Путешествуя с мёртвыми

Эшер тогда искренне полагал, что со службой во имя короля и Отечества покончено навсегда.

И вот он направляется в Париж, под обстреливающим вагон дождем, с несколькими фунтами в кармане – и все только потому, что увидел Игнаца Кароли беседующим с Чарльзом Фарреном.

Случилось то, чего Эшер боялся весь этот год – с тех пор, как он узнал, кто такой и что такое этот Фаррен и все ему подобные.

Идя по коридору из вагона в вагон, Эшер заметил в купе первого класса Кароли, читающего в одиночестве газету.

Подобно Дориану Грею, Кароли не утратил своей красоты за прошедшие тринадцать лет. А ведь ему уже должно быть сорок. И однако же – ни следа серебра в его гладких черных волосах или в ниточке усов, словно бы нарисованных тушью на короткой верхней губе, ни морщинки не залегло в уголках широко посаженных темных глаз.

«Вся моя кровь вскипает от восторга при мысли, что я выполню любой приказ императора, каким бы он ни был! – с этими словами (вспомнил Эшер) он вскочил тогда на ноги в мягком сиянии газовых рожков „Кафе Версаль“, и шитье вспыхнуло на его алом мундире. Вспомнилось сияние идеалистического идиотизма на юношеском лице. – Я буду драться везде, куда бы Он меня ни послал!» Отчетливо слышалась заглавная буква в слове «Он» – император, а вокруг ревели и аплодировали друзья-гвардейцы. Хотя они взревели еще громче, когда кто-то из них пошутил: «Да, конечно, Игни… но кому придет в голову послать вас на врага?»

Но когда Кароли уже преследовал Эшера с собаками в Альпах, замучив перед этим до смерти его осведомителя и проводника из местных жителей, стало окончательно ясно, что в прошлый раз он умышленно корчил безмозглого дворянчика, проводящего жизнь на балах, а не в строю. Надолго запомнилась Эшеру эта погоня.

Они так и не встретились лицом к лицу в те адские дни среди потоков и ущелий, Джеймс даже не знал, известно ли было Кароли, кто его дичь. Но, проходя вагонным коридором и бросив беглый взгляд в окно купе, Эшер вспомнил тело своего проводника и вновь порадовался, что тогдашняя их встреча не состоялась.

Во всяком случае, больше всего он сейчас боялся не Игнаца Кароли.

В третьем классе было куда более шумно, чем во втором. Теснота, запах грязной шерсти и нестираного белья. Младенец вопил как фабричный гудок. Небритые мужчины поднимали лица от «Фигаро» или «Лондон ньюс», когда Эшер протискивался между жесткими, с высокой спинкой, сиденьями. Желтый подрагивающий электрический свет падал на дешевые фетровые шляпы, влажные бумажные цветы, простые стальные булавки. Женщина сказала: «Замолчи, Беатрис, замолчи сейчас же!» Однако в голосе ее надежды не прозвучало. Видимо, Беатрис не угомонится до самого вокзала Гар-дю-Нор.

Эшер поднял воротник, понимая, что Фаррен может его узнать. Он нервничал при одной только мысли, что Фаррен находится где-то здесь и что ему достаточно одного беглого взгляда в сторону Джеймса. Думать о том, что произойдет в таком случае, было тем более неприятно.

В самом конце третьего класса находилось багажное отделение, загроможденное велосипедами, собачьими клетками и огромным креслом. Там было темно, за окнами алмазно посверкивал дождь, подсвеченный грязноватыми бликами из вагонов третьего класса. Стоило Эшеру ступить внутрь и прикрыть за собой дверь, как его ожгло холодом: все окна были открыты и громко дребезжали, пол забрызган водой.

У ног Джеймса скулила от страха собака в клетке.

Но даже запах холодной дождливой ночи не мог ни перебить, ни рассеять запаха смерти.

