Мой самый второй: шанс изменить всё. Сборник рассказов LitBand

– Твой выход, – встретил ее Яков, выведя медвежонка с арены.

Агнешке было наплевать на испачканное платье, на оскорбленные чувства. О волнении перед выступлением не могло быть и речи – в ней было столько ярости! Агнешка выбежала на арену и начала танцевать. Она переливалась, растекалась, извергалась – словно изящный демон – под аккордеон старика Жана.

После экспрессивного дебюта Агнешка, разгоряченная, вышла на улицу. За время ее выступления выпало много снега. Снегопад продолжался. Дамиан лежал на земле, раскинув руки и ноги, и смотрел в небо, втягивающее в свою глубину молочным сиянием. Агнешка легла рядом.

– И что это было? Тебе нравится Ингрид?

– Красивая женщина, но, пожалуй, слишком стара для меня.

– Ей всего 34, и она прекрасна. Ты так говоришь, потому что она оттолкнула тебя.

– Да мне не привыкать, – ухмыльнулся Дамиан.

– И вообще – на что ты рассчитывал?

– Иногда надо в жизни поступать без всяких там расчетов.

– А как же я?

– Что ты?

– К чему были все эти песни под моими дверями?..

– Это просто песни. Не надо их принимать близко к сердцу.

– Это у тебя игра такая?

– Почему игра? Я искренне хотел тебя подбодрить – ты ходила грустная.

– Я подумала, что так ты выражаешь свои чувства ко мне.

– Мне жаль, но ты неправильно поняла.

Она встала.

– Ты ведь не смотрел, как я танцую?

– Нет.

И она ушла, не отряхнувшись.

Агнешка шла к своему фургону, все внутри нее горело, слезы лились по горячему от стыда лицу. Она кусала варежку, чтобы не закричать.

Закрывшись в фургоне, Агнешка растерянно смотрела на стены, пока ее взгляд не упал на пластинки Дамиана. Как теперь ей эти песни слушать? Какой наивной она была! Ей хотелось бежать прочь… Снова бежать? А в этом есть смысл? И, крутя в руках пластинки, Агнешка вспомнила, за что полюбила Дамиана – за его жестокую правду, за его музыку, за его старческие глаза на мальчишеском лице, за то, что она открыла себя. Пора взрослеть – пора принять тот факт, что человек, которого ты любишь, может тебя не любить, и не надо его жалость к тебе принимать за любовь. И себя жалеть – не надо! И Агнешка решила, что теперь всю свою любовь и боль она будет переплавлять в танец.

Весной цирк свернулся под Руаном и отправился в другие города Европы. Агнешка танцевала, как одержимая, а Дамиан продолжал играть с огнем.

Стелла Прюдон. Идеальная чистота

Алое вечернее солнце беспардонно проникало сквозь зарешеченные окна моей спальни. Я только начала засыпать. Мое тело было тяжелым, как огромное животное, уложенное на безупречную гладь накрахмаленных простыней.

Кто-то подошел к моей кровати. Стало зябко и тревожно. Я попыталась открыть глаза, но они не слушались меня.

– Мерзость!

Словно от удара тока, я подпрыгнула. Передо мной стояла мама и держала в руках одеяло.

– Мерзость!

– Что случилось? – сонным голосом спросила я.

– Ты почему спишь в таком виде?

На мне была футболка с пятном от шоколадного мороженого, купленного сегодня папой. Мама была очень красивой, когда злилась, – как воздушный шар, до предела заполненный газом. Ее черные глаза пылали.

– Очень спать хотела, – стала оправдываться я.

– А ремня ты не хотела? – спросила мама. – Тебе кто разрешил спать немытой, как свинья, на чистых простынях? Ты же знаешь, что я это ненавижу!

– Извини, я просто очень устала.

– Да? Ты устала? Отчего ты устала? Чем это ты таким занималась, что даже на душ сил не хватило?

Мама вплотную подошла к моей кровати. Мне срочно надо подобрать нужные слова, но в таком состоянии я способна только на правду.

– Я читала.

– Ты читала и поэтому не приняла душ? – оглушительно тихо переспросила мама.

– Я заснула за книжкой. Я не знала, что засну. Я сейчас приму душ.

