Гость из бездны

– Я попробую.

– Не обязательно на борту. Нас ждет неизбежный карантин. Вот тогда. Но только перед прилетом на Землю.

– Хорошо, Игорь Захарович.

Ей были понятны и близки заботы командира. Во что бы то ни стало вернуть к жизни заболевшего товарища! Любовь? Это сильное средство. Все знали, что Виктор все восемь лет оказывал Ксении Николаевне – второму штурману – исключительное внимание. Оно было очень похоже на любовь. Но любила ли она его? Это никому не было известно.

Был случай. На Грезе в тяжелой аварии с самодвижущимся экипажем (немного похожим на земной автомобиль) Виктор сильно пострадал. Несколько дней его жизнь висела на волоске. Ксения самоотверженно ухаживала за ним. Она заметно похудела за тс дни, как-то осунулась; оправилась только тогда, когда Мельникова сказала, что Виктор вне опасности. Казалось, что его несчастье она переживает сильнее, чем все остальные. Но была ли причиной этого любовь или свойственная Ксении мягкость характера и доброе сердце? Потом, когда он совсем оправился, их отношения стали такими же, какими были раньше. Даже как будто немного более холодными со стороны Ксении. На память о катастрофе Виктор получил глубокий шрам на лице. Но в том, что не это послужило причиной холодности девушки, Мельникова не сомневалась. Ее связывали с Ксенией Станиславской не только товарищеские, но и прямые родственные связи: они были двоюродными сестрами и дружили с детства.

Второв знал, кому поручить деликатный разговор.

Прошли сутки, и неожиданно ранняя связь с Церерой направила мысли Мельниковой в другую сторону. Сейчас не время было говорить с Ксенией, которая чуть ли не больше всех на корабле радовалась концу рейда.

И Виктор стал менее мрачен. Все заметили, с каким волнением Он читал полученную радиограмму, читал три раза, как все. Это было хорошим признаком.

Космолет летел уже так медленно, что до орбиты Юпитера, на спутнике которого – Европе, был назначен финиш, оставалось не меньше недели пути.

Эти дни прошли незаметно. Экипажу даже казалось, что время ускорило свой бег. Люди привыкли к монотонности месяцев и лет полета через бездну пространства, от одной звезды к другой. И они умели наполнять медленно текущее время интересной работой. Теперь, когда рейс подходил к концу, работу не надо было искать, она сама шла в руки. Двенадцать человек напряженно работали, до минимума сократив часы отдыха.

Командир и оба штурмана готовились к посадке, с помощью вычислительных машин рассчитывая наиболее выгодную и удобную траекторию, – ведь с замедлением пришла возможность маневра. Чтобы миновать внешний пояс астероидов, они решили подойти к орбите Европы снизу, под плоскостью эклиптики.

Все эти расчеты пришлось производить заново. Все, что было заготовлено ранее, стало бесполезным. Они думали, что финиш космолета произойдет там же, где был дан старт, – на Плутоне, но неведомая им космодиспетчерская станция указала Европу, о которой они никогда не думали.

– Вероятно, Плутон не так пустынен, как раньше, – высказала предположение Станиславская. – И они опасаются, что при посадке мы нанесем вред фотонным излучением.

Оба радиоинженера – Кривоносов и Вильсон, сменяя друг друга, непрерывно дежурили в радиорубке, ожидая, не придет ли еще какое-нибудь сообщение с Цереры. Но станция астероида только два раза запросила данные о траектории полета и… больше ничего. Ни одного слова о Земле. А сами радисты космолета ни о чем не спрашивали. За тысячу восемьсот лет должны были произойти такие перемены, о которых не расскажешь в радиограмме. Астрономы трудились больше всех. Наблюдать планеты Солнечной системы извне ~~ разве могли они пропустить такой редкий случай! А само Солнце! Его можно рассматривать непосредственно в телескоп.

Они понимали, что люди наверняка уже много раз производили такие наблюдения и что ничего нового для ученых Земли они не откроют, но… сами-то они видели это второй только раз!

Вместе с астрономами на обсерватории корабля дни и ночи проводили два биолога и Всеволод Крижевский, пока, по просьбе старшего инженера, сурового и требовательного Константина Дмитриевича Котова, рачительного хозяина космолета. Второе не приказал им помочь привести корабль в полный порядок.