Эшер торопливо огляделся, затем опустился на колени, словно опасаясь, что его увидят снаружи через окно. Тусклый свет проникал через глазок на двери, но его было недостаточно. Эшер выудил коробок из кармана пальто, чиркнул спичкой.

Труп мужчины был согнут и казался маленьким: колени вмяты в грудь, руки прижаты к бокам – иначе бы его и не удалось затолкнуть в тесный угол за футляр контрабаса.

Эшер погасил спичку, зажег вторую и подобрался поближе. Мертвец был молод, смугл, небрит, руки – в рабочих мозолях, на шее вместо галстука грубо повязан платок. Одежда пахнет дешевым джином и еще более дешевым табаком. На подошве ботинка – дыра. Крови на шейном платке совсем немного, хотя, когда Эшер оттянул его пальцем вниз, открылась разорванная аорта. Края раны казались белыми и вспухшими, как будто их жевали и обсасывали. У Эшера и у самого имелся шрам такой же формы и размера – как раз там, где шею холодили серебряные звенья цепочки.

Третья спичка осветила лицо мертвеца, совершенно белое, с синими губами и явственно различимой щетиной. Хотя, судя по цвету век, он погиб от силы полчаса назад. Подвернув потертую штанину, Эшер заметил, что голая лодыжка еще даже не начала синеть.

«Скорее всего, – сердито подумал Эшер, – синеть там уже нечему…»

Он погасил спичку, отправил ее – вместе с первыми двумя – в карман и скользнул между креслом и контрабасом к выходу. В одном из вагонов он столкнулся с проводником. Возможно, кто-то из должностных лиц спугнул убийцу, помешав ему избавиться от трупа. А может быть, Эрнчестер просто ожидал, когда они отъедут подальше от Лондона. Эшер быстро покинул вагон, вытирая ладони о полы пальто и недовольно бормоча, словно искал кого-то и не нашел. Никто из пассажиров третьего класса не проводил его взглядом.

К тому времени, когда поезд достигнет Дувра, тело наверняка исчезнет. Привлечь чье-либо внимание к своей находке означало привлечь внимание к себе, а в этом случае вряд ли он доберется до Парижа живым.

В темном купе второго класса, кроме Эшера, ехало жизнерадостное и шумное семейство парижан, которые вели себя в поезде как дома – закусывали хлебом и сыром. Bonne femme[1] предложила попутчику сыра с апельсиновым соком, в то время как глава семьи трудолюбиво изучал помятый номер «Авроры». Эшер поблагодарил, выудил свою «Таймс», большую часть которой прочел еще по дороге в Черинг-Кросс, и вновь спросил себя: что же он все-таки намерен сообщить тому, кто сейчас возглавляет резиденцию в Париже?

Ночь предстояла долгая. Он не осмеливался лечь спать, боясь, что Фаррен может почуять его сны.

2/11/1908-0600 ПАРИЖ/ГАР ДЮ НОР

ЭРНЧЕСТЕР ОТБЫЛ В ПАРИЖ С ИГНАЦЕМ КАРОЛИ АВСТРИЙЦЕМ ТЧК ПРЕПОРУЧУ ЗПТ ВЕРНУСЬ СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ

ДЖЕЙМС

Эрнчестер. Лидия Эшер положила тонкий листок желтой бумаги на инкрустированный, с позолотой, письменный стол. Сердце забилось чаще, стоило ей прочесть это имя. Отбыл в Париж с кем-то из Австрии…

Чтобы осознать все это, требовалось время, поскольку Лидия, досконально знающая, чем отличается одна железа от другой, никак не могла вспомнить, чьи союзники австрийцы: немецкие или английские. А вспомнив, содрогнулась.

– Это от хозяина, мэм?

