Квадрат для покойников

– Собиратель, что ли?

– Да нет, не Собиратель. Он на меня смотрел и моргал…

Пока шла беседа, Труп, хотя жизнь его и была в опасности, в душе радовался тому, что выследил-таки людей, пришедших за Собирателем. Конечно, лучшим вариантом было бы сейчас промассировать их обоих, выбраться в окошко, которое он заметил в стене, и дело с концом. Но у него не имелось уверенности, что они не вооружены. Он уже понял, что это никакой не ребенок, как ему почудилось поначалу, а карлик, и шутки с ним могут оказаться невеселыми. Трупу с пробитой головой справиться с ними было бы нелегко, а самому оставаться в этом помещении, пусть даже в качестве натурального трупа, совершенно не хотелось. Через прищуренные глаза Труп заметил, что молодой человек, освещаемый фонариком карлика, выбрался в окно. Труп поднял голову и посмотрел в сторону блуждающего карлика, потом улегся поудобнее и стал ждать, когда тот подберется к нему поближе, чтобы промассировать его, а не бежать к нему через покойников.

Труп открыл глаза, сел и в ужасе схватился за разбитую голову. Карлика с фонарем в помещении не было. Потерявший много крови Труп снова не удержался и уснул.

Теперь все пропало! Все пропало! Покойник, конечно же, уплыл от него и уже живой и здоровый, небось, дает показания в милиции.

Когда прошла первая волна ужаса, Труп вскочил и, зажигая оставшиеся спички, устремился к окошечку, в которое проникали грабители. Под окном он остановился и прислушался: до него донеслись стоны, тяжелое дыхание, кряхтение. Труп не мог понять, что происходит за окном, ему сделалось страшновато, потом он пришел к выводу, что сейчас там происходит оживление. Он тихонько подтянулся на руках и заглянул в окно.

В свете фонаря он увидел распростертого Собирателя, карлик в белом халате и молодой человек что-то старательно тащили из щели. Молодой человек вдруг обернулся и посмотрел на Трупа. Тот опустился обратно в помещение морга и прильнул всем телом к стене, готовый упасть в неестественной для живого человека позе. Но падать не пришлось. Вскоре стоны и крики смолкли, и по тишине Труп догадался, что все кончено. Тогда он благополучно выбрался в окно, проник в щель и оказался во дворе на свежем воздухе. И оказался вовремя, заметив, как в подворотне скрылся карлик, несущий на плече Собирателя, и двое его спутников. Труп кинулся за ними.

– О! Милостивый государь, вы тоже оттуда?.. – с ящика навстречу Трупу поднялся небритый, нечесаный детина. – Купи книги хорошие. Тебе недорого…

Детина преградил Трупу дорогу.

– Отойди, – посоветовал тот.

– Купи сначала, – не отставал детина. – Книги хорошие две, третью так отдам…

Труп двинул ему в печень, детина выпучил глаза, сделал шаг в сторону и опустился на ящик, уронив на землю книги.

– Говорил же, отойди.

Вскоре Труп нагнал троицу с покойником. Следя за ними. Труп заметил человека, прячущегося за помойкой, но это оказался обыкновенный, неизвестно как очутившийся здесь японец.

Глава 4

Участники ограбления микрорайонного морга проснулись в полдень. Спальных мест у Владимира Ивановича хватило всем троим, кресло оказалось раскладным, и на нем всю ночь зычно прохрапел Захарий. Спящего летаргическим сном Собирателя припрятали под обеденный стол, завалив высыпавшимися из шкафа носовыми платками, и непосвященному сыскать его тело в таком беспорядке, какой царил в комнате Владимира Ивановича, было нелегко.

После ночных приключений Николай чувствовал себя скверно, и когда на пути в отхожее место встретил Валентина и поглядел на его напудренное лицо с чуть подкрашенными сладострастными глазами, ощутил неприятное чувство. Взгляд Валентина проникал под одежду, начинал снимать ее; Николай заспешил, словно так уж невтерпеж. Но цепкий взгляд провожал его до самых дверей, и закрывшегося в туалете Николая, ощутившего себя наполовину изнасилованным, чуть не вырвало.

Встав пораньше, Владимир Иванович сходил в гастроном и приготовил завтрак. По пути из ванной Николай зашел в кухню помочь Владимиру Ивановичу перенести завтрак в комнату. Но, бросив взгляд в кухонное окно, хмыкнул от удивления и подошел ближе.

