Время жалящих стрел

Щенок не подвел ее. Она, впрочем, и не ожидала иного, – хотя, разумеется, была готова принять необходимые меры в случае неповиновения, однако куда лучше было, чтобы все прошло без ее вмешательства. Это позволяло сберечь силы и приносило удовлетворение от точно сделанных расчетов. Марна любила, когда планы ее, изощренные и продуманные до малейшей детали, тонкие, как работа аргосских оружейников, и столь же смертоносные, приводятся в исполнение изящно и четко, без зацепок и неожиданностей. И в этом искусстве она воистину достигла невиданных высот, еще в прежние времена, даже в Шамаре…

Впрочем, нет! Она резко тряхнула головой, отгоняя нежеланные мысли. Сейчас не время предаваться воспоминаниям. Они лишь туманят душу и лишают разум сосредоточенности, – а такой роскоши колдунья не могла себе позволить сейчас.

Позже, обещала она себе. Когда Вилер будет мертв, когда эта проклятая страна погрузится в кровавую пучину, когда колесница Солнцерогого низвергнется с небесных путей, а на смену ему придут истинные боги – она будет вспоминать о чем угодно. Наслаждаясь свершившимся, предвкушая сладость мщения, что ждет в конце пути, она даст волю памяти. Позже, не сейчас.

Колдовским взором она нашла Вилера, жадно вглядываясь в до боли знакомые черты. Ее удивило, как ужасно изменился повелитель за эти несколько дней… Кожа приобрела землистый оттенок. Запали щеки. Левое веко чуть заметно подергивалось. Жалость охватила ее, внезапная и совершенно необъяснимая, – зная то, что должно было свершиться ее волею через несколько мгновений. И все же, видеть его таким… Она ничего не могла с собой поделать.

Он стоял неподвижно, лишь бесцветные губы шевелились, отвечая словам верховного жреца. Глаза были пусты, усталое, затравленное выражение застыло в них, и Марне подумалось вдруг, что, похоже, повелитель каким-то образом догадывается о ждущей его участи. Удивительно лишь, как могли остальные не замечать маски смерти на его лице.

Марна отвела взор. Оставалось еще совсем немного. Хотя колдовство не позволяло слышать происходящее, ей, не хуже Ораста, известны были все детали церемонии. Но ожидание внезапно сделалось невыносимым.

Она не стала отыскивать магическим зрением Валерия, – почему-то у нее было предчувствие, что вид принца не доставит ей радости. Вместо того, взор ее вернулся к Орасту. Тот ждал недвижимо, напряженный, точно натянутая тетива, и она вновь одобрительно усмехнулась. Приятно сознавать, что орудие было выбрано ею настолько удачно, – точно сам Асура послал ей его, руками немедийца. Да, боги на ее стороне! С каждым мгновением Марна все больше уверялась в этом. Последние сомнения исчезали. Холодная, хищная радость пришла им на смену.

Один из жрецов, простирая руки к небесам, что-то прокричал, и слова его повторили остальные. Марне не нужно было слышать их, чтобы понять, что служители Митры взывают к Солнцеликому, воспевая жертвенную кровь, что оросит сейчас алтарь божества. Сейчас ритуальный кинжал должен быть вручен королю, который, в свою очередь, передаст его верховному жрецу.

Пора!

Марна прошептала нужные слова, и кинжал завибрировал в руках Ораста..

Смутная неловкость, что не отпускала его с самого начала церемонии, внезапно переросла в открытую тревогу.

Валерий не смог бы точно сказать, чем вызвано его смятение, – однако оно становилось сильнее с каждым мгновением. Опасность была рядом! Он был уверен в этом, волна страха поднималась в душе, парализуя разум и чувства.

Он почти готов был броситься бежать.

Валерий затравленно огляделся по сторонам. Шестое чувство никогда не обманывало его, но как ни старался, он не мог заметить вокруг ничего необычного. Все так же переговаривались рядом придворные, с нетерпением ожидая окончания обряда, все так же тянули свои бесконечные молитвы жрецы.

Он втянул в себя сырой осенний воздух, пытаясь успокоиться. Должно быть, с ним и впрямь что-то неладно, если среди бела дня начинают мерещиться тени и черные силы… И все же – он не мог отделаться от ощущения, что вот-вот произойдет что-то страшное, что он упустил нечто важное, что грозит гибелью им всем. Ощущение смертельной угрозы не проходило.

