Бумажный грааль

– Калифорния-нуво, – сказала она. – Сыр с фермы неподалеку от Каспара, а настурции – из моего собственного сада. Вы увидите, они зеленые, а не оранжевые. Это было не просто, и я умолчу о том, как добилась такого оттенка, но могу сказать, что вкус этим канапе они придают уникальный.

– Я только что поел, – сказал Говард таким тоном, словно ужасно сожалеет, но ничего поделать не может. Похлопывая себя по животу, он представил себе, какими жуткими жидкостями поливала миссис Лейми несчастные настурции – настойкой на толченых гусеницах бражника, наверное.

Тут кто-то пискнул, как поросенок, чье копытце застряло в норе суслика, а затем послышался звук разбившейся о кухонный пол бутылки шампанского, взрыв визгливого смеха и шлепок пощечины. Миссис Лейми подняла внимательный взгляд, оба мужчины сделали то же самое, и в то мгновение, когда их глаза были устремлены на дверь кухни, Говард вылил свое шампанское в горшок, а затем решительно поставил бокал на кофейный столик, словно только что опустошил залпом.

Из кухни в гостиную вышла с багровым лицом миссис Банди и, обернувшись через плечо, бросила:

– Ты поимел бы и курицу, если бы она не ослепла, когда ты подойдешь, а может, ее просто стошнит.

Подавшись к Говарду, Горноласка сказал:

– Гвен у нас очень остроумная. В этом ключ к ее поэтическому успеху. – Он весело подмигнул. – Но она не любит, когда мужчины к ней прикасаются, даже если это Честертон Касалкин. Чес и Гвен отличная пара, но она опасается, что он может разжечь неведомые страсти. Ее стихи этого не переживут. Писать их надо на асбесте.

С кислым видом из кухни вышел мистер Касалкин, и художник, вынув изо рта мундштук, женоподобно засюсюкал:

– Не касайся меня, Касалкин!

От этого миссис Лейми с шумом втянула в себя воздух и очень искренне спросила, все ли с миссис Банди в порядке.

– Отстань от меня, старая шлюха, – ответила поэтесса и прошествовала в том направлении, куда десять минут назад удалился преподобный Уайт.

Вид у миссис Лейми стал неподдельно обиженный и немного озадаченный, совсем как у матери, которую оскорбила дочь. Несколько мгновений спустя из дальнего конца дома раздалось хихиканье, которое как будто в равной мере привело в ярость и мистера Касалкина, и миссис Лейми. Художник подмигнул Горноласке, а Говард встал и со своей палкой двинулся на кухню.

– Шампанское там? – спросил он миссис Лейми, кивнув в ту сторону.

– В ведерке со льдом. Не стесняйтесь.

Ведерко стояло на кухонной стойке. Говард налил себе стакан, но не отпил, а стал осматриваться на кухне. На подсобную веранду вела стеклянная дверь, а за ней виднелась вторая, которая, если он верно запомнил расположение домов, должна выходить на задний двор и в проулок. Налево по проулку будет улица Укейи, Малоозерная и дальше утесы; а если свернуть вправо, можно выбраться мимо обездвиженного «фольксвагена» к Главной. Если обернется лихо, он может выбраться по Малоозерной на шоссе, а оттуда на Сосновую, где Сильвия сбывает кристаллы и травяные чаи.

На кухню за ним никто не пошел, и он слышал, как не смолкает болтовня в гостиной. Воспользовавшись случаем, Говард высунул голову на плохо освещенную веранду. Она оказалась довольно просторной: с парой больших буфетов, стиральной машиной, сушилкой-центрифугой и даже рукомойником. Все было прекрасно организовано, на стене рядом с огнетушителем даже висела металлическая аптечка. Линолеум на полу был навощен до стеклянного блеска. Оглянувшись через плечо, он вышел на веранду, открыл заднюю дверь, снял цепочку и отодвинул засов, потом вернулся на кухню, где сделал вид, что рассматривает ряд висящих вдоль стены горшков и сковородок из полированной меди.

