Проклятие памяти

Но когда Эллен вышла из комнаты, он подумал – почему мать так часто целует его, интересно, что она чувствует при этом?

Сам он ничего, совсем ничего не чувствовал...

* * *

Марш все еще сидел в своем кресле, неподвижно глядя в холодный камин, когда в комнату, неслышно ступая, вошел Алекс.

– Па?

Марш вскинул голову.

– Алекс?.. Я думал, ты уже спишь.

– Нет, я читал... и хотел поговорить с тобой. Я читаю одну книгу – о мозге. Кое-что в ней я не могу понять...

– И решил обратиться к домашнему доктору? – Марш указал сыну на диван. – Не знаю, смогу ли тебе помочь, но постараюсь. Так в чем проблема?

– Мне нужно точно знать, как сильно был поврежден мой мозг, – ответил Алекс. Затем, словно опомнившись, покачал головой: – Нет, не совсем это. Я имею в виду – насколько глубоки были эти повреждения. Сама по себе кора меня не очень волнует – с ней как раз все в порядке, я думаю.

Марш почувствовал, что его усталость как рукой сняло.

– Ты думаешь, с ней все в порядке? – повторил он. – Полистав два часа какую-то книжку, ты прямо-таки уверен, что кора...

Алекс молча кивнул, скептический тон отца ничуть его не тронул.

– Мне кажется, что повреждения проникли гораздо глубже. Но кое-что у меня вообще... не сходится.

– Что например?

– Миндалевидное тело.

Марш с неподдельным изумлением посмотрел на сына. Откуда-то из глубин студенческой памяти ему удалось извлечь значение слова – небольшой, миндалевидной формы орган в глубине мозга. Если он и знал когда-то функции этой самой миндалины, это было курсе на третьем...

– Припоминаю, – кивнул он. – Так что с ним?

– Похоже, что повреждено именно оно, но по книжке выходит, что этого не могло случиться.

Уперев локти в колени, Марш наклонился к сыну.

– Я не успеваю за тобой. Почему ты думаешь, что повреждена именно миндалина?

– Потому что если рассуждать по книжке – то, что со мной происходит, связано именно с ней. Я полностью лишен каких-либо эмоций, и... ты знаешь, что случилось с моей памятью. Но сейчас я начинаю вспоминать кое-что... только дело все в том, что вещи вспоминаются мне не такими, какие они сейчас, а какими были раньше.

Марш кивнул, хотя с трудом понимал, что Алекс имеет в виду.

– О'кей. И что это может означать, по-твоему?

– Похоже, что это... как бы сказать... воображаемые воспоминания. Я помню вещи, которые помнить просто не могу.

– Это не обязательно, – заметил Марш. – Может быть, твои воспоминания просто несколько... искажаются.

– Об этом я тоже думал, – кивнул Алекс. – Но мне так не кажется. Я вспоминаю события, которые случились задолго до моего рождения. Значит, я их просто придумал.

– А какое отношение все это имеет к миндалине?

– В книжке, которую я читаю, сказано, что миндалина как раз и отвечает за упорядоченную работу памяти – за образы и все такое. Вот и получается, что раз работа ее нарушена, она как бы выдает воображаемые образы за воспоминания о реальных вещах.

Марш скептически поднял брови.

– А мне кажется, ты делаешь довольно смелые и своеобразные выводы.

– И еще, – словно не слыша отца, продолжал Алекс. – В книге написано, что миндалина руководит еще и эмоциональной памятью. А ее у меня нет совсем. Никаких эмоций и никаких воспоминаний об эмоциях.

Чтобы сохранить умиротворенное выражение на лице, Маршу потребовалось немало усилий.

– Продолжай, пожалуйста.

Алекс пожал плечами.

– Да, в общем, все. Поскольку у меня нет ни эмоций, ни воспоминаний об эмоциях, а большая часть моих воспоминаний – плод воображения, я и прихожу к выводу, что миндалина была повреждена.

– Если ты правильно понял все, что написано в этой книге, и если информация, приведенная в ней, верна, – что, откровенно говоря, под большим вопросом, учитывая, как мало изучен мозг до сих пор – твой вывод может оказаться и верным.

– Но тогда, – пожал плечами Алекс, – я должен был умереть.

Марш молчал. Если бы Алекс знал, как близок его вывод к действительности...