Он подумал, что следует что-то предпринять – но тут же осекся. Инстинкты его были отточены годами службы, бесчисленными схватками и сражениями, и он не мог не доверять предупреждению, что внутренний голос посылал ему, – однако кто еще поверит его словам?! Да и что он может сделать? Выскочить вперед с требованием остановить обряд? Его сочтут безумцем. Хорошо если не святотатцем. Обратиться к королю? Но что он может сказать ему? Да и осмелится ли, после той гневной отповеди, которой удостоил его дядя во время их последней встречи?

Валерий вновь огляделся по сторонам.

Нет, вокруг все было мирно, ничего необычного, и он невольно сам поверил, что стал жертвой пустых страхов. Так ему скоро, как в детстве, станут мерещиться пучеглазые оборотни под кроватью!.. Он с сомнением покачал головой. Но чувство тревоги упорно не желало оставлять его.

Но вот наконец был допет последний гимн обряда, павшим обещана милость Митры в его светлых чертогах, где они обретут вечное блаженство и славу… Один из жрецов выступил вперед и, вытянув ритуальный кинжал из ножен, что висели у него на груди, опустился перед королем на колени.

Вилер протянул руку к клинку.

Верховный жрец Декситей начал подниматься на возвышение, где стоял бык, готовясь, приняв нож из рук короля, пролить священную кровь в подставленную янтарную чашу.

И в этот миг все тело жреца, стоявшего перед королем на коленях, вдруг как-то странно выгнулось, точно его били судороги. Он согнулся пополам, точно неведомые силы пытались завязать его узлом – а затем, распрямился, подобно натянутой до отказа тетиве. Рука его с обнаженным кинжалом взмыла вверх…

Но что это? Валерию показалось… Нет, он готов был поклясться, что неведомый жрец борется с ритуальным ножом. Он прищурил глаза. Нет! Это не ритуальный нож – тот прямой с простой ручкой, а этот искривленный, словно туранский ятаган.

Вот оно! То. Чего. Он. Боялся. Пришло!

В клинок словно вселился демон, он рвался к груди короля, разрезая в кровь руки несчастного жреца, кромсая его ладони, точно взбесившийся пес. Валерий почувствовал, как струйки холодного пота потекли по его спине.

Магия! Черная магия! Клинок заколдован. Но как такое могло случиться здесь? В святилище Митры?

Он закрыл глаза, и в его ушах зазвучал глухой голос лесной колдуньи.

…Колесо Рока сомнет тебя, словно былинку! Ты изопьешь из чаши скорби, и сотворенное тобой изменит рисунок созвездий, растворит бездны мрака и выпустит Тьму…

Клинок дрожал, будто конь после дикой скачки. Он выписывал в воздухе замысловатые фигуры, водя тонкой рукой жреца и в могильной тишине Валерий отчетливо расслышал, как гудит его вибрирующее лезвие.

Принцу казалось, это длится самую вечность. Но в действительности все продолжалось доли мгновения. Никто из них не успел опомниться – ни жрецы, вырванные из молитвенного транса, ни давно переставшие следить за обрядом придворные.

Казалось, он единственный видел, что произошло.

Медленно, мучительно медленно плыл кинжал к груди венценосца. Он тянул за собой жреца. Сейчас тот не выдержит, разожмет порезанные пальцы и…

В этот миг лезвие кинжала ослепительной молнией блеснуло во мгле ранних осенних сумерек, что уже сгущались над храмом. Блеснуло. И тут же погасло.

По самую рукоять впившись в незащищенную груда короля.

Вилер зашатался, размахивая руками, подобно раненой птице, заклекотал хрипло… и кровь фонтаном брызнула в жертвенную чашу из янтаря, с золотым орнаментом, с двумя протуберанцами вместо ручек.

Заклание произошло. Жертва принесена.

Скребя слабеющими пальцами камень алтаря, правитель Аквилонии начал медленно сползать на землю. И, преодолев наконец охватившее его оцепенение, Валерий бросился вперед.

– Дядя! Дядя! – закричал он что есть силы.

Он налетел на бегу на кого-то и отшвырнул человека прочь, лишь потом сообразив запоздало, что то был убийца. Краем сознания он отметил, что тот весь залит кровью, и даже веки и губы его запятнаны алым, но в тот миг он не отдавал себе отчета ни в чем, видя перед собой лишь падающего короля.

