Боги не дремлют

– Мы не долго, – сказала она. – A la guerre comme a la guerre.

– Ты права, на войне как на войне, – повторил я за ней французскую поговорку. – Будем отдыхать, но бдительно! Главное, что бы нам никто не помешал!

– Уланы все равно не проснутся, – рассудительно сказала она, – батюшка в церкви… И если мы быстро… Ты чему смеешься?

– Вспомнил анекдот, – ответил я. – К женщине приходит любовник, а она сидит заплаканная, в трауре. Он ее спрашивает, что с ней. Да вот, отвечает, любовница, только что похоронила мужа. Он тогда говорит: жалко, я так настроился. Она подумала и согласилась, ладно, давай, только медленно и печально.

То ли я спьяна плохо рассказал, то ли она не поняла, но хихикнула лишь за компанию, и сделала правильный вывод:

– Ты, что, тоже очень этого хочешь?

– А ты сама это не чувствуешь? – вопросом на вопрос ответил я.

– Ой, чувствую…

Час пролетели как одно мгновение. Наконец я отстранился от ее горячего влажного тела. Матильда меня не отпустила и опять притянула к себе.

– Ты забыла, нам нужно спешить, – напомнил я, почти против своей воли снова ее обнимая.

– Ну, еще чуть-чуть, – попросила она. – Ты же сам обещал медленно и печально!

– Ох, – непонятно кому, пожаловался я, опять погружаясь в ее пламенную плоть, – что ты со мной делаешь?!

– А ты со мной можешь делать все что угодно, я на все согласна, – засмеялась она. – Ты не думай, Виктор был прекрасным человеком, большим ученым, но мной как женщиной не интересовался. Я так истосковалась по ля муру! Вот ты мной интересуешься?

– Интересуюсь, – признался я. – Только меня отвлекают эти французы. И батюшка может вернуться.

– Ничего, мы тогда встанем перед ним на колени, как Адам и Ева перед Господом и покаемся.

– А если явятся солдаты?

– Ты прав, нечего разлеживаться, давай еще один маленький разик. Или ты больше не можешь?

– Не нужно меня подначивать.

– Хорошо, не буду. Давай так, сейчас ты послушаешься меня, а потом я тебя. Согласен?

– А я что делаю? – обреченно сказал я. – Только обещай, что это действительно последний раз. Если нас расстреляют как шпионов за раздевание наполеоновской армии, виновата, будешь ты!

– Клянусь! А теперь раздави меня…

Когда, наконец, кончилась эта вакханалия, мы порядком протрезвели. Во всяком случае, сумели одеться в платье уланов без травм и членовредительства. Потом, полюбовались друг другом. Из Матильды получился очаровательный корнет со стройными ножками и аппетитной попкой. Мне форма вахмистра оказалась немного коротка и широка, но если не приглядываться, то сидела вполне прилично. Несмотря на наше состояние, ни патенты, ни офицерское и унтер-офицерское звания, служившие одновременно и удостоверениями личности, ни пики и мушкетоны, штатное оружие второго уланского полка, мы взять не забыли. Оделись по всей форме, перепоясались саблями, я своей, Матильда – французской и превратились в обычных кавалеристов.

Выйдя наружу, мы обнаружили, что слишком увлеклись любовными утехами, уже поздно и если мы не поторопимся, ехать нам придется в темноте.

Вокруг было спокойно. Большая дорога проходила отсюда в версте, и ее шум до деревни не долетал. Оседланные уланские лошади привязанные у ограды недоуздками, скучали в ожидании седоков. Мы выбрали себе двух лучших жеребцов, и я их взнуздал. Матильда отправилась разбираться со своим экипажем. Нам нужно было что-то решить и с каретой и с кучером. Герасим после поминок мирно спал в экипаже. Когда мы его растолкали, старик потерял от удивления способность соображать и никак не мог взять в толк, что хочет от него молоденький французский офицер в красном мундире.

Однако все постепенно устроилось. Пузырева велела кучеру дождаться, пока не уйдет французская армия, и самому добираться в Брянское имение.

Мы опять вернулись в батюшкину избу и собрали необходимые вещи. Женское платье Матильда решила взять с собой, как и я, ранец с непромокаемым платьем, а вот ларцом с «творческим наследием» Пузырева. я распорядился преступно небрежно. Взял только одну связку бумаг, намереваясь, за отсутствием туалетной бумаги, использовать их для «бытовых» целей, ларец, со всем его содержимым оставил на попечение батюшки.

