Скорая помощь

Сюжет истории номер восемь – «Врача-убийцы» – подсказала Пегги. Она ходила на молитвенные собрания в ближайший монастырь (было очень удобно: монахини не брали с членов этой общины платы за аренду помещения), а кроме того, в самые тяжелые дни Конфликта работала в отделении интенсивной дыхательной терапии. Я ни в какую молитвенную общину не входил и никогда входить не буду, но Пегги рассказывала мне о кое-каких дебатах, которые у них возникали после собраний. Во время этих дебатов, которые Пегги называла «чайно-еретическими», высказывался целый ряд восхитительных и диких, пусть и не совсем инопланетянских, богословских идей. Когда же Пегги работала в отделении интенсивной дыхательной терапии, туда поступали жертвы самых страшных автомобильных аварий и взрывов бомб, люди с огнестрельными ранениями. Возвращаясь с дежурства с утра в воскресенье, Пегги, пытаясь немного развеяться, рассказывала мне за завтраком обо всех, кто поступил в отделение за ночь. Однажды она упомянула о каком-то из больничных священников, не сказав, к какой конфессии он принадлежал, но зато отметила, что визит этого священника сказался на пациентах более благотворно, чем все галлоны медикаментов, которые в них вкачали медики.

В романе главным героем стал Лиорен – врач, с отличием окончивший курсы повышения квалификации в Главном Госпитале Сектора и к тому же имевший ранг хирурга-командора в рядах Корпуса Мониторов. Лиорен попадает под трибунал за халатность, проявленную во время борьбы с тяжелой эпидемией. В результате этой халатности почти все население планеты погибло, однако Лиорена оправдывают. Сам он с приговором не согласен. Он не может простить себя. Он горд, необычайно умен и наделен недюжинным врачебным талантом, но дает зарок более никогда в жизни не заниматься медицинской практикой, а жить он собирается недолго. В качестве лечебной процедуры, призванной отвлечь Лиорена от мыслей о самоубийстве, О'Мара дает ему несколько поручений немедицинского характера. В ходе этих поручений Лиорену приходится разговаривать то с пациентами, пребывающими то в состоянии глубокой депрессии, то с находящимися при смерти, то с теми, которым нужна религиозная беседа. Будучи, с одной стороны, существом гордым, но с другой – преданным той профессии, от которой он наотрез отказался, Лиорен старается исполнить порученные ему задания, изучая любые сведения о религиозных верованиях и практиках существ, населяющих Галактическую Федерацию. При этом он ни разу не признается в том, а каких же верований придерживается он сам и придерживается ли вообще. На почве выполнения поручений О'Мары Лиорен попадает во всевозможные злоключения и экстренные медицинские ситуации. Кульминацией романа становится операция, которую без наркоза делают гигантскому существу, способному разрушить госпиталь, всего лишь слегка вздрогнув. Лиорен во время этой операции оказывает пациенту психологическую поддержку. В конце концов Лиорену удается невозможное – он прощает себя и становится одним из самых любимых и уважаемых сотрудников в госпитале.

В романе «Галактический шеф-повар» в госпиталь вторгается новый персонаж. Гурронсевас считается непревзойденным, лучшим в Галактической Федерации кулинаром. Пост Главного диетолога в Космическом Госпитале – вызов его профессиональному мастерству. Гурронсевас мечтает сделать больничную еду съедобной. Эта книга более легкая, чем предыдущая, но и в ней есть доля драмы, есть и проблемы первого контакта, а также грандиозный и очень необычный финал – хотя, пожалуй, вернее было бы сказать «десерт». Эта, девятая книга сериала должна выйти к началу третьего конвента в Лос-Анджелесе, и потому было бы неправильно рассказывать о ней что-то еще, дабы не испортить вам удовольствие.

То же самое относится и еще к одной неопубликованной книге, «Окончательный диагноз», написанной как бы от лица пациента-землянина, направленного в Главный Госпиталь Сектора по поводу поистине загадочного заболевания. Поначалу пациента охватывает ксенофобия, поскольку с подросткового возраста он жил только на Земле, но затем он постепенно привыкает к ухаживающим за ним медикам-великанам. Вскоре он уже режется в картишки с инопланетянами – соседями по палате, сплетничает с медсестрами-инопланетянками, а потом летит на звездолете-неотложке вместе с бригадой медиков на ту колониальную планету, где родился. Там врачи узнают невероятную правду о том, что случилось с пациентом в детстве, и о том, что это означает для Главного Госпиталя Сектора.