Еще шаг – и Вилер рухнул прямо в его объятия.

Мир для Валерия остановился, он не слышал криков вокруг, ни топота бегущих на подмогу гвардейцев, ни истошных воплей жрецов и вельмож. Вселенная замерла, – или скорее, сам он выпал из ее коловращения, застыв в непроницаемом коконе, сотканном из немого ужаса и отчаяния. Ибо лицо короля было смертельно бледно, посиневшие губы едва шевелились, и слабеющая рука прижималась к груди, где стремительно расплывалось пятно крови, траурным багрянцем окрашивая белизну королевского одеяния.

Но не это так потрясло принца, хотя волна скорби затопила душу его при виде умирающего монарха. Он замер при виде оружия, что оставил в ране неведомый убийца. Валерий не знал, кто был этот злодей, но сам клинок был отлично знаком ему.

Это был тот самый кинжал, что привез он из Хаурана.

В горестном недоумении он поднял голову, озираясь потерянно по сторонам, словно пытаясь хоть в чьем-то взгляде отыскать ответ или поддержку…

Но встретил лишь взгляд сливовых глаз белого жертвенного быка, печальный, всеведущий и бессильный.

Аой.

ВРЕМЯ ИЗБАВЛЕНИЯ

Путь во дворец показался королевскому кортежу бесконечным.

Единственный из всех них, кто с легкостью оправился от потрясения, был, как ни странно, принц Нумедидес. Вот уж от кого никто не ожидал подобной прыти.

Он взял в свои руки бразды правления столь естественно, что ни у единого человека это не вызвало ни протеста, ни хоть тени недоумения. По его приказу был схвачен и под строгим конвоем отправлен во дворец таинственный жрец, убийца короля; он же распорядился об аресте своего кузена Валерия. Невесть откуда взявшийся отряд наемников, чей командир, синеглазый гигант-северянин, подчинялся только Нумедидесу, конвоировал преступника.

После короткого молебна, на который не был допущен никто из посторонних, бездыханное тело короля воющие жрецы унесли в покои бальзамировщиков. Теперь его никто не увидит долгое время. В течение двух лун жрецы будут напитывать прах венценосца ароматическими веществами, заворачивать в пропитанные мазями бинты и погружать в «бальзам Митры», дабы предотвратить разложение. И только после этого останки короля Вилера умащенные и подкрашенные, обряженные в виссоновую мантию и погребальный венок из ветвей можжевельника, будут помещены в династическую усыпальницу.

Ошеломленные случившимся придворные, собрав скарб и бесчисленную челядь, стадом испуганных овец потянулись в Лурд.

Амальрик не уставал поражаться, наблюдая исподтишка за Нумедидесом. Откуда в этом ленивом, неповоротливом увальне такая властность, такая уверенность в себе? Перемены назревали постепенно – однако немедийский посланник лишь сейчас осознал, насколько далеко зашло преображение.

Самому ему тихий внутренний голос, игнорировать советы которого он не привык, настойчиво советовал пока держаться в тени, не напоминая лишний раз о себе, однако же мало что из происходящего ускользнуло от бдительных серых глаз барона.

Он отметил и усиленный караул, что всю дорогу четверо дюжих всадников несли у наглухо зашторенной кареты, где везли Валерия, и необычную суровость и растерянный вид старших советников, и суетливые вполголоса переговоры Нумедидеса с теми из придворных, кто, как он знал, принадлежит к их заговору. С минуты на минуту он ждал, что, воспользовавшись удобным предлогом, наследник престола подзовет и его самого… однако этого не случилось. И в душе Амальрика зародилась смутная тревога.

Нет, он ничего не опасался со стороны Нумедидеса. Как бы ни осмелел тот и не расправил крылья за последние дни, он не столь глуп, чтобы не отдавать себе отчета в главном: в руках барона Торского основные нити заговора, вся масса соглядатаев, информация о положении в столице и провинциях. Только он точно осведомлен о расстановке сил при дворе, о всех хитросплетениях тарантийской политики и прочих, таких значительных мелочах.

…А все же Вилер, выходит, не зря говорил о смерти. Предчувствовал недоброе, должно быть. Амальрик вздохнул. Воспоминания о покойном самодержце и о последней их встрече вызывали двоякие чувства. Проницательность короля и, в какой-то мере, завещание, последняя воля, выраженная им в разговоре с бароном, немало смущали того. У него было чувство, точно он унаследовал фамильную драгоценность, на которой лежит древнее проклятие, – столь же прекрасную, сколь и смертоносную. И мысль об этом угнетала его.

