Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 2

Ему невольно подумалось, что скорее он сам мог бы поддаться соблазну: ведь хотя девушка и считалась его сестрой, они не были единоутробными, да и выросли розно. Конечно, ей было далеко до госпожи, которой красота так поразила его вчера, но по-своему и она была очень привлекательна. Никто не удержался бы от улыбки, на нее глядя. Словом, госпожа имела в ее лице вполне достойную соперницу. Красота девушки из Западного флигеля вызывала в памяти вечерние сумерки, когда роса озаряет своим блеском пышные соцветия керрий…

Да, именно такое сравнение пришло в голову Тюдзё, даром что оно не соответствовало времени года. Впрочем, стоит ли вообще сравнивать женщин с цветами, ведь красота цветов весьма относительна, у них, к примеру, бывают уродливые мохнатые тычинки…

Дам поблизости не было. Тюдзё видел, как министр, что-то нежно нашептывающий девушке, вдруг поднялся и лицо его приняло строгое выражение. А девушка сказала:

– Безжалостный ветерВсе вокруг разметал-развеял, Девичья краса,Бессильно поникнув, трепещет. Не пришел ли и ей конец?

Она говорила тихо, но юноша слышал, как министр повторил ее песню. Возмущение боролось в душе Тюдзё с любопытством, он предпочел бы остаться и увидеть все до конца, но, побоявшись, что его заметят, поспешил отойти.

А вот как ответил министр:

– Когда бы росе,Вдруг покорилась, смирившись,Девичья краса,Самый неистовый ветерНе сумел бы ее погубить.

Взгляните хотя бы на гибкие ростки бамбука…

Разумеется, юноша мог и ослышаться, но, так или иначе, ответ Гэндзи вряд ли заслуживал одобрения.

Из Западного флигеля министр перешел в Восточный. Там он увидел множество пожилых дам, которые, очевидно напуганные внезапными холодами, занимались шитьем. Молодые прислужницы, разложив вату на каких-то узких ларцах, старательно расправляли ее руками. Повсюду лежали разнообразные ткани: прекрасная кисея цвета опавших листьев, лощеный шелк модного цвета…

– Должно быть, вы готовите новое платье для Тюдзё? – спросил Гэндзи. – Жаль, что пиршество в Западном саду скорее всего будет отменено. Да и на что можно надеяться после того, как буря разметала все вокруг? Боюсь, что осень в этом году будет весьма унылой.

Разноцветные ткани – сразу и не поймешь, для чего предназначенные, – были удивительно хороши, и министр невольно подумал, что в этой области обитательница Восточных покоев не уступит самой госпоже Мурасаки.

Для платья господина министра был приготовлен шелк с цветочным орнаментом, на редкость умело окрашенный в бледные тона соком недавно сорванных цветов.

– Такое платье больше подойдет Тюдзё. Я слишком стар для него, – сказал Гэндзи и вышел.

Тюдзё был крайне раздосадован необходимостью сопровождать министра, пока тот навещал всех этих особ, не представлявших для юноши ровно никакого интереса. Он должен был написать несколько писем, а солнце стояло уже довольно высоко. Весьма озабоченный, Тюдзё прошел в покои маленькой госпожи.

– Госпожа еще не вернулась из Южных покоев. Она так испугалась бури, что утром никак не могла подняться, – сообщает ему кормилица.

– Да, страшная выдалась ночь. Я намеревался провести ее здесь, но не решился оставить старую госпожу. А что наш кукольный дворец? Цел? – спрашивает Тюдзё, и дамы смеются.

– Госпожа ведь не дает и веером рядом взмахнуть, а сегодня ночью дул такой ветер, что казалось: еще миг – и все разлетится. Мы просто не знали, что с этим дворцом делать, – рассказывают они.

– Найдется ли у вас лист простой бумаги? И тушечница… – просит юноша, и дамы, достав из шкафчика госпожи несколько листов бумаги, подносят ему на крышке от тушечницы.

– О, эта слишком хороша… Могу ли я позволить себе… – говорит он, но, вспомнив о низком звании госпожи из Северных покоев, решает, как видно, что стесняться особенно нечего, и принимается за письма.