Глава 6

Уланские лошади оказались на удивление хороши. Легкие на ходу и послушные. Матильда, вопреки моим опасениям, уверено сидела в мужском седле. Мы рысью доскакали до Старой Калужской дороги и влились в общий воинский поток. Холодный ветер быстро выдул из меня последние пары алкоголя.

К этому времени уже окончательно стемнело, но вдоль дороги горели костры, что позволяло ехать довольно быстро. Какое-то время мы двигались друг за другом, и разговаривать было невозможно, но когда дорога стала свободнее, поехали в ряд, и Матильда воспользовавшись возможностью, задала давно волновавший ее вопрос:

– Ты был чем-то связан с Виктором?

Рассказывать всю историю встречи с ее покойным мужем мне не хотелось. О покойниках хорошо или ничего, поэтому я ответил неопределенно:

– Мы случайно встретились с ним несколько лет назад, ты сама видела, он меня даже не узнал. Поэтому о связях…

– Я говорю о другом, – нетерпеливо перебила она. – Ты тоже как он, гость из будущего?

Я помедлил с ответом, не зная, стоит ли ее посвящать в свои тайны. Решил погодить и ответил вопросом на вопрос:

– Он что, тебе все о себе рассказал?

– Да, конечно, у нас не было тайн друг от друга, – самоуверенно, как все жены, ответила она.

В этом я уверен не был, но спорить не имело смысла. Я совсем не знал их отношений, хотя то, как вчерашней ночью Пузырев охарактеризовал жену, не говорило о том, что они были особенно близки.

– И как ты к этому относишься? – осторожно спросил я.

– Хорошо отношусь, – засмеялась Матильда и тут же сменила тему, почему-то вспомнила то, что между нами сегодня произошло. – Тебе понравилось?

– Не знаю, я был слишком пьян, – отшутился я, чтобы не провоцировать любовные признания, это пока было невовремя, да и неуместно.

Француженка промолчала. Рассмотреть ее лица я не мог, потому не понял, как она отреагировала на мой ответ. Однако по следующему вопросу стало понятно, что он ее не удовлетворил:

– А зачем ты ночью пошел за нами в лес? Сознайся, я тебе сразу понравилась, и ты собирался, – она не договорила и так близко ко мне подъехала, что соприкоснулись наши ноги.

Врать и придумывать романтическую историю о любви с первого взгляда, я не захотел и рассказал, так как было на самом деле:

– Увы, должен тебя разочаровать. Пошел я не за вами, а за разбойниками. Я случайно с ними столкнулся на дороге, и подслушал их разговор. Почему-то они хотели меня убить. Поэтому я и следил за ними. Когда они пошли за вами, решил их остановить. Если бы твой муж не понес в лес ларец, мы бы с тобой вряд ли познакомились.

– Жаль, а я думала, что ты спасал меня, – сказала Матильда.

Я почувствовал себя виноватым, и не оправдавшим надежд, но что сказано – то сказано и переигрывать было уже поздно. Какое-то время мы ехали молча. Был уже поздний вечер, почти ночь, но по Старой Калужской дороге движение не прекращалось. На юг ускоренным маршем продвигался Пятый корпус принца Богарне.

– Давай возьмем в плен какого-нибудь французского генерала, – совершенно неожиданно, без какой-либо связи с тем, о чем мы только что говорили, предложила Матильда, – и отвезем его в Петербург.

– Зачем нам генерал? – засмеялся я. – И как ты собираешься брать его в плен?

– Очень просто, – серьезно сказала она, – сначала выследим, потом я его буду отвлекать, а ты подкрадешься сзади и наденешь на голову мешок. Потом мы его свяжем и отвезем государю.

План, мягко говоря, был наивным и детским, но после того как она «развела» уланов, я не был склонен, снисходительно посмеиваться над ее причудами. Признаться, даже немного испугался, что Матильда, и правда, попытается проделать что-нибудь подобное, потому, прочувствованно ее попросил:

– Давай пока обойдемся без генералов, как бы нам самим не надели мешки на голову. Ты, как я понимаю, воюешь на нашей стороне?

– А на чьей еще я должна воевать? – удивилась она.

– Ну, ты же все-таки француженка.