Что сказал тогда ему Вилер? Стать врагом, что должен довершить разрушение Аквилонии? На первый взгляд, это как будто совпадало с потаенными планами самого Амальрика, которые старый король распознал со столь пугающей простотой… Однако же он сказал, что они лишь расчищают путь для новой силы, что придет им на смену и сметет их всех, точно могучим ураганом, – и как истолковать это предсказание, Амальрик не знал.

Разумеется, в словах короля было больше горечи обреченного и благих пожеланий, смелых, но невыполнимых, нежели реального прозрения, – и все же память о словах его не давала немедийцу покоя. На какое-то мгновение ему захотелось плюнуть на все, бежать из Аквилонии, предоставив эту Митрой проклятую страну собственной судьбе и неизбежной гибели… Однако то была лишь минутная слабость. Амальрик выпрямился в седле, обозревая кортеж.

Там мало что изменилось. Нумедидес, скакавший во главе, переговаривался о чем-то с черноволосым гигантом, капитаном наемников, внешность которого казалась Амальрику до боли знакомой. Лишь вспомнив свои недавние размышления, он догадался, что это Конан. Подумать только, он с трудом узнал его.

Хотя у варвара и прежде гордости было, хоть отбавляй, но теперь он и вовсе держался почти с королевским достоинством.

Вот какие воины ему нужны! Будь у Амальрика хотя бы дюжина таких, как киммериец, он и не стал бы связываться ни с какими заговорщиками, которых непрестанно приходится опекать, словно малых детей. Да, с такими молодцами, как этот варвар, он взял бы с боем Тарантию за пару поворотов клепсидры! Досадно, что тот служит этому жирному болвану. В случае чего им придется быть врагами…

А в случае чего, собственно – одернул он себя. Что может случиться? Все идет так, как задумано ими с Марной. Ведь он сам прочил Нумедидеса на престол. И вот его планы претворились в жизнь. Толстый Нуми если еще и не король, то уже явно и не принц. Вон как отдает приказы. Видно, уже чувствует себя полноправным хозяином Рубинового Трона.

Но почему в руках жреца оказался кинжал Валерия? Знала об этом Марна или нет? Если знала, то почему ничего не сказала ему… Вряд ли это случайность. Здесь чувствуется рука Нумедидеса. Уж больно ловко все это подстроено.

Неожиданно Амальрик вздрогнул.

На миг ему показалось, что это не они с лесной ведьмой играют тучным принцем, словно марионеткой, а он ими. Он, или те, кто стоят за ним… Ведь вряд ли он сам мог все так тщательно распланировать. Слишком глуп.

Амальрик нахмурился. Но через мгновение расслабился.

Ты стал слишком мнителен, барон, сказал он себе. Неужели этот безмозглый слизень может верховодить тобой, одним из лучших умов Хайбории, и такой могущественной чародейкой, как Марна. Нет, точно он устал. Холодное обливание и полклепсидры физических упражнений – вот что вернет ему утраченное присутствие духа. Или нет, к Нергалу обливание! Лучше он по такому случаю выпьет кувшин вина. Самого лучшего, которое только найдется в его погребах…

Остальные придворные ехали в своих каретам, за исключением нескольких молодых заговорщиков из тех, что недавно окружали принца. Но и они теперь скакали порознь, не разговаривая между собой, но, судя по их умеренным, почти веселым, если бы не требования траура, лицам, в разговор с наследником для них прозвучало немало приятных слов, и теперь они были заняты обмысливанием открывающихся перспектив. Это встревожило Амальрика еще больше.

На миг он едва не поддался желанию подъехать к принцу с требованием разговора, – но врожденное благоразумие возобладало. Возможно, Нумедидес не хочет афишировать свою дружбу с немедийцем при других придворных… в конце концов, это было не лишено смысла. Или просто играет в древнюю, как мир, игру, стремясь показать свою силу и независимость, чтобы добиться превосходства над собратом-заговорщиком. В этом также не было особой опасности. Амальрик был необходим принцу, если тот желал без хлопот и затруднений обрести аквилонский престол, и не сомневался, что сумеет, при необходимости, донести эту простую истину до принца.

