Изъян в сказке

«Рей из Грейл-Кора по прозвищу Соловей, вор».

Однажды, только один раз она видела, как он вернулся домой в чёрной рубахе, с обвязанной платком головой, а спустя десять дней в бедной комнате в трактире появилось великолепное платье. Она знала, сколько такое стоит – все пятнадцать золотых. Спросила ли она, откуда у него взялись деньги на эту роскошь? Конечно, нет, да и спроси – он только пожал бы плечами. «Раньше, когда волосы были светлее, приходилось закрывать их платком», – обмолвился он в их последнюю встречу, а потом сменил тему, смущённый этой оговоркой.

Корчмарь говорил про его ловкие пальцы. Она видела их летающими по струнам, но не могла представить их же, вскрывающих какой-нибудь замок.

«Если он был вором, – подумала она, – если гнусные обвинения правдивы, то почему он был так беден?»

Эта мысль была болезненна и сладостна в одно и то же время. Болезненна, потому что никакие оправдания не могли вернуть ей доброго, никому не причинившего зла Рея. А сладостна, потому что позволяла ей любому, хоть корчмарю, хоть стражнику закричать в лицо: «Он ни в чём не был виноват!»

Они не голодали, конечно, и никогда не побирались, но они не были богаты. Всё, что Рей имел, он зарабатывал своими песнями и тут же тратил на еду, обувь, одежду и ночлег. Если он был известным вором, то куда он девал украденное?

В этот момент запоздалые слёзы всё-таки потекли по щекам. Рей был не виноват. Она закусила ладонь, чтобы её не услышали, но рыдания всё равно рвались из груди. Отчаяние, сознание того, что Рей ничего плохого не сделал, и постыдная, почти эгоистическая мысль: «Куда я теперь пойду?» – разрывали Мэгг изнутри. Слёзы жгли, горло горело, голова кружилась. В глазах потемнело.

Она не слышала, как её звал и искал одноухий Сэм, у которого вот-вот должно было начаться представление.

– Да где ж она! – воскликнул он так громко, что привлёк внимание корчмаря. Тот поманил его пальцем и сказал:

– Твоя девчонка, что ли, искала поэта?

– Рея? – переспросил Сэм. – Неужто нашла? Ба…

– В петле ваш Рей. Я казнь-то проморгал, только недавно на виселице увидал.

Сэм уставился на свои грубые ботинки, поскрёб в затылке и, махнув рукой, пробормотал:

– Эх, паря…

Выступление прошло без Мэгг – и если кому-то из зрителей и не хватало музыки, то шутки и пляски быстро их отвлекали. Труппе хлопали, швыряли монетки, заказывали пива, как водится, чтобы промочили горло.

А уже ночью девушку нашла мамаша Лиз – заохала было, но тут же замолчала, погладила по горячей голове и вместе с близнецами-клоунами перетащила в общую комнату.

Наверное, для Мэгг было бы благом подхватить лихорадицу, чтобы в яростной борьбе за жизнь, в бреду и страданиях тела перегорела душевная боль. Но Всевышний одарил её крепким здоровьем – поэтому наутро она была совершенно здорова, а жар, вызванный слезами, сошёл на нет.

Спустившись вниз, она подошла к корчмарю и спросила, пользуясь тем, что по раннему времени посетителей почти не было:

– Это правда? Что он был… вором?

Корчмарь взглянул на неё удивленно:

– Неужто не знала? – поцокал языком. – Вот так дела, – его смягчённое «дьела» резануло по ушам.

Помолчав немного, она отважилась на ещё один вопрос:

– Как его поймали? – она бы спросила, как его казнили, если бы только ей достало смелости.

– Знал, что ты спросишь, – корчмарь подкрутил ус, – узнал для тебя у людей. Ходят слухи, что его словили Жёлтые плащи, когда он решил взять казну. Взяли прямо на деле.

Мэгг поблагодарила корчмаря и отошла – больше она, пожалуй, ничего знать не хотела.

Она так стремилась в Стин, так ждала встречи с Реем и даже не думала, что с ним что-то может произойти. Теперь у неё не было цели, ей некуда больше было идти и, главное, не было никакого желания идти куда-то.