Лидия подняла глаза. Элен, принесшая чай, а заодно и телеграмму, задержалась в дверях кабинета; большие красные руки теребили передник. Темный, как чернила, дождь, хлеставший всю ночь, унялся лишь под утро, ровная изморось сыпалась с небес цвета стали. За высокими окнами сияла влажная мостовая Холиуэлл-стрит. А поскольку Лидия была близорука, то картина была несколько размытой, в стиле Моне. Высокая коричневая стена Нового колледжа напротив стала от сырости почти черной. Время от времени по улице проходил студент или преподаватель – безликие призраки, тем не менее безошибочно опознаваемые Лидией, точно так же, как она опознавала Элен: по общим очертаниям и манере двигаться. Как, например, можно было спутать малорослого декана Брейсноуза с его важной петушиной поступью и такого же крошечного, но скромного доктора Вирдона из колледжа Церкви Христовой? Глубоко вздохнув, Лидия обратила огромные карие глаза в направлении темного пятна двери, ведущей в зал, и впервые за это утро поняла, что давно уже голодна.

– Да, – сказала она. – Ему пришлось срочно ехать в Париж.

– Ох!.. – Элен неодобрительно покачала головой. – В такой-то дождь! Подумаешь, Париж! Какие там могут быть дела, чтобы не явиться вовремя и заставить вас волноваться?

Пожалуй, Лидия не смогла бы как следует ответить на этот вопрос. «Возможно, сговор, который обернется победой Германии над Англией и еще бог знает чем», – подумала она, но промолчала.

– Я же говорила, что не стоит волноваться насчет мистера Джеймса! – радостно продолжала Элен. – Вон какой ливень был! Хотя о Париже я даже и не думала… Что-нибудь с инвестициями, мэм? – Элен работала в течение долгого времени у отца Лидии и привыкла к мысли, что если хозяин куда-то внезапно отбыл, то это непременно связано с инвестициями. – Даже и не знала, – добавила она с неожиданным проблеском разума, – что он куда-то вкладывал деньги…

– Так, по мелочи, – правдиво ответила Лидия, сворачивая телеграмму и отпирая одно из отделений украшенного позолотой секретера.

Содержимое немедленно вывалилось наружу и образовало на полу пухлую гору бумаг. Лидия посмотрела на нее с такой растерянностью, как будто стол ее не был точно так же завален диаграммами, заметками об эндокринной системе, письмами других исследователей относительно удаления гланд, счетами модисток, меню, образцами шелка, номерами «Ланцета». Там же лежал набросок статьи для январского выпуска «Британского медицинского журнала», над которым она работала до прихода Элен. Лидия подтянула кружевные манжеты и, решительно запихнув все обратно, с натугой захлопнула дверцу. Открыв еще пару отделений с тем же успехом, она в конце концов подсунула телеграмму под кипу заметок о воздействии электростимуляции на выработку адреналина.

Ее подруга Джосетта Бейерли всегда посмеивалась над тем, что Лидия не читает газет и даже не знает, кто сейчас премьер-министр. Как будто премьер-министры, подобно балканским королям, не зависели от горстки избирателей! Чтение газет лишь наводило Лидию на размышления о том, не страдают ли такие деятели, как лорд Бельфор или кайзер, воспалением щитовидки или авитаминозом, что каждый раз отвлекало ее от работы.

«Он пишет, что возвратится сегодня». Лидия понимала, что ей следует успокоиться. Конечно, Джейми способен сам позаботиться о себе. Она думала об этом прошлой ночью, лежа с открытыми глазами и оглаживая пальцами тяжелые звенья серебряной цепи на шее. А когда заснула, ей привиделось трупно-белое лицо, возникшее при свете газовых рожков в глубине парковой аллеи: странно горящие глаза и урчащая пасть с мерцающими клыками. Затем Лидия проснулась и не смогла уснуть до утра. Лежала и слушала шорох дождя в плюще.

Итак, причин для страха у нее не было.

В телеграмме сказано: «Препоручу».

Тем более бояться нечего.

Но в телеграмме содержалось также нечто такое, что засело занозой в подсознании.

«Досадно будет, – машинально продолжала она размышлять, – если он не выкроит в Париже время купить себе рубашку и коробку конфет. У него всего одна смена белья. Эти, знаете, похороны кузенов…»

«Препоручу».