На мой взгляд, книга номер десять – самая лучшая в сериале, но я в конце концов автор, так что – как я могу судить? Ну а десятая книга, да еще с таким названием, – чем не «круглое» окончание?

Итак, на сегодняшний день в сериале о Космическом Госпитале – один рассказ, девятнадцать повестей и шесть романов, а в них – около восьмисот тысяч слов. Мне бы хотелось и впредь писать об инопланетянах, об их удивительной физиологии, об их непостижимых мыслительных процессах, о проблемах связи и понимания, возникающих при общении с ними. Но тут у меня возникает одна проблема…

Стоит мне придумать такого героя, который всем инопланетянам инопланетянин, как он быстренько заболевает или получает травму при космической аварии и в конце концов становится пациентом Главного Госпиталя Двенадцатого Сектора Галактики.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

КОСМИЧЕСКАЯ ПТИЦА

1

Разведывательный корабль Корпуса Мониторов «Торранс» выполнял задание, которое было одновременно жутко важным и немыслимо скучным. Как всем прочим звездолетам той флотилии, к которой был приписан «Торранс», ему был отведен для разведки, можно сказать, крошечный участок Девятого Сектора Галактики – одно из многих трехмерных «белых пятен», которые все еще имелись на звездных картах Федерации. Задание состояло в том, чтобы определить типы и местоположение звезд в этом районе, а также число обращающихся вокруг них планет.

В связи с тем, что маленький корабль с экипажем из десяти человек не располагал мощностями для осуществления процедуры первого контакта, «Торрансу» было запрещено не только приземляться, но и близко подлетать к любой из обнаруженных планет. Планеты, на которых обитали существа, достигшие высокого уровня развития техники, полагалось определять анализом радиочастот и прочих видов излучения. Своим подчиненным майор Мэдден в самом начале экспедиции сказал, что заниматься они будут исключительно тем, что станут считать огоньки на небе – только и всего.

Но естественно, его величество Случай не заставил себя ждать…

– Говорит радарный отсек, сэр, – прозвучал голос из динамика на пульте управления капитанского мостика. – Объект на экране ближнего обзора. Расстояние – шесть миль, приближается медленно, столкновение не грозит.

– Наведите телескоп на эту штуковину, – распорядился капитан. – Посмотрим, что это такое.

– Будет сделано, сэр. Дисплей номер два.

Дисциплина на кораблях-разведчиках Корпуса Мониторов становилась строгой только тогда, когда того требовали обстоятельства. Как правило, во время выполнения заданий по картированию участков галактики таких обстоятельств не возникало. Вот и теперь переговоры капитана с радарным отсеком скорее напоминали дружеские дебаты, нежели разговор начальника с подчиненными.

– Это похоже на… на птицу, сэр. На птицу с расправленными крыльями.

– На общипанную птицу.

– Кто-нибудь подсчитал вероятность прохождения нашего курса в столь непосредственной близости от объекта в межзвездном пространстве?

– Думаю, это астероид или расплавленная масса, которая случайно застыла в такой форме.

– В двух световых годах от ближайшего солнца?

– Спокойнее, прошу вас, – вмешался капитан. – Сосредоточьтесь на данных анализатора и докладывайте.

Последовала короткая пауза, а затем:

– Приблизительный объем – одна треть от объема нашего корабля. Объект не отражает света, он неметаллический, неминеральный и…

– Не хватит ли «не»? – сухо осведомился капитан.

– Он органический, сэр, и…

– И?..

– И живой.

На несколько секунд капитан вместе с динамиком на мостике затаили дыхание. Затем Мэдден решительно проговорил:

– Энергетической отсек. Приготовиться к переходу на маневренную скорость через пять минут. Навигационный отсек. Уравнять курс корабля с курсом объекта и подойти к нему на расстояние около пятисот ярдов. Артиллерийская часть – боевая готовность. Хирург-лейтенант Бреннер – подготовиться к выходу в открытый космос.

Вот так дебаты были закончены.

