Квадрат для покойников

– Родственник? – спросил милиционер участливо.

– Знакомый.

Владимир Иванович вслед за лейтенантом вошел в свою комнату. Труп был уже освобожден от одеяла и перевернут.

– Ну что, без следов?

– Ни единого, – сказал сержант, с любопытством разглядывая труп.

– Э! Погодите-ка, это еще кто такой? – Лейтенант подошел к покойнику и, склонившись, стал внимательно смотреть ему в лицо. – Батюшки! Гражданин Собиратель. Личность знакомая. А ну-ка садитесь, гражданин, – предложил лейтенант глумливо, повернувшись к Владимиру Ивановичу. – И расскажите-ка, где вы его откопали?

– Как где? – растерялся Владимир Иванович. – Сам пришел…

– А известно ли вам, – еще более глумливым тоном заговорил лейтенант, прохаживаясь перед сидящим на стуле хозяином комнаты, заложив руки за спину. – Известно ли вам, что прийти он никак не мог, ввиду своей преждевременной кончины, состоявшейся пятнадцатого числа восьмого месяца, то есть вчера.

– Как вчера? – растерянно проговорил Владимир Иванович. – Он сегодня днем ко мне пришел. Век воли не видать, ты мне мокрое дело не шей, начальник… – вдруг на тюремном жаргоне добавил он, и поняв, что сказал не то, смутился и покраснел.

Лейтенант посмотрел на него очень внимательно, но не нашелся что ответить.

Сержант, вертевший покойника так и сяк, куда-то ушел, но через минуту вернулся. За ним покорно плелся Валентин.

– Вот, одного только поймал. Второй улизнул в чем мать родила, – угрюмо констатировал сержант. – Вечно с этими понятыми морока. Дать бы им под ребра…

Но тут по коридору раздались тяжелые шаги. В комнату строевым шагом вошел Ленинец-Ваня и, выискав глазами старшего по званию, подтопал к нему и отдал честь.

– Во! Еще понятой явился! – обрадовался сержант.

– Нельзя ему в понятые, – буркнул глумливый лейтенант, отворачиваясь. – Иди, мальчик, приведи кого-нибудь. Дома-то кто из соседей в наличии имеется?

По уставу, не обсуждая приказа, Ленинец-Ваня отдал честь, браво повернулся через плечо и пошагал вон из комнаты.

– Так вот, – продолжил лейтенант, обращаясь к Владимиру Ивановичу. – Покойник-то этот еще вчера в морг отправлен был, я самолично на него документы оформлял. Объясните-ка, зачем вы его к себе из морга перетащили? Да еще и в постель уложили в свою собственную… А?!

Из коридора, прервав лейтенанта, вдруг раздалось яростное мычание. Сержант вышел посмотреть, но скоро вернулся.

– Вон, еще понятой выискался.

Мыча, Ленинец-Ваня тянул за рукав упирающегося Трупа.

– Чего вы боитесь, гражданин? Под ребра-то вам никто не дает. Быть понятым почетно. Мы ведь вас надолго не задержим… Будьте сознательны… – увещевал сержант. – Вы нам только актик подпишите. А там уж мы сами… Вот покойник. Видите? – Труп и Валентин кивнули. – Ну вот, я тут в бумажке про это напишу про все потом. Подписывайтесь по-быстрому.

Сержант протянул ручку сначала Валентину, потом Трупу. Труп угрюмо взял ручку и подписался Ивановым.

Сержант зафиксировал данные понятых и отпустил их восвояси, а сам, усевшись за стол, принялся заполнять протокол словами о покойнике, о его местоположении, гардеробе…

Когда понятые покинули помещение, глумливый лейтенант снова принялся за допрос. Но Владимир Иванович, находясь в полном смятении ума, вразумительного и стройного ответить ему ничего не мог.

– Значит, ничего стройного и вразумительного ответить мне не можете, – наконец поняв это, сказал милиционер. – Ни зачем покойника притащили, ни зачем в кровать к себе уложили? Ничего, значит?..