– Вы любите готовить, мистер Бартон? – спросила от двери миссис Лейми. Она смотрела на него с почти счастливым видом, будто случилось что-то, вернувшее ей силы.

– Так, из консервов иногда, – ответил Говард. – Но мне бы хотелось иметь комплект медных сковородок, хотя скорее всего у меня они пропадут втуне.

– Ну, правду сказать, у меня они тоже втуне пропадают. Почти всю еду я покупаю навынос. Слишком занята, чтобы вести хозяйство. А вот кухню спроектировал один из лучших дизайнеров западного побережья, сотрудник «Пало Аото». Вам нравится?

– Очень красиво, – правдиво ответил Говард. – Мне нравится оттенок плитки под мох на стойке. Прекрасно сочетается с белым линолеумом. Как вы поддерживаете тут такую чистоту? Есть какая-то хитрость?

– Да. Никогда не готовьте на своей кухне и по возможности избегайте ходить по полу. Но мой дизайнер настоял на белом. Он специально сюда приехал, чтобы изучить климат и пейзаж. Неделю провел в городе, прежде чем хотя бы войти в дом. Изучал мое личное пространство в противовес бетонным блокам моего существования. Уверяю вас, все это очень сложно, но думаю, его успех достоин восхищения. Я многому у него научилось… модальности восприятия.

Она несколько секунд помолчала, словно подыскивая нужные слова, а затем продолжила:

– Последние несколько дней я присматривалась к вашему пространству, Говард, размышляла о том, какое место вы занимаете в здешней… как бы это назвать… вселенной. Я научилось разбираться в людях, видеть их хрупкость. А вот вы загадочная личность, правда?

Тут она хорошенько пригляделась к трости, словно увидела ее впервые. На лице у нее мелькнуло удивление, но тут же пропало. С рассеянным видом она повернулась к раковине, открыла воду и ополоснула и без того чистую чашу.

Пожав плечами, Говард попытался придумать, что бы сказать о «своем пространстве», но, правду говоря, не смог уловить, к чему она клонит.

– В странном вы тут мире живете, – сказал он. – Приехав сюда несколько дней назад, я чувствовал себя немного чужим, туристом. Наверное, отчасти вот почему я здесь, понимаете? Завести новых знакомых, встретить новых людей. Не хочется быть «единственным живым парнем в Нью-Йорке»[14]– Он ей улыбнулся.

– В Нью-Йорке? – несколько недоуменно переспросила миссис Лейми.

– Слова из известной песни.

«Что бы сделал на моем месте дядюшка Рой?» – задумался он, поднимая свой все еще полный бокал. Потом спросил:

– Что, скажите на милость, там происходит? – Он прищурился на окно гостиной.

Миссис Лейми резко обернулась посмотреть, ожидая бог знает что, и Говард выплеснул половину шампанского в раковину. Снаружи луна поднялась выше, ночь стала светлее. С противоположной стороны улицы им отчаянно махал, подгоняемый ветром, Шалтай-Болтай. Говард не собирался привлекать внимание миссис Лейми именно к нему, но она, по всей видимости, решила, что это он и хотел сделать.

– Нарушение общественного порядка, – сказала она. – Бельмо на глазу. Просто позор.

– Отличное шампанское, – сказал с чуть пьяной улыбкой Говард и долил себе еще. – Я, кажется, слишком много его пью.

– Глупости, – отозвалась она, явно повеселев. – Какая интересная у вас трость. Наверно, лакированная?

– Не совсем. Я в последнее время вроде как охромел. Немного повредил колено.

– Вы не против, если я посмотрю? Крайне любопытно.

– Конечно, – сказал Говард. – Я не против.

Он протянул трость миссис Лейми, сознавая, что этого не следует делать, но не зная, как отвертеться. Тем не менее, если дать ей посмотреть, большой беды как будто не будет.