– Ведь миндалина расположена слишком глубоко, – Алекс говорил примерно с той же интонацией, с какой обсуждают прогноз погоды. – И если повреждения коснулись ее, остальную часть мозга они должны были просто уничтожить. Понимаешь, папа, если бы это и вправду случилось со мной, я бы уже давно умер или находился... как это говорят... в состоянии овоща. Я не мог бы даже восстановить сознание, не говоря уже о способности ходить, говорить, видеть, слышать... в общем, делать все, что я сейчас делаю.

Марш кивнул, по-прежнему не говоря ни слова. Он понимал, что Алекс во многом прав.

– Поэтому я хочу знать точно, что именно случилось со мной. Как сильно был поврежден на самом деле мой мозг и что делал доктор Торрес для того, чтобы его... вылечить. И почему одни части моего мозга работают так хорошо, а другие – почти не действуют.

Откинувшись в кресле, Марш на секунду прикрыл глаза, пытаясь сообразить, что ему сказать сыну. Похоже, остается только одно. Тем более что он может уже знать правду.

– Признаюсь тебе, – Марш откашлялся, – что меня мучают те же вопросы. И сегодня я пытался найти историю твоей болезни в нашем компьютере. Оказалось, ее там нет. Доктор Торрес забрал все записи, хранит их у себя и почему-то не хочет, чтобы к ним получили доступ ни я, ни кто-либо другой.

Некоторое время Алекс молчал, обдумывая слова отца. Когда он заговорил, его голос оставался по-прежнему бесстрастным:

– Это ведь значит – что-то не так, верно, па? Марш изо всех сил старался сохранять ровный тон.

– Мама, например, так не думает. Ей кажется, что все, напротив, в полном порядке, и доктор Торрес просто... м-м... охраняет нужную ему информацию.

Алекс покачал головой.

– Но она неправа, если и правда так думает.

– А может быть, мы неправы, – предположил Марш. Он не сводил глаз с Алекса, пытаясь угадать на его лице хоть какой-нибудь проблеск чувства... Нет, ничего. С тем же бесстрастным выражением лица Алекс пожал плечами.

– Нет, мы как раз правы. Того, что происходит со мной, просто не может быть – по крайней мере, с живым человеком. Но я ведь жив. Значит, что-то не так. И я должен узнать – что именно.

– Мы должны узнать, – мягко поправил Марш. Поднявшись, он подошел к Алексу и положил ему руку на плечо. – Алекс, – произнес он тихо. Тот поднял голову. – Тебе страшно, сынок?

Помолчав несколько секунд, Алекс покачал головой.

– Нет. Не страшно. Скорее любопытно. А что?

– А мне страшно, – так же тихо произнес Марш.

– Ты счастливый, – голос Алекса тоже звучал теперь еле слышно. – Мне тоже хочется испытывать страх... или даже ужас... хоть что-то...

* * *

Весь первый урок Алекс просидел за своей партой один. Он понял, что что-то случилось, еще когда зашел, как всегда, утром за Лайзой, но ее сестренка Ким сказала ему, что Лайза уже ушла.

– Она говорит – ты сумасшедший, – сообщила девчушка. – И что она больше не хочет никуда ходить с тобой. Только это из-за того, что она сама дурочка.

Появившаяся на крыльце Кэрол Кокрэн шлепком отправила младшую дочку в дом и, извинившись, поздоровалась с Алексом.

– Мне ужасно неудобно, Алекс... Это пройдет у нее, поверь. Она просто испугалась, когда ты вчера сказал, будто убийца миссис Льюис до сих пор на свободе.

– Но я вовсе не хотел пугать ее, – пожал плечами Алекс. – Она только спросила меня – не думаю ли я, что это дело рук мистера Льюиса. А я ответил, что так не считаю.

– Да, да, я знаю. – Кэрол вздохнула. – И уверяю тебя, это скоро пройдет. Ты же знаешь Лайзу. Но сегодня она вдруг захотела пойти в школу одна. Прости, милый.

– Да ничего, – Алекс махнул рукой. Попрощавшись с матерью Лайзы, он отправился в школу. Его не удивило, что никто из встреченных им по дороге ребят не поздоровался с ним, как и то, что все разговоры, когда он вошел в класс, разом смолкли.

И то, что место рядом с Лайзой оказалось занято.

Все это не удивило и не задело его.

Он лишь решил более тщательно следить за тем, что говорит. Оказывается, окружающие реагируют на это по-разному.

Минут пять он слушал учителя – первым уроком была история, – но затем просто выключил его голос из сознания, как выключают звук радиоприемника. Все, что говорил этот человек, было и в учебнике – его Алекс прочел от корки до корки еще три дня назад.

