Лилит
«В вашем доме есть дверь, и всего лишь один шаг через нее переносит меня в мир, очень непохожий на этот».
«Лучше этого?»
«Не совсем так, но он настолько другой, что большинство его физических законов и законов мышления отличаются от здешних. А что касается морали, то, в основном, она везде одинакова».
«Вы испытываете меру моего доверия!» – сказал я.
«Может быть, вы считаете меня сумасшедшим?»
«Нет, вы не похожи на безумца.»
«Тогда – лжецом?»
«Вы не давали мне повода так о вас думать».
«Но вы мне все равно не верите?»
«Я выйду в эту дверь вместе с вами, если вам это будет угодно; я верю вам достаточно, чтобы рискнуть и попытаться».
«Все мои дети делали эту же ошибку! – прошептал он. – Ведь та же дверь, что ведет наружу, ведет и внутрь!»
Я начал думать, что он, должно быть, сумасшедший. Минуту он молчал, закрыв голову руками, локтями опираясь о стол и устремив взгляд в книги перед собой.
«Книга, – сказал он громче, – это дверь внутрь и, следовательно, она же – дверь наружу. Я вижу старого сэра Апвода, – продолжил он, закрывая глаза, – и мое сердце переполняется любовью к нему: в каком он из миров?»
«В мире вашего сердца, – ответил я, – то есть, его образ там».
«Все-таки есть по крайней мере один мир, в который не открывается дверь из вашего холла?»
«Весьма с вами согласен, но вещи того мира, их ведь нельзя иметь, хранить…»
«Подумайте еще немного, – возразил он, – когда-нибудь что-либо становилось вашей собственностью иначе, чем если бы попадало в ваш мир? Да, это несколько выше вашего понимания, но сейчас! – сейчас ведь я сказал вам больше слов и открыл больше дверей, чем вам бы взбрело в голову за множество лет!»
Он поднялся, покинул библиотеку, пересек холл и направился прямо наверх, на чердак, очевидно, будучи знаком с каждым из поворотов. Я шел за ним, изучая его спину. Его волосы были длинными, темными, прямыми и блестящими. Одежды были широкими и доставали до пят. Обувь была ему великовата.
На чердаке свет просачивался через края огромных кровельных листов и освещал места, на которых не было настила, и нам приходилось ступать с балки на балку. В центре одного из таких мест возвышалась выгородка с дверью, через которую я проследовал за мистером Рэйвеном в маленькую темную комнатку, чья кровля сужалась вверху и под наклоном проходила сквозь кровлю.
«Вот дверь, о которой я вам говорил», – сказал он, указывая на продолговатое зеркало, которое стояло на полу, напротив стены. Я встал перед ним и увидел в нем наши фигуры, неясно отраженные в его пыльной поверхности. Что-то было в нем такое, что меня обеспокоило. Оно выглядело старинным и заброшенным, но, несмотря на его довольно заурядный вид, орел с распростертыми крыльями, взгромоздившийся наверху, выглядел угрожающе.
«Как зеркало, – сказал библиотекарь, – оно несколько выцвело с годами, но это не имеет никакого значения, ведь дверью его делает свет».
«Свет? – возразил я. – Но здесь нет никакого света!»
Он не ответил мне, но потянул за маленькую цепочку на противоположной стене. Я услышал скрип, и верхушка комнатки стала медленно вращаться по кругу. Он остановился, посмотрел на свои часы и снова потянул.
«Время подходит! – сказал он, – Вот-вот пробьет полдень!»
Верхушка комнаты еще минуту или около того вращалась и скрипела. Затем он потянул за две другие цепочки, то за ту, то за эту, и вернулся к самой первой. Еще миг – и в комнатке стало значительно светлее: лучи света падали на зеркало, расположенное на противоположной стене, и в пыльном воздухе я увидел дорожку из отраженных лучей, направленных на зеркало, лежащее на полу. Но от последнего они уже никуда не отражались, мне показалось, они уходят куда-то вглубь зеркала, и нигде в комнате не было второго пятна света или зайчика.
«Куда делись лучи?» – вскричал я.
«Это я не могу сказать точно, – ответил мистер Рэйвен, – может быть, туда, откуда они пришли вначале. Но я предполагаю, что их можно было бы увидеть теми чувствами, которые в нас еще спят».