По двору в ватнике, шаркая мохнатой метлой, продвигалась дворничиха, а вокруг нее браво маршировал идиотского вида молодой человек в меховой шапке.

– Да что же это… – проговорил Николай, проводя по лбу рукой. – Это ж… Никуда от них не деться.

Владимир Иванович от стола бросил взгляд в окно.

– Это Ленинец-Ваня, – сказал он, составляя тарелки на поднос. – Он у нас в квартире живет.

Из парадной вышли несколько веселых подростков, они с гоготом и улюлюканьями тащили черный гроб. Увидел Николай среди них и негритенка Джоржа. Он покрикивал на своих товарищей и, судя по всему, был среди них главным. На втором этаже с грохотом открылось окно, в него по пояс высунулась Мария Петровна.

– И чтобы духу его здесь не было! – крикнула она вслед несущим гроб ребятишкам.

– Возьми хлеб и вилки, – распорядился Владимир Иванович, вынося из кухни поднос с тарелками.

Николай оторвал взгляд от окна и, взяв то, что велено, понес в комнату.

– Теперь для нас самое главное Казимира из дурика выписать, – закурив после завтрака вонючую папироску, сказал Захарий. – В пригород ехать придется.

– Почему в пригород? – спросил Николай.

– Дурдом этот в пригороде, на природе, так сказать, располагается. Его только в один дурдом лечиться возят и на одно только отделение. Главное, как Эсстерлиса оттуда выкрасть?.. Эх, кабы вертолет, попроще бы было… Ну, не беда, средство есть. Сегодня пятница – день впускной, так что сегодня можно его заменить. Вот только на кого?

Владимир Иванович, убиравший со стола грязную посуду, удивился:

– Как это заменить?

– Имелся у меня приятель, – не обращая внимания на вопрос Владимира Ивановича, продолжал Захарий, – так тот за бутылку на все готов был. Показательный кретин, но он сейчас сам в дурдоме лечится. Так что придется вам, Владимир Иванович, вместо Эсстерлиса с психами пообщаться и похлебать дурдомовскую баланду.

Владимир Иванович застыл с тарелкой в руке.

– Но как же это я?.. Почему?.. Да и страшно мне, боюсь я умалишенных.

Увидев его испуганное лицо, Захарий ухмыльнулся и стряхнул пепел под стол, где заваленный узловатыми платками покоился Собиратель.

– Вы не переживайте, только на одну ночь. За ночь Казимир разбудит Собирателя и обратно вместо вас.

– А если он не захочет обратно? – резонно заметил Владимир Иванович.

– Ну, если не захочет, мы его силой… Но друга-то своего вы спасти желаете?

– Я согласен, – бросив взгляд под стол, обреченно выдохнул Владимир Иванович.

– О! Здравствуйте, милостивый государь, – увидев вышедшего на улицу Николая, воскликнул уже опохмелившийся недорогим одеколоном детина. – Книжку купить хотите, почтенный? Извольте… Вот у меня две книжки новые. Купите, уважаемый, не пожалеете. Две, третья тю-тю. Дал сегодня утром Ваське почитать, а он одеколона вкусил, и у него крыша изволила съехать – в дурик увезли. А его жена, стерва, изволила ему для развлечения книжку мою читать дать. Эх, хорошая книжка была – анатомическая… Купите, милостивый государь, хоть эти две – недорого отдам…

Но поняв, что Николай книжки покупать не хочет, детина удалился.

Николай направлялся в кондитерский магазин, куда послал его карлик, сказав, что в их деле, возможно, потребуются конфеты для подкупа санитарки.

Только он хотел войти в двери кондитерской, как возле него, взвизгнув тормозами, остановилась машина иностранной марки, дверца открылась, и из машины выскочила Леночка все в той же мини-юбчонке, футболочке, на которую сверху была надета новая кожаная куртка.

– Привет, Ссусик. А я тебя по всему городу разыскиваю.

Машина, кажется, не собиралась отъезжать, а так и стояла с приоткрытой дверцей. Николай сглотнул слюну, блуждая взглядом по ее телу.

– А я тебя разыскиваю, Ссусь. Когда мы с тобой уединимся.

– Ты сама, кажется, не очень-то хочешь, – возразил Николай. – Я хоть прямо сейчас, где угодно.

– Не стебайся. Ты мне сначала Эсстерлиса найти помоги. Пропал – ни слуху о нем, ни духу.