– Ну и что? Родилась-то я здесь. И, знаешь, мне почему-то больше нравится быть барыней в России, чем куртизанкой во Франции. А если говорить серьезно, то с маминой родиной меня связывает только пролитая кровь. В революцию ее родителей казнили, как аристократов, хотя никакими аристократами они не были, обычными небогатыми горожанами. Все ее родные погибли, только ей одно удалось спастись и бежать. После долгих скитаний пробраться в Россию. Здесь она родила меня.

– Понятно, значит, тебе есть, за что ненавидеть революцию и ее первого консула.

– Бонапарта? Нет, скорее Робеспьера. Бонапарт мне даже нравится как мужчина, – лукаво сказала она. – А ведь ты до сих пор мне не сказал, чем кончится эта война? Ты ведь знаешь будущее. Виктор почему-то не хотел мне ничего о нем рассказывать.

– Ну, какая тут тайна. Сама подумай, чем может кончиться война против России! Скоро эти ребята, – кивнул я на пешую колону, которую мы обгоняли по обочине дороги, – будут штурмовать Малоярославец. Главное, чтобы их армия не прорвалась на юг. Я даже пытался познакомиться с пасынком Наполеона, думал воздействовать на Бонапарта через него. Припугнуть, что у Кутузова там огромные силы. Жаль, что ничего у меня не получилось.

– Почему? – живо заинтересовалась Матильда.

Пришлось рассказать ей все подробности моего случайного знакомства с принцем Евгением.

– Если бы я тогда была с тобой, мы бы все устроили, а может быть, и самого Наполеона взяли в плен, – самоуверенно сказала она.

Однако о таком подвиге можно было только мечтать. Пока же мы вымокли, озябли и проголодались. Нужно было как-то устраиваться на ночь. Рассчитывать на русское гостеприимство не приходилось. Вдоль дороги все деревни были брошены жителями, а избы заполнены ранеными и больными солдатами. Сидеть всю ночь под дождем возле костра тоже не хотелось, и я предложил Матильде съехать на проселочную дорогу и поискать пристанище в стороне от движения войска.

– Ты не знаешь, какое впереди будет селение, – спросила она.

– Вороново, там имение московского главнокомандующего графа Ростопчина, – ответил я.

– Федора Васильевича! – обрадовалась Матильда. – Я его хорошо знаю, он за мной ухаживал! Как чудесно, нам непременно нужно к нему заехать!

– К кому? К Ростопчину? Что ему делать в имении, там же французы!

– Да? Я совсем о них забыла! Но может быть он все-таки там?

Честно говоря, я бы и сам с удовольствием познакомился с этим неординарным человеком. Стоит только напомнить, как он охарактеризовал Декабрьское восстание 1825 года: «В эпоху Французской революции сапожники и тряпичники хотели сделаться графами и князьями; у нас графы и князья хотели сделаться тряпичниками и сапожниками». Мне кажется, известный анекдот времен перестройки о лозунгах Октябрьской революции, вышел из этого высказывания. Узнав о том, что хочет восставший народ, внучка декабриста, восклицает: «Мой дед хотел, чтобы все стали богатыми, а эти люди хотят, чтобы все были бедными».

Кое-что, зная о разнообразных способностях Ростопчина, я бы не стал закладывать душу, утверждая, что его нет поблизости. Однако то, что московского генерал-губернатора нет в Вороново, подмосковном Версале, можно было утверждать смело.

– Там сейчас, скорее всего, штаб Бонапарта, – сказал я.

– Вот и прекрасно, давай поедем туда! Я хочу его увидеть!

– Наполеон тоже за тобой ухаживал? – ревниво поинтересовался я.

– Вот еще, я его даже в глаза не видела! Ну давай съездим, скажем, что мы с пакетом от какого-нибудь маршала!

– Ничего не получится, ты еще можешь выдавать себя за корнета Жана Демьена, а вот как я с моим французским языком никак не могу быть вахмистром Шарлем-Франсуа Шеве. И не думай! – воскликнул я, догадавшись, что у нее на уме. – Твоим глухонемым братом я тоже быть не хочу! И забудь о Бонапарте! Он нам не по зубам!

– Жаль, – кротко сказала Матильда, – вот если бы ты согласился меня послушать…

Но именно этого я делать не хотел, пришпорил лошадь, и так и не дослушал, вероятно, очень заманчивое предложение.

Дорогу, по которой мы ехали, я знал довольно хорошо, правда, в том виде, который она приобрела в конце двадцатого века. Сейчас, да еще ночью, понять, где мы находимся, было практически невозможно.