Тут появилась миссис Банди и взяла миссис Лейми под руку. Лицо у нее раскраснелось, волосы были растрепаны.

– У Честертона появилась первоклассная идея, – сказала поэтесса, а потом зашептала, подхихикивая, на ухо миссис Лейми.

– Ах! Какая шалость! – воскликнула миссис Лейми. Отпустив старую даму, миссис Банди взяла за руку Говарда.

– Уж он-то не засидится, – сказала она.

Рубашка цвета хаки у нее была расстегнута почти до середины, и было очевидно, что бюстгальтера она не носит. Соблазняя, она потерлась о плечо Говарда, тряхнула волосами и посмотрела на него, склонив голову набок: мол не робей. Он знал, что ему следовало бы испытать отвращение: чем приятнее общество, тем оно опаснее.

Пальцы ее левой руки поползли вдоль его ремня, пощекотали слегка, и он криво усмехнулся.

– Он не из прытких, – сказала, улыбаясь им обоим и безотчетно облизывая губы, миссис Лейми.

– У Горноласки есть с собой видеокамера. Мы сможем все заснять. – Она поправила рубашку, непристойно раздвинув полочки – словно нечаянно.

– Ну, не знаю…

Теперь Говард испытывал один только ужас. Ему вспомнилась задняя дверь. Слава Богу, он ее открыл. Можно повернуться и дать деру. Сейчас же…

– О, понимаю, что ты подумал, – прикрыла рот рукой и захихикала миссис Банди. – Он все-таки дурной мальчишка.

– Пошли! – крикнул кто-то из гостиной.

В дверном проеме появился, помахивая принадлежащей Горноласке видеокамерой, Касалкин. Расстегнув перед камерой рубашку, миссис Банди поцеловала Говарда в щеку и присела в реверансе. За спиной у Говарда возник с фигурным молотком преподобный Уайт, лицо у него раскраснелось от спиртного.

Говард едва не дал деру. Молоток сделал свое.

Но крикнув: «Мы пошли!» – миссис Банди потащила Говарда в гостиную.

– Куда? – закричал в ответ Говард, изо всех сил стараясь не выдать страха. Он ведь за этим сюда пришел, правда? Конечно, за этим.

– Прикончим Шалтай-Болтая! – заорала миссис Банди и повлекла его и остальных в ночь.

22

– Разве ты с нами не идешь, Горноласка? – глумливо спросил Касалкин.

Остановившись на веранде, он кричал в открытую дверь дома. Встав, Горноласка двинулся к ним, на ходу качая головой. Преподобный Уайт направил камеру на художника Джей-сона, который обнял Касалкина за плечи и принял картинную позу – гордый профиль, мундштук у рта.

– Умышленное нанесение вреда – это не по мне, – сказал Горноласка. – Боюсь, к таким выходкам я равнодушен. Ими ровным счетом ничего не добьешься. И это легкомысленно. Я скандалов не устраиваю. – Говорил он капризным тоном, словно думал, что его дразнят.

– Говард его раскокает, – сказала Гвендолин Банди.

– Раскокает! – расхохотался преподобный Уайт. – Рискну согласиться, если ты будешь держать руки при себе, а не при его ширинке.

Он ущипнул миссис Банди за бок, на что она развернулась и игриво от него отмахнулась.

– Пошли же, Ласочка, – сказала она. – Разве ты не хочешь посмотреть, какой смельчак у нас Говард? Он же вылитый детектив, эдакий тихоня с железными кулаками, правда? Такие по мне. Посасывает тайком скотч из бутылки, которую держит в ящике стола у себя в конторе, и женщин называет дамами. Уж он-то разделается с Шалтай-Болтаем – никакого снисхождения. Правда, Говард?

Улыбнувшись, она облизнула губы, напоказ поводив по ним языком. Пахло от нее шампанским.

– Верно, – испуганно согласился Говард. – Ни малейшего.