Я побежала в ванную и стала тщательно мыться, скоблить, царапать свое тело, как будто пытаясь добраться до души и отскоблить все там. Эти руки-крюки, эти кривые ноги. Я все делаю не так.

Когда я вышла, мама сидела на белом кожаном диване, опустив взгляд на блестящий пол. Мамина грудь подпрыгивала от всхлипываний.

Мама редко плакала. Я была готова на любое наказание. Что угодно, лишь бы она не плакала. Я подошла и встала позади нее, не решаясь дотронуться. Мама ненавидела прикосновения.

Заметив меня, она подняла на меня мутные, водянистые глаза и прошипела:

– Убирайся, сволочь, с моих глаз. Не хочу тебя видеть.

Мама говорила с надрывом, еле сдерживаясь.

– Извини меня, я больше не буду.

Я бросилась к её ногам и поцеловала большую круглую родинку под коленом. Мама резко дернула меня за руку, а что было потом, я не помню. Проснулась от голоса мамы, говорящей кому-то: «Дети – такие сорванцы. Они постоянно падают».

Я лежала с закрытыми глазами. Кажется, мама больше на меня не сердится. Она сказала, что хочет сделать из меня человека. Она хочет изгнать из меня все повадки этого животного. Мама любит меня не на словах, как он, который приезжает раз в полгода и покупает мороженое. Она любит меня деятельно.

Татьяна Золочевская. Обгони песок

Когда я лежу в постели, и мрак облегает меня со всех сторон, мне постоянно чудится этот слабый и непрерывный шелест утекающей жизни.

И. Тургенев, «Песочные часы»

Митя бежал по узкому шаткому проходу поезда, с трудом преодолевая вагон за вагоном. Каждый из них казался более длинным, чем есть на самом деле. Справа удирали в другую сторону двери купе, полуоткрытые, как голодные рты гигантских птиц – из них неслись разные голоса, иногда обрывки музыки, запахи поздних ужинов, отголоски смеха и даже храп. Слева чуть дребезжали на полном ходу состава потные ночные окна, зияющие темнотой какого-то нереального, почти потустороннего мира, лишь изредка вспыхивающего огнями одиноких, казавшихся никому не нужными полустанков. Они выглядели брошенными на произвол судьбы, неравномерно обледенелыми и припорошенными грязно-белым мартовским снегом. Митя бежал, чуть пошатываясь, неравномерно и рвано, боясь больно врезаться в двери или окна. Иногда кто-нибудь шел со стаканом кипятка в руках, это была настоящая опасность, и приходилось чутко смотреть, замедлять ход и неудобно, неловко выгибаться одним боком, вжимаясь в сторону. Сердце Мити билось гулко и редко, как старинные часы с боем в гостях, где они недавно были с мамой…

А начиналось все мило и безоблачно, с той долей увлекательности и романтики, что неизменно сопутствует любому путешествию, особенно по железной дороге. Восьмилетний Митя ехал с мамой из Москвы в Санкт-Петербург навестить бабушку с дедушкой. Их провожал папа. Они прибыли на вокзал, как обычно, заранее, быстро минуя суетливое, какое-то безразмерное и заполненное снующими людьми помещение. Потом бодро прошлись по полутемному, запруженному прибывшими и отъезжающими гражданами перрону до своего 7-го вагона. Мите доверили везти на колесиках небольшой и нетяжелый матерчатый чемодан с удобной выдвижной ручкой. Он весело тарахтел с глухим горохотом по перрону. При этом мальчик немного им маневрировал, издавая рыхлый жужжащий звук, как будто он – гонщик, а чемодан – старомодный, но еще вполне сносный и конкурентоспособный болид. Потом пришлось скучно постоять в ожидании, пока откроют двери вагона и начнут пускать внутрь. Митя весь извелся, искрутился, не зная, чем заняться и как заполнить ненужную паузу. Болид, поставленный вертикально, казалось, тоже грустил.

Митя останавливался только ночью, а днем ему нравилось мчаться, носиться с гиканьем по двору или парку, лазать по веревочным детским городкам, гонять на самокате, пинать мяч или на крайний случай катать машинки по сложным трассам. А тут целых четверть часа – просто ждать. Потеря времени, да и только. Родители вполголоса разговаривали друг с другом, а Митя от нечего делать стал пересчитывать убегающие с противоположной платформы окна другого поезда, который уже тронулся и, убыстряясь, заторопился прочь. Когда мелькнул самый хвост состава, он выдохнул: «тридцать шесть» – и с удивлением заметил, что за ними вьется гусеницей уже довольно протяженная очередь на посадку.