Впрочем, один из биологов, Федор Яковлевич Федоров, второй врач, недолго занимался “уборкой”. Его потребовала Мельникова.

Экипажу “Ленина” предстояло пройти длительный карантин Решающее слово будет принадлежать врачам космолета. Они должны сказать свое мнение о режиме и продолжительности карантина земным врачам. Нужно было еще и еще раз тщательно обследовать всех членов экспедиции, произвести многочисленные кропотливые анализы.

Работы хватало всем.

И дни, которые должны были казаться всем нестерпимо длинными, промелькнули совсем незаметно.

И вот настал момент, когда кресла перед пультом управления заняли сразу двое – Второв и Озеров. Это случалось только перед посадкой или взлетом.

До финиша остались считанные часы.

Теперь связь с Церерой держалась непрерывно. Космодиспетчерская следила за каждым движением космолета.

Очередная радиограмма гласила:

“Для переброски вашего экипажа на Ганимед вылетел ракетоплан “ЦМП-258”. Старший пилот – Стронций. Ракетоплан находится вблизи орбиты Европы и ждет приземления “Ленина”, чтобы сесть после него. “ЦМП” опустится по вашему сигналу Свяжитесь со Стронцием на волне 0,876. Диспетчер Леда”.

Леда! Стронций!…

Космолетчики поняли, что на Земле появились новые имена. Очевидно, вышли из обихода фамилии. Обращения друг к другу упростились. Но им казалось, что при таком положении неизбежно должна возникать путаница.

– Теперь мы вес можем забыть свои фамилии, – сказал Кривоносов. – Я превращусь в Мишу, а вы в Джорджа.

Вильсон кивнул головой.

– Леда! – Он повторил, растягивая слово: – Ле-е-е-да! Мне кажется знакомым это имя.

– Может быть, вы с ней когда-нибудь встречались, – пошутил Кривоносов. – Но верно, мне тоже кажется… Как будто название картины.

– “Леда и Лебедь”, – вспомнил Вильсон.

– Правильно. Именно это. Забавное совпадение!

– В чем?

– В том, что вернувшись от Лебедя, мы встретили Леду.

Наконец раздалась команда Второва:

– Прекратить связь! По местам посадочного расписания!

На экранах во всех помещениях космолета исполинской громадой вырастала Европа.

Четыре самых крупных спутника гиганта Солнечной системы Юпитера – Ио, Ганимед, Европа и Каллисто – были открыты еще Галилеем в тысяча шестьсот десятом году христианской эры.

Европа, второй спутник, отстоит от своей планеты на среднем расстоянии в шестьсот семьдесят одну тысячу километров Ее диаметр немного меньше, чем у спутника Земли – Луны, и равен трем тысячам двумстам двадцати километрам note 4 .

Если Земля на небе Луны представляет собой внушительное зрелище, то можно себе представить, как выглядит Юпитер с Европы. Чудовищно огромный диск планеты закрывает собой чуть ли не половину небосвода. Когда нижний край Юпитера касается горизонта, верхний находится возле зенита. Еще эффектнее, когда Юпитер висит сверху, над головой.

Экипажу “Ленина” не пришлось полюбоваться этим редким зрелищем. По распоряжению диспетчеров Цереры космолет опустился на стороне, противоположной Юпитеру.

Подобно Луне, Европа обращается вокруг своей планеты за время, равное обороту вокруг оси, и всегда обращена к ней одной стороной.

Атмосферы на Европе нет. И люди тридцать девятого века не считали нужным создавать се, как они сделали это не только на Луне, но и на маленькой Церере.

Глазам космонавтов предстал мрачный, скупо освещенный далеким Солнцем, неприветливый и холодный мир.

Космопорт Европы был построен и оборудован свыше пятисот лет тому назад, и на нем, как и на Плутоне, можно было, ничего не опасаясь, принять фотонный корабль.

Гигантское поле, имевшее в длину до ста километров, было не искусственным, а природным. С одной стороны к нему примыкал невысокий горный хребет, и там, хорошо защищенные от фотонного излучения, стояли здания технической службы порта.

Впрочем, они мало походили на здания. Низкие, словно прижатые к земле, без окон, они больше напоминали огромные, тщательно отшлифованные каменные глыбы.

Люди здесь никогда не жили. Вся служба космопорта находилась в ведении кибернетических машин, непосредственно связанных с космодиспетчерской станцией.