В течение последующих четырех часов лейтенант Бреннер обследовал странное существо – сначала с безопасного расстояния, а потом настолько близко, насколько позволял его скафандр. Он решил, что анализатор сделал излишне оптимистичные выводы и что на самом деле обнаружен всего лишь труп, который не успел безнадежно окоченеть. Огромное птицеподобное существо, конечно же, не представляло собой никакой угрозы, поскольку при всем своем желании не смогло бы пошевелиться. Оно целиком было покрыто здоровенными чешуями, которые, казалось, были скреплены между собой чем-то наподобие цемента.

Позднее, заканчивая рапортовать капитану, Бреннер сказал:

– Короче говоря, сэр, эта тварь страдает каким-то жутким кожным заболеванием. По всей вероятности, вылечить ее от этой болячки не смогли, вот и вышвырнули в космос, поскольку прилететь сюда она никак не могла. Следовательно, мы имеем дело с расой, освоившей космические полеты, представителей которой так пугают определенные кожные болезни, что они готовы выкинуть пациентов в открытый космос, когда те еще живы.

Как вам известно, – продолжал Бреннер, – я не специалист по лечению заболеваний у инопланетян, а это существо слишком велико для того, чтобы разместить его в нашем грузовом отсеке. Но мы могли бы расширить нашу гиперпространственную оболочку и переправить нашу находку в Главный Госпиталь Двенадцатого Сектора.

Этот полет, – с надеждой в голосе добавил он, – мог бы приятно разнообразить наши серые будни, а я там еще ни разу не бывал. Говорят, будто бы там не у всех медсестер по шесть ног.

Капитан, немного помолчав, кивнул.

– Точно, – буркнул он. – Я там бывал и скажу вам, что у некоторых медсестер ног и побольше будет.

В кормовом обзорном иллюминаторе красовалась конструкция, напоминавшая новогоднюю елку, собранную из гигантских цилиндров – Главный Госпиталь Двенадцатого Сектора Галактики. Тысячи его иллюминаторов горели разноцветными огнями разной интенсивности, в зависимости от зрительных потребностей пациентов и сотрудников. Внутри здания, на трехстах восьмидесяти четырех уровнях были воспроизведены условия обитания всех разумных существ, известных в Галактической Федерации, биологический спектр которых колебался в рамках от сверххрупких метанодышащих созданий до экзотических существ, живущих за счет поглощения и переработки жесткой радиации. В промежутке между этими двумя крайностями располагались более привычные формы жизни – кислородо– и хлородышащие существа.

Помимо пациентов, количество и типы физиологической классификации которых непрерывно менялись, в здании госпиталя размещался медицинский и обслуживающий персонал, состоявший из представителей шестидесяти с лишним видов – обладателей шестидесяти с лишним разновидностей воззрений на жизнь, запахов тела и привычек.

Сотрудники Космического Госпиталя гордились тем, что для них не существовало слишком крупных, слишком мелких и чересчур безнадежных пациентов. Их репутация и оборудование госпиталя были выше всех похвал. Врачи здесь работали только талантливые, преданные своему делу, вот разве что только серьезностью блистали не всегда. Вот и в данном случае Старший врач Конвей никак не мог избавиться от впечатления, что над ним кто-то решил весьма замысловато подшутить.

– Даже теперь, – сухо заметил он, – когда я вижу эту штуковину своими глазами, я не в состоянии в нее поверить.

Патофизиолог Мерчисон, стоявшая рядом с ним, молча смотрела в иллюминатор на «Торранс» и его «добычу». Доктор Приликла, разместившийся на потолке отсека управления с помощью присосок, коими были снабжены его шесть тоненьких лапок, едва заметно подрагивая, проговорил:

– Случай может оказаться весьма интересным и волнующим с профессиональной точки зрения, друг Конвей.

Музыкальные трели и пощелкивания речи цинрусскийца были пойманы микрофоном портативного транслятора Конвея, переданы на центральный переводческий компьютер госпиталя и далее – в наушники в переведенном на холодный, плоский английский язык виде. Как и следовало ожидать, Конвей ответил вежливо, тактично и подчеркнуто дружелюбно.