– В психушке он прохлаждается. На хрена он тебе? Японцам продавать?

– Эх, Ссусь, если б ты поумнее был и тогда его по башке треснул, мы бы с тобой в "мерседесе" любовью занимались.

Николай бродил взглядом по ее телу.

"Эх, мать честная!"

– А в каком он дурдоме? Не знаешь?

– Черт его знает, где-то за городом.

– Ну за это, Ссусь, тебе поцелуй.

Леночка подошла к нему и поцеловала в нос. Николай прихватил ее за талию, но она выкрутилась и побежала к машине.

Входя в магазин, Николай заметил, что за рулем "мерседеса", в котором он мог бы заниматься с ней любовью, сидел человек с японским лицом.

До психиатрической лечебницы час добирались электричкой, потом тряслись в автобусе и на месте оказались только в семь часов, когда солнце уже начало заходить.

Новые корпуса больницы удивляли опрятностью, безлюдием и пустотой газонов – ни единого зеленого насаждения. Захарий ориентировался на территории дурдома, как у себя в квартире. Он направился прямиком к двухэтажному зданию, стоявшему в стороне от остальных и глядящему своими окнами в поле, за которым виднелся лес.

Из-за угла здания вдруг вывернула стайка мужчин в пижамах, сопровождаемых двумя санитарами в белых и таких же грязных, как у Захария, халатах.

– Осторожно, мои буйные, а твои? – несмотря на малый рост, почему-то признав его за главного, обратился санитар к Захарию.

– Мои тоже, – бросил Захарий и бесстрашно прошел мимо шуганувшихся к стене буйных мужчин в пижамах.

Они благополучно разминулись с остолбеневшими и напуганными пациентами.

– Нас что, тоже приняли за… – Николай покрутил у виска пальцем.

– Приняли, – подтвердил Захарий, бодро шагая впереди всех.

После случайной встречи Владимир Иванович совсем сник, и когда они дошли до нужной двери, остановился как неживой и уставился молча в пустоту.

– Это еще чего? – на него снизу строго глядел Захарий. – Значит, бунтовать, значит, друга своего?..

– Не могу я, начальник, хоть что со мной делай.

Захарий с высоты бросил на него взгляд и брезгливо отвернулся.

– Может, я тогда, – выдвинул Николай свою кандидатуру.

– Молод еще… Хотя он только все дело испортить может. Давай тебя. Значит, план тот же. Пошли.

Владимир Иванович остался на воле и не захотел идти с ними в помещение, опасаясь, что его, обманув, могут заключить в дурик против воли.

Поднялись на второй этаж, Захарий заглянул в окошко.

– Оформите заказ пациента письменно, – ответил ему женский голос.

Из окошка протянули бумажный бланк. Захарий заполнил его, после чего они прошли в пустую комнату с одной длинной привинченной к полу лавкой. На лавке никого не было, зато в углу, переминаясь с ноги на ногу, стоял пациент в коричневой, фланелевой пижаме.

– Здорово, Казимир! – обрадовался Захарий, издалека протягивая ему руку.

Николай не стал подходить к больному, а остался возле двери, будучи уверенным, что Захарий обознался: уж слишком этот долговязый заросший щетиной тип, на десять сантиметров выросший из размера пижамы, не был похож на Эсстерлиса.

– Здорово, Казимир! – но узнанный Николаем по его оттопыренным ушам и большому носу Эсстерлис на карлика никак не реагировал. – Да здорово же!.. – продолжал настаивать Захарий, тыча в живот больному своей крохотной ручонкой.

Наконец, переминавшийся на месте Казимир Платоныч взял его руку и пожал тихонько, но, поглядев на его халат, поморщился и отвернулся.

– Да не санитар – Захарий я. Что, не узнаешь?

– Ах, это ты, – наконец признал своего товарища Эсстерлис. – Выкрадывать явился? – в лице Казимира Платоныча пронесся отблеск сознания. Его когда-то наводящие ужас глаза с увесистыми мешками выражали сейчас только страх и больше ничего, оттопыренные уши на покрытом щетиной лице выглядели смехотворными локаторами. – Все, не выйдет у тебя. Я больше покойниками не занимаюсь. Я их оживляю, как каторжный, ночами не сплю, а они меня после в дурдом сдают за это… Не-ет! Не буду их больше к жизни возвращать.

Эсстерлис говорил, переминаясь с ноги на ногу, неподвижным взглядом остановившись на недоростке.