Повинуясь сигналам порта и пользуясь совершенной системой пеленгации, Второв посадил космолет точно на указанном ему месте, на самой середине поля.

Когда рассеялся туман испарившихся слоев почвы, рядом с “Лениным” опустился аппарат, казавшийся пигмеем возле гигантского тела космолета.

Он опустился на землю без малейшего признака пламени дюз На борту носовой части чернели буквы и цифры: “ЦМП-258”.

– Буквы похожи на наши, а цифры такие же.

– Видимо, – отозвался Виктор Озеров, – на Земле овладели антигравитацией. Иначе я не могу себе представить, как он мог опуститься на Европу, лишенную воздуха, так плавно и так легко.

– Да, совсем новая техника.

Они покинули пульт, за которым провели бессменно восемнадцать часов, и перешли в радиорубку.

Кривоносов только что принял приветственную радиограмму Стронция.

– Он спрашивает, когда мы покинем корабль и перейдем к нему.

– Разве он не боится соприкосновения с нами? – недоуменно спросил Второв.

– По-видимому, нет.

– Он говорит по-русски?

– Нет, по-английски.

– Почему он пользуется телеграфом, а не радиотелефоном?

– Не знаю. Но на мой ответный привет по телефону он не ответил. Пришлось повторить по телеграфу.

– Они плохо владеют языком, – сказал Вильсон.

– Передавайте!

Второв продиктовал длинную радиограмму. Стронций ответил, и начался долгий разговор по радио.

Оказалось, что Стронций – один из диспетчеров с Цереры. Ракетоплан захватил его по пути от Марса к Европе. Кроме него, на борту “ЦМП” были еще двое: второй пилот Кассий и врач-космолог по имени… Петр.

Это имя прозвучало неожиданно. Космонавты никак не ожидали услышать столь простое и знакомое имя.

– Стронций, Кассий и Петя, – сказал Кривоносов. – Уди тельное сочетание!

– Этот “Петя”, видимо, крупный врач, – заметил Озеров Не вздумай назвать его так при встрече.

– А кто их знает, как у них принято!…

Стронций сообщил, что экипаж “ЦМП” проведет весь срок карантина вместе с экипажем “Ленина”. Это отчасти объяснило его непонятное “бесстрашие”. Риск заражения неизвестным микробом существовал, и им нельзя было пренебречь. Хотя ни один из космонавтов не заболел неизвестной болезнью, нельзя было поручиться, что эта болезнь не проявится впоследствии. Ведь экипаж “Ленина” высаживался на многие планеты, а на Грезе находило длительное время. Диспетчеры Цереры уже знали об этом.

К тому же, на Грезе члены экипажа не пользовались биологической защитой.

Выяснилось, что покинуть Европу и перелететь на Ганимед нужно не задерживаясь. Космолет должен был остаться здесь. За грузом, состоявшим из бесчисленных образцов пород всех посещенных планет, замороженной флорой, а главное, трофеями с Грезы прилетит специальный грузовой корабль. Он уже готов к старту на одном из земных ракетодромов.

– Вы не боитесь заражения экипажа этого корабля? Или ему также придется пройти карантин? – спросил Второе.

Стронций ответил, что весь космолет, как снаружи, так и внутри, будет подвергнут “дезинфекции”.

– Это сделают без людей автоматические установки порта. Вы должны оставить все люки корабля открытыми.

– А эти установки не могут повредить экспонаты?

– Это исключено. Они же не слепые и понимают, что делают. Такой отзыв странно слышать далее людям двадцать первого века, до отлета хорошо знакомым с успехами кибернетики. Очевидно, “роботы” настоящего времени умели соображать, как люди.

– А может, и лучше, – сказал Кривоносов.

Петр попросил позвать к аппарату старшего врача экспедиции. Разговор Мельниковой с Петром принес новые неожиданности. Одна из них доставила всем большую радость.

Мельникова и Федоров считали, что карантин будет продолжаться не менее нескольких месяцев, а может затянуться и на целый год. И, зная об этом, члены экипажа “Ленина” приготовились к тому, что еще долго-долго они не попадут на Землю. И вдруг оказалось совсем не так.

Петр сообщил, что карантин на Ганимеде продлится пять земных суток.

Мария Александровна так удивилась, что попросила повторить. Бесстрастный стук аппарата подтвердил сказанное.