Содержанке книги отпечаталось в его мозгу, словно на типографской матрице. Если бы его попросили, он мог бы воспроизвести учебник с первой до последней страницы.

Занимал же все мысли Алекса отнюдь не учебник истории, а книга о человеческом мозге, взятая им вчера в библиотеке. С самого утра снова и скова обдумывал он в поисках ответа свой разговор с отцом. Он в чем-то ошибся – в этом он был убежден. Может быть, он невнимательно читал книгу... а может, в самой книге были неточности.

Была, правда, еще и третья возможность, именно над ней он и размышлял остаток дня.

Сама же идея посетила его на перемене.

Перемена эта, правда, несколько затянулась, последним уроком была лабораторная, и Алекс решил не ходить на нее. Он бродил по территории школы, гадая, не оживут ли при виде какого-нибудь заброшенного уголка спящие мертвым сном воспоминания. Но тщетно. Память не поддавалась. Кроме того, почти все, что сейчас видел Алекс, было уже знакомо ему, во всей Ла-Паломе не осталось практически ни одного уголка, который бы не отпечатался в его новой памяти.

Он шел по коридору корпуса естественных наук, когда кто-то вдруг окликнул его. Алекс оглянулся. Позади него оказалась раскрытая дверь в лабораторию, из-за учительского стола ему кто-то махал. Приглядевшись, Алекс узнал Пола Лэндри.

– Здравствуйте, мистер Лэндри.

– Заходи, Алекс.

Войдя в лабораторию, Алекс огляделся.

– Узнаешь? – спросил Лэндри. Подумав, Алекс покачал головой. – Даже это?

Лэндри указал на деревянный ящик со стеклянной крышкой, стоявший на столике возле доски.

– А что это?

– Приглядись. Неужели совсем не помнишь?

Алекс еще раз осмотрел странное сооружение.

– Нет.

– Ты же сам его сделал. В прошлом году. Это была твоя курсовая работа, ты ее закончил как раз перед аварией.

Алекс снова оглядел со всех сторон ящик.

– А для чего я сделал его?

– Догадайся. Если то, что говорил мне Айзенберг – правда, то тебе для этого и десяти секунд не понадобится.

Большую часть ящика занимал пластиковый рукав, сделанный из отдельных сегментов, переставляя их, можно было придавать ему самые причудливые изгибы. Рукав вел в клетку, помещавшуюся в одном конце ящика, в ней беспокойно сновали три белые крысы. На другом конце рукава располагалась камера с подвесной полочкой, на ней – кусок сала. В крышку ящика был встроен секундомер.

– Понятно, – кивнул Алекс. – Тесты на обучаемость. Я, очевидно, ставил задачу замерить время, за которое крысы обучались ориентироваться в проходе всякий раз, как я изменял его форму. Конструкция довольно наивная.

– Тогда ты так не думал, – заметил Лэндри. – Ты прямо-таки лучился от гордости.

Равнодушно пожав плечами, Алекс поднял дверцу, закрывавшую клетку, и выпустил крыс в проход. Одна за другой, безошибочно выбрав направление, они проникли в камеру с салом и принялись за еду.

– А чего его до сих пор держат здесь?

Лэндри развел руками.

– Да он же твой – я думал, вдруг он тебе понадобится. А поскольку у нас все равно летние курсы в этом году, я их сам подкармливаю. Да и пользуюсь иногда.

Именно в тот момент в голову Алексу и пришла эта неожиданная мысль.

– А крысы? – спросил он. – Они что, тоже мои?

Увидев, что Лэндри утвердительно кивнул, Алекс поднял крышку и извлек одного из грызунов. Зверек отчаянно барахтался в его руках, но когда Алекс опустил его обратно, сразу успокоился.

– А можно, я их заберу?

– Только крыс? А ящик?

– Он мне не нужен, – ответил Алекс. – Он, по моему, ни на что не годен. А крыс я возьму.

Лэндри, казалось, колебался.

– А если не секрет – на что они тебе?

– Есть одна идея, – ответил Алекс. – Хочу задействовать их в одном опыте.

С самого начала их разговора что-то в тоне Алекса то ли не нравилось Лэндри, то ли удивляло его, и сейчас он понял. В Алексе не осталось ничего от его прежней открытости, готовности помочь – словом ли, делом. Теперь он был холоден и – хотя Лэндри терпеть не мог это слово – высокомерен.