Приликла представлял собой крупное насекомое с шестью лапками и парой прозрачных радужных крыльев, которые позволяли ему, будучи не до конца атрофированными, совершать короткие перелеты. Приликла отличался чрезвычайной чувствительностью к чужим эмоциям. Только на Цинруссе, где атмосфера была плотной, а сила притяжения – в восемь раз ниже земной, раса насекомых могла дорасти до таких крупных размеров, обзавестись разумом и развить цивилизацию. Однако в Космическом Госпитале Приликла подвергался смертельной опасности на протяжении почти всего рабочего дня. Всюду за пределами своей комнаты он был вынужден пользоваться антигравитационным устройством, поскольку при тех показателях гравитации, которые для большинства его коллег были нормальными, Приликлу могло расплющить в лепешку. Когда же цинрусскиец с кем-нибудь разговаривал, он держался на почтительном расстоянии от собеседника, дабы тот случайно не задел его рукой, лапой или щупальцем, что также могло сказаться на здоровье хрупкого эмпата весьма плачевно.

Конечно, нарочно поранить Приликлу или даже сделать ему больно никто не желал – для этого его все слишком сильно любили. Эмпатический дар цинрусскийцев вынуждал их быть добрыми и участливыми абсолютно ко всем, дабы окружать себя по возможности благоприятным эмоциональным излучением.

Исключение составляли ситуации, когда профессиональный долг заставлял Приликлу подвергаться боли и урагану чувств, испытываемых пациентом. Именно такая ситуация и могла сложиться через несколько минут.

Неожиданно обернувшись к Приликле, Конвей сказал:

– Облачайся в легкий скафандр, но от пациента держись подальше, пока мы не сообщим тебе, что существо не опасно и не производит никаких движений, даже непроизвольных. Мы наденем тяжелые скафандры – большей частью из-за того, что на них имеется достаточное количество зацепок, которыми можно закрепить диагностические приборы. Я попрошу медика с «Торранса» сделать то же самое.

Через полчаса лейтенант Бреннер, Мерчисон и Конвей расположились около тела громадной птицы, а Приликла, облачившийся в прозрачный пластиковый пузырь, из которого торчали только его лапки, парил рядом с люком звездолета.

– Заметного эмоционального излучения не наблюдается, друг Конвей, – сообщил эмпат.

– И это меня не удивляет, – заметила Мерчисон.

– Вероятно, это существо мертво, – оправдывающимся тоном проговорил лейтенант, – но когда мы его обнаружили, температура его тела была значительно выше нормы для объекта, согреваемого только солнцем на расстоянии двух световых лет.

– Я вовсе не собиралась высказывать вам претензии, доктор, – поспешила извиниться Мерчисон. – Я только высказала согласие с нашим другом эмпатом. Но хочу вас спросить вот о чем: на пути к госпиталю не проводили ли вы каких-либо обследований этого существа, не брали ли каких-либо проб, не делали ли каких-либо предварительных выводов на основании анализов этих тестов? Вы только не стесняйтесь, лейтенант. Пусть мы считаемся признанными экспертами в ксенологической медицине и физиологии, но этого статуса мы достигли исключительно за счет того, что долгое время внимательно слушали и столь же внимательно смотрели, а вовсе не из-за того, что непрерывно демонстрировали наш богатый опыт. Естественно, вас снедало любопытство и?..

– Да, мэм, – отозвался Бреннер. В голосе его прозвучало неприкрытое удивление тем, что внутри бесформенного скафандра находится женщина. – Я решил, что, поскольку неизвестно, с какой планеты родом это существо, нужно попробовать выяснить, какие атмосферные условия являются для него подходящими. Я подумал: раз это птица, то ей нужна атмосфера для полетов, и что в открытом космосе она оказалась потому, что ее откуда-то выбросили из-за неизлечимой болезни…

Конвей слушал и с трудом сдерживал восхищение: как ловко Мерчисон заставила военного медика рассказать обо всем, что тот сделал не так. Будучи специалистом по многовидовой патофизиологии, Мерчисон привыкла к тому, что дилетанты либо вмешиваются в ее работу, либо так или иначе ее осложняют. Теперь ей нужно было узнать как можно больше о первоначальном состоянии пациента, пока изменения этого состояния либо последствия обследования, проведенного неопытным медиком (даже из самых наилучших побуждений), не сказались бы самым пагубным образом на здоровье существа. Все, что ей нужно было узнать, Мерчисон выясняла спокойно, не обижая Бреннера – ну ни дать ни взять Приликла в человеческом обличье.