– Быть может, четыре, – добавил Петр. Было похоже, что он “утешает” свою собеседницу. Пять суток казались ему длинным сроком. А у двенадцати человек буквально захватило дух от радости. Пять дней! “Каких же высот достигла медицина!” – подумала Мельникова.

– Вы считаете такой срок достаточным? – осторожно спросила она, все еще не веря вполне. Ответ не оставил никаких сомнений.

– Вас двенадцать человек, – отстукивал аппарат, – да еще мы трое. Всего пятнадцать. По четыре часа на человека. Если вас не утомит такая нагрузка. На Ганимеде одна камера. Вторая, по несчастной случайности, вышла из строя. Думаю, что сумеем уложиться в четыре дня.

– Если так, то зачем пять дней или даже четыре, – сказала Ксения Николаевна. – Скажите ему, что мы согласны на любую нагрузку, лишь бы скорее.

– Очевидно, они не допускают нарушений режима дня, – ответила ей Мельникова. – Он имеет в виду сон.

– Можно спать по очереди.

– Нам, но не врачам на Ганимеде. Что ты хочешь, Ксения? Мы были готовы к месяцам ожидания.

Почти час между Петром и Марией Александровной продолжался профессиональный разговор. Мельникова хорошо понимала, что в сравнении с врачами тридцать девятого века она почти ничего не знает, но се собеседник ни разу не дал ей почувствовать этого. Он тактично избегал всего, что могло быть непонятным врачу экспедиции. Со стороны казалось, что оба собеседника равны по знаниям и опыту. Но Мельникова ясно видела тактику Петра, и почему-то ей не было ни досадно, ни обидно.

В заключение пришла короткая радиограмма от Стронция: “Ждем пас с величайшим нетерпением”.

– Приготовиться к переходу на ракетоплан! – приказал Второв.

– Что брать с собой? – спросил кто-то.

– Абсолютно ничего. Все будет доставлено на Землю грузовым кораблем. Поторопитесь, товарищи!

Вот теперь двенадцать человек окончательно осознали, что межзвездный рейс закончен. Все было сказано, все решено. Осталось только выйти из корабля – в первый раз всем вместе.

Несколько дней – и Земля!

Было грустно покидать корабль. Восемь незабываемых лет провели на нем звездолетчики. Они знали, что корабль навеки останется здесь, на Европе. Об этом сказал им Стронций:

– Космолет будет переведен ближе к горам и останется там как памятник первым фотонным ракетам.

Второв в последний раз подошел к пульту управления. Долгим внимательным взглядом окинул он бесчисленные приборы. словно желая запомнить их навсегда. Прямо перед собой он увидел небольшую фотографию, которую сам же укрепил здесь восемь лет тому назад. Двое людей смотрели на него с карточки. Один еще молодой, со смуглым лицом и светлыми глазами, другой старше, с небольшим шрамом на лбу.

Второв протянул руку, но сразу опустил се. Он сам приказал ничего не брать. Не ему же нарушать этот приказ Пусть фотография остается здесь.

Медленно, точно желая протянуть время, он один за другим открыл все люки на корабле, кроме выходного, и выключил механизм их запирания. Роботам, которые будут производить дезинфекцию, ничто не помешает. Выходной люк откроется в последний момент, когда все люди наденут скафандры, – ведь за бортом космолета почти абсолютный вакуум.

Мгновение Второв колебался. Ему стало немного страшно того, что он собирался сделать. Стронций сказал об автоматах: “Они не слепые и понимают, что делают”. Пусть так! Но можно ли до конца доверять их сообразительности?

“Нет, этого они не смогут понять, – подумал Второв. – А не все ли равно, корабль больше никогда не взлетит…”

Переведя выходной люк на автономное управление, он разбил тонкое стекло, закрывавшее красную кнопку в центре пульта, и резким движением нажал на нес.

Пение приборов смолкло. В рубке наступила жуткая тишина Стрелки замерли. Одна из них медленно опускалась к нулю. Вот она вздрогнула в последний раз и остановилась.

– Ну вот и все! – Второв еще раз взглянул на фотографию. Двое людей, казалось, одобрительно улыбались. – Прощайте!

Он вышел, не оборачиваясь.