– Да ради Бога, – Лэндри пожал плечами, – Как я сказал, крысы эти твои. Но если ящик и вправду тебе не нужен – оставь его мне. Может, конструкция, как ты изволил выразиться, и наивная, но работает исправно, и в младших классах проходит на ура. – Он ухмыльнулся. – И я им всем говорю, что за эту блестящую работу гениальный конструктор Алекс Лонсдейл получил свою законную тройку с плюсом. Ведь если бы постарался, смог бы получше, а?

– Может быть, – согласился Алекс, направляясь к двери, в правой руке он держал проволочную клетку с крысами. – Даже наверняка – если бы вы получше нас учили.

Он ушел, а Пол Лэндри, оставшись в классе, все сравнивал того, прежнего Алекса с тем, каким он стал теперь. Сравнение выходило не в пользу нынешнего. То есть сравнения быть и не могло – тот, прежний Алекс, которого он знал, не оставив следа, испарился. На его месте был кто-то другой – и Лэндри был рад, что этот "кто-то", кем бы он ни был, закончил его курс еще в прошлом году. Перед уходом домой он вынес сделанный Алексом ящик во двор и швырнул его в черную пасть мусорного контейнера.

Глава 18

Резко хлопнула дверь, и от этого стука Эллен невольно вздрогнула.

– Алекс? – позвала она. – Это ты? Ты знаешь, который... – но когда сын вошел в комнату, она замолчала, в недоумении глядя на проволочную клетку в его руке. – Силы небесные... кто там у тебя?

– Крысы, – ответил Алекс. – Остались, оказывается, от моей прошлогодней курсовой по биологии. Жили все это время у мистера Лэндри.

Эллен с отвращением посмотрела на копошащихся в клетке зверьков.

– Надеюсь, ты не собираешься держать их в доме?

– Я просто задумал эксперимент, – объяснил Алекс. – Через пару дней их здесь уже не будет.

– Вот и прекрасно. А теперь, прошу тебя, поехали, иначе мы опоздаем. Собственно говоря, – она взглянула на часы, – мы уже опаздываем. А ты же знаешь, какой доктор Торрес пунктуальный.

Алекс, поднимаясь по лестнице, обернулся.

– Папа и я не уверены, что мне нужно ездить туда.

Эллен застыла, едва сунув руки в рукава легкого пальто.

– То есть?

Лицо Алекса оставалось, как всегда, бесстрастным.

– Мы с папой говорили об этом... вечером и решили – возможно, что-то со мной не так.

– Н-не понимаю, о чем ты, – выдохнула Эллен, хотя на самом деле сразу все поняла. В это утро они с Маршем почти не разговаривали, с работы он – в первый раз за долгое время – не позвонил ей. Значит, он и Алекса хочет использовать в этой их войне как орудие против нее, но уж с этим она мириться не станет, потому что в конечном итоге все отразится только на Алексе.

– Я прочитал кое-что... – попытался было продолжить Алекс.

– Вот и прекрасно! – отрезала Эллен. – Меня ни в малейшей степени не интересует, что ты там прочитал и до чего вы с отцом умудрились договориться.

Слава Богу, ты все еще пациент доктора Торреса, он ждет тебя на прием, и ты поедешь туда, хочется тебе или нет. Понял?

Алекс кивнул.

– Можно, я только отнесу это к себе наверх? – он слегка приподнял проволочную клетку.

– Нет уж. Оставь ее во дворе.

По дороге в Пало Альто ни Алекс, ни его мать не сказали друг другу ни слова.

* * *

– Я думал, Алекса привезет твой муж, Эллен, – произнес Торрес, когда они вошли. Он не поднялся им навстречу, а лишь указал на два кресла для посетителей.

– Он... не пожелал, – ответила Эллен. – И мне хотелось бы поговорить и об этом. – Она слегка покосилась на Алекса. Торрес сразу понял, что она имеет в виду.

– Лаборатория вот-вот будет готова, – повернулся он к Алексу. – Может быть, минут пять подождешь в кабинете у Питера?

Алекс молча вышел из кабинета. Когда за дверью затихли его шаги, Эллен, глубоко вздохнув, начала рассказывать обо всем, что случилось за последние дни, – о ссоре с мужем, его странной беседе с Алексом, книгах, которые тот читает.

– То есть мне кажется, – закончила она, – Маршу все же удалось убедить Алекса, что с ним что-то не в порядке.

После небольшой паузы Торрес потянулся к трубке. Эллен машинально следила, как его длинные смуглые пальцы уминают табак. Лишь когда под потолок всплыло первое облачко синеватого дыма, Эллен услышала низкий голос Торреса.