Владимир Иванович пожал плечами.

– А я в свою очередь могу вам предложить обратиться в психиатрическую службу здоровья, может быть, вам там помогут… вспомнить. Да, сержант, машину из морга заказали? – повернулся он к сержанту, описывающему труп.

– Так точно. Вызвал. С минуты на минуту быть должна.

– Чего им быть, когда они, считай, через два дома располагаются.

– Вход-то с другой улицы, это проходняками два шага, – бормотал сержант, поглядывая на труп и записывая что-то в бумагу. Взглянет – слово запишет, снова посмотрит… – А если на машине, то квартал объезжать приходится. Не потащишь же покойника проходняками. Да и на машине-то приличнее…

В прихожей вдруг что-то грохнуло, и в комнату, тяжело ступая, вошел маленький-премаленький человек в белом халате с большой копной вьющихся волос, неприятное с виду лицо его было изъедено оспой. Он подошел к бледному и обессиленному допросом Владимиру Ивановичу и, сдвинув брови, пристально стал смотреть ему в лицо. Владимир Иванович не двигался, именно это отсутствие движения в нем и привлекло карлика.

– Легок на помине, мы только что о вас говорили. Вот клиент, забирайте, – сказал сержант.

Карлик, увидев, что Владимир Иванович повернул голову на голос, тут же потерял к нему всякий интерес. Он подошел к покойнику, взял его за руку, вдруг присел и ловким движением вскинул его себе на плечи.

– Я пошел, – сказал сосредоточенный карлик хриплым голосом, взглянув на лейтенанта из-под покойника.

– Может, покрывалом прикрыть? Все ж таки покойник неглиже… – предложил сержант, встав из-за стола и подходя к дивану.

– Ни к чему – здесь рядышком, – прохрипел карлик и закашлялся.

– Кстати, вы через Подъяческую поедете? Захватите меня, – попросил лейтенант.

– Я без катафалка сегодня, тут недалеко. Проходняками донесу.

Карлик укрепил покойника поудобнее на плечах, больше ни слова не говоря и ни на кого не глядя, вдруг засвистел переливчато какую-то очень знакомую Владимиру Ивановичу мелодию и вынес покойника из комнаты. Владимиру Ивановичу сразу стало легче дышать. Сержант собрал бумаги в папку и встал.

– Вы, кстати, никуда отъезжать не собираетесь? – спросил глумливый лейтенант у Владимира Ивановича.

– Нет, дома буду, начальник… – безразлично ответил тот, тупо без мыслей глядя на две красные стоптанные дамские босоножки, в которых пришел Собиратель.

– Вот и чудесно. Мы вас вызовем. И тогда советую признаться, зачем вы покойника к себе притащили.

Когда блюстители закона ушли, Владимир Иванович еще делго сидел одинокий в обстановке комнаты, кроме босоножек ничего не видя, потом встал и, сунув руки в карманы, прошелся по комнате. Достав из кармана завязанный узлом клетчатый платок, остановился, вспоминая повод… Но так и не вспомнил. Тогда он подошел к шкафу, открыл… и отпрянул.

Глава 13

Некоторое время я сидел, уставившись на исписанный лист, голова не работала. Это чувство опустошенности мне известно: оно приходит неожиданно и на некоторое время полностью отключает сознание. Будильник с потертым циферблатом показывал два часа ночи. Нарезвившиеся за день мухи спали на стенах, мебели, потолке… За три дня жизни в квартире Эсстерлиса я возненавидел этих крылатых насекомых всем существом, и сейчас, когда какая-нибудь из них жужжала, ища место, где бы прикорнуть или падала во сне с потолка, даже находясь в отупленном и расслабленном состоянии, я инстинктивно искал глазами мухобойку.