– Свернем? – спросил я Матильду, увидев какой-то проселок, уходящий в поле. – Любая дорога куда-нибудь ведет…

Она не отвечая, повернула, я поехал следом, и мы сразу же оказались в полной темноте. Даже разглядеть с высоты лошади, что у нас под ногами, я не смог. Ни луны, ни звезд за плотными низкими облаками видно не было, и мы как будто поплыли в плотной, угольной черноте ночи.

– Ты, что-нибудь видишь? – спросил я Матильду, удивляясь, что она долго молчит.

Она не ответила, и только когда я снова окликнул, слишком бодро сказала, что не видит ни зги.

– Ты бы лучше не спала в седле, а то еще свалишься, – посоветовал я. – Если не можешь удержаться, лучше разговаривай.

Под копытами лошадей смачно, чавкала размокшая земля. Порывистый ветер временами бросал в лицо колючие капли дождя со снегом. Мы ехали неведомо куда, лишь изредка перебрасываясь «контрольными» фразами.

– Чувствуешь, откуда-то пахнет дымом? – спросила женщина, когда я опять начал подозревать, что она задремала в седле.

Я втянул в себя прелый осенний воздух.

– Воздух как воздух, тебе просто кажется.

– Дым печной, – определила она.

Чем печной дым отличается от дыма, скажем, костра, я не знал и поверил ей на слово. Где-то слышал, что у женщин обоняние на порядок лучше, чем у мужчин.

– Смотри в оба, – предупредила она, – мы к чему-то подъезжаем.

Я опять принюхался, и мне показалось, что действительно воздух немного пахнет дымом.

– Видишь околицу? – опять спросила Матильда.

– Ничего не вижу, – сердито ответил я.

– Да вот же она!

Мне сделалось обидно, что и обоняние, и зрение у нее лучше, чем у меня. Матильда на мой тон внимания не обратила и поставила в известность:

– Слева от нас изба. Будем проситься на ночлег?

Я остановил лошадь, спрыгнул на землю, пошел туда, куда она указала, и скоро действительно, натолкнулся на бревенчатую стену. Теперь ориентироваться стало легче, я пошел вдоль нее, пока не нащупал дверь. На стук скоро откликнулся старческий голос, спросил, как водится:

– Кого Бог несет?

– Хозяин, пусти двух путников переночевать, – попросил я.

– А кто такие будете?

– Военные, сбились с пути.

Старик затих, видимо о чем-то думал, потом неуверенно, сказал:

– Я бы пустил, да места у нас мало.

Я намек понял и сказал, что мы заплатим. Обещание его заинтересовало, но сразу он не согласился и уточнил:

– А чем платить будете?

У меня ничего кроме французских денег не было, и я замешкался с ответом, вместо меня в торг вступила Матильда:

– Ассигнациями.

– Не, нам фальшивых бумажек не нужно, – разочаровано сказал старик.

– У меня не фальшивые, а настоящие, – рассердилась она.

– Кто же их теперь разберет, дайте рупь серебром и ночуйте на здоровье.

– Хочешь, серебряные пять франков, – предложил я, – это больше рубля.

Старик так долго думал, что я решил, что он так никогда и не ответит, но он подал-таки голос:

– Не врешь, что серебро?

– Нет, не вру.

– Ну, что с вами будешь делать, – словно оказывая одолжение, сказал он, – заходите, ночуйте.

Дверь, наконец, отворилось. Из избы пахнуло живым домашним теплом.

– У нас лошади, – сказал я, невидимому хозяину, – можешь их устроить в сарае?

– Это можно, – согласился он. – Проходите, гостями будете. А насчет лошадей не сомневайтесь, я за ними присмотрю.

Мы с Матильдой вошли в избу. Здесь было еще темнее, чем на улице. Я сразу же стукнулся ногой о какую-то кадку.

– Дед, ты бы хоть лучину зажег, ничего не видно, – попросил я.

– И это в наших силах, – сказал он. – Постойте, сейчас будет свет.

Мы плечо к плечу стояли на месте, ожидая пока он откроет печь, нагребет угольев и зажжет лучину. Однако все оказалось цивилизованнее, старик запалил сальную свечу. Только что вспыхнул ее фитилек и слегка осветил комнату, как какой-то человек, которого я даже не успел рассмотреть, словно выдохнул с воздухом:

– Братцы, хранцузы!

– Вяжи иродов! – подхватил другой голос, и в меня сразу вцепилось несколько рук.