Сначала он говорил о неких связях между мыслью и материей, чувствами и качествами предметов так, что я едва мог его понять, а затем перешел к таким странным вещам, что я и вовсе перестал что-либо понимать. Он много рассказывал об ИЗМЕРЕНИЯХ, объясняя мне, что ТАМ много больше есть всякого, чем ЗДЕСЬ, некоторые из них связаны с силами, которые являются неотъемлемой частью нас самих, но о которых мы в конце концов абсолютно ничего не знаем. Сознаюсь, однако, что его слова удерживались во мне не намного крепче, чем свет, который уходил в зеркало, потому что (как я думаю) он и сам с трудом понимал то, о чем говорил.
Внезапно я заметил, что наши отражения будто бы отделились от зеркала, которое показалось мне заполненным белой дымкой.
Пока я смотрел, сквозь дымку постепенно проступили вершины целой цепи гор, и их становилось видно все яснее и яснее. Вскоре дымка рассеялась вовсе, открыв за собой простор дикой пустоши, на которой, – на некотором расстоянии, куда-то вдаль быстро уходил человек. Я повернулся, чтобы обратиться к моему провожатому, но его уже не было рядом.
Я снова посмотрел на фигуру человека в зеркале, и рассмотрел разлетающееся широкое платье и черные волосы, развевающиеся на ветру, который не мог коснуться меня. В ужасе я бежал из этого страшного места.
Глава 9
Я РАСКАИВАЮСЬ
Я положил рукопись, утешившись тем, что мой отец тоже заглядывал в этот таинственный мир, и тем, что он тоже знал мистера Рэйвена.
Затем я припомнил, что никогда не слышал ничего об обстоятельствах смерти моего отца, и был уже готов поверить, что он, должно быть, в конце концов последовал за мистером Рэйвеном и не вернулся назад, вследствие чего я довольно быстро устыдился своего бегства оттуда. Какие же изумительные вещи я так и не смог узнать до сих пор о жизни и о смерти, какие дикие края могли бы открыться моему воображению! Несомненно, Рэйвены были прекрасными людьми, и ночь, проведенная в их доме, не нанесла мне никакого ущерба. Бесспорно, они со странностями, но ведь для некоторых их собственная эксцентричность – лишь дар, как для других – красота, в которой они непостижимы! А я им не верил! Пренебрег ими, как не стоящими моего внимания, боялся, что они скрывают от меня свои планы. И чем больше я думал о своем поведении, тем отвратительнее сам себе казался. С чего это я испугался так такой смерти? Заслужить тот отдых, который они мне предлагали, я почитал теперь честью, которой я был недостоин. Какой вред могли причинить мне тот спящий король или та леди с поврежденной ладонью? Я испытывал страстное желание увидеть снова их благостные и спокойные лица – и я заплакал. Рыдая, я прилег на кровать, и внезапно заснул.
И так же внезапно проснулся, будто бы кто-то окликнул меня. В доме было тихо, как в пустой церкви. Черный дрозд пел на лужайке за окном. Я сказал себе: «Я пойду и скажу им, что мне стыдно, и сделаю все, что они скажут мне сделать!» Я встал и поднялся по лестнице на чердак.
Деревянная комнатка была такой же, какой я увидел ее в первый раз, зеркало тускло отражало все, что было перед ним. Скоро должен был наступить полдень, и солнце должно было стоять чуть выше, чем тогда, когда я впервые здесь появился. Я должен немного приподнять козырек крыши и правильно настроить зеркала! Ах, если бы я только был здесь, когда мистер Рэйвен делал это!
Я потянул за цепочку и направил свет на первое зеркало. Я потянул за другую: появились какие-то признаки едва различимых очертаний, несомненно отчетливых, но дрожащих, будто в зеркале воды, тронутой легким ветерком. Я дотронулся до стекла: оно было непроницаемым.
Полагая точную настройку вещью необходимой, я поворачивал зеркала, раз за разом меняя угол падения лучей, пока, наконец, случайно я не установил их под самым большим углом, которого мне удалось достичь. Предметы в зеркале стали отчетливее, чем прежде, и я увидел синеву гор отчетливо и ясно. Я сделал шаг вперед, и мои ноги погрузились в вереск.
О дороге к дому Рэйвенов, я помнил то, что она проходила через сосновый лес. Я прошел множество чащ и несколько еловых лесов, и без конца мне казалось, что я что-то узнал в здешних местах, но я все никак не мог найти тот лес, а солнце уже склонялось к горизонту, и воздух стал холодным и стылым, будто в преддверии зимы. И тут, к моему облегчению, я заметил маленькую черную фигурку, приближающуюся ко мне. Конечно, это был он, ворон!