Но на веранде он помедлил, вспомнив про палку Грэхема – про свою палку, – и обернулся посмотреть через окно в ярко освещенную гостиную, где Горноласка снова сел на диван дуться. Миссис Лейми, по всей видимости, ее куда-то убрала. Она радостно ему помахала, будто матушка, отправляющая ватагу детей играть во дворе в фанты.

От мысли, что может лишиться палки, он запаниковал. Какого он свалял дурака, вообще взяв ее с собой. Он чувствовал, хотя он не мог бы сказать почему, что еще глупее поступил, упустив трость из виду.

– Моя палка, – сказал он, хлопнув себя по лбу. – Пойду, пожалуй, ее заберу.

– Потом, – отрезала миссис Банди. – Мы идем всего через улицу. И не собираемся торчать там весь вечер. Это как бы налет герильерос. Жги и круши! Потом вернемся и поиграем с твоей палкой.

Говард сомневался, что все так просто, но позволил себя провести через палисадник. Он понятия не имел, какую проказу они затевают, но, по всей видимости, они действительно шли не дальше, чем через улицу. С моря дул холодный ветер, они не оделись, а значит, идут они ненадолго.

– Это битва в войне искусств, – сказал Честертон Касалкин. – Меня тошнит от выпиленной дребедени в том палисаднике.

– Тогда поблюй за всех нас, Чес, – сказала миссис Банди. – Пусть тебя стошнит. Обожаю перфомансы.

– Я тебе покажу перфоманс, – отозвался мистер Касалкин и, перебежав вприпрыжку улицу к дому Беннета, пнул деревянные анютины глазки так, что они подпрыгнули.

– Эй! – закричал Говард.

Эта выходка застала его врасплох, но крик потерялся за боевым кличем пьяного преподобного Уайта, который бежал следом за Касалкиным, снимая все на камеру. Миссис Банди выдернула пару деревянных тюльпанов и бросила один Джейсону. Топчась взад-вперед по газону и клумбам, они принялись фехтовать длинными стеблями.

Все теперь притихли, хихикали и подзуживали друг друга вполголоса. Говард только смотрел. Нужно как-то их остановить, но, как и Горноласке, ему претила мысль о скандале, к тому же он боялся лишиться трости. Их дурачество напомнило Говарду, как, будучи подростками, они с друзьями устилали газоны туалетной бумагой, вот только эта проказа казалась злобной и почему-то смертельно серьезной. Они громили садик Беннета с какой-то скрытой целью, которую он едва понимал, разве что это была чистейшая тупая злоба.

– Давай же, – сказала миссис Банди, делая выпад тюльпаном и совершая укол в пах. – Не будь нюней. Повеселись ради разнообразия.

Полы ее рубашки выпростались из джинсов и неряшливо болтались, одна пуговица отлетела в тюльпановом поединке. Было ясно, что она только разогревается. Глаза у нее горели, и во взгляде читался садизм, от чего Говард попятился на проезжую часть.

Внезапно его осенило: готовится нечто гораздо худшее, проказа с разбиванием Шалтай-Болтая всего лишь прелюдия к более значительным, более зловещим выходкам, которые устроят попозже ночью… с ним самим в главной роли.

Миссис Лейми наблюдала за ними со своей веранды. Ее красное кимоно трепыхалось на морском ветру, волосы развевались у нее за спиной, лицо было такое худое, накрашенное и напудренное в свете фонаря, что старуха походила на существо, выползшее из подземного борделя. Она помахала Говарду, словно подстегивая, потом вернулась в дом и захлопнула дверь, не желая иметь больше ничего общего с ночным озорством.

Он покорно пожал плечами, когда миссис Банди схватила его за руку и силком потащила к Шалтай-Болтаю. Она ткнула его в ребра, потом запустила руку в карман его брюк, притиснулась, чтобы засунуть язык в ухо, и больно укусила за мочку.

– Эй! – крикнул он, вырываясь и едва не лишившись куска кожи.