Свеча мигнула и погасла, после чего кто-то из темноты влепил мне затрещину. Скорее от неожиданности, чем намеренно, я ударил кулаком в темноту и попал во что-то мягкое, которое тотчас, отчаянно, закричало тем же голосом:

– Братцы, он дерется!

Мне ничего не оставалось, как вырваться из рук и отпрыгнуть в сторону. Как обычно бывает в таких ситуациях, сразу же кто-то кому-то врезал и тотчас, получил в ответ. После чего началась общая слепая драка. Я тихо отступал в сторону, но на меня наткнулись, и опять пришлось бить «на звук». После этого мне удалось прижаться к стене.

Может быть, я бы и перестоял самую кутерьму, но тут закричала Матильда и пришлось броситься ей на выручку. Тотчас кто-то зацепил меня кулаком. Удар невидимому противнику удался, в ответ я тоже кого-то ударил и, не сдержав эмоции, громко сказал несколько популярных русских слов, после которых вдруг наступила тишина. Все участники драки, застыли на своих местах, громко отдуваясь. Никто ничего не говорил и слышно было лишь тяжелое дыхание. Потом кто-то сообщил будничным голосом:

– Будет драться, это не французы.

– Конечно не французы, – подтвердил я. – Вы что не слышите, как мы говорим? Просто на нас надета французская уланская форма.

– Старик, зажги свечу, – попросил тот же спокойный голос.

– Где та свеча-то? Растоптали-то ножищами, ироды! – заныл хозяин. – Напасешься на вас свечей, если их ногами топтать будете!

– Не ругайся, старик, – утешил его все тот же человек, – зажги новую.

Уверенному в себе мягкому баритону хозяин перечить не решился, и опять повторилась та же процедура с печью, углями и свечой. Все ждали на своих метах, когда, наконец, появится свет. Я с интересом оглядел противников, Было их шестеро против нас двоих. Правда, последний шестой, или первый, что было бы правильнее, по сути, стоял в стороне и в драке не участвовал.

– Действительно, французские уланы, – с насмешкой, констатировал он, – а ругаются и дерутся, вполне по-русски. – И кем вы будете, господа уланы?

– Федор Васильевич! – вдруг, воскликнул юный корнет. – Вы меня не узнаете?

Тот внимательно осмотрел молодого офицера, и развел руками:

– Простите, сударь, не могу припомнить, мы с вами раньше встречались?

То, что «француз» узнал их начальника, успокоило драчунов больше чем наша русская речь. Они заметно расслабились и теперь смотрели на нас не столько насторожено, сколько с любопытством. Матильде, то, что Федор Васильевич ее не узнал, чрезвычайно понравилось. Она встала в нарочито залихватскую позу и подперла рукой бедро, спросила весело, даже с внутренним восторгом:

– И так не узнаете?

Федор Васильевич, смешливо развел руками. Я уже догадался, кто это и вполне его понимал. Откуда московскому генерал-губернатору было помнить всех молодых людей, которые знают его в лицо.

– Не узнаю, – нарочито виноватым голосом ответил он, – простите, сударь, старика, слаб зрением. Может быть, вы представитесь, тогда…

– Мне бы все-таки хотелось, что бы вы меня вспомнили, – ничуть не смущаясь, настаивала Матильда. – Может быть, теперь вспомните?

Она сняла уланку, шапку с четырехугольным верхом, украшенную металлической налобной бляхой и, встряхнув головой, разметала по плечам роскошный темный волосы.

– Баба! – почти с ужасом, прошептал кто-то из присутствующих.

Федор Васильевич смутился, сделал шаг вперед и застыл, всматриваясь в корнета с женской прической. Матильде так понравилось его искреннее удивление, что она звонко расхохоталась.

– Матильда Афанасьевна? – неуверенно, произнес он. – Неужели это вы?

Однако француженка так хохотала, что не смогла ответить. Ростопчин, какое-то время крепился, потом и сам рассыпался дробным смехом. Его тотчас подхватили оруженосцы. Не смеялись только мы со стариком-хозяином. Он был то ли в трауре по погибшей свече, то ли осуждал простоволосую бабу, я же не видел особого повода для веселья.

– Не узнал! Не узнал! – наконец смогла пересилить взрыв веселья Матильда.

– Голубушка, вот воистину явление, – заговорил Ростопчин, – как, неужели это вы? Какими судьбами? Бежите от французов?