Я бросился ему навстречу.
– Я приношу свои извинения, сэр, за мою грубость прошлой ночью, – сказал я. – Не возьмете ли вы меня с собой теперь? Хотя я искренне полагаю, что недостоин этого.
– Ах! – ответил он, и поднял на меня глаза. После небольшой паузы продолжил:
– Моя жена не ждет вас сегодня ночью, – сказал он, – она сожалеет и о том, что мы пытались удержать вас на прошлой неделе.
– Отведите меня к ней, чтобы я мог принести свои извинения, – смиренно попросил я.
– В этом нет смысла, – ответил он, – ваша ночь еще не наступила, иначе вы бы не покинули нас. Она не настала еще и теперь, и я не знаю, что вы должны делать. Мертвые ликовали под покрывалами из ромашек – все они лежат между корнями небесных цветов, – думая о том, что настанет день вашего торжества, и зиме придет конец, и наступит утро, и для вас будут петь птицы; а когда вы решили их покинуть, они дрожали в своих постелях. Многие года пройдут, века, прежде чем наступит весна во вселенной, но когда именно это случится, я не знаю, да и не очень-то меня это заботит.
– Умоляю, скажите мне одну вещь, мистер Рэйвен: мой отец – с вами? Видели ли вы его с тех пор, как он покинул наш мир?
– Да, он с нами, и крепко спит. Вы его видели, это тот человек, чья рука лежала поверх покрывала.
– Что же вы мне не сказали? Я же был так близко, совсем рядом с ним, и не знал об этом!
– И повернулись к нему спиной! – поправил ворон.
– Если бы я тогда знал об этом, я тут же лег бы рядом!
– Я сомневаюсь в этом. Если бы вы были готовы лечь рядом, вы бы узнали его! Старый сэр Апвод, – продолжал он, – и ваш двоюродный прадед, оба они встали и ушли давным-давно. Ваш прадед был с нами долгие годы, и, я думаю, скоро и он начнет двигаться. Прошлой ночью вы его видели, но, конечно же, его не узнали.
– Почему «конечно»?
– Ведь он значительно ближе к пробуждению, чем вы! Тот, кто не спал, не сможет и проснуться!
– Я совершенно вас не понимаю!
– Вы ушли, и теперь не сможете этого понять! Я изо всех сил старался сохранить спокойствие… Но если я что-нибудь не буду говорить, он же уйдет!
– А мой дед, он тоже с вами? – спросил я.
– Нет, он все еще в Лесу зла, сражается с мертвецами.
– А где этот Лес зла? Я хотел бы найти там деда.
– Вы его не найдете, но этот лес… Вряд ли вы его пропустите. Это место, в котором те, кто не спит, просыпаются по ночам, чтобы сражаться со своими мертвецами и хоронить их.
– Я все еще не понимаю вас!
– Естественно, нет. Так же, как и я вас не могу понять, я не могу читать ни на вашем лице, ни в вашем сердце. А когда я или моя жена не можем понять наших детей, это значит, что в них еще недостаточно того, что необходимо понять. Глупость может понять только Господь всемогущий!
– Тогда, – сказал я, чувствуя себя пустым и никчемным, – не будете ли вы столь добры и не покажете ли мне ближайшую дорогу к дому?
– Вот уж, конечно, немало путей найдется!
– Скажите же, как найти ближайший?
– Я не могу, – ответил ворон, – мы с вами используем разные значения одних и тех же слов. Мы иногда не можем объяснить людям то, что им необходимо знать лишь потому, что они хотят знать что-то другое и поэтому только поймут нас неправильно. Дом всегда на расстоянии вытянутой руки, а как попасть туда, вам объяснять бесполезно. Но вы туда попадете, вы должны туда попасть, вам надлежит там быть. Все, кто не дома, должны туда попасть. Вам казалось, что вы дома, когда я нашел вас, но, если бы это место было бы вашим домом, вы бы никогда его не оставили. Никто не может покинуть свой дом. И никто и никогда не окажется дома, пока не войдет в него.
– Загадка на загадке! – воскликнул я. – Я шел сюда не затем, чтобы разгадывать шарады!
– Нет! Но вы пришли, и обнаружили, что загадки вас дожидаются с нетерпением. Да вы и сами лишь загадка. Все, что вы называете шарадами, – правда, и выглядит так оттого, что вы сами не настоящий.