«Щенок зарвался. Пора его щелкнуть по носу!» – процедил немедиец сквозь зубы. Глаза зло блеснули, и пальцы невольно стиснули поводья. Откликаясь на настроение всадника, конь его нервно всхрапнул, и барон похлопал его по шее, чтобы успокоить. «Ничего, ничего, дружище. Все будет в порядке». Он и сам не был уверен точно, к кому относятся эти слова.

…Странно, подумалось ему вдруг, что при всем этом судьба второго принца, как будто, никого особо не взволновала. Никто из придворных, насколько он мог судить – а среди них немало было приятелей Валерия, – даже не попытался подъехать к карете с занавешенными окнами, где его везли, и Амальрик не мог поверить, что они опасаются наемников. Скорее, это шок от невероятных известий. Они все еще не пришли в себя, не в силах осознать происходящее и понять, что теперь делать. Хотя, пожалуй, и шок не объяснение. По крайней мере, не полное.

Теперь Амальрик не сомневался, что по поводу кузена Нумедидесом что-то было сказано придворным. За то время, что они в храме ожидали вестей о самочувствии короля, он не терял времени даром и успел поговорить почти с каждым, – из тех, кто имеет при дворе хоть какое-то влияние. Возможно, в ход пошли угрозы. Возможно, посулы.

Как бы то ни было, похоже, этого оказалось достаточно, чтобы заставить вельмож утратить всякий интерес к судьбе Валерия Шамарского. И, говоря объективно, барон Торский не мог не восхищаться ловкостью и прозорливостью Нумедидеса.

Откуда только это в нем взялось?

Он не мог поверить, что ошибся в своих оценках принца. У него было верное чутье на людей, и племянника короля он знал не один день. Спроси его кто еще месяц назад, он готов был поклясться, что тот – лишь безвольная тряпка, винный бурдюк, не имеющий ни собственной воли, ни разумных мыслей в голове. Иначе, собственно говоря, он и не выбрал бы именно его на роль марионетки на аквилонском престоле. Валерий тогда показался ему слишком уж своевольным, неуправляемым…

Немедийский посланник с сомнением покачал головой, машинально разглаживая складки на бархатном рукаве. Он не любил этот материал, – и на черном так заметна была любая грязь и пыль… Тонкие губы скривились от отвращения. Он подумал, что, пожалуй, по приезде отдаст этот костюм дворецкому. Сам он его уж точно никогда больше не наденет, – слишком много дурных воспоминаний.

Мысли Амальрика вновь вернулись к аквилонским принцам. Поразительно все же, до чего непохожи друг на друга оказались братья. И с каким неблагодарным материалом приходится работать! Пожалуй, прав был Вилер. С такими наследниками страна его и впрямь обречена на гибель. Но новая кровь возродит ее. Немедийская кровь! Кровь воинов и аскетов. А пока пусть грызутся наследники, точно бешеные псы! Чем слабее они станут, тем легче будет задача Амальрика. Он усмехнулся, чувствуя, как возвращается к нему присутствие духа.

Интересно, однако, что за судьбу уготовил кузену Нумедидес? По здравом размышлении, Амальрик убедился, что правильно разгадал его план.

Разумеется, ничего серьезного Валерию не грозит. Обвинения, выдвинутые против него, абсурдны. Все видели, что в момент убийства он находился не меньше чем в тридцати шагах от короля… Так что едва ли Нумедидес даже решится доводить дело до Суда Герольдов. Никто не поддержит его, и он лишь выставит себя на посмешище.

Но тогда зачем же он затеял весь этот мрачный балаган с арестом? Насколько мог судить барон, причина тому одна: он хочет попытаться держать Валерия на расстоянии, пока будет вербовать сторонников, чтобы обеспечить себе трон. И если замысел удастся, Амальрик не мог отрицать, что стратегия эта вполне удачная.