Она села на лестнице, обхватила руками коленки и замерла так, безучастно глядя на редких посетителей. Больше всего ей хотелось остаться здесь навсегда, окаменеть.

Но постепенно (она не знала, сколько прошло времени), к ней вернулась жизнь. Рей не должен оказаться закопанным в общей яме – его нужно похоронить как следует, и она сделает это во что бы то ни стало.

Стражник сказал, тела будут висеть до первых всходов – ещё дней десять, не меньше. Значит, нужно найти, где остаться на эти дни, после того, как труппа Сэма уйдёт.

Она встала и, не выходя из полусонного оцепенения, приблизилась к корчмарю.

– Сколько стоит пожить у вас? Хоть на сеновале.

Он окинул её взглядом и сказал:

– На сеновал тебе не стоит. Быстро, – ухмыльнулся в усы, – конюшие оприходуют. Если хочешь, постелю на чердаке, там у меня кухарка и поломойка спят. За… – он снова поцокал языком, – два медяка в день.

Мэгг порылась в кошеле и достала треть всего, что успела заработать в пути. Спустя полчаса она оказалась обладательницей тонкого матраса недалеко от лестницы, под самой крышей корчмы. Там её и нашла мамаша Лиз, за которой вскоре поднялся Сэм.

Оба переминались с ноги на ногу, у обоих заплетался язык, а от Сэма ещё и несло выпивкой, но они горевали искренне.

– Хороший он парень был, – всхлипнул Сэм. – А пел так, что соловьи завидовали. Голос, что твоя флейта.

Мамаша Лиз вытирала слёзы грязным подолом, а Мэгг только тихо сглатывала горькую густую слюну, не в силах произнести ни слова.

Сэм достал из-за пазухи мех с вином и приложился к нему, снова начал всхлипывать, раскраснелся, закашлялся, а потом спросил, утерев слёзы:

– Ты сыграешь сегодня, Мэгги?

Мэгг отвернулась, смяла пальцами подол платья и покачала головой:

– Я не смогу, дядя Сэм.

Он закряхтел, но уговаривать не стал.

На следующий день труппа покинула Стин, и Мэгг осталась одна.

Каждое утро и каждый вечер она ходила на площадь и, прячась в тени, смотрела на виселицу. Иногда от этого зрелища по её щекам начинали течь слезы, иногда, наоборот, всю её охватывало оцепенение, такое сильное, что нельзя было даже пошевелиться. Раз или два её замечали Жёлтые плащи, тогда она старалась побыстрее убраться с площади, прежде чем они подойдут.

Вечерело, она пришла к виселице в очередной раз и сразу же увидела вокруг неё оживление.

Под надзором Жёлтых плащей два мужика в плотных штанах и серых рубахах снимали тела. Мэгг кинулась к ним, крепко сжимая в кулаке мешочек с половиной своих скудных сбережений.

Её остановил Жёлтый плащ, грубо толкнул в плечо и рявкнул:

– Куда прешь!

Она собрала в кулак всё свое мужество и сказала:

– Там… мой друг. Можно его похоронить?

– Охота с костями возиться… Этим безбожникам и так не поздоровилось на том свете, – он сплюнул на землю, причём слюна у него оказалась чёрная.

– Но хотя бы он будет лежать в своей могиле. Господин, – она раскрыла ладонь, показывая кошель, – возьмите это, и позвольте мне его забрать, пожалуйста.

Жёлтый плащ обернулся, прикрикнул на своего товарища и на работавших мужиков, чтобы не зевали, снова глянул на Мэгг и спросил:

– А до кладбища сама его потащишь, на руках? – и хохотнул, видя исказившееся лицо девушки. Взял кошель, открыл, посчитал деньги. – Вот что. Добавишь ещё серебряный, и я разрешу тебе остаться, пока мы их будем закапывать. Твоему парни выроют отдельную могилу, даже камень положат, честь по чести.

Мэгг не колебалась, доставая из ботинка последнюю монету. Плащ посторонился и подпустил её к виселице, уже пустой. Все три тела лежали на телеге, а то, что раньше было одеждой, валялось кучей рядом. Не найдя в себе сил дотронуться до костяных пальцев Рея, она наклонилась и подняла сломанную цитру. Жёлтый плащ не запретил – видимо, считал, что ненужный ему вонючий хлам вполне стоит полутора серебряных.