Тут вышел плотный высокий человек в проводницкой униформе и стал проверять билеты, быстро вбивая номер паспорта в специальный аппарат, похожий на небольшую кассовую машинку. Кажется, он называется валидатор, вспомнил Митя.

– Вас двое, так, так, – взял он, наконец, их документы.

– Пожалуйста, ваши места 23 и 21, проходите, а вы, наверное, провожающий? – глянул он на папу.

– Да, да, – рассеянно подтвердил отец.

И они зашли в вагон. Он был совсем новеньким, аккуратным и каким-то чересчур глянцевым, как будто игрушечным и только что развернутым из подарочной бумаги для вручения имениннику. Они прошли в свое купе, папа убрал в специальный отсек чемодан-болид. И они все вместе присели напротив друг друга.

– Ну, передавайте большой привет старикам, – сказал папа.

Они расцеловались, мама на секунду прижалась к отцу щекой и легко коснулась губами его лица, а Митя обнял их обоих, насколько мог, широко раскинув руки. Папа наклонился, звонко его чмокнул и немножко потрепал по волосам.

– В добрый путь, утром позвоните, как доберетесь, – сказал он напоследок и быстро исчез. Он не любил долгих прощаний и часто повторял бабушкино: долгие проводы – лишние слезы.

– Вот, Митенька, наше путешествие и начинается. Садись-ка к окошку, правда, темно уже. Дать тебе книжку или яблочко?

– Нет, мам, не надо. Я посмотрю в окно.

Митя любил дорогу, его завораживал буквально любой транспорт, эти необыкновенные, перемещающие людей огромные машины. Он удивлялся, почему взрослые так равнодушны, так безразличны к ним. Вот чего только стоит самолет – непостижимая двукрылая птица из металла, способная поднять тонны веса на небывалую высоту и с бешеной скоростью мчать в облаках? Тайна, конечно, тайна, это не только мощный двигатель и сила тяги, это что-то загадочное, до конца не изведанное и не понятное, по крайней мере, его разуму. Он любил читать детские энциклопедии об инженерии, но все равно они не исчерпывали его интерес, оставляя за бортом безответные вопросы.

Или взять вот этот поезд – бесконечно длинный вагончатый тягач из частей-параллелепипедов на круглых колесах, легко катящихся по рельсам, как по лыжне. Летит, пыхтит, торопится, сегодня ты здесь, а завтра – в другом городе – и совсем другом мире. А вагон – что-то «между», прореха во времени, и это «между» – целая жизнь с узкой, немножко неудобной койкой, с которой можно упасть, если слишком раскинешься во сне, кондиционером, который при плохой настройке легко заморозит или, напротив, распалит всех, хрустящим бельем без пододеяльника, одноразовыми красными тапками, биотуалетом, который можно посещать даже на стоянке, и гранеными стаканами обжигающего чая. И ведь это еще не все, это только то, что на поверхности. «Дом на колесах» вытянут, громок, странен. А попутчики? Каждый из них вносит свою лепту в пространство купе, населяя его своими флюидами, мыслями и настроением. Этих людей ты можешь больше никогда не встретить в жизни, но они способны оставить в ней свой удивительный, индивидуальный след, типа клейма, и ты выйдешь из поезда немножко новым от их подспудного влияния, а в некоторых случаях – и совершенно другим. А управляет целым вагоном человек в форменной синей одежде – проводник. Особенно Мите нравилась фуражка, жесткая, крепкая, с козырьком. Всякий раз ему хотелось, чтобы проводник, встречая и провожая их, брал под козырек, как военный. Тогда и пассажиры лучше бы слушались его, рассуждал Митя. И даже задавали бы меньше вопросов, не отвлекая.

Вагон – это состояние между вчера и завтра, вневременье, пропуск в будущее и состояние души, надежда на хорошую поездку и приключения – неожиданные, веселые, которые непременно случатся, если ты любишь дорогу и пускаешься в долгий путь с удовольствием. Эти мысли вихрем проносились, и, чуть задерживаясь, топтались у Мити в голове, поэтому он даже не заметил, как подошли двое попутчиков. Небольшой мужчина средних лет с узкими черными усикам и молодая девушка с длинными прямыми волосами. Митя с мамой заняли нижние полки, а этим пассажирам достались верхние. А пока они все вместе сидели внизу.