Бумага тонкая, лиловая. С непередаваемым изяществом Тюдзё усердно растирает тушь, осматривает кончик кисти и старательно пишет, время от времени останавливаясь в раздумье. Однако в песне его чувствуется некоторая принужденность, что делает ее довольно скучной:

«Ветер бушует,Тучи блуждают по небу,Но и сегодняНе забываю тебя я,Да и могу ли забыть?»

Заметив, что он привязывает письмо к сломанному ветром стеблю мисканта, дамы говорят:

– А вот Катано-но сёсё[3] всегда учитывал цвет бумаги…

– О, такие тонкости не для меня! Где, в каких лугах должен я искать теперь подходящие цветы?

Не имея желания поддерживать разговор с этими женщинами, Тюдзё отвечает крайне сухо, из-за чего производит впечатление человека сурового, может быть даже высокомерного. Написав еще одно письмо, Тюдзё передает оба Мума-но сукэ, который, в свою очередь, вручает одно прелестному мальчику-слуге, а другое – опытному телохранителю, шепотом дав каждому соответствующие указания. Дамы теряются в догадках.

Тут проходит слух, что маленькая госпожа возвращается, и дамы принимаются хлопотать, поправляя занавес и приводя в порядок покои. Юноше очень хочется сравнить девочку с недавно увиденными цветами, поэтому он, хотя это вовсе не в его правилах, нарочно задерживается и, спрятавшись за шторой, прикрывающей боковую дверь, глядит сквозь щелку переносного занавеса.

Вот откуда-то появляется маленькая госпожа, но, к его величайшей досаде, вокруг суетятся дамы, и ему не удается разглядеть ее.

На ней светло-лиловое платье, не очень еще длинные волосы веером рассыпаются по плечам. Она хрупка, нежна и трогательно-прелестна. Тюдзё случалось мельком видеть маленькую госпожу в прошлом году но за это время она выросла и похорошела. Уже можно себе представить, какой она станет, когда красота ее достигнет своего расцвета.

Если госпожу Мурасаки он позволил себе сравнить с цветущей вишней, а девушку из Западного флигеля – с керрией, то маленькая госпожа напомнила ему глицинию. В самом деле, лишь ниспадающие с высокого дерева и колеблемые ветром кисти глициний были под стать ее чарующей красоте.

«О, когда б я мог и днем и ночью любоваться этими прелестными особами, – думал юноша. – Досаднее всего, что в этом нет ничего невозможного. Если б господин министр не воздвиг меж нами столь непреодолимой преграды…» И томительное беспокойство овладело его сердцем, столь далеким прежде от легкомысленных помышлений.

Когда Тюдзё приехал в дом на Третьей линии, там было тихо, а госпожа Оомия, уединившись в молельне, творила обряды. Среди ее прислужниц было немало весьма миловидных молодых особ, но ни по манерам, ни по изысканности нарядов они не выдерживали никакого сравнения с обитательницами дома на Шестой линии. Впрочем, по-своему изящные монахини, облаченные в скромные серые платья, были вполне уместны в этом печальном жилище и сообщали ему особое очарование. В тот день навестить старую госпожу приехал министр Двора, поэтому в покоях зажгли светильники, и старая госпожа сама вышла к гостю.

– О, как жестоко не давать мне так долго видеться с внучкой! – жаловалась она, не переставая плакать.

– Я привезу ее к вам на днях. Она что-то осунулась в последнее время, и мне жаль ее, хотя до сих пор не могу ей простить… Да, уж лучше вовсе не иметь дочерей. Без них спокойнее, – говорил министр, и, видя, что он так и не смягчился, старая госпожа совсем приуныла и не решилась настаивать.

– У меня появилась еще одна дочь, но и она слишком далека от совершенства. Вы и представить себе не можете, сколько у меня с ней хлопот, – пожаловался министр и засмеялся.

– Вот странно! Чтобы ваша дочь оказалась в чем-то несовершенной? Этому невозможно поверить!

– Увы, отсюда все мои горести. Когда-нибудь я покажу ее вам, – сказал министр старой госпоже.