Цитру, кажется, ударили о землю – она треснула в нескольких местах. Струны порвались и прогнили от дождя и снега. Мэгг прижала её к груди и так, обнимая её, как родную, дошла вслед за телегой до городских стен, за которыми мужики тут же начали копать ещё мёрзлую землю.

Для Рея (она с трудом смогла показать, который из троих – Рей!) действительно вырыли отдельную могилу, небрежно швырнули туда тело и принялись копать могилу для оставшихся двоих, а Мэгг присела на край ямы и прошептала:

– Пусть ты будешь счастлив в садах Всевышнего, Рей.

Её пальцы ослабели, руки задрожали: цитра выпала, ударилась о землю и скользнула в могилу, к своему хозяину.

Глава шестая. Милости

Если бы это была песня, Мэгг, покинутая и одинокая, бросилась бы в могилу, упала бы вслед за цитрой на изуродованное тело дорогого поэта и приняла бы смерть, лишь бы не оставаться в опустевшем, холодном мире.

Но живая Мэгг стояла, стуча зубами от напавшего вдруг озноба, растирала закоченевшие плечи и смотрела на плоский, безликий холмик, скрывший Рея навсегда.

Жёлтые плащи и могильщики давно ушли. Вечерело. Желудок подводило от голода, а в голове вместо молитв и воззваний к Всевышнему крутилась всего одна эгоистичная, недостойная мысль: у неё нет денег, и ей негде заработать себе на еду и ночлег.

Она зажмурилась, пытаясь прогнать эту мысль и подумать о Рее, но его образ как будто затуманился, скрытый в толще земли. Голод, холод и усталость ощущались явственней, чем душевная боль.

Нужно было вернуться в город, только что там делать? У неё не было денег, и в ней не осталось радости, чтобы играть или плясать.

Повернувшись к могиле спиной, Мэгг медленно побрела обратно к стенам. Она не узнавала дороги и едва ли понимала, как идёт – мир вокруг покачивался, звуков не было, как и запахов, и цветов. Серо-чёрные контуры и силуэты окружали её. Изредка их расцвечивали обжигающе-жёлтые пятна света в домах и лавках. Они напоминали чьи-то голодные глаза.

Без виселицы площадь стала неузнаваемой. Лишившись уродливых трупов на жуткой перекладине, она стала голой и пустой, будто потеряла самую свою суть. Мэгг подумала, что не знает, что есть ещё на площади, кроме виселицы. Все эти дни она простаивала здесь часами, всматриваясь в узлы и потёртости старых верёвок и вслушиваясь в мерный, точный, как тиканье часов, скрип.

От виселицы остался помост.

Мэгг поднялась на него, присела на колени и дотронулась пальцами до грубых досок, заляпанных чем-то тошнотворным, и вдруг впервые её воображение с неумолимой ясностью нарисовало последние минуты жизни Рея.

Как наяву она увидела его – с поломанными, болящими руками, в разорванном, но ещё крепком малиновом дублете, со встрёпанными, но по-прежнему чёрными и густыми волосами, – идущего первым к эшафоту. Увидела и палача, и толпу, ждущую казни, почувствовала ни с чем не сравнимый запах жареных колбасок, которыми так часто завлекают зевак на площадях во всех уголках Стении. Услышала шепотки, шорохи, смех и всхлипы. Вопли детей, которых не подсадили на плечи отцы. Молитвы святейших отцов.

Почему-то ей виделось, что Рей улыбался. Наверное, ей просто хотелось в это верить, но она отчётливо различала на его лице улыбку. Может, он даже помахал толпе, как будто собирался петь. А потом улыбка пропала, и на лице появилось выражение смертного ужаса. Неотвратимая близость петли лишила его мужества. У него задрожали колени, по спине прошла судорога, рот открылся в беззвучном, но отчаянном крике. Помощники палача подхватили его под локти и поволокли к лестнице. Он не упирался, просто повис на них безвольной куклой из марионеточного театра, его ноги волочились за ним. Его подняли на лестницу, поставили, удерживая. Накинули на шею грубую петлю.