– А клятву! Клятву жуткую помнишь?! – вдруг возопил Захарий страшным голосом, и испуганному Николаю почудилось что-то сатанинское в его поеденном оспой и лишенном всякой привлекательности лице.

– Клятву помнишь? – уже спокойнее повторил Захарий.

– Помню! – изменился во внешности Казимир Платоныч, перестав шагать куда-то на месте и вытянувшись по стойке смирно. – Клятву не забыл…

– Ну вот, то-то же, – пихнул его кулаком в живот карлик. – Раздевайся быстро. У нас в укромном местечке отменный покойник припрятан. Свеженький – пальчики оближешь!

Услышав о покойнике. Казимир Платоныч стал раздеваться.

– А ты что стоишь?! – прикрикнул Захарий на Николая.

Тот поспешно стал снимать с себя одежду. Бывшая не по размеру Эсстерлису, Николаю идиотская пижама пришлась впору, а вот Казимир Платоныч высовывался из чужой одежды всеми своими конечностями.

– Ну, Казимир Платоныч, прощай, – Захарий протянул шершавую ручонку Николаю. – Выздоравливай. Не забудь, ты теперь Эсстерлис Казимир Платоныч и койка твоя… Эй, Казимир, где койка-то у человека теперь?

– В шестой палате, – и, немного помедлив, добавил: – У окна.

– Ты по сторонам не глазей, – предупредил Захарий. – Постучи в дверь и проскакивай мимо санитарки. Смотри, веди себя достойно, не буянь… А вообще-то дурикам все можно. Ну, прощай.

Эсстерлис, кажется, так и не узнавший своего ночного помощника в оживлении покойника, не попрощавшись, вышел на лестницу; Захарий последовал за ним, дверь закрылась, и Николай остался в одиночестве. У него на душе было тоскливо. По собственному желанию он определил себя в больницу для умалишенных и теперь не знал точно, когда придет ему смена и придет ли вообще. В грустных размышлениях стоял он посреди комнаты свиданий и боялся стучать в дверь отделения. Но с той стороны стука дожидаться не стали, дверь отворилась, и в комнату заглянула женщина с круглым полным лицом. Увидев нерешительного Николая в пижаме, она улыбнулась ему доброжелательно.

– Твои ушли, а ты забыл, в какую дверь идти, – догадалась она по растерянному выражению его лица. – Сюда, сюда, милый, мы тебя ждем. Здесь тебе всегда рады…

Николай вздохнул тяжко и, безнадежный, шагнул в открытую дверь.

Коридор психиатрического отделения был многолюден и полон движения. Взад-вперед по нему бродили вдумчивые мужчины тоже, как Николай, в пижамах и тапочках. Все они были озабочены каждый своей или, возможно, одной общей заботой, заставлявшей ходить их по коридору взад и вперед. Николай оглянулся, увидел за спиной ту самую женщину, пригласившую его сюда. Вспомнив, что он не экскурсант, а так же, как и эти мужчины, не в своем уме, и чтобы не вызывать лишних подозрений, шагнул в коридорную сумятицу, смешавшись с гущей блуждающих людей.

Хотя людям, судя по их безразличию, не было никакого дела до Николая, он их боялся, и пока шел по коридору, от каждого встречного ожидал удара в ухо, подзатыльника или еще какого-нибудь членовредительства – но не дождался. Все они были очень заняты своими мыслями. Только один лысый мужчина, сосредоточенно чесавший ногтями голову, поравнявшись с Николаем, показал ему больного вида язык. Но Николай не обиделся, никак не отреагировав на грубость.

Палата номер шесть оказалась в конце коридора рядом со столовой. Ни на одной из палат дверей не обнаруживалось. Внутренность палаты была обширная – на двадцать лежачих человеко-мест. Кое-где на кроватях лежали и сидели умалишенные, другие бродили между коек без дела.

У каждого из четырех зарешеченных окон оказалось по кровати: три из них были не заняты – какую избрать – Николай недоумевал. Ходить же по коридору до тех пор, пока психи не займут на ночь свои места, помня о больном, показавшему ему язык, Николай опасался.

– О! Ты кто такой?

За спиной у Николая стоял мужчина в такой же, как у него, пижаме, коротко подстриженный, с сильно выдающейся вперед челюстью.

– Ты никак Эсстерлиса заменять улегся? Я смотрю, растерянный стоишь. Значит, за него, думаю. Тут, кстати, хорошее отделение, освоишься и живи.