– Чем дальше, тем хуже! – воскликнул я.
– И вам придется найти ответы! – закончил он. – Эти проблемы будут вставать перед вами до тех пор, пока вы не научитесь понимать сами себя. Вся вселенная – это загадка, которая просится к вам в гости, а вы держите дверь на замке.
– Сжальтесь надо мной, скажите, что я должен делать, куда мне идти?
– Чем же я могу помочь вам в вашей суете, или как я покажу вам дорогу туда?
– Если я не могу попасть домой, хотя бы покажите мне кого-нибудь такого же, как я.
– Я не знаю никого такого же, как вы. Но существа, более всего похожие на вас, находятся вон там.
Он показал клювом. Я ничего там не увидел, заходящее солнце слепило мне глаза.
– Что ж, – произнес я с горечью, – не могу заставить себя почувствовать, что мы договорились. Меня оторвали от дома, покинули в странном мире и не научили, как и куда я должен идти и что и как я должен делать!
– Вы забыли, – сказал ворон, – что, когда я привел вас, а вы отвергли мое гостеприимство, вы без опаски достигли того, что вы называете своим домом, теперь вы только пожинаете плоды своего решения. Спокойной вам ночи.
Он отвернулся и медленно пошел прочь, вознеся над землей свой клюв. Я стоял окаменев. Да, это, конечно, правда, я сам виноват, но разве я не затем сюда пришел, чтобы искупить свои ошибки? Мое сердце ныло, я не мог выбрать дорогу, у меня не было ни какой-то определенной цели, ни надежд, ни желаний. Я проводил взглядом ворона, хотел было последовать за ним, но почувствовал, что это ни к чему.
Наконец, он нашел что-то, перенес вес всего своего тела на клюв и несколько мгновений энергично выкапывал это что-то.
Затем, трепеща крыльями, он поднял голову, и подбросил нечто высоко в воздух, взмахнув клювом. В это мгновение солнце село и стало очень быстро темнеть, но, будто маленькая огненная мушка, что-то продолжало сиять и пульсировать огоньком, только более желтым и сильным, рядом со мной. Оно кружилось над моей головой. Я повернулся и последовал за огоньком.
Здесь я вынужден прервать свой рассказ, чтобы заметить вам, какой постоянной внутренней борьбы требует от меня нужда рассказывать о том, что поддается описанию лишь с известной приблизительностью. Описываемые мною события, по своей природе и в связи с теми созданиями, которые принимали в них участие, столь невыразимо отличаются от тех, что мне удается описать своими убогими словами, что я могу представить их вам лишь как данность, в образах и языком их собственного мира – то есть тем, чем они мне показались. Иначе говоря, они в моем описании – не собственно то, что из себя представляют, а лишь совокупность чувств, которые они во мне пробудили. И тем не менее я переполнен окончательным и постоянным чувством собственной несостоятельности, находя невозможным представить более чем одну грань запутанной и многосторонней значимости, или лишь одну часть некоей изменчивой совокупности. Одно понятие может иногда включать в себя несколько понятий с неопределенной тождественностью своей сути, которая к тому же постоянно видоизменяется. Часто я был вынужден на ходу отказываться от своих неловких и сомнительных представлений о самых простых чувствах, не имея при этом каких-то других средств общения с миром, постоянно посягающим на то, чтобы подменить эти чувства чем-то другим, стремящимся из своей специфичной эксцентричности стать неопровержимым и сияющим фактом. Даже описывая все это кому-то более знакомому со здешними местами, я не мог бы ручаться за то, что я передам ему это таким образом, чтобы мой жизненный опыт не стал бы тому помехой.
Пока же, не подлежит сомнению лишь то, что я на самом деле всего лишь описывал место действия, хотя, по моему крайнему разумению, это больше было похоже на метафизический диспут.