Во всяком случае, так мне передавали…

Высочайший выезд

Основные персонажи

Великий министр (Гэндзи), 36-37 лет

Девушка из Западного флигеля (Тамакадзура), 22-23 года, – дочь Югао и министра Двора, приемная дочь Гэндзи

Госпожа Южных покоев, госпожа Весенних покоев (Мурасаки), – супруги Гэндзи

Государь (Рэйдзэй) – сын Фудзицубо и Гэндзи (официально – сын имп. Кирицубо)

Министр Двора (То-но тюдзё) – брат Аои, первой супруги Гэндзи

Принц Хёбукё (принц Хотару) – сын имп. Кирицубо, младший брат Гэндзи

Удайсё (Хигэкуро) – поклонник Тамакадзура

Старая госпожа (госпожа Оомия) – мать Аои и министра Двора

Тюдзё (Югири), 15-16 лет, – сын Аои и Гэндзи

То-но тюдзё (Касиваги), 20 (21) – 21 (22) год, – сын министра Двора

Бэн-но сёсё (Кобаи) – сын министра Двора

Нёго Кокидэн – дочь министра Двора, наложница имп. Рэйдзэй

Госпожа Оми – побочная дочь министра Двора

Итак, Великий министр, сосредоточив на девушке из Западного флигеля все свои попечения, постоянно размышлял над тем, как лучше распорядиться ее будущим. Вместе с тем, к величайшему ее огорчению, «водопад Безмолвный» (241) все не иссякал, похоже было, что скоро сбудутся худшие опасения госпожи Весенних покоев и по миру пойдет дурная молва.

Гэндзи было хорошо известно, что министр Двора обладает крайне вспыльчивым нравом и не терпит ни малейшей неопределенности. Узнав правду, он, не долго думая, стал бы открыто обращаться с Гэндзи как с зятем, сделав имя его предметом для насмешек и оскорблений.

На Двенадцатую луну был назначен Высочайший выезд в Охарано[1], и мог ли кто-нибудь остаться в стороне от этого события? Из дома на Шестой линии тоже выехало множество карет с дамами, желающими полюбоваться столь редким зрелищем. В стражу Зайца высочайшая процессия покинула Дворец, проехала через ворота Красной птицы и, достигнув Пятой линии, свернула к западу.

До самой реки Кацура не оставалось ни клочка земли, свободного от карет. Обычно церемония Высочайшего выезда не представляет собой ничего примечательного, но на этот раз принцы и юноши из знатных семейств уделили особое внимание коням и сбруе… Их приближенные и пешие телохранители, подобранные по росту и миловидности, блистали роскошными нарядами. Словом, свет не видывал подобного великолепия.

Государю сопутствовали Левый, Правый министры и министр Двора, все без исключения советники, не говоря уже о лицах более низкого звания. Придворные, включая особ Пятого и Шестого рангов, были одеты в зеленые верхние платья и светло-лиловые нижние.

В воздухе кружился легкий снежок, погода выдалась на диво прекрасная.

Принцы и вельможи, которые должны были участвовать в соколиной охоте, приготовили редкой красоты охотничьи наряды. Но еще замечательнее были фигуры сокольничих из шести отрядов охраны, их диковинные платья с причудливыми узорами вызвали всеобщее восхищение. Столь редкое зрелище привлекло внимание многих, и люди соперничали за право занять лучшие места, причем у некоторых невзрачных и ветхих карет, принадлежащих никому не известным дамам, были сломаны колеса, и они имели весьма жалкий вид. Пышно украшенные кареты знатных особ собрались у Плавучего моста[2].

Посмотреть на церемонию приехала и юная госпожа из Западного флигеля. Разглядывая придворных, старающихся затмить друг друга роскошью нарядов, она пришла к выводу, что никто из них не может сравниться с Государем, облаченным в красное платье, величественно прекрасным в своей неподвижности.

Украдкой поглядывала она на отца своего, министра Двора. Его яркая, мужественная красота была в самом расцвете, он выгодно отличался от окружающих и все же был только подданным.

И уж вовсе не стоящими внимания показались ей То-но тюдзё, Бэн-но сёсё и другие придворные, хотя молодые дамы наперебой восхваляли их: «Ах, как он красив! Какое неповторимое изящество!»

Государь затмил всех. При поистине невероятном сходстве с Великим министром он едва ли не превосходил последнего – правда, не исключено, что девушка была слишком пристрастна, – благородством черт и величественностью осанки. Так, равного ему не было в мире!

Привыкнув к красивым лицам Великого министра и Тюдзё, юная госпожа испытала немалое разочарование, обнаружив, что придворные в большинстве своем вовсе не так уж и хороши. Рядом с Великим министром и ему подобными многие из них казались просто безобразными. Они словно принадлежали другому миру. Жалкое зрелище!

