Повесть о Сегри и Абенсеррахах

– Хотя меня и торопят важные дела, господа рыцари, я останавливаюсь, чтобы узнать, кто вы. А потому умоляю вас удовлетворить мог желание, если то будет вам угодно. Желание мое весьма велико; вы ничего не потеряете, отвечая мне, ибо рыцари, столь прекрасные и в столь необычных одеяниях, являются в наши края с Ливийского моря, чтобы вести переговоры с королем Гранады или же продавать обильные и прекрасные товары. Но вы являетесь не только в нарядах, но с оружием и в латах, которые я угадываю под вашей одеждой. Потому мне очень хотелось бы знать, кто вы такие и откуда. Даю слово благородного мавра, вы мне кажетесь настолько хорошими, что я не желал бы ни на одну пядь отдалиться от вас, а потому, чтобы мое желание не осталось бесплодным, исполните мою настойчивую просьбу.

Дон Хуан Чакон, дабы дать ему понять, что они принадлежат к турецкому народу, ответил ему по-турецки, что они из Константинополя. Но приветливый мавр не понял его и сказал:

– Я не знаю этого языка. Скажите мне на арабском, ведь вы умеете на нем говорить, раз ответили мне на мое приветствие.

Тогда славный алькайд Лос-Донселес сказал ему по-арабски:

– Мы из Константинополя, янычары по происхождению; нас четыреста человек охраняет Мостаган, получая за это жалование от Великого султана. И так как мы слышали, будто в христианских землях есть много храбрых рыцарей, искусных в оружии, в особенности же на этих границах, мы явились испытать свои силы и мужество: так ли они велики, как у христианских рыцарей? Для этого мы сели на пятиадцативесельную галеру, мы четверо и ее команда, и пристали к берегу недалеко от Сьерра-Невады, видимой отсюда, и высадились в местности по названию Адра, – если не ошибаюсь, таким именем нам ее назвали наши матросы. Захватив все необходимое, мы отправились вдоль берега, достигли селения Аль-муньекар, а оттуда явились в Гранаду, но не вступаем в нее, чтобы прежде насладиться видом этой прекрасной Долины, по моему мнению, самой прекрасной в мире. Мы ездили по ней в течение двух дней, думая встретить каких-нибудь христиан, против которых мы смогли бы попытать свои силы; но не встретили никого, за исключением вас, благородный рыцарь. Теперь мы направляемся в Гранаду, где посетим ее короля, а затем вернемся туда, где нас дожидается наша галера. Вот, господин рыцарь, кто мы такие и какова цель нашего путешествия. И раз мы удовлетворили ваше желание, будет справедливо, если вы удовлетворите наше, назван себя, ибо, глядя на вас, мы испытываем не менее сильное желание узнать, кто вы такой.

– Я с удовольствием отвечу на ваш вопрос, – сказал смелый мавр. – Но раз мы все направляемся в Гранаду, поспешим, чтобы приехать пораньше, а по дороге я расскажу вам про себя и про дела, творящиеся в Гранаде.

– Так едемте! – сказал дон Алонсо де Агилар.

И все пятеро помчались в Гранаду, а отважный Гасул – ибо им был мавр, о котором шла речь, – начал рассказывать:

– Узнайте, сеньоры рыцари, что меня зовут Магома Гасул, я уроженец Гранады и возвращаюсь из Санлукара, где находится нечто самое для меня дорогое в этой жизни: прекрасная дама по имени Линдараха, из рода славных рыцарей Абенсеррахов. Она вынуждена была покинуть Гранаду, потому что гранадский король изгнал Абенсеррахов, обезглавив перед этим тридцать шесть из них, цвет гранадского рыцарства. Потому госпожа моего сердца была принуждена отправиться в Санлукар к своему дяде, брату ее отца. Я сопровождал ее в путешествии и прожил некоторое время в Санлукаре, где вел счастливую жизнь, наслаждаясь созерцанием моей любимой. Там я узнал, что Абенсеррахи, оставшиеся в живых, после того как король не позволил им взять на себя защиту королевы и оружием отразить возведенные на них обвинения, ушли к королю дону Фернандо и приняли христианство; кроме того, я узнал про большие народные волнения и гражданскую войну в Гранаде, про заточение султанши-королевы в темницу и про предстоящее решение ее дела путем боя рыцарей – обвинителей и защитников: четверо против четверых. И поскольку я, как и все мои сородичи, держу сторону королевы, я решил отправиться в Гранаду И выступить одним из. четырех ее защитников. Сегодня последний день предоставленного ей срока, и потому я так спешу, чтобы поспеть вовремя. Итак, рыцари, поспешим, покуда еще не поздно. Вот мой ответ на ваш вопрос.