Роман временно отвлек меня от жизненных неприятностей. Но сейчас я почувствовал, что былая тревога возвращается. Припомнился морг, Эсстерлис, перебирающий покойников, карлик… Одно дело карлик, придуманный мною, а другое – настоящий… Я бросил взгляд на темное окно. "Кто же прошлой ночью там стоял? Или действительно померещилось?.."

Я встал и взял из угла швабру – малонадежное, но, пожалуй, единственное оружие, которым я мог защищаться. "Эх, зря кирпич с собой с улицы не прихватил. Эх, зря…"

За дверью вдруг что-то звякнуло, тихо, нежно. Я вздрогнул, задержал дыхание, постояв несколько мгновений в полной тишине, на цыпочках подкрался к двери и стал слушать, что происходит в прихожей, но ничего не услышал.

Сейчас, прислонившись ухом к двери, я проклинал себя за то, что легкомысленно остался на ночь в этой ужасной квартире и знал наверняка, что не усну ни за что на свете и что завтра же соберу вещи – и пропади она пропадом… Вместе с ее покойниками и…

Дверная ручка медленно опустилась… Я в ужасе отпрянул от двери. Так же медленно и бесшумно ручка вернулась в прежнее положение, потом опять вниз… За дверью кто-то стоял и, наверное, так же, как и я, прислушивался. Кто?! Зачем он хочет войти без спроса?!! Труп в прихожей!! Боже мой! Боже мой!! Неужели настала моя очередь?! Как же я сразу-то не догадался? Ведь они следили за мной! Они знают, что я видел покойника… И теперь… Я свидетель! Боже мой!!

За дверью кто-то кашлянул, постучал тихонько, потом посильнее.

Я крепко до боли сжал швабру: кроме себя мне не на кого было надеяться.

– Николай, ты не спишь? – раздался за дверью голос Эсстерлиса. – У тебя свет горит.

Я не отвечал.

– Николай, мне очень нужно с тобой поговорить… У меня к тебе дело. Срочное! Слышишь?! Николай…

Я вдруг почувствовал, что больше не могу таиться и не отвечать, напряжение достигло своего пика.

– Ну что? Кто там?! Что надо?! – бодрясь, как можно более грубым голосом, крикнул я. – Уже ночь! Я сплю!

– Мне нужно поговорить с тобой, обязательно.

– Давайте, Казимир Платоныч, завтра утром поговорим. Уже два часа ночи.

– Да нет, Николай, я хочу объяснить кое-что, это очень важно для тебя…

Голос у Эсстерлиса был ласковый, даже умоляющий. Он продолжал говорить, и я, слушая его через дверь, почему-то начинал верить в важность этого разговора. В голосе его ощущалась располагающая к доверию сила, которой я не мог противостоять.

– Только недолго… – наконец, согласился я. – Я спать хочу…

– Конечно. Верь мне, Николай. Но это важно, очень важный разговор, – обрадованно бормотал Эсстерлис.

Все еще сжимая на всякий случай палку швабры, я подошел к двери и открыл замок. Дверь раскрылась на всю ширину, и Эсстерлис быстрыми шагами вошел в комнату. Увидев его, я тут же пожалел, что поддался уговорам.

Он был в майке, волосы взъерошены, глаза горели, он очень напоминал безумца. Невозможно было представить, что несколько мгновений назад он так ласково говорил со мной через дверь.

– Чего ты боишься? – увидев, что я закрыл дверь на замок, спросил Казимир Платоныч. – Кого здесь можно бояться, а?!.. Ну ладно, твое дело. Видишь ли, мне нужно с тобой поговорить, – Казимир Платоныч, держа за спиной свою бамбуковую палку, не тая, скорее, для удобства, заходил по комнате, на меня не глядя. – Да ты сядь, сядь! – властно и громко скомандовал он.

Испугавшись его вида в первую минуту, я уже слегка успокоился и, незаметно поставив швабру в угол, сел на диван.

Некоторое время Эссерлис ходил мимо меня молча, я не нарушал его молчания. Я знал, что он сам начнет говорить, когда придет время.