– Вот еще! – задорно ответил корнет. – Ни от кого мы не бежим, просто ищем спокойное место переночевать. Хотели заехать к вам в Вороново, да вот Алексей Григорьевич отговорил, сказал, что там Наполеон!

– Ничего там теперь нет, – грустно сказал Ростопчин, – я сам сжег имение, чтобы ничего не досталось неприятелю. Вы ошиблись, молодой человек, – обратился он ко мне, – Наполеону там теперь нечего делать.

Теперь все посмотрели на меня. Мне пришлось поклониться, после чего интерес ко мне оказался исчерпан, и все внимание опять досталось Матильде. Ростопчин казался крайне заинтригованным ее внезапным появлением и начал расспросы. Когда рассказ дошел до смерти Пузырева, он перекрестился, выразил соболезнование и сказал о нем несколько теплых слов. Потом разговор перешел на военные действия. Оказалось, что после оставления Москвы Федор Васильевич большую часть времени провел в Красной Пахре, только позавчера с появлением регулярной французской армии, вынужден был оттуда уехать.

Мне Ростопчин как человек был любопытен, однако в тот момент больше хотелось просто лечь и нормально выспаться.

– Извините, мы помешали вам отдыхать, – сказал я, чувствуя, что разговоры никогда не кончатся – Завтра всем предстоит тяжелый день.

Намек был достаточно прозрачный, Ростопчин недовольно на меня взглянул и разрешил своим охранникам ложиться.

Они тут же разошлись по своим спальным местам. О часовом никто даже не вспомнил. Такое легкомыслие меня удивило. До французов рукой подать, сюда в любой момент мог заскочить вражеский кавалерийский разъезд, а генерал-губернатор, ведет себя так, будто приехал в гости к соседу помещику. Меня так и подмывало ему напомнить, что все-таки идет война и нужно быть осторожнее.

Ему же, судя по всем, было не до того. Он уже нежно взял Матильду за руку и подвел к лавке возле окна. Мне это совсем не понравилось. После того, что у нас с ней сегодня было, казалось, что у меня уже есть на нее какие-то права, однако протестовать и прерывать их разговор с генералом я не решился. Впрочем, говорили они о сущих пустяках, своих прошлых встречах, общих знакомых. Ростопчин явно не воспринимал молодую женщину, как равного себе собеседника и потчевал легкой болтовней и пошловатыми, на мой вкус, комплиментами.

Оставив их наслаждаться светским общением, я пошел со стариком устраивать на ночевку лошадей. Хозяйство у ворчливого деда, судя по обширным дворовым строениям, было не бедное. Мы отвели жеребцов в конюшню, где кроме хозяйских содержались лошади гостей. Старик мне помог обтереть, расседлать и задать корма уланским скакунам. На все это ушло около получаса.

Предположить, что за это время между Матильдой и Ростопчиным что-то произойдет, мог бы только очень влюбленный человек, подозревающий всех мужчин мира в стремлении отобрать у него бесценное сокровище. Я, само собой, таковым безумцем не был, и только ради ревнивого надзора за легкомысленной красоткой, вернуться в избу не спешил.

Пока занимались в конюшне, мы с хозяином успели поговорить обо всех текущих новостях, супостатах, свалившихся невесть откуда на наши головы, жадных до чужого добра казаках, наводнивших здешние леса, людской правде и кривде. Вообще-то, говорил старик, а я вежливо слушал. Наконец, мы завершили все необходимые дела, и пошли в избу. Дед нес наши уланские пики, я мушкетоны.

Снова пошел дождь. Хозяин начал ругать анафемскую погоду, но тут совсем недалеко отчетливо звякнул металл о металл, и он проглотил последние слова. Мы застыли на месте. Во время войны железом зря не бряцают!

– Опять нелегкая кого-то несет на мою голову, – прошептал он, слегка прижимаясь ко мне плечом.

Мы остановились, немного не доходя до избы, и обратились в слух. Однако, кроме шума дождя ничего слышно не было.

– Может, померещилось? – тихо спросил хозяин, – Пошли в избу!

– Подождем, – прошептал я, на всякий случай, снимая с плеча мушкетон.

Для тех, кто забыл особенности стрелкового оружия начала девятнадцатого века, напомню: мушкетон, это особый род короткоствольных ружей кавалерии, у которых дуло шире ствола, отчего заряд из нескольких пуль, при выстреле, расходится в разные стороны. Именно мушкетонами был вооружен «наш» второй уланский полк, в отличие от первого, им были положены карабины.