Где-то закричала женщина – из тех, кто слышал его песни. Потом другая. Но их слёзы и крики быстро затихли. Вышел мэр города, или судья, или кто-то другой важный, в длинном плаще, с жезлом в руках. Перед ним мальчишка развернул свиток, и важный принялся читать приговор, не выпуская ни одной буквы, без шепелявости или оговорок. Рей прислонил голову к столбу, но, несмотря на слабость, не закрыл глаза, а неотрывно вглядывался в голубое небо над головой и в лица людей под ногами. Он хотел унести с собой каждую частичку этого мира, вобрать его в себя целиком, проникнуться им, прежде чем уйти.

Приговор закончился – как оборвался.

Свистнул палач. Лестницы с глухим стуком попадали вниз, и три тела заплясали омерзительную пляску, задрыгались, засучили руками и ногами, открыли рты и выпучили глаза.

Не в силах выдержать это зрелище, Мэгг обернулась и увидела жуткое лицо: впалые щёки, сухую пергаментную кожу, горящие неистовые глаза из-под чёрного капюшона. Страшный монах раздвинул тонкие бескровные губы, показывая зубы, испачканные в чьей-то свежей алой крови. И стало ясно, что кровь эта – её. Она была покрыта ею вся. Разорванная шея не болела, но крови становилось всё больше, она заливала и промачивала насквозь платье, ледяными потоками растекалась вокруг, затапливала и людей, и виселицу.

Монах зачерпнул пригоршню крови и отпил, а потом развернулся и пошёл прочь, и с ним из Мэгг уходила жизнь.

– Нет! – она вскрикнула и очнулась.

Лил дождь, от которого её платье и волосы промокли насквозь. Виселицы, Рея, толпы, ужасающего монаха – ничего не было. Зато над ней склонялся какой-то человек.

– Что у тебя случилось, дитя? – услышала она немолодой мягкий голос.

На неё смотрел святейший отец. Его лицо расплывалось перед глазами Мэгг, но она разглядела облачение и очень явственно выделяющийся на фоне светлой рубахи знак Ока.

Она не могла ответить и испугалась, что святейший отец сейчас уйдёт. Но он протянул руку и осенил её Оком, а потом коснулся лба. От простого касания Мэгг зарыдала, не в силах объяснить ничего внятного.

– Ну, будет! Пойдём, дитя, укроемся в том доме, который открыт для каждого.

Они вошли в храм, и святейший отец ушёл за алтарь. А Мэгг, глядя на Всевидящее Око, опустилась на колени и принялась молиться так отчаянно, как никогда прежде. Она молила Всевышнего даровать Рею покой и прощение, принять его в Садах своих. И не бросать её – потому что кроме Всевышнего никого у Мэгг не осталось.

Она не знала, сколько времени заняла молитва. Но когда открыла глаза, то поняла, что святейший отец смотрит на неё.

– О чём ты так жарко молилась, дитя?

– О… своём друге. Чтобы он был счастлив в Садах Его. И… и я просила помощи. Мне некуда пойти.

Святейший отец был ещё не стариком, но уже давно перешагнул порог зрелости. Он коротко стриг тёмную с сединой бороду, морщинки и складки уже сложились в узоры на его лице. В нём не чувствовалось ни капли властности или жесткости. Он был мягкий, округлый и очень напоминал святейшего отца из книжки о грешнике и праведнике.

Он покачал головой:

– Всевышний милосерден. В Садах Его счастливы все, кто жил достойно и праведно. А те, кто грешил, смогут раскаяться и искупить свой грех – им даруют прощение, когда второе Око Всевышнего откроется.

«Или их испепелит его праведный взгляд», – додумала про себя Мэгг строки из Святейшей книги.

– О мёртвых есть кому позаботиться, поэтому нам надлежит думать о живых. Расскажи мне о себе, дитя, и не стесняйся, не бойся. И сядь, прошу тебя, ты едва стоишь на ногах.

Она опустилась на лавку и рассказала почти всё, умолчала только про мошенничество, про клеймо на спине и про позорную смерть Рея. Святейший отец слушал её внимательно и не перебивал, только качал головой и вздыхал, а потом сказал:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.