Но по мере рассказа Бреннера становилось все яснее, что на самом деле тот сделал совсем немного ошибок, а может быть, и не сделал вовсе. Мало-помалу полюс профессионального восхищения Конвея сместился в сторону лейтенанта.

– После того как я отправил предварительный отчет и мы стартовали к госпиталю, – продолжал свой рассказ Бреннер, – я обнаружил два небольших загрубевших участка в черном веществе, которым покрыто существо: небольшую круглую бляшку в основании шеи – вот здесь, а также овальное пятно, чуть побольше размером, снизу. Оба эти участка имеют растрескавшуюся поверхность, но трещины заполнены, целиком или частично, все тем же черным веществом. Некоторые чешуйки в этих участках также повреждены. Вот с этих участков я и брал пробы для анализа.

– И, как я вижу, вы пометили эти участки, – вставила Мерчисон. – Продолжайте, доктор, прошу вас.

– Хорошо, мэм, – отозвался Бреннер. – Черное вещество, судя по всему, представляет собой почти совершенный теплоизоляционный материал. Оно имеет высокий коэффициент теплового сопротивления и выдержало даже обработку паяльной горелкой, включенной на умеренную мощность. При очень высокой температуре исследуемое вещество превращалось в черную золу. Зола разлеталась в стороны, но при этом не размягчалась и не трескалась. Осколки поврежденных чешуек не демонстрировали столько же высокой степени теплоустойчивости – если только не были покрыты черным веществом.

Кроме того, черное вещество оказалось устойчивым к обработке химическими веществами, – продолжал Бреннер, – в отличие от вещества, из которого состоят чешуйки. Когда осколки чешуек были помещены в различные типы атмосферы, результаты показали, что вещество, из которого они сложены, вряд ли сформировалось в какой-либо экзотической среде – метаносодержащей, аммиакосодержащей или даже хлоросодержащей. По химическому составу фрагменты чешуек представляют собой гидрокарбонатную основу. В опытах они не реагировали с газовой смесью, насыщенной кислородом…

– Будьте добры, расскажите мне подробнее о проведенных вами анализах, – прервала лейтенанта Мерчисон, вдруг перешедшая на сугубо профессиональный тон. Лейтенант пока не понял, что тем самым патофизиолог сделала ему комплимент. Конвей дал знак Приликле, чтобы тот подлетел поближе, и не стал вмешиваться в беседу патофизиологов – профессионала и любителя.

– Не думаю, что пациент способен двигаться, – сказал Конвей цинрусскийцу. – Я даже не могу понять, жив ли он. А ты как думаешь?

Лапки Приликлы задрожали. Он явно старался подготовиться к тому, чтобы дать отрицательный ответ и не слишком огорчить таким ответом Конвея.

– Вопрос обманчиво прост, друг Конвей. Я могу сказать лишь, что пациент представляется мне не совсем мертвым.

– Но ты же способен уловить эмоциональное излучение даже тогда, когда живое существо спит или находится без сознания, – недоверчиво проговорил Конвей. – А здесь что же, вообще нет никакого излучения?

– Есть следы излучения, друг Конвей, – ответил цинрусскиец, слегка дрожа. – Но они настолько слабы, что по ним трудно делать какие бы то ни было выводы. Сознание отсутствует, а те следы излучения, которые я улавливаю, исходят, насколько я могу судить, не из области черепа, а от всего тела. С таким явлением я прежде никогда не сталкивался, поэтому даже рассуждать на эту тему не взялся бы.

– Но возьмешься, – с улыбкой заключил Конвей.

– Конечно, – ответил Приликла. – Вероятно следующее: существо пребывает в бессознательном состоянии, но в то же самое время нервные окончания в его коже постоянно стимулируются сильной болью. Возможно, именно это излучение я и регистрирую, поскольку его следы сосредоточены либо непосредственно на поверхности кожи, либо под ней.

– Но это означает, что ты регистрируешь периферическую нервную систему, а не головной мозг, – заметил Конвей. – А это необычно.

– Очень необычно, друг Конвей, – проговорил маленький эмпат. – По идее головной мозг этого существа чрезвычайно сильно пострадал. Магистральные нервные стволы либо рассечены напрочь, либо их структура весьма значительно повреждена.

«Короче говоря, – мрачно подумал Конвей, – мы скорее всего заполучили пациента, от которого кто-то попросту избавился».