Почему ей кажется, что она уже слышала это имя – Игнац Кароли?

И почему, ради всего святого, он отправился объяснять, кто такой граф Эрнчестер, сотрудникам Министерства иностранных дел в Париже?

– Не могли бы вы принести мне тост, который я не доела за завтраком? – спросила Лидия секунду спустя.

– Сию минуту, мэм! – в голосе служанки послышалась радость, а плечи ее, когда она повернулась в дверях, облегченно расслабились.

И Элен, и миссис Граймс обе считали Лидию слишком худой. Она же, еще будучи школьницей, неуклюжей, очкастой зубрилкой, оставляла без внимания их предостережения, что если девочка вечно сидит, уткнувшись носом в книгу, и ест меньше канарейки, то вряд ли сумеет когда-нибудь подцепить себе муженька. Однако Лидия прекрасно сознавала, что у кого, у кого, а уж у нее-то, единственной наследницы состояния Уиллоуби, отбоя от женихов не будет. При мысли об этом у нее уже тогда волосы вставали дыбом.

Джейми сказал, что она красива. Единственный мужчина, которому Лидия могла верить.

Может быть, это Джейми когда-то давным-давно помянул в разговоре Игнаца Кароли?

Нет, не похоже… И Лидия вспомнила высокого скромного преподавателя, который на устраиваемых ее отцом вечеринках гулял с ней по саду, рассказывая о королях и капусте: каким способом лечат болезни в Китае и как продолжить обучение без согласия родителей. Вежливый знающий человек, никогда ничего от нее не требовавший, принимавший ее такой, какая она есть. Он никогда не говорил лишнего, хотя, еще будучи школьницей, она заподозрила, что Джеймс не так прост, как кажется. Даже теперь, после семи лет брака, рассказывая какую-либо подлинную историю, он, по примеру Марка Твена, всем описываемым лицам давал фамилию Фергюссон.

Именно это Лидию и беспокоило. Она слышала фамилию Кароли. Или читала. Скорее читала. Она не помнила, как эта фамилия произносится, и, стало быть, Джейми ее не упоминал.

Лидия извлекла свои очки из-под груды бумаг, где она их прятала, когда кто-нибудь входил в комнату, встала, шурша кружевами, и, откинув назад длинные рыжие волосы, двинулась к книжным полкам. С намерением поработать после полудня в прозекторской Рэдклиффской больницы она решила повременить. К тому времени, когда вновь появилась Элен – с подносом бутербродов и луковым супом, – Лидия уже вспомнила, где и при каких обстоятельствах она набрела на фамилию Кароли. Воспоминание скорее встревожило ее, нежели успокоило. Она оставила поднос нетронутым и спустилась в спальню порыться в старых номерах «Ланцета» и «Медицинских изысканий», сваленных под кроватью. Она могла не помнить, есть ли сейчас в Германии парламент и чем большевики отличаются от меньшевиков, зато без особого напряжения месяцами хранила в памяти адрес парижской лаборатории Марии Кюри или год открытия внутренней секреции. Лидия продолжала читать до ужина, когда Элен явилась с еще одним подносом и вынудила съесть половину яйца и часть булочки, сама же развела огонь в камине и зажгла газовый рожок. Лидия нашла смутно знакомую ссылку, но та вывела ее на другое имя. Пора уже было начинать считать часы до полуночи, когда, по идее, должен появиться Джеймс.

Если он не решит задержаться в Париже еще на один день.

Если ничего не стрясется.

Если его не заметит Эрнчестер…

«Если он решит задержаться в Париже, – думала она, намазывая джем и девонширское масло на булочку, а затем кладя бутерброд на поднос, чтобы взглянуть в темнеющее окно, – он даст телеграмму. Он сообщит мне…»

А если не сообщит?