Гигантский корабль был мертв. Пройдет еще несколько суток – и погаснет свет. Настанет мрак и вечная неподвижность. Никогда больше не вспыхнет ослепительный поток фотонного излучения. Никогда космолет не отделится от Европы.

Космический рейс действительно закончился.

Лифт не работал. Второв спустился вниз по аварийной лестнице, отвесно идущей внутри узкой трубы. Одиннадцать товарищей ждали его, уже одетые в скафандры, готовые к выходу. Он быстро оделся сам.

– Стронций подвел ракетоплан к самому борту “Ленина”, – сказал Кривоносов. – Нам придется только спуститься – и сразу попадем в их выходную камеру.

– Хорошо, – Второв кивнул головой.

– Я очень волнуюсь… – сказала Ксения Николаевна. – Какие они?

Все поняли, что она говорит о людях, ждущих в ракетоплане, – людях нового времени, отдаленных потомках людей двадцать первого века.

– Я уверен, – сказал Крижевский, – они люди как люди.

Волновались все. Даже Второв. Слишком необычно было предстоявшее свидание. Виктор Озеров был бледен и мрачен. Он и сказал ни слова.

– Ну что ж, пошли! – Второв нажал кнопку. Наружная дверь корабля отошла в сторону. Открылся взор привычный мир звезд. Внизу, под светом маленького Солнца, блестел корпус “ЦМП-258”.

– Лестницу!

Длинная лента металлических ступенек поползла вниз.

– Уничтожьте кнопку двери, – приказал Второв и первым начал пятидесятиметровый спуск.

Котов быстро отвинтил прикрывающую пластинку и трем ударами оборвал все провода. Теперь дверь уже не могла закрыться. Через несколько минут из корабля выйдет весь воздух и рассеется в пространстве.

Один за другим космонавты покинули свой корабль.

Выходной люк ракетоплана был открыт. Когда все двенадцать человек собрались в камере, он закрылся.

Помещение было довольно велико и ярко освещено. Чем? Они не видели источников света.

Чей-то голос произнес по-русски, но с заметным акцентом:

– Снимите скафандры и сложите их в зеленый ящик.

Зеленый ящик стоял у стены. Он был металлическим.

Все, кроме Озерова, разделись удивительно быстро – быстрее, чем проделывали эту процедуру когда-либо раньше. Виктор, словно нарочно, снимал скафандр крайне медленно.

Но наконец и он сложил свои пустолазные доспехи в зеленый ящик.

– Закройте глаза! – произнес тот же голос.

Они почувствовали короткое дуновение очень горячего воздуха, быть может газа, а когда открыли глаза, внутренняя дверь ракетоплана оказалась уже открытой.

За ней стояли и смотрели на них трос людей. Очень высокие, массивные, они были в легких костюмах. На лицах, казавшихся совсем молодыми, белозубо сверкали приветливые улыбки.

С минуту обе группы внимательно рассматривали друг друга.

Космонавты облегченно вздохнули. Эти люди были такими же, как они сами, но только крупнее. И они показались им очень красивыми.

Неужели все люди на Земле стали такими?…

– Это прекрасно! – прошептала Станиславская. Один из встречающих выступил вперед.

– По поручению человечества Земли, – сказал он по-английски (космонавты догадались, что это Стронций), – поздравляю вас с успешным возвращением. Земля ждет вас.

Больше он ничего не сказал. Длинные речи, видимо, были не приняты в тридцать девятом веке.

– Спасибо! – ответил Второв.

Экипаж ракетоплана счел, очевидно, официальную часть встречи законченной. Все трое подошли к космонавтам и по очереди обняли и поцеловали одинаково всех – мужчин и женщин. Это было сделано так просто и искренне, что даже Озеров почувствовал себя среди своих.

– Меня зовут Стронций, – сказал тот, кто говорил первым, – его – Кассий, а это Петр. Ваши имена нам известны, покажите, кому принадлежит каждое имя.

Второв назвал всех своих товарищей. Он сделал это довольно быстро, но члены экипажа “ЦМП” сразу все запомнили и в дальнейшем ни разу не перепутали ни одного имени.

Второв называл как имя, так и фамилию каждого. Но люди нового времени как будто сразу забыли фамилии. Они стали называть всех просто по именам.

Хозяева пригласили своих гостей пройти внутрь ракеты.

“ЦМП” не имел никаких кают. Одно большое помещение служило как для управления, так и для пребывания экипажа.