– Видишь ли… – медленно заговорил он, ни на мгновение не прекращая и не замедляя свой шаг. – Я оживляю покойников…

– Что?! – заорал я, в ужасе вскочив. – Каких покойников?! Что вы говорите?!!

– Тихо!! Сидеть!! – еще громче моего заорал Эсстерлис, выпучив на меня свои страшные глаза и грозя бамбуковой палкой. – Сидеть!! – Я, снова потеряв волю, опустился на стул. – Зачем же так орать? – проговорил он уже спокойнее. – Не знал я, что ты орать, как умалишенный, будешь. Даже меня напугал. Что же тут страшного?.. Подумаешь, покойников оживляю…

– Что вы такое говорите?! – воскликнул я снова. – Вы в своем уме?!

Эсстерлис, опять начавший взад-вперед маячить по комнате, вдруг резко остановился, сделал крутой поворот на каблуках и уставился мне в глаза.

– Ты мне про ум не говори… – с ненавистью проговорил он. – Ты сам сумасшедший. Понял?!

– Да я не в этом смысле… Я же не говорю, что вы сумасшедший, – заоправдывался я.

– Да ладно, не в этом дело, – примирительно махнул он рукой и продолжил свой путь по комнате. – Тут в другом, в другом дело… Если бы я их не оживлял, тогда кто же?! Кто же их оживлять будет, а?! Вот ответь.

– Да я не знаю. А зачем их оживлять-то? – слегка успокоившись, сказал я. – Умер человек и умер себе… Зачем оживлять-то?

– Это если сам умер – если сам, тогда понятно. А если не сам?! Если помогли ему, а?! – Эсстерлис остановился у окна, улыбнулся, и мне опять сделалось не по себе. – Если не сам? Как тут тогда быть? В том-то и дело, – остановившись, было, он опять заходил от окна к двери, от окна к двери… – Если не я, то кто другой? Да и потом дар, ведь от него никуда не денешься. Иначе жить уже не можешь. Вот я тебя и притянул. Помощник мне нужен.

Я следил за тем, как Казимир Платоныч ходит по комнате, и не мог понять, что он такое говорит. Верить ему или… все это бред его?.. Или мой? Я находился в том состоянии, когда реальность теряет четкие контуры и вот-вот сольется с бредом или сном, как вдруг взгляд мой упал на окно. Я закричал и вскочил на ноги.

С улицы в комнату глядела старуха в мотоциклетной каске. Она почти касалась стекла, ее бледное, словно мертвое, лицо было освещено светом направленной в ее сторону настольной лампы. Глаза не моргая смотрели в комнату, но будто бы не видели ничего, да, наверное, и не видели; я был уверен в том, что меня старуха не видит, что она слепа.

Остановившийся от моего вопля Эсстерлис проследил за моим взглядом, решительно подошел к окну, задернул занавеску, устранив с глаз старуху.

– Когда я тебя увидел, то подумал сразу, что ты и есть тот человек… – Как ни в чем не бывало, он опять заходил по комнате, продолжая свою мысль.

– Там!! – Указал я пальцем на окно. – Там стоит кто-то!..

Эсстерлис остановился.

– Где стоит?! – Он недоуменно вскинул брови.

– Там, за окном. Стоит же кто-то.

Эсстерлис подошел к окну и отогнул края занавески концом бамбуковой палки.

– А! Это Марфа Семеновна. Она же сомнамбул. Ты что, не знал? Она каждую ночь по карнизам ходит и в окна заглядывает. Она же спит. Неужто ты лунатиков никогда не видел?

– Что же она?.. Упасть ведь может… – пробормотал я растерянно.

– Это правда, может. Она каску и носит. Это ей врач один умный прописал, вылечить не смог, а каску вот прописал в целях техники безопасности. Не ходить по карнизам не может, так хоть технику безопасности пусть соблюдает. Верно? А ты не бойся. Она так каждую ночь… Неужто не замечал никогда?