– Проблема в том, что муж твой, видимо, прав, – Торрес говорил почти равнодушно. – И я как раз собирался сообщить твоему супругу, что намерен снова положить Алекса в Институт на обследование.

Эллен почувствовала, как немеют руки.

– Как... а зачем? – Слова вырывались словно сами собой, едва слышные и беспомощные. – Я думала... все же шло так хорошо, и...

– Разумеется, ты так думала, – глубоко затянувшись, Торрес с шумом выпустил дым. – И, в общем, все так и было. Но постепенно... начало происходить что-то непонятное. – Взгляд его темных горящих глаз встретился с испуганным взглядом Эллен. – Поэтому я и хочу снова положить его к нам, чтобы выяснить, в чем проблема и что могу я предпринять для ее решения.

На секунду Эллен прикрыла глаза – словно надеясь, что вместе с этой комнатой исчезнут и одолевавшие ее тревожные мысли. Что она скажет Маршу, если вернется домой без Алекса? Покается, что он, мол, был прав, что-то не получилось и она оставила сына на попечении доктора, по милости которого, собственно, это и произошло? Хотя ведь Раймонд не говорил этого... Что-то непонятное – так, кажется, он сказал...

– А ты можешь мне объяснить, что именно... тебе непонятно? – попросила она, тщетно стараясь унять дрожь в голосе.

– Да, в общем, похоже, ничего серьезного, – Торрес пожал плечами. – Во всяком случае, ничего, что могло бы дать повод для беспокойства. Но пока я все до конца не выясню, Алексу лучше остаться здесь, поверь мне.

Эллен нервно вертела на пальце обручальное кольцо – жест, появлявшийся у нее лишь в минуты отчаяния.

– Не знаю, согласится ли Алекс... – она говорила едва слышно, почти шепотом.

– Разве нам так необходимо его согласие? – заметил Торрес, глядя по-прежнему ей в глаза. – Как, кстати, и согласие твоего мужа. – Поняв, что Эллен собирается возразить, он быстро добавил: – Эллен, ты же знаешь – я действую только в интересах Алекса.

Перед тем как кивнуть в знак согласия, Эллен колебалась не более секунды.

– Но, может быть, можно подождать до завтра? – голос ее звучал почти умоляюще. – Можешь дать мне один день, чтобы... чтобы убедить его? Если я сегодня приеду домой без Алекса, я... я не знаю, что тогда будет.

С минуту Торрес молчал, словно обдумывая ее просьбу. На самом деле он вспомнил в подробностях то, что услышал несколько часов назад от своего адвоката: "Не забудь, Раймонд, что Маршалл Лонсдейл – не только отец Алекса, но еще и сам врач. Он может все опротестовать в судебном порядке – то есть держать парня у себя до тех пор, пока дело не будет решено через суд. А к тому времени будет уже слишком поздно. Поэтому – хотя и знаю, каково это слышать, – предлагаю тебе: попробуй договориться с ним. И повторяю: велика вероятность того, что если ты не будешь давить на них, они отдадут тебе Алекса сами".

– Хорошо, – кивнул он. – Сегодня я только сниму кое-какие данные, но завтра ты привезешь Алекса и оставишь его у меня. И помни: у тебя есть двадцать четыре часа, чтобы договориться с твоим сумасшедшим мужем.

* * *

Сидя в кабинете Питера Блоха рядом с лабораторией, Алекс равнодушно рассматривал висевший на стене календарь. Неожиданно взгляд его упал на стопку бумаг, лежавших на краю письменного стола. На верхнем листе он узнал подпись доктора Торреса.

Протянув руку, Алекс подвинул стопку к себе – это были распоряжения, касающиеся Алекса Лонсдейла. Он пробежал глазами первую страницу, стараясь расшифровать многочисленные сокращения, которыми пестрел текст.

Взгляд его задержался на строчке в самом низу страницы: "Анестезия – ОЭН".

Несколько секунд Алекс смотрел на таинственные буквы, затем перевел взгляд на пишущую машинку, стоявшую у стены на небольшой тумбочке. Мысль, пришедшая в голову, показалась такой простой, что он удивился, почему она не посетила его раньше. Секунду спустя он уже вставлял лист в старенькую "Ай-Би-Эм", стараясь в точности подогнать буквы строки к красным отметкам на линейке машинки. Полминуты спустя лист снова лежат на столе – ничуть не изменившийся, кроме последней строчки:

"Анестезия – не проводить".