Преподобный Уайт, задыхаясь, стоял возле деревянной вертушки – деревянный молочник доил деревянную корову, – омываемой светом от видеокамеры. Один глаз у него подергивался крупным тиком, а из уголка приоткрытого рта стекала слюна. Отдав камеру Джейсону, он обеими руками схватил корову и, сорвав ее с подставки, швырнул за дом так, что она закувыркалась, как пластмассовая летающая тарелка.

– Устроим тут заварушку, – сказал он Говарду, подмигивая дергающимся глазом.

Мимо них с занесенным молотком пронесся Честертон Касалкин, подпрыгнул, пытаясь достать Шалтай-Болтая. Но тот сидел слишком высоко, и удар вышел слабым. Чертыхнувшись, Касалкин попытался сбить его снова, и опять без результата.

– Проклятие! – выругался он и позвал: – Преподобный!

– К вашим услугам, – откликнулся, сгибаясь, преподобный Уайт.

Касалкин забрался ему на спину, и его «лошадка», подрагивая, встала, пошатнулась и едва не рухнула. Касалкин взвизгнул, цепляясь изо всех сил, и когда они почти обрели равновесие, вцепился в воротник преподобного как в вожжи. Парочка налетела на Шалтай-Болтая, который посмотрел на них раскосыми, чуть азиатскими глазами и помахал последнее меланхоличное «прощай» Говарду, словно знал, что ему предстоит роковое падение, а может быть, даже вообще ждал его с начала вечера.

Схватив Говарда за руку, миссис Банди потащила его за собой. В лице у нее было что-то от развратницы из порнофильма. Но он уперся, оглядываясь по сторонам, потом стряхнул ее и подошел к шесту, на котором крепилась корова-вертушка, как раз в тот момент, когда Касалкин вновь тщетно ударил по яйцеголовому молотком.

Касалкин громко выругался, ярясь на раскрашенный кусок вибрирующей фанеры. Его левая рука теперь дергала за волосы преподобного Уайта, и проповедник выгибался и дергался из стороны в сторону, стараясь сбросить седока и крича: «Ой-о-о-ой!», так что половина ударов Касалкина приходилась мимо цели, но замахивался он с такой силой, что едва не падал с закорок преподобного.

Расшатав, Говард выдернул из земли шест – выкрашенную белым сосновую палку два на два дюйма и почти четыре фута длиной. Перехватив ее как бейсбольную биту в футе от конца, он подобрался, сделал глубокий вдох и закричал Касалкину:

– Нет! Вот так!

Надвинулся Джейсон, заливая их всех электрическим светом, камера зажужжала, когда Говард чуть присел. Преподобный Уайт благодарно отступил, дыша с присвистом, и явно готовый дать Говарду шанс.

– Валяй! – крикнул он. – Один ноль в пользу Джиппера! – И на трясущихся ногах присел на корточки, чтобы сбросить Касалкина наземь.

– Эй! – заорал Касалкин, цепляясь как наездник на родео, явно еще не покончивший с ухмыляющимся Шалтай-Болтаем, и в этот момент Говард сказал:

– Прошу прощения, преподобный! – и нанес удар шестом, врезав проповеднику поперек живота.

Проповедник согнулся пополам, воздух вырвался из него, точно из ржавых мехов. Касалкин завизжал и приземлился лицом в землю, разметав деревянные розы и беспомощно пытаясь швырнуть в Говарда молоток. Говард же отпрыгнул, одновременно поворачиваясь, и с силой опустил тяжелый шест на видеокамеру Джейсона. Раздался удовлетворительный хруст чего-то ломающегося, и большая черная пластмассовая штуковина вылетела на тротуар и скатилась на мостовую. Сделав полшага назад, Говард размахнулся снова – дождем осколков разлетелась лампа.