– Воистину, сеньор рыцарь, – воскликнул тогда дон Мануэль Понсе де Леон, – вы удивили нас! И я даю слово рыцаря, что если бы королеве было угодно назначить своими защитниками нас четверых, мы совершили бы все, что в наших силах, вплоть до отдачи собственных жизнен.

– Да будет угодно аллаху, чтобы так оно и случилось, – ответил Гасул, – я верю в вашу доблесть и верю, что вы вышли бы победителями из битвы. Но я со своей стороны даю слово благородного мавра, что употреблю все средства в мире, чтобы одержать победу, и не настолько мало я значу в Гранаде, чтобы не добиться ее. Хотя мне пришлось слышать, будто королева хочет доверить свою защиту не маврам, а христианам.

– Если это действительно так, – сказал дон Мануэль, – мы не мавры, но турки по рождению, янычары и сыновья христиан, и слова мои – сущая правда.

– Неплохо сказано, – ответил храбрый Гасул, – в таком случае возможно, что королева, вас изберет и назначит для защиты своего дела.

– Оставим этот разговор, – сказал дон Хуан Чакон, – в Гранаде будет видно. Нам бы весьма хотелось узнать, сеньор Гасул, какие из христианских рыцарей, обретающихся близко от границ этого королевства, пользуются наибольшей славой?

– Сеньор! – отвечал Гасул, – христианские рыцари, увенчавшие себя наибольшей славой и чаще других совершающие набеги в нашу Долину, суть: магистр ордена Калатравы, дон Мануэль Понсе де Леон – храбрый и доблестный рыцарь, а еще дон Алонсо де Агилар и Диэго Фернандес де Кордова, алькайд Лос-Донселес. Все они отменные и славные рыцари. Кроме них есть еще много других, как, например, некий Портокарреро дон Хуан Чакон, наместник Картахены, и еще множество знатных сеньоров, служащих королю дону Фернандо, и слишком долго их всех перечислять.

– Мы были бы счастливы встретиться с этими рыцарями в битве, – сказал дон Алонсо де Агилар.

– Ну, так скажу вам, – ответил Гасул, – встретив кого-нибудь из них, особенно из тех, кого я перечислил, вы обязательно подумаете, что встретились с самим могучим Марсом. Если вы пробудете в Гранаде подольше, я вам расскажу про подвиги, совершенные этими рыцарями в нашей Долине, и они приведут вас в восхищение.

– Мы с удовольствием про них послушаем, чтобы привезти в нашу землю заслуживающие рассказа вещи, – ответил дон Мануэль.

Так беседуя между собой, пятеро рыцарей во всю скорость мчались в Гранаду, до которой уже оставалось не более пол-лиги пути. На этом мы их пока оставим и расскажем о событиях, происходивших в ту пору в Гранаде.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

В ней рассказывается про упорный бой, происшедший между восемью рыцарями из-за свободы королевы; и про то, как мавританские рыцари были убиты, а королева освобождена; и еще про другие события