Когда через несколько минут в кабинет вошел Питер, Алекс, сидя на стуле у двери, перелистывал каталог медицинского оборудования. Краем глаза Алекс следил, как техник подошел к письменному столу и просмотрел верхний листок в лежавшей на краю стопке.

– Поздравляю, – хмыкнул Питер. – Как тебе удалось его на это уговорить...

– На что? – спросил Алекс, отложив каталог в сторону.

– Да это я так... – махнув рукой, Питер состроил гримасу. – Только предупреждаю: если то, что с тобой сегодня будут делать, тебе не понравится, я в этом не виноват. Все претензии к тебе самому и твоему доктору. Ну, пошли, у нас уже все готово.

Двадцать минут спустя Алекс уже лежал на лабораторном столе, ремни крепко охватывали его запястья, талию и лодыжки. Паутина проводов протянулась от его головы к стендам с аппаратурой.

– Если решил передумать, то уже поздно, – предупредил Питер. – Понятия не имею, что ты сейчас будешь чувствовать, но уверен, что удовольствия это не доставит тебе никакого. – Отойдя к стендам, Питер принялся возиться с приборами.

Первое, что почувствовал Алекс, был странный запах в лаборатории. Вначале он напомнил ему ваниль – тонкий приятный аромат, но постепенно запах начал меняться – усилился, стал резким, Алекс даже подумал – в лаборатории загорелась проводка или что-то еще. Запах гари сменился кислой вонью – как от гниющего мусора.

Это ведь у меня в мозгу, внезапно сообразил он. Только в моем мозгу – на самом деле никаких запахов я не чувствую.

Потом в его сознание вторглись звуки, за ними пришли ощущения.

В комнате было жарко, Алекс чувствовал, что начинает потеть, и тут слух его резанул резкий протяжный вопль.

Жара усиливалась, и вдруг – в секунду – словно вся собралась у него в паху...

Железо!..

Кто-то прижал раскаленный железный стержень к его гениталиям.

Алекс чувствовал сладковатый запах тлеющей плоти, бился, пытаясь высвободиться, но ремни крепко держали его...

Вопль, звучащий в ушах – его собственный крик, крик боли, адской, нестерпимой боли...

Боль прошла – так же внезапно, как и появилось. Стало холодно, очень холодно. Медленно Алекс открыл глаза. Все вокруг совершенно белое: хлопья падающего снега, и ветер свистит в ушах, словно желая предупредить о чем-то...

Что-то коснулось его ноги.

Несильно – легким скользящим касанием, еще, еще раз – каждые несколько секунд, и...

Скосив глаза, Алекс увидел у левого бедра оскаленную, с горящими глазами волчью морду.

Она тут же исчезла – ветер унес голодное рычание зверя, и тут же Алекс почувствовал, как стальные челюсти сомкнулись на его левой голени.

Плоть сразу повисла рваными клочьями, он слышал, как хрустнула под железной хваткой волчьих челюстей кость. Левой ноги он больше не чувствовал, но ощущал, как льется на правую кровь из разорванных артерий.

Вокруг завывала буря.

Внезапно звуки начали глохнуть, исчезая, с ними уходила и боль. Белая пустыня обретала цвет, превращаясь в бирюзово-синее море. Он чувствовал, как теплые волны ласкают кожу, как обдувает лицо прохладный ветерок.

Он медленно плыл, в мозгу нарастало новое, невиданное ранее ощущение.

Вначале неясное, но он попытался сосредоточиться на нем. Ощущение усиливалось, становилось четче.

Энергия.

Волны бесконечной энергии, текущей, омывающей, наполняющей его мозг.

Внезапно все прекратилось – исчезли море, ветер, ощущение неги и волшебства. Голубое небо превратилось в белый потолок лаборатории. Темное пятно, появившееся в поле зрения, оказалось встревоженным лицом Питера Блоха.

– Я тебя чуть не доконал, – техник тяжело дышал, – ты вроде концы отдавать собрался. Стал кричать, биться... в общем, я взял – и все выключил.

Алекс молчал, уставясь на плафон лампы над головой и стараясь удержать в памяти все, что только что чувствовал и видел.

– Ничего ведь не было, – произнес он наконец.

– Не было?! – голос Питера сорвался на фальцет. – Да ты чуть не сошел с ума... или вообще не умер! Какого черта Торрес пытается доказать теперь, интересно мне знать?

– Ничего, – повторил Алекс. – Он ничего не пытается доказать, и со мной не произошло ничего такого.