Николай молча глядел на мужчину с лицом боксера.

– Если честно, – продолжал он, – то я тоже Эсстерлиса подменяю. Уже три года. Тут отделение хорошее. А Эсстерлис, – он приблизил лицо к лицу Николая и понизил голос, – опять покойников оживлять смотался? Ну пускай, дело нужное. И Петька вон, тоже за Эсстерлиса лежит, – мужчина мотнул головой куда-то в сторону. – Да и я три уже года…

– Как же три года? – пробормотал Николай.

– А чего, кормят тут, тепло, гулять иногда выводят. Так что привыкнешь – понравится. А койка Эсстерлиса вон, вторая от стены.

Мужчина вдруг кинулся на колени и стал ловить на полу кого-то невидимого. Охотничий азарт завел его под кровать и он выполз из поля зрения Николая.

Николай подошел к указанной кровати и скорбный уселся на ее краешек. Наблюдая обитателей палаты с подозрением, он просидел так около часа, когда к Николаю подошел плотный, заросший пышной бородой мужчина и, оглянувшись подозрительно, сказал:

– Баллотировался?

– Чего? – не понял Николай. Человек опять оглянулся.

– Баллотировался, спрашиваю?

– Зачем? – для безопасности и лучшего восприятия Николай встал с кровати.

– Понятно, – заключил для себя бородач. – Будешь со мной баллотироваться.

– Да я… как-то не готов. Не очень хочется как-то…

– Правильно, со мной баллотироваться без толку. Будешь моим доверенным лицом тогда.

– Выборы прошли, вроде, – мягко, чтобы не возбудить мужчину, позволил себе заметить Николай.

– Мы к следующей компании готовиться будем. Заранее надо.

– Да я до следующих не долежу. Лучше другое доверенное лицо поищите…

– Долежишь, – очень убедительно и авторитетно заявил напористый мужчина. – Значит так, присядем, – надавив сверху на плечи, он силой усадил Николая на кровать, и сам сел рядом. – Значит так, пункт первый: свободная экономическая зона. Пункт второй: открытие всех границ. Всех! Чтобы можно было, куда хочешь! Куда душе угодно! В первую очередь, конечно, на женское отделение, чтобы санитарные посты сняли и психам ручки от дверей раздали, ходи, куда хочешь во всем корпусе, на всех отделениях… Особенно на женское… У-у-у!.. Жид проклятый! Сионист хренов… – вдруг, устремив ненавидящий, гневный взгляд на входную дыру, закричал кандидат срывающимся от возмущения голосом.

В дыру вошел человек в пижаме и, увидев кандидата, погрозил в его сторону кулаком.

– У-у-у! Сука! Сионист проклятый! Тоже баллотируется. Значит так, он секретарь парткома, гад, жид и тайный масон. А я!.. Да у меня идеальная характеристика для депутата. У меня деда за то, что он в белой армии палачом служил – коммунистов, собак, вешал – расстреляли, отец тоже от режима коммунистического страдания принял. Он у меня вредительством, шпионажем всяким занимался. Ну колодцы там травил, бомбы подкладывал. Так его, гады, в тюрьму… Я сам патриот: по дурдомам с детства скитаюсь… Передушил бы этих сук-коммунистов! Чем не характеристика у меня?! Да я на отделении по характеристике первый демократ. Не то что этот сионист, жид пархатый!.. Значит так, раз ты мое доверенное лицо, сегодня же пропаганду начинай. А вечером на встречу с кандидатом народ собирай… Нажимай на то, что границы на женское отделение открою… и порции жратвы в два раза увеличу, а по телеку одну порнуху пущу…

Но тут в палату заглянула санитарка в белом чепце и халате.

– Милые, на ужин идите, – ласково позвала она.

"Милые" ожили и стали подниматься с коек. Секретарь парткома, сидевший в углу на своей кровати и неотрывно следивший за конкурентом, поднялся и вышел из палаты.

– Пойдем и мы в столовую, а то весь хлеб без нас расхватают, а мне питаться нужно: впереди упорная предвыборная схватка.

Дождавшись ухода соперника, кандидат встал и направился вон. Проголодавшийся Николай последовал за ним.

Кулуар опустел, психи понесли питать свои слабые, недоразвитые мозги в столовую.

– Значит так, после ужина приступай к агитации, – последнее, что сказал кандидат.