Тут на него набросилась озверелая миссис Банди, скрючив пальцы, оцарапала ему шею. Он развернулся, занося шест намеренно высоко, чтобы ей пришлось упасть на колени, когда импровизированная бита пронеслась у нее над макушкой. Потом, нанеся еще один, последний, удар Джейсону, который дико размахивал камерой над головой, Говард выбежал на улицу, понесся по Зеленодольной к центру, бросив по дороге шест в сорняки на пустующем участке.

Он успел свернуть за угол и притаиться в тени еще до того, как они погнались за ним, и, не оглядываясь, резко свернул влево и заполз в кусты вдоль заднего забора миссис Лейми.

Шаги приблизились, прошли мимо и заухали прочь, к перекрестку. Ему показалось, он услышал, что в ту же сторону удаляются и другие. Ага, они решили схитрить и разделились, может, захотели его окружить. Потерянное время дорого им обойдется. Он осторожно выглянул: кругом ни души, но вдалеке слышались крики. По-видимому, они ищут его на утесах.

Подтянувшись, он перевалился через деревянный забор, тяжело приземлился на больную ногу, поморщившись от боли, которая прошила ему лодыжку и колено. Он даже удивился, насколько стал зависеть от палки Грэхема. С тех пор, как он всего полчаса назад выпустил ее из рук, боль в ноге, казалось, утроилась.

Не мешкая более ни секунды, он похромал через открытую заднюю дверь, бесшумно прикрыв ее за собой, и сразу забрался в огромный буфет на подсобной веранде. Оказалось, это не буфет, а отапливаемый ватерклозет с горячей водой, тем не менее в щели вентиляционной решетки в стене почти ничего не было видно. Он приготовился к долгому ожиданию, вспоминая, как расположены в доме комнаты. Где-то внутри лежит его палка, и без нее он не уйдет.

Он мог бы рискнуть пойти за ней сразу, вот только в гостиной все еще сидел Горноласка и разговаривал с миссис Лейми. До Говарда доносились их голоса. Ему совсем не хотелось снова драться, разве что его к этому вынудят. У него ведь и после прошлой битвы еще поджилки трясутся. Необходимо забрать оттуда палку так, чтобы никто не пострадал, а главное – он сам.

Говард смирился с долгим ожиданием. До одиннадцати еще час. Если не останется ничего другого, он может выскользнуть через заднюю дверь и исчезнуть, начисто испортив вечер. Вот и пытайся убедить врага, что у тебя душа наемника.

Первой вернулась Гвендолин Банди. Говард слышал, как она терзает миссис Лейми рассказом о предательстве Говарда. Горноласка громко расхохотался, делая вид, будто недоумевает, как это могло явиться для кого-то неожиданностью. Они с миссис Лейми наблюдали за всей эскападой в окно. Незадачливые шалопаи получили по заслугам. Отрывать крылышки мухам – не его стезя, сказал он. Он предпочитает сразу их давить – быстро. Вот зачем Господь изобрел мухобойки. Тут миссис Банди спросила:

– Так кого мы используем теперь? Миссис Лейми промолчала.

«Мы?» – удивился Говард. Что это, черт побери, значит? Только то, вероятно, что интуиция его не подвела. Они с ним играли, каким-то подлым образом «откармливали, как порося». На кухню вошла Гвендолин Банди. В щель он увидел, как, вынув из ведерка бутылку, она присосалась к шампанскому, хлебая его долгими, с придыханием, глотками.

– Ты ранен! – сказала она кому-то. Этим «кто-то» оказался Касалкин, чье лицо было перепачкано садовым черноземом.

– Ему не жить!

Критик бухнул кулаком по стойке, потом повернулся к раковине. Подставив сложенные руки под воду, он плеснул себе в лицо пригоршню воды.

– Какая жалость, что он не пишет романы, – сказала Гвендолин, гладя его по загривку. – Ты бы смог разделать его в «Кроникл».

– Иди к черту.

Касалкин ушел, а женщина, открыв холодильник, достала и откупорила новую бутылку. Тут послышались голоса Горноласки и преподобного Уайта, которые о чем-то заспорили, и вдруг все заговорили разом.