В печали и смятении пребывала Гранада, ибо истекал уже срок, данный прекрасной султанше, в который она должна была выставить четырех рыцарей, готовых принять за нее бой. И поскольку близился к концу роковой день, большинство рыцарей настаивало на прекращении этого дела, раз королева не успела найти себе защитников. И потому самые знатные рыцари города упрашивали короля кончить его, помириться с королевой и не верить словам Сегри. Но сколько рыцари ни старались, они ничего не смогли добиться от короля, так как обвинители ни на шаг от него не отходили и уверяли его в истинности своей клеветы. И неизменным ответом короля оставалось: пусть королева постарается в течение остающихся часов найти себе защитника; если не найдет его, он велит ее сжечь. В этом решении король был непоколебим. По его приказу на площади Бибаррамбла уже соорудили помост для королевы и судей, которым предстояло вынести приговор. Одним из судей был, хотя и против воли брата, благородный Муса. А кроме благородного Мусы судьями были еще два славных рыцаря – Асарк и Альдорадин. Все трое судей были расположены в пользу королевы и готовы были благоприятствовать ей, в чем только возможно. Помост затянули черным сукном, и судьи, сопровождаемые цветом гранадского рыцарства, поднялись в Альгамбру, чтобы вывести оттуда прекрасную султаншу в город и возвести на помост. Это привело в возбуждение весь город, и многие граждане решились выступить, отбить королеву у стражи и возвратить ей свободу, и убить Молодого короля за жестокую обиду, ей причиненную. Так намеревались поступить все Альморади и Марины, а к ним еще присоединились Алабесы, Альдорадины, Гасулы и Венеги. Однако им посоветовали так не поступать, потому что, освободив королеву от опасности, они не восстановили бы ее чести, остающейся запятнанной и поруганной. И молва веками бы стала утверждать, что ее освободили силой, так как боялись доверить ее неправое дело решению боем, что было бы очень выгодно ее обвинителям, остающимся в своей неприкосновенной правоте и с подтвержденным обвинением. Вот поэтому они отказались от своего намерения и положились на бога, чтобы тот вывел королеву из тяжкого испытания свободной и с восстановленной честью. Когда судьи, в сопровождении многочисленного рыцарства, явились в Альгамбру, Старый король, Мулаасен, не пожелал их туда впустить, говоря, что незачем им уводить королеву, что он этого не допустит. Благородный Муса и другие рыцари возразили ему: для самой же королевы лучше подвергнуться суду, что приведет ее к освобождению и не только не убавит, но еще увеличит ее честь; если он не отдаст королевы, клеветники восторжествуют. Это и еще многое другое сказали они королю Мулаасену, уговаривая его позволить отвести королеву к месту судебного поединка. Король спросил, есть ли уже у королевы рыцари-защитники. Муса отвечал, что да и что если эти рыцари не явятся, он сам лично будет ее защищать. После этого король позволил им войти. Муса с двумя другими судьями вошел, а остальные рыцари остались ждать выхода королевы за воротами Альгамбры.

Муса застал прекрасную султаншу беседующей с Селимой и не испытывающей никакого страха перед тем, что ее ожидало, хотя она и очень хорошо знала, что в этот день истекал срок. Она твердо верила, что дон Хуан Чакон сдержит свое слово, а потому была спокойна и бесстрашна, как подобает быть невинному. Кроме того, она считала, что, даже если бы дон Хуан Чакон не явился и ей за отсутствием рыцарей-защитников пришлось бы умереть, – она, умирая христианкой, не умерла бы, но начала новую, вечную жизнь. Посему она оставалась самой спокойной женщиной на свете. Увидав же Мусу и его спутников, сразу поняла, зачем они пришли; на минуту смутилась, но затем с мужской твердостью сдержала себя, как смогла, чтобы не выказать никакого малодушия. Добрый Муса и двое других судей подошли к королеве, приветствовали ее с должным почтением, и затем Муса заговорил:

– Велика была забывчивость вашего величества, не избравшего и не назначившего рыцарей, которые бы вступили за вас в бой сегодня, в день истечения срока.

– Не огорчайтесь, сеньор Муса, – ответила королева, – не замедлят явиться рыцари, которые защитят меня. Уповаю на бога и на его девственную мать, что мне будет дано увидеть моих врагов сраженными и поверженными в прах. Потому пусть король поступает, как ему заблагорассудится; если же случится, что не придется мне увидеть поражения моих врагов, но самой лишиться королевства и жизни, то и тогда, невзирая на злодея-короля и моих ядовитых врагов, суждено мне жить и царить в ином царстве, лучше этого, где ожидает меня вечная жизнь.

Муса, удивленный словами королевы, ответил:

– Всякому благу, которое получит ваше высочество, мы все будем рады. Но сейчас необходимо, чтобы ваше высочество вступило в уже приблизившееся испытание, из коего ваша честь должна выйти чище и светлее, подобно тому, как золото, пройдя через огонь, становится прекраснее и ярче. Для этого мы явились сюда, чтобы отвести ваше высочество в город, где нынче золото вашей чести получит более высокую пробу. Если же у вашего высочества нет рыцарей-защитников, – я знаю, что найдется четверо, шестеро, тысяча, две тысячи рыцарей, готовых вас защитить, и я – первый из них. И узнайте, ваше высочество, что я – один из судей, а два моих спутника – остальные, и они сделают все, что бы я от них ни пожелал и им ни приказал. Поэтому покройтесь, ваше высочество, и идите с нами; у ворот дворца дожидаются вас и сеньору Селиму носилки.