Я опустился на диван, мне было дурно: кружилась голова, подташнивало.

– Бабуля тоже пострадала сильно. Ну да не в этом дело. Помощник мне нужен – покойников оживлять.

– Господи! Опять покойников. Опять вы о покойниках! Да как это возможно?! – воскликнул я.

– Как возможно?! – Он оперся локтем о пианино. – А вот слушай…

И стал Эсстерлис рассказывать мне вещи чудные, в которые поверить было невозможно. Но я верил. Рассказывал он о разбойниках "посвященных". Все это я уже оказывается знал сам и даже описал в своем романе. И я уже верил, что никакая это не придумка, а чистая правда. И об убийцах лютых, и о книгах Фильки Чернухи, кострами разбойничьими пожранных, и о смертях многочисленных, с нею связанных…

***

И хотя хранилась тайна отключения жизни «посвященными» пуще ока, но была еще одна тайна, о которой не ведали даже они. Тайна сия имела хождение среди люда беззлобного. Получал тайну особый человеколюб – тот, кто зарекомендовал себя делами добрыми. Хаживал он с посохом да с сумой по Руси и ничего не имел. Но в каждом доме ему, как родному радовались – и накормят, и спать уложат… А он и не даст ничего взамен, слово Божье скажет да перекрестит; иному руку больную погладит – и легче руке, а скоро и совсем выздоровеет. Или отвар травяной испить расслабленному даст, заодно надавит в места только ему ведомые, и встанет, глядишь, через день расслабленный и уж в пляс рвется…

В тайне содержалось знание мест включения жизни, в такой глубокой, что разбойничий люд, упиваясь чувством могущества своего, даже и не подозревал об этом. Иначе поистребили бы всех лекарей да знахарей, и памяти о них на земле русской не осталось бы. Ан, не могло статься того, чтоб зло на земле преспокойно гуляло и за преступлением наказание не последовало.

Покойника, по обычаю православному, три дня в землю не зарывали, а в последний день в церковь несли – отпевать. На службу всякий люд собирался, бывали и знахари. Хаживали они по церквам, к усопшим приглядывались. По Божьей ли воле человек сей помер или по чьему злому умыслу? Твердо знали, что ежели "посвященный" жизнь в человеке остановит, то с виду он будто Богом к себе призванный, а на самом деле… Только знахарь и мог отличить. И шла эта тайная война на земле русской веками, и добра чаша перевешивать стала… Да, видно, неустойчив со злом сосуд был. Упал он, разлилось зло по земле русской, и пошла резня, плач и скрежет зубовный. Из ручьев кровавых реки выросли… и моря растеклись…

Революция – баба кровавая! Жуть на всех наводя, серпом животы вспарывала, молотом черепа крушила!.. Шла по Руси, грабила, жгла дома Божьи… Воля лихому люду… Гуляй, рванина!

В ту пору много знахарей поистребили, иные, в живых оставшиеся, затаились до времени. Да и знания свои "посвященные" применять перестали. В закон душегубство вошло. За советскую власть из маузера проще, или шашкой – поперек туловища с оттягом – йе-е-ех!!

После войны уже отечественной объявились "посвященные". Поначалу тропки, а потом и дороги из трупов потянулись за ними. Тогда-то и пригодилось знание. Снова заходили знахари по Руси, да труднее убитых стало выявлять: дома-то Божьи иные порушили, иным внутренности заменили, а в тех, которые от террора красного убереглись, отцы святые – служители Божьи – из страха тайну исповеди нарушали, донося на прихожан, и уж не Богу служили, а Социализму – мужику пьяному да ленивому.

А дальше самые тяжкие времена для знахарей настали. Не били их больше, не стреляли, а изолировали и лечили до выздоровления, и часто излечивали… Так что стало хиреть и забываться знахарство на Руси. А "посвященные", хоть и мало их осталось, пока знахарей в психиатрических лечебницах вылечивали, дело свое знали, и общий уровень смертности повышали старательно.