Тут поезд тронулся, и мальчик стал напряженно вглядываться в окно, которое бликовало, отсвечивало лампами купе, и это не позволяло рассмотреть предметы, таящиеся в сумраке и подпрыгивающие от движения поезда. Мир за окном от этого выглядел расплывчато, неясно и подтверждал Митины догадки о своеобразии того промежутка времени, которое люди проживали в поезде.

Вот проводник собрал билеты, предложил чай, пожелал: «Доброй ночи» – и вышел. Глаза у Мити стали потихоньку слипаться – шутка ли, уже за полночь, и, переодевшись, он обнял на ночь маму и с наслаждением растянулся на своей полке. Над ним ехала девушка-русалка. А над мамой – черноусый мужик. Натянув одеяло до подбородка, Митя видел сквозь неплотно смеженные веки какие-то тени, фигуры, слышал шуршание пакета и звук открывающейся застежки-молнии, пиканье чьего-то мобильного и острый запах свежеочищенного мандарина. Потом все стихло, и он не помнил, как провалился в сон.

Сначала было очень уютно, славно, мерный, чуть качающийся ход поезда убаюкивал, затягивал в сновидения. Казалось, будет непременно сниться что-то морское, на чуть вздыбленных ветром волнах, переливающихся лазурью и проблесками золотистых лучей солнца. Но постепенно, как-то исподволь, что-то изменилось. Если это и было море, то после шторма, после вольготного разгула стихии – почти черное, грузное, тяжело переваливающееся через себя волнами, не подвластное никому и ничему. Тьма ночи, расшатанная дорогой, стала затягивающей, давящей, какой-то удушливой и недоброй. Вскоре появился слабый тревожный звук, какие-то устрашающие фиолетовые тени, выдающие очертания неведомых исполинских чудищ с длинными крысиными мордами и цепкими когтями, которые невозможно опознать, постичь, догадаться, кто они и почему, крадучись, приближаются и нависают рядом.

Небольшое, камерное купе превратилось в какой-то отвратительно мрачный кокон, и совсем рядом, на фоне безобразных теней, вдруг возникло землистое лицо того самого мужика с черными усиками, которые хищно двигались, почти касаясь лица Мити. И почему-то мужик был с окладистой бородой, которая никак не вязалась с этими усами, и неестественно расширенными зрачками, которые роднили его с мумией. На его голову был накинут капюшон, и оттого лицо оставалось в густой тени, и было невозможно прочитать по взгляду, с чем он пришел и зачем так в упор, пристально заглядывает Мите в лицо. Капюшон переходил в воняющий тухлой рыбой брезентовый плащ, который немного задевал за Митину руку, и от этого было до жути противно и склизко. Но Митю от невероятности увиденного обуял такой жуткий парализующий страх, что он боялся отодвинуть, отдернуть руку, как под гипнозом, лицезрея со стороны невесть откуда взявшиеся ужасы ночи.

Через какое-то время, трудно было понять, сколько минут на самом деле прошло, мужик открыл рот и стал мерзко, брызгая слюной, шипеть: «Я знаю тебя, Митя. Ты верткий подвижный мальчик. Неуловимый, как ртуть. Ты не слушаешься родителей, ты любишь поступать по-своему и три дня назад обманул маму…» Митя похолодел: «Откуда он знает? Он же только что сел в поезд». Накануне отъезда он и правда обещал маме гулять во дворе, под их окнами, а сам с Петькой забежал за дом и стал гонять палкой бездомную облезлую дворнягу, которая пугалась и скалила на них зубы. А когда мама его хватилась, явился и солгал, сказав, что Петька упал, разбил коленку, стал хромать, а он, Митя, нашел палку и потащил его, как на буксире, домой, чтобы легче шлось. А черноусый продолжал: «Ты знаешь, что происходит с таким мальчиками? Нет, я их не наказываю. Я сыплю в глаза песок…» – «Аааа, – догадался Митя, – точно, это же Песочный человек», – они с мамой только недавно читали сказки Гофмана и вместе боялись, так правдоподобно описывал сказочник в ней события то ли своей, то ли вымышленной истории. Он инстинктивно зажмурил глаза, чтобы уберечься от песка, и в тот же миг понял – нет, нет, не поможет, надо бежать! Тогда он вскочил на ноги, сунул их в кроссовки и, не застегивая, бросился наутек по вагонам…