Был среди них и принц Хёбукё. Удайсё, всегда такой важный, внушительный, сегодня явился в роскошном одеянии с колчаном за спиной, но даже он произвел на девушку скорее неприятное впечатление излишней смуглостью лица и чрезмерно густой бородой. Впрочем, вправе ли мы требовать, чтобы лицо мужчины походило на набеленное и нарумяненное женское лицо? Желать этого в высшей степени неразумно, и тем не менее девушка была разочарована. Но если раньше она решительно отвергала предложения Великого министра поступить на службу во Дворец – мол, не по душе, да и обременительно, – то теперь готова была признать, что положение государевой прислужницы имеет свои преимущества.

В скором времени процессия прибыла в Охарано, и Государь велел остановиться.

Вельможи расположились под раскинутыми тут же навесами, чтобы, подкрепившись немного, переодеться в носи и охотничьи платья. Скоро появились посланцы из дома на Шестой линии с разнообразными винами и яствами. Государь не раз предлагал Великому министру сопутствовать ему, но тот отказался, объяснив, что ему предписано «удаление от скверны». Тогда Государь послал к нему Саэмон-но дзё с парой привязанных к ветке фазанов.

Каково было содержание высочайшего послания? Не считая для себя возможным приводить его целиком, ограничусь песней:

«В глубоком снегуНа склонах горы Осио[3]Отыщем ли мыСегодня следы фазана,Когда-то бродившего там?» (242)

Не припомню только, кому из великих министров случалось сопутствовать Государю при подобном выезде?.. Гэндзи принял гонца почтительно.

«На горе ОсиоСнег лежит под кронами сосен,Но, увы, никогдаТаких глубоких следовНе оставляли в нем прежде».

Кажется, он ответил именно так, но я могу и ошибиться, ибо в памяти моей сохранились лишь отрывочные воспоминания об услышанном в те времена.

На следующий день Великий министр отправил юной госпоже из Западного флигеля следующее послание:

«Видели ли Вы Государя? Не возникло ли у Вас желания принять мое давнее предложение?»

Письмо было написано довольно небрежно на небольшом листке белой бумаги. Оно показалось девушке очень изящным, тем более что не содержало обычных многозначительных намеков. «О чем это он?» – засмеялась она, прочтя письмо, но про себя подумала: «Удивительная проницательность!» Вот как она ответила:

«ВчераВсе терялось вокругВ утренней снежной мгле,И разве могла яСквозь нее разглядеть сияньеНедоступно высоких небес?

Увы, я и сама не знаю…»

Письмо прочла и госпожа Весенних покоев.

– Я не раз предлагал юной госпоже поступить на придворную службу, – говорит министр. – Правда, обстоятельства складываются не очень благоприятно, ибо Государыня-супруга тоже из нашего дома. Разумеется, я мог бы сообщить о ней министру Двора, но боюсь, он опять обидится, припомнив мне тот давний случай с нёго. Я уверен, что любой женщине, коль скоро ничто не мешает ей прислуживать Государю, достаточно хотя бы мельком увидеть его, чтобы возыметь желание поступить на придворную службу.

– Ах, что вы говорите! Как ни велики совершенства Государя, но самой стремиться во Дворец… Не может быть! – смеется госпожа.

– Убежден, что вы первая не устояли бы перед ним, – замечает министр и пишет юной госпоже такой ответ:

«Сиянье небесСтоль чисто и столь беспредельно.Поверю ли я,Что какой-то случайный снегСумел тебе взор затмить?

Решайтесь же…»

Понимая, что в любом случае следует прежде всего справить обряд Надевания мо, министр занялся соответствующими приготовлениями.

Участие Великого министра, вне зависимости от его собственного желания, неизменно сообщало пышность и блеск любой церемонии. А на этот раз он лично следил за приготовлениями, заранее позаботился о том, чтобы была подобрана изящнейшая утварь, – словом, явно старался придать предстоящей церемонии невиданный размах. Отчасти это объяснялось тем, что он предполагал, воспользовавшись случаем, открыть тайну своей воспитанницы министру Двора.

Церемонию было намечено провести на Вторую луну Нового года.