– Мы пойдем охотно, – ответила королева, – но еще я хочу взять с собою мою прислужницу Эсперансу, которую очень люблю; я хочу, чтобы в этот день она сопровождала меня вместе с Селимой.

Сказавши эти слова, королева отправилась в свою опочивальню. Селима и Эсперанса за ней. Все три облеклись в черные одежды, так что один их вид, особенно королевы, уже возбуждал сострадание. Вернувшись из опочивальни, королева сказала Мусе:

– Сеньор Муса, вы окажете мне великую милость, если возьмете себе ключ от моих покоев и в случае моего осуждения на смерть и смерти отдадите все, там находящееся, моей рабыне Эсперансе и вернете ей свободу, которую я сама вернула бы ей за ее заслуги и верную мне службу.

Королева не сумела произнести этих слов, не пролив обильных слез. Сам Муса и другие судьи тоже не смогли сдержать и скрыть своих слез. И, не будучи в состоянии произнести хотя бы одно слово, они взяли ее за руки и со слезами повели из королевского дворца к носилкам, для нее приготовленным, снаружи и внутри обтянутым черной материей. Королева, Селима и Эсперанса де Ита сели в носилки, шторы которых были опущены, и их понесли из Альгамбры. У ворот Альгамбры стояло много славных и высокородных рыцарей: тут были Алабесы и Гасулы, Альдорадины и Венеги, Альморади – родственники королевы, Марины и представители многих других семейств. Все они были одеты в траур, ибо все рыцарство скорбело и сострадало королеве. Но каждый из них под черными марлотами и альбурнусами [86] имел отличное оружие и крепкие доспехи. Все они решили покончить в этот день с Сегри, Гомелами и Масами, если бы то оказалось необходимым. И не сделали этого только для того, чтобы честь королевы не осталась невосстановленной и омраченной – иначе погибла бы в тот день Гранада. Сегри, Масы, Гомелы и все их сторонники догадывались об их намерениях и потому в этот день скрыли под своими марлотами и алькиселами [87] крепкие доспехи и оружие, чтобы силой защищать свое неправое дело и в случае нападения противников встретить их натиск в полной готовности. И никогда еще Гранада на протяжении всех своих смут, распрей и гражданских войн не была так близка к полной погибели и разрушению, как именно в тот день. Но господу было угодно, чтобы это дело закончилось без новых смут и гражданских междоусобии, как мы про то расскажем.

Так вот, когда носилки королевы показались из Альгамбры, все рыцари в глубочайшей скорби окружили носилки и проследовали вместе с ними в город, не скрывая печали и слез. Больно было смотреть на эту печальную процессию. Когда последняя достигла улицы Гомелов, во всех окнах и на балконах появились женщины и девушки, горько оплакивающие несчастие королевы; их слезы возбудили целый город: все громко проклинали короля и Сегри. Тем временем вступила королева в улицу Сакатин, где скорбь и плач возросли еще больше, так что во всей Гранаде не было ничего слышно, кроме жалобных стенаний, плача и проклятий. По прибытии королевы на площадь Бибаррамбла носилки остановились перед помостом, раскрылись, поднялись их завесы, и благородный Муса с другими судьями вывели наружу несчастную королеву вместе с Селимой и Эсперансой де Ита и возвели их на помост. Над помостом был натянут балдахин из черного сукна, под ним села печальная королева, рядом с ней – прекрасная Селима, а у ног королевы – ее рабыня Эсперанса де Ита. Кто сможет описать вам плач, поднявшийся на всей площади при виде прекрасной султанши, покрытой черным, приведенной враждебной судьбой к такой жестокой крайности? Все окна, балконы и плоские крыши были переполнены народом. И среди него не было ни одного человека, кто бы не испытывал сильной печали и не плакал. На другом конце помоста, под другим балдахином поместились судьи.