Кто-то упомянул «жезл», и Говард понял, что они говорят о палке. Внезапно перебранка стихла, и следующие пять минут до него доносился только неразборчивый шепот. Потом наступила тишина, за ней – шарканье удаляющихся вверх по лестнице шагов.

Выходит, палка наверху, или так ему показалось. Ни малейшей возможности ее забрать, разве что выдумать какой-то отвлекающий маневр посерьезнее, и сделать это надо быстро. Угон машины на сей раз не сработает. Лучше бы взрыв. Жаль, что у него не осталось бомб-фейерверков. Можно было бы бросить их в унитаз в туалете внизу и закрыть крышку.

Время близилось к одиннадцати. Нельзя выжидать всю ночь, нужно действовать. Вполне возможно, не найдя его, Сильвия приедет узнать, что случилось. Одна эта мысль заставила его всерьез взяться за дело. Кого они «используют»? Вот что спрашивала у миссис Лейми Гвендолин Банди. Говард безумным взором обвел веранду. Ну а ему-то чем воспользоваться? Можно вывернуть заглушку газового крана и, выбравшись из шкафа, бросить туда спичку. Но это чистое безумие. Старый деревянный дом сгорит, как свеча, прихватив с собой и половину людей. И если уж на то пошло, палку тоже. Впрочем, это чертовски их отвлечет, а к перечню его преступных деяний добавятся поджог и убийство.

Придется вылезти из шкафа. Это для начала. Он осторожно выглянул через решетку и, не увидев в кухне никого, вышел из шкафа на подсобную веранду, где первым делом увидел на стене возле огнетушителя аптечный шкафчик. Открыв дверцу, он вытащил гору марлевых бинтов, компрессов и пузырек с йодом. Потом открыл ближайший буфет, отодвинул в сторону бутылки с шампунем для ковров, чистящие средства и коробки ватных тампонов. Среди прочего хлама оказалась пластиковая бутыль на полгаллона с хлоркой, которую он вытащил и прислушался. Наверху как будто разговаривали, но до него доносилось только бормотание. Если он начнет бросаться тяжелыми предметами, его услышат.

Он решил, что пришла пора действовать. Нет времени на дебаты между ангелом и дьяволом, стоящими соответственно за правым и левым плечом. Само провидение позаботилось, чтобы на подсобной веранде у миссис Лейми оказались отличные запасы, а не воспользоваться даром провидения – к неудаче. Так, во всяком случае, сказал бы дядюшка Рой.

Открыв бутыль с хлоркой, Говард осторожно вылил в нее йод, закрутил крышку и взболтал. Потом поставил бутыль на раковину и сосчитал до шестидесяти, доставая тем временем перочинный нож, затем большим лезвием проткнул пластиковую бутыль приблизительно в полудюйме от донышка. Пока он расширял отверстие, по лезвию потекла, сбегая тонкой струйкой в раковину, хлорка. Мгновение спустя струйка иссякла, и Говард опустил нож пониже, сливая большую часть оставшейся жидкости. Потом повернул нож вбок, чтобы срезать весь верх бутыли.

На дне остались небольшая лужица хлорки и известковый осадок. Скомкав побольше марлевых бинтов, он вылил на них содержимое бутыли, держа ком над раковиной так, чтобы поймать на него осадок, и стряхнул, сколько смог, жидкости. Что делать дальше? Нужно что-нибудь зрелищное. Лучше всего жар.

Поспешно вернувшись на кухню, он начал один за другим открывать ящики, пока не нашел тот, где были свалены черпаки, лопаточки и шампуры. Кухонные принадлежности гремели, пока он в них рылся, поэтому пришлось двигаться медленнее и работать тихо и осторожно. Вот оно! Чайное ситечко. Затолкав влажную марлю в ситечко, он задвинул крышечку, а потом шагнул к газовой плите.