Тут они разминулись: кандидат, увидев, что по столам разносят миски с хлебом, бросился на свое место, а Николай уселся на свободное. Хлеба ему не досталось, запасливые умалишенные весь хлеб из миски попрятали по карманам.

За столом с Николаем уместилось еще трое.

– Вот из ё нейм, – сказал один из них Николаю.

– Чего? – спросил испуганный Николай, отодвигаясь вместе со стулом.

Но тут к столу подошел идиотского вида человек в белоснежном фартуке, придававшем ему праздничный вид, и с подноса стал составлять на стол алюминиевые миски с едой.

Контингент отделения был довольно пестрый и неоднородный. Имелась на отделении и парочка внебрачных детей инопланетян, прилетевших на тарелке, и даже один сухонький, заросший бородой и седыми волосами, полтергейст. Имени своего он не знал или не имел. Все звали почему-то полтергейста странным не христианским именем Фарабундо Марти, и он отзывался. Обнаружили старичка несколько лет назад на развалинах снесенного дома. Он сидел на обломке стены, колотил себя по лбу грязными кулачками и плакал в голос. После снятия с развалин он объяснил представителям закона, что, ушибленный глыбой, помутнел умом и забыл, каким образом перемещаться в другое измерение. Для просветления ума его свезли в больницу, где он, полюбив таблетки, прижился под странным именем Фарабундо. Но больше всего тронутых съехалось на отделение из зарубежных стран. Слабые к материальному изобилию мозги советского человека, побывавшего в капиталистическом государстве, не всегда выдерживали смену обстановки, и в них происходил процесс необратимый, который многих из путешественников приводил в психдиспансер. С каждым днем больных из-за рубежей прибывало, так что администрация собиралась отвести для них отдельную палату, чтобы изучать; но не доходили занятые руки. А еще лежал старожил больницы, самый древний и неизменный ее обитатель еще с тех лет, когда больница располагалась в деревянной избе. Памяти у него не было абсолютно: он не помнил ни своего имени, ни времени обеда, ни своего прошлого, ни настоящего – ничего. Его полностью иссушенная лекарствами память существовала для одного стародавнего исторического события: встречи его с вождем мирового пролетариата Владимиром Ильичом Лениным. И до того крепко хранила, что помнил он ее в деталях, и никакие лекарства вытравить этой картины не могли. Рассказ его подробный звучал каждодневно один раз кому-нибудь терпеливому, а если слушателя не находилось, то и самому себе. История эта в кратком содержании сводилась к тому, что он, тогда еще молодой красноармеец, был послан к вождю пролетарскому на дом с депешей. К вождю его, конечно, не допустили; но в красноармейце настолько была сильна тяга увидеть лик самого человечного человека, что он, перехитрив охранников, проник в жилище и, обомлевший от счастья, вошел в комнату, где в окружении близких ему по духу соратников, вождь отмачивал в тазу ноги. Красноармеец застыл в дверях, с благоговением созерцая милого сердцу Ильича. Но когда от гениальной головы взгляд его опустился до таза, впечатлительный новобранец чуть не повалился в обморок. В тазу он увидел два копытца. Великий вождь пролетариата парил в тазу копыта и весело похихикивал. Один из соратников увидел постороннего наблюдателя, его схватили и заключили в тюрьму… На этом обрывалась дурацкая история старого шизофреника, и дальше он нес прочий маловероятный и ничем не обоснованный бред.

Имелся на отделении агент КГБ, обученный чтению вражеских мыслей и имевший свой засекреченный пароль. Он показывал всем свой потайной язык и ждал ответа, выискивая среди больных врагов здоровых работников КГБ. На пароль отзывался только один инопланетянин, таким образом размагничивавший свой язык-антенну для более четкой связи со "своими". Обычно, встретившись в коридоре, они останавливались, высовывали друг другу языки и на несколько секунд замирали в таком положении: после демонстрации они прятали языки и расходились, друг другом довольные, а еще… Да мало ли психов имелось на отделении. Главное, что всех их лечили одними и теми же доступными лекарственными средствами; хотя некоторых и выписывали на волю, но не вылечивали никогда, получая через некоторое время их обратно, и опять лечили…

Николай наблюдал сидевших за его столом психически нездоровых людей и не имел аппетита есть в их присутствии. Он ковырял алюминиевой ложкой принесенное картофельное блюдо, краем глаза наблюдая за прожорливыми соседями. Спою пищу они съели очень быстро и теперь, к ужасу Николая; смотрели на него.

– А ты что, не хочешь? – спросил иностранец.