– Ракетоплан летает только на короткие расстояния, – пояснил Стронций.

“Ничего себе короткие, – подумал Второв. – От Марса до Европы!”

Стронций протянул Второву лист бумаги.

– Эта радиограмма, – сказал он, – получена нами в пути. Она адресована вам.

Второв прочел вслух:

“Мои дорогие современники! Нет слов выразить мою радость. Жду вас с величайшим нетерпением. Обнимаю и целую каждого. Дмитрий Волгин”.

Космонавты переглянулись, Озеров вздрогнул и весь подался вперед.

– Кто это? – спросил Второв.

– Дмитрий Волгин, – ответил Стронций, – человек, пришедший к нам, так же как и вы, из далекого прошлого. Из двадцатого века.

– Двадцатого?!.

Они хорошо знали, что в двадцатом веке еще не было межзвездных кораблей.

– Каким образом. – начал Второв, но Стронций перебил его.

– Дмитрий Волгин не космонавт, – сказал он.

4

Не было на Земле человека, который не ждал бы прилета экипажа “Ленина”. Вся Земля готовилась встретить первых победителей Большого Космоса. Их имена, вошедшие в учебники истории, были хорошо известны всем. Эти люди были легендарны.

Но с самым большим нетерпением, несомненно, ждал их Волгин С момента, когда Люций сообщил о возвращении людей, покинувших Землю в двадцать первом веке, – “в начале второго века коммунистической эры”, как сказал он, – Волгин потерял покой. Он считал не дни, а часы. Космонавты должны были ступить на Землю двадцать третьего сентября рано утром на центральном космодроме, расположенном в бывшей пустыне Сахаре Волгин устремился туда двадцать первого.

Его буквально сжигало нетерпение. Увидеть, обнять, почувствовать близость людей, родившихся в одну эпоху с ним, говорящих с ним на одном языке, – ни о чем другом он не мог думать.

Разница в “возрасте” не смущала Волгина. Он был прапредком вернувшимся космонавтам, но воспринимал их как современников.

Иначе и не могло быть. В сравнении с людьми тридцать девятого века они были почти одногодками.

Имена, отчества, фамилии, профессии и краткие биографии каждого из двенадцати космонавтов Волгин уже знал наизусть. Самый молодой из них, Всеволод Крижевский, родился через девяносто восемь лет после рождения Волгина. В книге, которую достал ему Люций, были портреты Второва, Котова, Озерова и Станиславской. Волгин часами всматривался в их черты Это были люди во всем подобные ему самому. Они так же отличались от теперешних людей, как отличался Волгин.

Остальные члены экипажа “Ленина” были сняты группой. Эта фотография выцвела от времени, рассмотреть лица было трудно Но тс четыре снимка сохранились хороню. Волгин попросил переснять эти портреты – книгу надо было возвратить в архив Его просьбу выполнили немедля. И четыре карточки бережно хранились им.

Он уже любил этих людей, пришедших к нему, чтобы разделить его одиночество. Теперь он больше не один. У него есть товарищи, которые поймут его всегда и во всем.

Волгин был счастлив.

Известие о возвращении на Землю космолета “Ленин” придало в тот самый день, в который он намеревался покинуть Ленинград и продолжить путешествие по Земле. Теперь об этом не могло быть и речи Космонавты, находящиеся сейчас на Ганимеде, безусловно, захотят познакомиться с переменами, происшедшими на Земле за время их полета, они сделают это вместе с Волгиным.

Люций советовал отправиться на космодром двадцать третьего утром. Арелет доставил бы их туда за полтора часа. Но Волгин настоял на вылете двадцать первого, мотивируя свое желание тем, что хочет увидеть новую Сахару, осмотреть ее спокойно, не торопясь.

Впрочем, слово “Сахара” произносил только он один. Это название давно было забыто.

В действительности Волгина почти не интересовала бывшая великая пустыня. Ни о чем, кроме предстоявшей встречи с современниками, он не мог думать. Его влекло на космодром мучительное нетерпение.

Люций отправлялся в Африку вместе с ними. Хотя он был занят очень серьезной работой, но Совет науки и Совет техники должны были в полном составе встретить вернувшихся космонавтов Это давно уже стало традицией. На космодроме соберутся все выдающиеся ученые Земли. Только двое из них – Мунций и еще один археолог – отсутствовали.