Сможет ли она найти его, отправив телеграмму в консульство… или, может быть, лучше в военное министерство, которому подчинены секретные службы? Где оно там находится, это консульство? Подобно многим девушкам из состоятельных семей, Лидия знала в Париже лишь Елисейские Поля и Рю-де-ля-Пэ. Позвонить по телефону в Министерство иностранных дел в Лондоне… Опять же, где оно располагается? Уайтхолл? Парламент? Скотленд-Ярд? Ну, эти если что-нибудь и скажут, то наверняка солгут…

Лидия остро осознавала свою беспомощность, она была испугана, она не знала, что делать.

«Кроме того, – подумала она, глядя в непроглядную тьму за шторами, – все чиновники давно уже разошлись по домам». И, словно подтверждая эту ее мысль, старинные часы времен Людовика XV, стоящие на камине в гостиной, отчетливо пробили пять раз.

Оставалось сидеть и ждать.

Она заснула после полуночи, улегшись поперек кровати, среди вороха медицинских журналов, разбросанных до порога спальни, так и не сняв своего пышного платья цвета чайной розы. Ей снились разрушенные здания древних городов; каменная кладка была покрыта черной запекшейся кровью и паутиной; из бездонных теней полз шепот столетий.

Джеймс не вернулся и под утро. И все же только после того, как пришла вторая телеграмма, Лидия решилась отправиться в Лондон и попытаться найти этот дом.

Глава 2

– Граф Эрнчестер – вампир.

Стритхэм – суетливый мужчина со скошенным подбородком, которого Эшер никогда не любил, – уставил на гостя прищуренные голубые глаза, как будто спрашивая себя, с какой целью Эшер морочит ему голову и не повредит ли это его положению главы парижского отделения Департамента. Большую часть предыдущей ночи Эшер провел, бодрствуя на борту дуврского парома, затем – в булонском поезде. Он все подыскивал довод, который бы убедил представителя Департамента арестовать Кароли в Париже (что, скорее всего, невозможно, так как вряд ли тот поедет куда-нибудь без дипломатической поддержки) или хотя бы отрядить агента, чтобы тот следовал за ним по пятам.

Когда он, невыспавшийся, голодный и раздраженный, в начале десятого постучал в зеленую крашеную дверь дома на рю де ля Виль л'Эвек, выяснилось, что открыть ее некому. Еще двадцать минут Эшер просидел на скамье под голыми деревьями, выжидая, когда дом подаст признаки жизни. Над городом собирались тучи, вот-вот должен был припустить дождь. «К черту! – злобно подумал Эшер. – Скажу им всю правду».

Стритхэм рискнул усмехнуться:

– Это несерьезно.

– Сам Эрнчестер (иногда он называет себя Фаррен, другое его имя – Уонтхоуп) относится к этому вполне серьезно, – мрачно сказал Эшер, вспоминая мертвого рабочего. – Правду он говорит или нет, будто прожил, питаясь человеческой кровью, два столетия, но я по собственному опыту знаю, что этот человек обладает способностями, за которые хорошо бы заплатили иностранные разведки. Он может пробраться сквозь любую охрану, войти и выйти незамеченным. Он может влиять на мышление людей. Понятия не имею, как это ему удается, но знаю, каков он в деле.

Эшер буквально видел, что за мысли копошатся на донышке прищуренных голубых глаз парижского начальника. Естественно! Стритхэм просто не мог представить ничего подобного. А ведь из всех вампиров, подобно призракам, окруживших Джеймса прошлой осенью в Лондоне, Чарльз Фаррен, бывший граф Эрнчестерский, был самым безобидным, меньше других употреблявшим свои зловещие способности, чтобы охотиться на людей, заманивая их в ловушки.

Наблюдая вчера, как тонут в туманной тьме за кормой «Лорда Уордена» желтые огни Дувра, Эшер пытался понять самое странное во всей этой истории: почему венгр связался именно с Эрнчестером?

В Лондоне обитали и куда более опасные вампиры. Почему не с кем-нибудь из них?