Женщина, живущая в доме отца, даже если ее положение в мире достаточно высоко и она не имеет нужды скрывать свое имя, может и не посещать открыто храмы родовых богов. Потому-то министру и удавалось до сих пор сохранять в тайне истинное происхождение своей питомицы. Однако, если его замыслы осуществятся, боги Касуга сочтут себя обиженными[4]. Да и люди не вечно же будут оставаться в неведении. В конце концов Гэндзи наверняка обвинят в злонамеренности и о нем пойдет дурная молва. «Но ведь простым людям случается менять имя, в наши дни это довольно распространенное явление… – размышлял Гэндзи. – И все же узы между родителями и детьми неразрывны… Что ж, лучше я откроюсь ему сам».

Решившись, он послал министру Двора письмо с просьбой взять на себя обязанности Завязывающего пояс. Однако тот ответил отказом сославшись на тяжелое состояние госпожи Оомия, которая, занемогши зимой, так до сих пор не оправилась.

Тюдзё тоже неотлучно находился в доме на Третьей линии и был целиком поглощен заботами о больной – словом, обстоятельства складывались весьма неблагоприятно. Великий министр был в замешательстве. Мир столь изменчив… А вдруг госпожа Оомия скончается? Девушка должна будет надеть одеяние скорби, если же она не сделает этого, ее ждет наказание в будущем. «Надобно открыть истину, пока жива старая госпожа», – решил министр и отправился в дом на Третьей линии якобы для того, чтобы проведать больную.

Как ни старался Великий министр не привлекать к себе внимания, свита его никогда еще не была столь великолепной и выезд по пышности не уступал государеву. Сам же он был так хорош, что такой красоты, казалось, и не бывает в мире.

Радостная весть о прибытии дорогого гостя заставила госпожу Оомия на время забыть о своих недугах и подняться с ложа. Превозмогая слабость, она сидела, опираясь на скамеечку-подлокотник, но голос ее звучал весьма отчетливо.

– Рад, что вам не так уж и плохо, – говорит министр. – А то некий молодой человек, сам потеряв голову от беспокойства, поселил тревогу и в моем сердце, я не знал, что и думать. С недавних пор я бываю во Дворце лишь в исключительных случаях. Большую же часть времени, как человек, не обремененный государственной службой, провожу в своем доме, томясь от непривычной праздности. Я знаю, что порой люди куда старше меня принимают ревностное участие в делах правления и, «согнувшись почтительно, в высочайшие входят ворота»[5]. Тому есть примеры и в прошлом, и в настоящем. Но, увы, я никогда не отличался особыми талантами, а теперь еще и лень одолела…

– Мне давно уже неможется, но я полагала, что это просто от старости. Когда же наступил нынешний год, стало ясно, что близится крайний срок моей жизни, и мысль о том, что я никогда больше не увижу вас, приводила меня в отчаяние. Но вот вы здесь, и мне кажется, что моя жизнь продлилась. Теперь ничто не удерживает меня в этом мире. Я всегда сочувствовала тем, кто, пережив всех близких, обречен на одинокую старость, и теперь не могу не желать поскорее распроститься с миром. Но, видя, как неутомим и трогателен Тюдзё в своих попечениях, я чувствую, что многое еще привязывает меня к жизни. Возможно, потому я и дожила до сего дня, – говорит она, плача, и голос ее дрожит.

Все это производит весьма неприятное впечатление, но искренность ее слов не может не вызывать сочувствия. Беседуя с госпожой Оомия о былом и настоящем, Гэндзи говорит между прочим:

– Полагаю, что господин министр Двора навещает вас каждый день. Я был бы чрезвычайно рад увидеть его сегодня. У меня есть к нему дело, и я в отчаянии, что мне не удается встретиться с ним.