Прошло много времени, и с одной из улиц донеслись звуки военных труб, и затем оттуда выехали на могучих конях в полном боевом вооружении четверо рыцарей – обвинители королевы. Поверх доспехов на них были надеты богатые марлоты зеленого и лилового цветов; рыцари были с перьями на шлемах и стягами на копьях таких же цветов. На их адаргах была изображена их эмблема – окровавленная альфанга, а над ней девиз: «За правду пролита». Четверо клеветников, защитников лжи, явились, сопровождаемые всеми Сегри, Гомелами, Масами и остальными своими сородичами. Они подъехали к огороженному ристалищу перед помостом, настолько обширному в длину и ширину, что конь на нем мог свободно взять полный разбег для скачки. Раскрылись одни из ворот ристалища, на него въехали следующие четыре рыцаря: Магома Сегри – главный защитник клеветы, его двоюродный брат по имени Амет Сегри, Махардон Гомел и его брат Махардин. Они совершили свой въезд под громкую музыку гобоев и труб. Все их сторонники разместились по левую руку от помоста, ибо на другой стороне уже находились Альморади, полные гнева и ярости, готовые разделаться со своими врагами, но сдерживающие себя из-за причин, изложенных выше, и дожидавшиеся решения судьбы.

Это произошло в восемь часов утра, но наступило уже два часа пополудни, а ни один рыцарь, готовый вступиться за королеву, не появлялся, все принимали это как дурное предзнаменование, страшились за королеву, полагая, что она не сумела отыскать себе рыцарей-защитников. Сама королева тоже была повергнута в печаль из-за того, что медлил явиться Дон Хуан Чакон, на которого она – после бога – надеялась тверже всего. Она не знала, чему приписать его промедление. И, видя, что его все нет. примирилась с мыслью о смерти, так как ей предстояло умереть христианкой.

В это время доблестный Малик Алабес, славный мавр по имени Аль-Дорадин и еще двое рыцарей из их рода подошли к помосту и изо всех сил закричали – чтобы смогли их услышать королева и судьи, – что если Королева согласна, они готовы выступить на ристалище в ее защиту. На это королева отвечала, что долог еще день и она подождет еще два часа, и что если и к тому сроку не явятся избранные ею рыцари, она будет счастлива, коль скоро они примут за нее бой.

Доблестный Малик Алабес и остальные, изъявившие готовность выступить, рыцари вернулись тогда на свои места и стали ждать, что будет. Но не прошло и получаса, как от ворот Бибаррамблы донесся сильный шум. Весь народ обернулся в ту сторону посмотреть, что бы это такое было. И все увидели, как в ворота Бибаррамблы въехали на могучих конях пять великолепно вооруженных рыцарей. Четверо из них были одеты по-турецки, а пятый – по-мавритански; в последнем все тотчас же узнали отважного Гасула. Однако четырех турок узнать никто не смог, ибо каждый видел их впервые в жизни, и, чтобы на них посмотреть, сбежался весь народ, бывший на площади. Все любовались их видом и ловкостью, и все утверждали, что за всю жизнь никогда еще не видели более блестящих и могучих рыцарей. Всем хотелось узнать, зачем явились турки: не на защиту ли королевы? И все устремились за ними. Все рыцари, сторонники королевы, приветствовали в добрый час явившегося отважного Гасула, в том числе и его многочисленные сородичи. Все спрашивали его, не знает ли он, кто такие с ним приехавшие рыцари. Он же отвечал, что не знает и что он встретил их в Долине. Тем временем неизвестные рыцари подъехали к помосту, где находилась королева и судьи, изумленные прибытием чужестранцев и желавшие узнать его причину. Рыцари, достигнув помоста, отыскали на нем глазами королеву и почувствовали глубокое сострадание и жалость, увидев ее в подобном положении. И, оглянувшись затем по сторонам, узнали огромную площадь Бибаррамбла, столь известную во всем мире, увидели на ней обширное ристалище, приготовленное для битвы, а на нем четырех обвинителей королевы. И, все осмотрев, поразившись огромному скоплению народа, дон Хуан Чакон подъехал вплотную к помосту и спросил у судей на турецком языке, можно ли ему сказать два слова королеве. Судьи отвечали, что они его не понимают и пусть он говорит по-арабски. Тогда добрый дон Хуан Чакон, перейдя с турецкого языка на арабский, повторил им свой вопрос: можно ли ему говорить с королевой? На это благородный Муса, желавший королеве всяческого блага, ответил, что да и пусть он, в добрый час, всходит на помост. Отважный дон Хуан, ни мига не медля, птицей соскочил с коня и по ступеням взошел на помост. Оказавшись наверху, он приветствовал судей, а затем подошел к королеве и заговорил, обращаясь к ней так, чтобы судьям были слышны его слова:

– Королева и владычица! Бурей прибитые к берегам Испанского моря, недалеко от порта Малаги, мы с целью осмотреть красоты славного города Гранады вступили сегодняшним утром на ее красивую площадь, где узнали о жестокой невзгоде, вас постигшей, и о том, что нет у вас рыцарей-защитников. Кроме того, мы узнали, что ваша воля, чтобы вас защищали не мавры, а христиане. Я и три моих спутника (мы – турки-янычары, сыновья христиан), скорбя о вашей горькой участи, сострадая вашей невинности, являемся предложить вам свои услуги, готовые вступить за вас в бой с четырьмя дожидающимися того рыцарями. Если вам угодно, то даруйте нам свое позволение и вручите свое дело в наши руки. Я обещаю вам от себя и от моих трех товарищей совершить для него все возможное, вплоть до смерти.

Пока добрый дон Хуан говорил, он держал в руках письмо королевы, а затем уронил его на шлейф королевского платья настолько осторожно, что никто этого не заметил. И богу было угодно, чтобы письмо упало надписью кверху. Королева, заметив, что турок что-то выронил, опустила глаза на свой шлейф, увидела письмо и в тот же миг узнала свой почерк и то самое письмо, которое она посылала наместнику Картахены. Она сейчас же догадалась, что все это значит, поскольку была очень умна, и незаметно наступила на письмо, дабы никто его не увидел. А взглянув на свою прислужницу Эсперансу де Ита, увидела, как та пристально всматривается в дон Хуана и что она его уже узнала. Потом Эсперанса по» вернулась к королеве и незаметно сделала ей знак глазами. Всего этого было достаточно, чтобы королева убедилась, что перед ней дон Хуан Чакон. Она очень удивилась его счастливому переодеванию, подняла немного до сих пор опущенные книзу глаза, чтобы рассмотреть его лицо, и так ему ответила:

– Сеньор рыцарь! До сих пор я ждала тех, кто должен был за меня принять бой, но рыцари, которым я писала, не явились, и мне неведомы причины их опоздания. И я вижу, как истекает день, не принося мне оправдания. Посему объявляю, что в ваши руки и в руки ваших товарищей вручаю я мое дело, чтобы вы его защищали. И, поверьте мне, ложны возведенные на меня обвинения, в чем я даю торжественную клятву, отвечающую серьезности положения.

Услышав такой ответ, дон Хуан спросил судей, хорошо ли они слышали и уразумели ли слова королевы. Судьи ответили утвердительно и распорядились записать сказанное, а королеве велели подписаться, что она и выполнила с большой охотой.

Тогда дон Хуан, оказав королеве подобающие знаки почтения, сошел с помоста и отправился туда, где ожидали его три товарища и отважный Гасул, державший под уздцы его коня. Дон Хуан вскочил в седло, не коснувшись ногою стремени, и сказал:

– Сеньоры! Битва предоставлена нам, а потому распорядимся, чтобы она состоялась теперь же, а не позже.

Тут все рыцари, стоявшие за королеву, с радостью окружили четырех смелых друзей, обращали к ним тысячи просьб, прося их сделать все, что только в их силах. Смелые рыцари обещали так и сделать. Все благородное рыцарство сопровождало их через площадь и выказывало огромную радость. Зазвучали многочисленные трубы и аньяфилы, под звуки которых турецкие рыцари вступили на ристалище через ворота, противоположные тем, в какие въехали их противники. Оказавшись внутри ристалища, они поклялись, что или выполнят свой долг, или умрут, после чего ристалище вновь замкнули.

За все это время Малик Алабес не сводил глаз с дона Мануэля Понсе де Леон, ибо ему казалось, что он его где-то уже видел, только не мог вспомнить, где именно. Он так говорил самому себе: «Всемогущий аллах! Как походит тот рыцарь на дона Мануэля Понсе де Леон!» Лицо подтверждало это сходство, но турецкий наряд отрицал его. Малик смотрел на коня, и ему казалось, что это тот самый конь, которым до дона Мануэля владел он сам. Так добрый Малик Алабес терялся в сомненьях: дон Мануэль перед ними или нет? – и, подойдя к одному из рыцарей Альморади, дяде королевы, сказал ему:

– Если рыцарь на вороном коне тот, за кого я его принимаю, считайте королеву свободной.

– Кто же он? Он вам, быть может, знаком? – спросил рыцарь Альморади.

– Не знаю, – отвечал Алабес, – скажу вам после. Теперь же давайте смотреть, как пойдет бой.