Рассказал Казимир Платоныч также, что передал ему тайну эту сосед по квартире, в этой самой комнате, наподобие гроба, проживавший. Научил и покойников отличать, и давить им куда показал. Поведал Эсстерлис, что терпит от этого знания множество невзгод и лишений, бросить бы рад, да не может, на всю это жизнь с ним теперь безотвязно.

Казимир Платоныч закончил свой рассказ и сел рядом со мной на диван, положив палку на колени.

– И что, многих оживлять удается? – спросил я.

– Не каждый раз, конечно. Бывает покойник застарелый или по ошибке. Таких отработанных обратно в морг. А вообще бывает когда как.

В дверь постучали.

– Кто там? – спросил я, вставая.

– Открывай, открывай, половой гигант.

– Это ты, Леночка?! – обрадовался я, открыв дверь. На пороге стояла она в своей супер-мини-юбчонке… Увидев ее, я тут же пожалел, что пустил Эсстерлиса и слушаю всякую белиберду про покойников, когда такая женщина сама приходит…

– У меня тут Казимир Платоныч, но ты проходи, он не надолго…

– У тебя, гигант, материальная импотенция, а мне наоборот нужно, – она не заходя заглянула через порог в комнату. – Все, Казимир Платоныч, отработала. И учтите, это в последний раз. Меня ваши заморочки замонали уже. Я сегодня ночь из-за вас потеряла…

– Спасибо, Лена! – откликнулся Казимир Платоныч. – Ты меня очень выручила.

– Ну пока, Ссусик, – сказала Леночка, ухмыльнувшись и слегка толкнув меня коленкой в пах.

– Кто? Как ты меня назвала?!

– Ссусик. Я всех самцов так зову.

Она повернулась и, качая бедрами, ушла в темноту.

– Ну теперь пора за работу, – сказал Эсстерлис, поднимаясь с дивана.

– В каком смысле? – не понял я.

– У меня жмурик в комнате лежит. Пойду оживлять.

Эсстерлис направился к двери.

– Как, прямо сейчас?

– Ну, а когда же. Если не оживет, завтра нужно обратно в морг тащить – там покойники на счет.

– Можно я с вами, посмотреть хотя бы, – попросил я зачем-то, надеясь все-таки, что он откажет.

– А как же. Зачем же я к тебе пришел. Пошли, конечно, поможешь. Одному все труднее справляться. Иногда жирный боров попадется, все жилы себе вытянешь, пока оживишь…

Перед уходом я заглянул в окно, где стояла старуха, но там никого не было.

С трепетом я плелся за Казимиром Платонычем в его комнату. Уйма всевозможных мрачного содержания мыслей пронеслись в моей голове за то время, пока впотьмах я шел за Эсстерлисом.

– Ссусик, – из тьмы кухни зашептала Леночка. Я сразу узнал ее.

– Я сейчас, Казимир Платоныч, – сказал я и сделал шаг в темную кухню. Тут же она схватила меня за руку и оттащила от выключателя.

– Тихо, Ссусик, слушай меня внимательно, – зашептала Леночка, прижимаясь ко мне всем телом.

– Да-а-а, я слушаю, – прошептал я ей на ушко, слегка прикусывая мочку и проводя кончиком языка по шейке вниз, вниз…

Одна моя рука сама собой забралась под футболку и шарила по спине. И, кажется, Леночке это нравилось.

– Погоди, Ссусик, это после. У меня к тебе дело…

– Ну, конечно, дело, – бормотал я, все больше возбуждаясь и гладя ее одной рукой по груди, которую успел освободить от футболки, а второй рукой поднимался по ноге все выше и выше…

– О-о-о!

– Погоди, Ссусик, – зашептала Леночка. – У меня к тебе дело. Если ты его сделаешь для меня, я тебе тоже сделаю много-много приятности. Ты у меня такой кайф получишь… Короче, Эсстерлиса нужно украсть. Слышишь?