Стритхэм скривился в гримасе, очевидно, означавшей улыбку.

– Конечно, доктор Эшер. Департамент вполне разделяет ваше беспокойство, особенно ввиду вашего внезапного ухода… – Это был изящный выпад, и Эшер почувствовал раздражение.

– Все, что я сказал тогда о Департаменте, остается в силе! – Он поставил чашку на стол. Во всяком случае, хотя бы чаем угостили. На такую внимательность он в Париже даже не рассчитывал. – Если бы Департамент собирались взорвать с помощью динамита, я бы улицу не перебежал, чтобы погасить фитиль! Но я вам говорю, речь сейчас уже не о Департаменте! – Голос Эшера по-прежнему звучал ровно, холодно, но старая ярость тлела под слоем пепла. – Речь о стране. Вы не должны позволить австрийцам нанять лорда Эрнчестера.

– Вам не кажется, что вы немного преувеличиваете? Ну примут они на службу какого-то гипнотизера…

– Это не просто гипноз, – сказал Эшер, чувствуя, что если он выйдет сейчас из терпения, то помощи не получит. – Я не знаю, что это такое. Я знаю только, что это страшная сила.

Он перевел дух, понимая, насколько сложно описать физические возможности вампиров даже тому, кто готов поверить в их существование. Хотя бы то, как они гасят разум своей жертвы и следуют за нею незримо или, находясь на соседней улице, читают сны спящего человека.

Прирожденные шпионы.

Конечно, Кароли, с детства знакомый со страшными карпатскими легендами, поверил бы этому быстрее, чем кто-либо другой.

«Я готов выполнить любой приказ императора, каков бы он ни был…» Он произнес это с пылающими глазами – в духе прочих молодых глупцов из офицерского корпуса, но Эшер знал уже тогда, что Кароли говорит правду. Просто разные люди вкладывают разный смысл в одни и те же слова.

«По сути, ничего не изменилось», – подумал Эшер. Трудно сказать, сколько раз в течение нескольких лет он находил приют в этом неприметном доме недалеко от посольства, сколько раз отправлялся отсюда в путешествия по Европе исследовать архаичные формы глаголов или собирать легенды о феях и героях. Возвращался же с чертежами немецкого линейного корабля или списком фирм, продающих оружие грекам.

Все это было так давно, что казалось, будто не он, а кто-то другой рисковал жизнью и кривил душой ради сведений, которые все равно через год устареют.

Стритхэм сложил руки, белые и мягкие, как у женщины.

– Конечно, перестав сотрудничать с Департаментом, – с неким извращенным удовлетворением начал он, – вы не можете знать о том, что по смерти старой королевы мы тут претерпели реорганизацию. После Южной Африки бюджет нам сильно урезали, так что теперь мы вынуждены делить этот дом с визовой службой и атташе. Конечно, мы не можем потребовать, чтобы французские власти арестовали гражданина Австрии только на основании того, что вы мне сейчас рассказали. По вашим словам, он аристократ и, видимо, имеет отношение к дипломатическому корпусу. Выделить агента, чтобы он следовал за Кароли по всему Парижу, а тем более в Вену или Будапешт, мы также не можем…

– Кароли – наша единственная нить, – тихо сказал Эшер. – Только он может вывести на Эрнчестера…

– Да прекратите вы называть его Эрнчестером! – Стритхэм со злостью уровнял край служебной бумаги с кромкой стола. – Граф Эрнчестерский – мой друг. Я имею в виду: настоящий граф Эрнчестерский. Люциус Уонтхоуп. Мы с ним однокашники, – не удержавшись, похвастался он.

Видимо, речь шла о колледже Церкви Христовой в Оксфорде, и Эшер невольно задался вопросом, не тот ли это Люциус Уонтхоуп, что пытался ухаживать за Лидией восемь или девять лет назад. Имя его Стритхэм произнес как «Уонт'п» – на оксфордский манер.

