучше, конечно, так, чем наоборот, На севере теперь храмовнику даже воды не подадут напиться.