В таком тонком деле как престолонаследие порой решают все считанные мгновения, – а Нумедидес получил шанс выгадать несколько дней. И кроме того, как ни старайся, но когда Валерий будет освобожден, – если только не случится чуда, – репутация его окажется безнадежно запятнанной. Выдвинутое обвинение, пусть даже ни на чем не основанное, оставит в памяти след. И еще долгое время, даже формально оправданный, в глазах придворных и простого народа принц Шамарский не будет свободен от подозрений. Нет дыма без огня, как говорится…

Немедийский посланник пожал плечами. Валерий был отчасти ему симпатичен, – все же бывалый вояка, слава о ратных подвигах которого докатилась и до Немедии, – однако помочь он ему ничем не мог. Двуликая судьба повернулась к принцу тем своим лицом, что художники изображали обычно в виде скалящегося черепа… ну, значит, так тому и быть. Личные соображения никогда не брали для барона Торского верх над высшими идеалами. Жалость же к тем, кому, как, например, Орасту, самой судьбой предназначено было сыграть роль покорных орудий в его руках, была бессмысленной тратой времени и сил. И Ораст, и Валерий были мертвы для него. Они стали достоянием прошлого.

А его не заботило ничего, кроме будущего.

…Сон был необычайно живым и ярким.

В детстве ей часто снились подобные, но со временем прекратились, сошли постепенно на нет, когда иные, более земные заботы пришли на смену горячечным мечтаниям отрочества, – и она поняла, что с тех пор успела позабыть это ощущение растерянности при пробуждении, когда явь и сновидение переплетены необычайно тесно, и недавние картины заставляют вздыматься грудь от волнения и лоб холодеть от испарины, покуда реальность точно острым ножом не отсечет смятение.

Релата чуть приподнялась на постели, испуганным взглядом окидывая комнату, ставшую ей родной и привычной за эти дни. Нет. Здесь как будто ничего не изменилось. И не было ничего, что могло бы служить объяснением преследовавших ее во сне кошмаров. На мгновение она прикрыла глаза, но тут же вновь распахнула веки – с такой силой нахлынули на нее вновь пугающие видения.

Сейчас, окончательно пробудившись, она, пожалуй, уже не могла сказать точно, что именно снилось ей, однако детали оставались в памяти, и проходящие секунды отнюдь не стирали их четкости, а лишь делали более выпуклыми, ясными и оттого все более тревожными.

Кровь. Потоки крови, повсюду, – это она помнила отчетливо. Против воли девушка содрогнулась, натягивая на себя меховую накидку, однако озноб, вызванный отнюдь не холодом, не оставил ее. Кровь… И руки в крови. Сильные, несомненно мужские руки. Они были запятнаны кровью, свежей, еще дымящейся… Особенно четко помнились ей грязно-багровые ободки под ногтями… с нелепой сосредоточенностью на деталях ей подумалось еще, как тяжело будет вычистить ее, запекшуюся, оттуда. И эти руки тянулись к ней. Тянулись настойчиво, угрожающе, и она бежала прочь… Однако же чьи руки то были? Релата не могла вспомнить.

Лица также были в ее видении. Многие лица, мешанина, бессмысленный калейдоскоп. Лицо Валерия, полное растерянности и угрюмой неприязни, – сердце ее заныло, когда она увидела его таким, и тревога за возлюбленного лишь усилилась при пробуждении.

Лицо Нумедидеса – довольное, торжествующее, с безумным блеском в глазах. Кажется, во сне он что-то кричал Валерию… Или кому-то рядом… Она не помнила слов, но голос принца, пронзительный, злобный, до сих пор отдавался у нее в ушах.

Вспоминались и другие лица. Того молодого жреца, что скрывался в доме отца ее, – бледное, с горящими глазами. Может, это его руки были залиты кровью? Как ни билась, она не могла вспомнить. Лица придворных, большинство из которых она знала лишь по именам, а иных не знала и вовсе… Казалось, весь двор Тарантии был в ее сне. И лишь сам король Вилер не явился ей. Возможно, это было дурным знаком…

С усталым вздохом Релата повернулась набок, подтягивая колени к подбородку, в надежде заснуть вновь, пусть хоть ненадолго. Эти проклятые кошмары отнимали у нее душевный покой и все силы, и у нее было такое чувство, словно она провела не одну бессонную ночь, настолько велика была усталость во всем теле. Возможно, подумала она сонно, когда она проснется вновь, Валерий уже вернется.

При мысли о возлюбленном, как обычно, тоска и жажда ее сделались невыносимы. Она отдала бы все что угодно, лишь бы он очутился сейчас рядом с ней. Пусть даже хмурится, пусть отстраняется от нее, не отвечает на вопросы, как в последние дни. Пусть говорит слова, что так больно ранят сердце. Пусть. Только бы был рядом! Релата стиснула зубы, пытаясь сдержать рвущийся с губ стон. Тело ее переполняла горячая тяжесть, лоно точно горело огнем…