– Если какой-то самозванец присвоил чужой титул, то это еще не повод поддаваться на обман.

– Это не имеет значения, – устало сказал Эшер. – Пусть он называет себя хоть Альбертом Сакс-Кобург-Кота. Кстати, я в курсе относительно реорганизации и бюджета. Установите за ним слежку. Вот адрес с его багажа Тут, правда, указано, что он следует транзитом, но ваш человек довольно легко его опознает. С ним будет огромный ящик – или чемодан, – с которым он, скорее всего, направится в сторону вокзала Гар де л'Эст, если сразу собирается отбыть в Вену. Впрочем, возможно, что у него здесь есть дом, где он будет встречаться с сообщником. Выясните, с кем он связан…

– И что потом? – Стритхэм издал смешок. – Вогнать ему в сердце кол?

– Если это будет необходимо.

Глаза Стритхэма – близко посаженные, с вялыми мешочками цвета рыбьего брюха – снова сузились, внимательно изучая Эшера. Сегодняшним утром Джеймсу пришлось бриться и умываться в одном из общественных туалетов на вокзале Гар дю Нор – сразу после отправления телеграммы, – и он сознавал, что больше похож на клерка, лишившегося работы и крова, чем на оксфордского преподавателя.

Руководитель парижского отделения снова хотел что-то сказать, но Эшер не дал ему и рта раскрыть:

– Если надо, я дам телеграмму полковнику Глейчену в Уайтхолл. Это шанс, который мы не имеем права упускать. Я потратил последние деньги, чтобы прибыть сюда и предупредить вас. С более серьезной опасностью ни я, ни Департамент еще не сталкивались. Поймите наконец: я бы не сделал этого, если бы думал, что Эрнчестер не более чем опытный гипнотизер. У нас просто нет выбора. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы он начал работать на австрийскую разведку. Все, что начинается в Вене, заканчивается в Берлине. Вы это знаете. И Глейчен это тоже знает.

При упоминании главы отдела МО-2/Д лицо Стритхэма медленно стало краснеть. Он шумно вздохнул:

– Я доложу об этом на днях, а пока могу приставить к нему только Крамера из отдела информации. Вы удовлетворены?

Эшер напряг память, но ничего из нее не выудил.

– Вы с ним не встречались, – раздраженно сказал Стритхэм. – Он пришел позже. Но работник хороший.

– В какой области?

– Информация.

– Вы имеете в виду, стрижет газеты? – Эшер встал, взял шляпу.

За высокими окнами снова начинался дождь. Мысль о пешей прогулке к банку Барклая, что на бульваре Османн, вызвала у него такое чувство, будто в груди болезненно, со скрипом проворачивались ржавые шестерни…

– Сегодня каждый сотрудник вынужден освоить несколько специальностей. – Стритхэм теперь даже и не скрывал неприязни. – Мне очень жаль, но бюджет наш таков, что даже не позволяет устроить вас на ночлег и оплатить дорожные расходы. Я, конечно, могу предложить вам койку в одном из кабинетов…

– Благодарю вас, – сказал Эшер. – Я как раз направляюсь в банк…

«Этот Крамер наверняка только и умеет, что вырезать статьи из газет», – думал он.

– Тогда не смею задерживать.

«А ведь было время, – думал Эшер, спускаясь по мелким ступеням из песчаника, – когда я любил Париж…»

Впрочем, он любил его и сейчас. На фоне набухшего дождем неба и зданий пепельных оттенков бледно-золотистые стволы сбросивших листву каштанов казались особенно яркими. На окнах за железными решетками балконов – жалюзи; красные и синие тенты магазинов напоминали распустившиеся цветы. Движение на бульваре было оживленным: мерцающие от влаги кожаные крыши фиакров, ярко окрашенные электрические трамваи, крики «Посторонись!», элегантные ландо, лошади, выдыхающие пар на влажном холоде, как драконы, мужчины и женщины в дневной одежде оттенков баклажана и влажного камня.