Он пробежал уже полсостава, когда наконец решился остановиться и обернуться. Никого нет. За ним пусто. Лишь жутковато раздувает от сквозняка легкую белую занавесь в коридоре вагона. Тут поезд стал замедляться, сбрасывая скорость, и Мите показалось, что где-то рядом все-таки возник неясный, но отчетливый шуршащий шум приближающегося брезентового плаща Песочного мужика в парах тухлятины. С минуту он думал, как быть, но от вони сразу стало мутить, и когда поезд сделал остановку, он, совсем раздетый, в одной футболке, недолго думая, выскочил из поезда на перрон. Ночью похолодало, температура опустилась за минус, небольшие лужицы подмерзли, и Митя, поскользнувшись, чуть с размаху не грохнулся оземь.

Тут витиеватой змейкой побежала поземка, наращивая обороты, силу и мощь, и на глазах превратилась в снежную дорожку, сотканную из миллионов танцующих снежинок и устремляющуюся в небеса. Она легко подхватила своим потоком Митю, закрутила, закружила воронкой, и, оторвавшись от земли, подняла его в стылую атмосферу. И вот уже, перебирая ногами, словно он не летит, а бежит по воздуху, Митя стал удаляться выше и выше. Тут до него донесся злобный окрик Песочного мужика с усиками: «Ах, вот ты как?! Не уйдешь, ты забыл песо-о-ок!» На лету незастегнутые Митины кроссовки слетели с ног, и буквально на миг он ощутил зловещее прикосновение сырого тяжелого песка к голым пяткам, и они тут же покрылись охристой ледяной коркой. «Достал меня песок. Но я скрылся, смог убежать», – с заходящимся, как на высоких качелях, сердцем осознал Митя.

И в эту же минуту внезапно, но привычно, он почувствовал теплую мамину руку на своем плече. «Да, так меня будит мама – спутать нельзя», – подумал он и с опаской, недоверчиво стал открывать глаза. И правда было совсем светло, солнечно, на него спокойно смотрели мамины серые глаза, она ласково провела рукой по его волосам и спросила:

– Как спалось, Митя? С добрым утром!

Митя сел и огляделся.

– Мамочка, с добрым утром! – машинально пробормотал он и стал напряженно вглядываться в верхние полки, пытаясь отгадать, встали или нет едущие там пассажиры. Мама вытащила из сумки йогурт, салфетки, на столике остывали два пускающие пар стакана чая.

Поймав его взгляд, мама сказала:

– Ты кого ищешь, сынок? Мужчина ночью сошел, а девушка умывается.

Митя облегченно вздохнул, но сидел задумчивый. Потом он умылся, позавтракал, но воспоминание о страшном сне не отпускало, никак не покидая сознание.

– Да что с тобой? – спросила мама. – Ты не заболел?

Митя оставался непривычно тихим.

– А помнишь, мама, мы читали Гофмана? – спросил он.

– Да, Митенька, помню, жутковатые сказки, не совсем детские, – ответила мама.

Митя хотел было рассказать, как над ним ночью склонился проницательный черноусый, как хотел сыпать в глаза песком, но он не поддался – вырвался, убежал. При свете дня все это казалось каким-то ненужным и бесполезным, тем более мама не подозревает о лжи. И он не нашелся, что ей ответить и какими словами поведать о сне. А только покачал отрицательно головой: мол, нет, не болен.

Поезд прибывал через час, и все это время он думал о песке: какой он бывает разный. Приятный, желтый, теплый – на море, из него можно строить замки и дороги. Липкий, тяжелый, сырой – после дождя в песочнице или на даче в куче, приготовленной для разных работ. Бывает песок почти как пыль, седой и послушно взмывающий вверх от дуновения ветра, а бывает очень крупный, как гравий, им для удобства посыпают велосипедные и пешеходные дорожки в парке. Песок, песок, мельчайшая тончайшая субстанция из мириадов крупинок, зыбучий и непостоянный…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.