– Увы, министр бывает здесь нечасто. То ли потому, что его обязанности при дворе не оставляют ему досуга, то ли потому, что не слишком глубоки его сыновние чувства. О чем же вы хотели говорить с ним? Кажется, у Тюдзё есть причины чувствовать себя обиженным? Не знаю, с чего все это началось, но, когда министр столь несправедливо обошелся с ним, я не раз говорила ему: «Не напрасно ли притворяться теперь, когда «молва разлетелась»? (243) Или вы хотите, чтобы над нами все смеялись?» К сожалению, министр всегда был строптив, и мне не удалось убедить его, – говорит старая госпожа, решив, что Гэндзи имеет в виду…

Улыбнувшись, тот отвечает:

– А до меня дошел слух, что господин министр Двора смирился и готов уступить. Я даже осмелился намекнуть ему на свое желание, но дело кончилось тем, что он сурово отчитал Тюдзё, заставив меня пожалеть о своем вмешательстве. Говорят, от любой нечистоты можно очиститься. Не исключено, что господину министру и в самом деле удастся вернуть дочери незапятнанное имя… Но, по-моему, если поток загрязнен, никакая чистая вода не сделает его прозрачным. К тому же мир наш устроен так, что новое всегда хуже старого… Не скрою, меня огорчает непреклонность министра.

Впрочем, дело не в этом, а вот в чем. Случилось так, что ко мне в дом по ошибке попала особа, о которой полагалось бы заботиться министру Двора. Сначала никто не сказал мне, что это всего лишь недоразумение, а сам я не особенно стремился узнать правду. Детей у меня мало, вот я и решил закрыть глаза на некоторые обстоятельства и опекать ее, стараясь по возможности не слишком приближать к себе. Между тем время шло, и однажды Государь – не знаю уж, откуда он узнал о ней, – изъявил желание взять ее во Дворец. «Нет у меня дамы, которая могла бы взять на себя обязанности главной распорядительницы, найси-но ками, – изволил посетовать он. – Дела отделения Дворцовых прислужниц в полном беспорядке, служащие там дамы пребывают в растерянности, не имея никого, кто направлял бы их действия. Разумеется, желавших занять это место было немало. Среди них две немолодые уже особы в звании найси-но сукэ и еще несколько дам, которых положение позволяет им притязать на подобное назначение. Однако ни одна не подошла. Главной распорядительницей по заведенному издавна обычаю может стать высокорожденная особа, обладающая незапятнанным именем и не обремененная заботами о собственном семействе. Причем исключительно одаренным особам не обязательно удовлетворять всем этим требованиям, особенно если они долго служили во Дворце и известны своими заслугами. Но в настоящее время таких тоже нет, поэтому и решили выбрать одну из благородных девиц, успевших снискать благосклонное внимание света».

Мог ли я пренебречь милостивым предложением Государя? Я полагаю придворную службу весьма высоким уделом для женщины вне зависимости от ее состояния. Нет ничего зазорного в желании прислуживать Государю, рассчитывая на те или иные его милости. Правда, служба в одном из ведомств, связанная с исполнением целого ряда обязанностей, куда менее почетна и довольно обременительна. Но всегда ли это так? В конечном счете все зависит от самой женщины. Короче говоря, я готов был принять предложение Государя и, имея это в виду, стал расспрашивать девушку о ее возрасте. Тут-то и выяснилось, что именно ее разыскивал министр Двора. Разумеется, я сразу же решил открыться ему, надеясь, что он подскажет мне, как найти выход из этого положения, но без особых на то оснований я не имею возможности даже встретиться с ним. Наконец, мне удалось отыскать подходящий предлог, но на мое приглашение он ответил отказом, сославшись на ваше нездоровье. Подумав, что время в самом деле неблагоприятное, я решил было отложить церемонию, но вижу теперь, что вам гораздо лучше, так стоит ли медлить? Благоволите же сообщить об этом господину министру.

– Какая неожиданность! Как это могло случиться? Ведь министр без возражений принимает в свой дом всех, кто заявляет о своем с ним родстве. Что привело ее к вам, а не к нему? Разве ей кто-то сказал, что она ваша дочь?

– На то были свои причины. Подробности я сообщу министру. Я слышал, что подобного рода недоразумения довольно часто случаются с простыми людьми, особенно если они не ладят между собой. Мне не хотелось подавать повод к злословию, потому я и хранил дело в тайне. Даже Тюдзё ничего не знает. Не говорите же и вы никому.

Тем временем до министра Двора дошел слух, что в дом на Третьей линии приехал Гэндзи.

– У госпожи Оомия почти не осталось челяди, а Великий министр наверняка окружен большой свитой, – всполошился он. – Сможет ли госпожа обеспечить ему достойный прием? Боюсь, что слуг недостанет даже на то, чтобы принять передовых и устроить место для гостя. Тем более что с ним скорее всего и Тюдзё.