Глава 10
ГРЯЗНАЯ НОРА
Сгущалась темнота, заполняя собой воздух; меня стремительно окружала зима, но мерцающий огонек сверкал все ярче и сдерживал свой полет, будто поджидая. Как только мне удавалось вновь оказаться под его сиянием, он медленно двигался дальше, задерживаясь то здесь, то там, в тех местах, где земля была каменистой. И каждый раз, когда я поднимал глаза, мне казалось, что он стал больше, а вскоре благодаря ему я стал отбрасывать тень. Легкомысленно, по-птичьи, он порхал точно ласточка. Его крылья, огромные и почти квадратные, переливались всеми цветами радуги. Залюбовавшись его сиянием, я был так поглощен его красотой, что споткнулся о небольшой камень и упал оглушенный. Когда я пришел в себя, это создание парило возле моей головы, рассыпая вокруг себя целые снопы лучей, разнообразных оттенков, притом некоторые цвета я никогда до сих пор не видел. Я встал и пошел дальше, но, будучи не в состоянии отвести взгляд от сияющего создания затем, чтобы посмотреть под ноги, я ударился ногой о камень. Чувствуя, что опять упаду, я сел, чтобы полюбоваться крохотным чудом. Как мне хотелось подержать его в своих руках! К моему несказанному удовольствию оно стало опускаться передо мной. Сначала медленно, затем все быстрее, оно опускалось и становилось, приближаясь ко мне, все больше и больше. Я чувствовал себя так, будто главное сокровище всей вселенной само спускалось в мою руку, и – я протянул руку и взял его. Но как только я дотронулся до него, его свет померк, он стал черным, как смоль; будто мертвая книга, раскинув мертвые обложки, тяжелая и холодная, лежала на моей ладони. Я подбросил его в воздух, но лишь затем, чтобы услышать, как он упадет в верески. Спрятав лицо в ладонях, я застыл в безмолвной скорби.
Но вскоре холод стал таким сильным, что, опасаясь замерзнуть, я поднялся. И, встав на ноги, я почувствовал свет, слабый, тусклый. «Неужели он ожил?» – закричал я, и надежда иглой кольнула сердце. Но увы!.. Это лишь кромка луны, острая и тонкая, перевалила через черту горизонта. Она принесла мне свет, но она не указывала мне дорогу! Оно не станет кружиться надо мной, не станет прислушиваться к моей нерешительной походке и дожидаться меня. Она предлагала мне лишь слепой выбор.
Полная луна взошла на небо, и я начал что-то видеть вокруг себя. К западу от нее и недалеко от меня цепь невысоких холмов уходила к линии горизонта, и я собрался идти туда.
Но что за ночь мне придется пережить прежде, чем я их достигну! Мне показалось, луна что-то знает; она странно и пристально смотрела на меня. Ее взгляд, конечно, был холоден, как лед, но он был полон интереса или, по крайней мере, любопытства. Это была не та луна, которую я видел на Земле, ее лик был странен, а ее свет – еще страннее. Может быть, это был свет незнакомого мне солнца! Каждый раз, когда я смотрел вверх, меня преследовал ее внимательный взгляд. Сначала меня это раздражало, как раздражает назойливость приятеля, но вскоре я увидел или почувствовал в ее взгляде удивительную жалость: что я делаю здесь, в принадлежащей ей ночи? И только тут до меня впервые дошло, что это такое – бодрствовать во вселенной: я-то не спал и ничего не мог с этим поделать!
Я шел и вскоре почувствовал, что мои ноги ступают уже не по вереску, а по голой, мягкой, упругой земле, вероятно, это был сухой торф. К моему ужасу, внезапно землю подо мной мгновенно вспучило, и я увидел нечто, что показалось мне подземной зыбью, будто бы от землетрясения, бегущей от меня прочь тенью от низкой луны. Она удалилась, но, пока я еще видел ее, одна волна отделилась от нее и медленно приблизилась ко мне. Всего в ярде или двух от меня она взорвалась, и из нее выпрыгнул, извиваясь, зверь, похожий на тигра. Из его рта и с его ушей свисали клочья плесени, а его сомкнутые глаза раскрылись и вспыхнули, когда он приблизился ко мне, показывая мне свои белые клыки в пасти, разверзшейся в безмолвном рыке. Я стоял, изумленный, не испытывая ни прилива мужества, ни страха. Он наклонился к земле и зарылся в нее.
«Эта луна помутила мой рассудок, – сказал я, продолжая свой путь. – Кто может здесь жить, кроме призраков? Чей бред их создал? Несомненно, я иду сквозь видимость!»