Моя рука все еще бродила по невидимой, но приятной на ощупь леночкиной груди.

– На фига он нам? – пробормотал я.

– Японцам продадим. Ты его тресни по башке, мы его вместе из квадрата вытащим, а там японцы его заберут. Его только из квадрата вытащить…

Ее слова несколько охладили меня.

– Да зачем он японцам-то? Пойдем лучше ко мне.

– Потом, Ссусик, – она отпихнула мою руку, зашедшую слишком далеко. – Треснешь по башке, а я тебе за это много кайфа доставлю. Ну сделай это для меня, Ссусь.

– Да нет, не могу я…

– Сука ты, Ссусь.

Леночка оттолкнула меня в сторону, дала легонько в пах коленкой и ушла. Хлопнула входная дверь. Я стоял в темноте в возбужденном состоянии, как последний дурак.

– Николай! Ну где ты там? – зажегся свет, и в кухню вошел Эсстерлис. – Я тебя жду. Что ты тут делаешь?

– Да так… воды зашел попить, – соврал я, улыбнувшись и засовывая руку в карман брюк.

Эсстерлис посмотрел на меня подозрительно.

– Пошли.

Я поплелся вслед за ним. Эсстерлис открыл дверь и вошел, опасливо вошел и я.

Тут же в глаз мне ударила большая муха. От неожиданности и боли я зажмурился, и только потерев слезящийся глаз, смог осмотреться кругом.

Очень просторная с двумя большими окнами комната освещалась люстрой с целенаправленным в ее центр светом. В этом ярком световом пятне на больничной каталке, обратив в мою сторону босые ступни, кто-то смирно лежал. В воздухе без дела резвились беспечные мухи. Их было множество, они ползали, где попало. На стенах висели какие-то карты, не земной коры и не звездного неба, а человеческого организма, не как положено: в виде членов и органов, а в образе шара, по которому стрелочками в разные стороны что-то указывалось. Карт висело много и указывалось на них во всевозможные стороны. На потолке тоже было что-то начертано, но потолочного рисунка я толком не разглядел. Мебели было мало. По одной стене стояло еще несколько накрытых простынями порожних каталок; в углу шкаф; по другой стене большой стеллаж с книгами; возле окна заставленный грязной посудой круглый стол.

– Вот и Афанасий, – сказал Эсстерлис, подходя к каталке в центре комнаты. – Вот каждый раз на него смотрю и кажется – видел где-то. Не знаю, может, сосед…

Мужественно подавляя в себе неприятное чувство страха перед покойником, я подошел. На каталке, повернув голову на бок и, как мне почудилось, глядя во все глаза на стеллаж с книгами, в цветастых трусах и в майке лежал Собиратель. Или покойник, как две капли воды похожий на Собирателя. Вместе с его обнаженной головой и даже… Я склонился, внимательнее всмотрелся в его лицо… и даже со стеклышком от сломанных очков в изумленном глазу. Я был поражен сходством покойника с героем моего романа. По неживому телу взад-вперед ползали летающие насекомые, потирали лапки и оплодотворялись.

– Ну что, Афанасий, соскучился?.. – бормотал Казимир Платоныч, любовно похлопывая его по волосатым ногам.

– Вы знаете… – пробормотал я, обходя каталку, с интересом оглядывая покойника со всех сторон. – Вы знаете, он на одного человека похож… Вернее, не на человека… Как вам сказать, ну, словом, на героя романа…

– Ну, это может быть. Но если честно сказать, главный мой покойник впереди. Я его сплю и вижу, – сказал Казимир Платоныч и мечтательно возвел глаза к люстре. – Но, хватит болтать! К делу!! – вдруг заорал он и сверкнул на меня страшными своими глазищами. – Бери за ноги.

– Кого? – не понял я.

– Ну кого-кого? Не меня же – Афанасия, конечно. Быстро!!