2

Мерчисон и Бреннер, вооружившись стерильными дрелями из арсенала патофизиолога, занялись взятием подкожных проб. Кроме того, они собирали и помечали осколки чешуек и куски черного вещества, которым был покрыт пациент. Если быть точнее, то Мерчисон брала пробы, а лейтенант законопачивал остававшиеся после ее работы маленькие дырочки. Конвей с Приликлой вернулись на корабль, чтобы подготовить помещение для больного, руководствуясь отрывочными сведениями о нем. Нужен был пустой отсек, в котором можно было бы разместить птицеподобное существо. Этот отсек следовало оснастить фиксирующими приспособлениями и заполнить воздухом, насыщенным кислородом. Вскоре вернулись и Бреннер с Мерчисон.

Вот тогда-то Бреннер и увидел воочию содержимое скафандра Мерчисон, а Приликла мелко задрожал.

В отсутствие тяжелого скафандра, снабженного полупрозрачной лицевой пластиной, Мерчисон являла собой такое сочетание физиологических признаков, что никто из мужских особей-землян, сотрудников госпиталя, не мог взирать на нее равнодушно. Лейтенант с трудом оторвал от нее взгляд и обратил внимание на Приликлу.

– Что-то не так, доктор? – озабоченно спросил он.

– Совсем наоборот, друг Бреннер, – подрагивая, отозвался эмпат. – Данный тип непроизвольной физической активности у представителей моего вида служит проявлением реакции на непосредственную близость источника эмоционального излучения, связанного со страстным желанием совоку…

Цинрусскиец умолк, поскольку лейтенант Бреннер густо покраснел, что было особенно заметно на фоне зеленого форменного мундира. Приликла почувствовал его смущение.

Мерчисон сочувственно улыбнулась.

– Вероятно, причиной тому я, лейтенант Бреннер. Я ощущаю весьма интенсивное удовольствие из-за того, что проведенные вами ранее исследования избавили меня от необходимости четыре часа работать, не снимая этого жуткого скафандра. Не так ли, Приликла?

– Несомненно, – с готовностью откликнулся эмпат, всегда готовый соврать, лишь бы только от этого кому-то (а стало быть, и ему тоже) стало хорошо. – Э–мпатия не настолько точна, как телепатия, и ошибки такого рода возможны.

Конвей кашлянул и сказал:

– Как только мы разместим пациента, к нам прибудет О'Мара. В качестве палаты пока будет использован пустой грузовой док на сто третьем уровне. Для перемещения пациента мы воспользуемся гравилучевой установкой нашего корабля, так что если вы нужны на борту «Торранса», лейтенант…

Бреннер покачал головой:

– Капитану хотелось бы пробыть тут какое-то время, да и мне тоже – если, конечно, я никому не помешаю. Я ведь здесь впервые. А среди сотрудников еще есть… м-м-м… земляне?

«Если ты хотел спросить «такие же, как Мерчисон», – мстительно подумал Конвей, – то мой ответ: «нет».

А вслух он ответил:

– Конечно, мы с радостью примем вашу помощь, лейтенант. Но вы плохо представляете себе, куда попадете, да еще и интересуетесь землянами-сотрудниками. Как у вас насчет ксенофобии? Не чувствуете ли вы себя неловко рядом с инопланетянами?

– Да нет, не чувствую, – решительно ответил Бреннер и добавил: – Но жениться на инопланетянке я бы, пожалуй, все-таки не решился.

Приликлу снова стало потряхивать. На фоне приятных, мелодичных трелей и пощелкиваний прозвучал перевод:

– Судя по внезапному притоку приятного эмоционального излучения, очевидной причины для возникновения которого я не вижу ни в ситуации, ни в диалоге, я делаю вывод о том, что кто-то, как говорят земляне, удачно пошутил.

На сто третьем уровне Приликла покинул коллег, чтобы совершить обход своих палат, а остальные наблюдали за тем, как гигантское птицеподобное существо размещают в грузовом доке. Глядя на заведенные назад, частично сложенные крылья, опущенную голову и вытянутую шею, Конвей припомнил одну из разновидностей древних космических челноков. Разум тут же принялся подбрасывать ему фантастические гипотезы. В итоге он вынужден был напомнить себе о том, что в космосе птицы не летают.