Так я старался уберечь свое сердце от накатывающих волнами приступов страха, не понимая еще, что та, к кому я отнесся с таким недоверием, на самом деле и есть моя настоящая защита от реальности, которую я полагал призрачной; свет луны отпугивал чудовищ, иначе бы мне не удалось сделать ни шагу по этой отвратительной земле. «Я не собираюсь пугаться того, что есть лишь видимость!» – сказал я себе, испытывая ужас оттого, что мне приходится ступать по поверхности моря, где водятся такие рыбки. Как раз в это время голова мертвого червя, огромная, с голову белого медведя и даже несколько похожая на нее, но с белой гривой на красной шее, медленно поднялась из земли вверх. Его извивающие кольца, которые он одно за другим вытаскивал из земли, были столь чудовищны, что я не осмеливался отвести от них глаз. И в тот момент, когда он вытащил свой хвост, он рухнул на землю, извиваясь в бессильных попытках зарыться назад.
«Живой он или мертвый? – удивился я.. – И может ли он чем-то навредить живому существу? Если они вынюхивают свою добычу и затем вылезают наружу, то почему он меня не тронул?»
Теперь только я понял: луна парализовала их. Всю ночь, пока я шел, мерзкие создания, среди которых не встретилось двух хотя бы отдаленно похожих друг на друга, преследовали меня. Некоторые из них были чудесно раскрашены будто переливающимися красками; одна большая змея была покрыта от головы до самого кончика хвоста перьями восхитительных оттенков.
В конце концов я так привык к этим завораживающим сердце опасностям, что меня даже стала развлекать дорога мимо всех этих будто бы выдуманных уродцев. У меня и мысли не было о том, что каждым мгновением своей жизни я обязан сияющей не небесах луне. Хотя свет ее был неярок, он так хорошо защищал меня от чудовищ, что я продолжал свой путь в безопасности. Ибо свет остается светом даже в последнем из своих бесчисленных отражений. Если бы ее безмолвный свет погас или хотя бы померк на мгновение, я был бы предоставлен милосердию тех, кто не знает пощады, оказавшись в центре копошащейся груды чудовищ, каждое из которых жаждало заполучить мою шкуру и было на самом деле столь же ужасно, каким до тех пор только казалось. Сколь быстро несли бы меня ноги по этой беспокойной земле, если бы я это знал. Будучи исполнен глупого невежества, я влачил свой путь в мертвой тоске под хранящим меня тревожным, наполняющим свод небес светом луны, не беспокоясь о том, что я могу сбиться с дороги, так как у меня и не было дороги, чтобы ее потерять.
Я шел рядом с холмами, которые и были целью моего путешествия, и луна была уже у самой линии горизонта, когда беззвучное шатание земли прекратилось и холмы оказались передо мной недвижные и голые. И тут я увидел, как по освещенной земле движется силуэт женщины. Белая дымка, окутывавшая ее, то казалась одеянием, то колыхалась вокруг, словно пытаясь одеть ее; и увивалась вокруг нее, словно ветер, который вихрился у ее ног.
Она была красива, но такая гордыня и такое страдание были у нее на лице, что я с трудом мог поверить, что все это я вижу на самом деле.
Она ходила туда-сюда, напрасно стараясь собрать дымку и укутаться в нее. Глаза на ее прекрасном лице были мертвы; а на ее левом боку было темное пятно, к которому она то и дело прижимала руку, словно у нее там что-то болело. Ее волосы ниспадали почти до пят, и временами ветер так перепутывал их с мхами, что я с трудом мог отличить одно от другого, но когда она подбирала их, в лунном свете они казались мягко-золотыми.
Вдруг она прижала обе руки к сердцу, упала на землю, и дымка взвилась над ней и растворилась в воздухе. Я побежал к ней, но ее вдруг скрутили такие судороги, что я в ужасе замер на месте. Еще через мгновение ее ноги превратились в змей и уползли прочь; руки в ужасе бросились прочь от ее плеч, также превратившись в змей. Затем что-то, похожее на летучую мышь, вылетело из нее, и, когда я взглянул на нее снова, она исчезла. Земля вспучилась, как штормовое море, и ужас охватил меня; я повернулся в сторону холмов и побежал.
Я был уже почти у основания их склонов, когда луна скрылась за вершиной одного из них, оставив меня в тени. За моей спиной раздался отвратительный вопль сожаления, словно кто-то жалеет о том, что упустил меня, и это был первый звук, который я услышал с тех пор, как упала на землю мертвая бабочка; и он заставил мое сердце затрепетать, словно флажок на ветру.
Я повернулся и увидел множество темных предметов, столпившихся за мной; они были похожи на гребень холма, который все еще освещала луна. Она будто хотела задержать меня, чтобы я смог увидеть, каких опасностей мне удалось избежать с ее помощью. Вскоре я вышел на лунный свет и стал подниматься быстрее.