На чужой территории
Олег Герантиди
На чужой территории
ПРЕДИСЛОВИЕ
15 июля 1941 года Красная Армия нанесла превентивный удар по начавшим развёртывание в соответствии с директивой «Барбаросса» немецким войскам. Мощнейшие удары были нанесены по трём операционным направлениям. Из Белостокского выступа на запад и с поворотом на север, по Восточной Пруссии. Из Львовского выступа, прикрываясь на левом фланге Карпатами, на Краков, и из районов Черновиц и Бендер, имея правым флангом Карпаты, – по Румынии. В результате удара немецкие войска и их сателлиты частью попали в грандиозные окружения, а частью были разбиты порознь. Тактическая внезапность позволила Сталину захватить стратегическую инициативу, и германским стратегам осталось лишь с опозданием реагировать стремительно тающими войсками на очередные удары РККА. Вермахт, не имеющий опыта оборонительных боев, да и не готовившийся к такой войне, все быстрее исчезал под гусеницами танков мехкорпусов РККА. Отдельные контрудары, в пожарном порядке организованные немецкими генералами, уже не могли изменить бедственного положения германской армии.
Будущее единой Европы, так скрупулёзно и с такой энергией создаваемое Гитлером, оказалось под большим вопросом. В результате разгрома румынской армии правительство Румынии заключило перемирие с СССР и обратило оружие против своего сюзерена. Её примеру не замедлили последовать и соседние страны. Венгрия, Болгария, Чехословакия – все приняли деятельное участие в разгроме немецких фашистов. Правда, в этих странах пришлось провести некоторые социально-политические мероприятия. По прошествии нескольких недель с начала Великой войны Советского народа против немецко-фашистских агрессоров соединения Красной Армии совместно с частями Народно-освободительной армии Югославии вступили на территорию Третьего Рейха. Конно-механизированные группы почти одновременно перерезали шоссе Вена – Грац – Клагенфурт, отсекая редкие группы немецкой пехоты и толпы беженцев от возможности выйти в Рейх южным путём и обходя, насколько это возможно в горной местности, очаги сопротивления, прорывались вперёд, все дальше и дальше, захватывая мосты и аэродромы, железнодорожные станции и крупные склады.
Вашингтон, 21 августа 2001 года
Пожилая женщина, Эрика Фон, стоит у открытого окна с видом на столицу Северо-Американских Соединённых Штатов. Поздний летний вечер. Дневной шум почти затих, но город и не думает засыпать. Некогда спать, сейчас происходят такие события! В ночном небе, то там, то тут, вспыхивают огоньки автоматных очередей, мигают вспышки разрывов гранат. Идёт свержение ненавистного режима. Наступил звёздный час, её звёздный час. Жаль только, что этот её триумф не могут разделить с ней другие люди. Те, с которыми она почти шестьдесят лет назад приехала сюда. Все уже ушли навсегда, а из нынешних никто до сих пор и не знает, а кто догадывается, молчит в тряпочку, о её роли в событиях, которые навечно войдут в историю Северной Америки. Рушится последний бастион зла, трещит по швам проклятый Вавилон, а у неё единственная радость – дожила до этого счастливого мига.
Эрика включила телевизор, пультом пощёлкала каналы. Везде одно и то же – прямая трансляция штурма восставшими народными массами ограды у Белого дома. Конгресс и Сенат давно взяты, а сейчас в прямом эфире показывают, как толпа разносит стальной забор перед лужайкой, как в панике бегут к вертолёту президент и его команда. Полицейские ещё держат оборону, но на них уже никто не обращает внимания. Прошли времена всесилья спецслужб. Госпожа Фон точно знает, что прямо сейчас, под видом толпы, не менее сотни специально подготовленных людей уже взяли штаб-квартиру ЦРУ и потрошат секреты, которые ещё представляют хоть какую-то ценность.
По латинскому каналу вновь показывают, как в Новой Мексике некто Майкл Педро провозглашает независимость штата от Центрального правительства. Первой это независимое государство признала Куба, а за ней и все остальные страны Латинской Америки, в своё время натерпевшиеся «демократии» по-американски. Пока ещё только назревает отделение южных штатов, что-то не могут решиться латифундисты чёртовы, боятся новой вспышки негритянского насилия на улицах. Страна медленно, но неуклонно расползается на большие и малые куски. А всего-то неделю назад президент, выступая в Сенате, уверял народ, что страна, как всегда, едина перед любыми угрозами, которые ей услужливо предоставляет весь остальной мир.
Австрия. Август 1941 года
Эрика фон Брокдорф, семнадцатилетняя дочь барона Клауса фон Брокдорфа, активистка Союза немецких девушек, уходила от зверств красных варваров. Даже не потому, что её папа – один из известных австрийских нацистов, которому в своё время сам Адольф Гитлер руку пожимал и приглашал стать бургомистром Линца, дорогого сердцу фюрера города. К стыду, Эрика поддалась панике, и когда её сердобольные родственники, дядя со своим многочисленным семейством, приличия ради позвали с собой, она, ни минуты не думая, побросала в свой рюкзак самые важные для молодой девушки вещи и прыгнула во второй автомобиль, которым управлял шурин старшего Брокдорфа. Рванула вместе с обывателями спасать собственную шкуру, вместо того чтобы защищать свою страну, свою Вену. Путь для бегства, по их сведениям, был открыт только на юг. С севера, из Словакии, наступали Советы, поэтому и курс взяли на Грац. Но огромные пробки на дорогах, забитых беженцами, не позволили быстро проскочить по не перехваченному врагом коридору, а к вечеру второго дня машины были конфискованы военной администрацией. Да и не жалко, все равно их пришлось бы бросить из-за отсутствия бензина на заправках. И Брокдорфы побрели уже пешком, надеясь, как многие сотни окружающих их людей, на удачу. На дороге между Винер-Нейштадтом и Нойекирхеном им стало известно, что русские уже в Граце, и в создавшейся панике Эрика «потерялась» и направилась в местную военную комендатуру. Там её приняли, конечно, не с распростёртыми объятиями, и зачислили на должность подносчицы боеприпасов в батальон Фольксштурма.
Батальон, а это несомненно для него очень лестное название, состоял из сотни ополченцев, вооружённых чем попало. Тут были и винтовки, и карабины, даже несколько полицейских пистолетов-пулемётов МП-39, совершенно непригодных для настоящего боя. В качестве средства усиления выступал трофейный чешский станковый пулемёт и неизвестно как здесь оказавшиеся две 37-мм противотанковые пушечки на деревянном ходу. Командовал батальоном пожилой майор ветеринарной службы, а помогал ему хромой фельдфебель, ветеран Французской кампании, демобилизованный было по ранению, но обладавший несомненным опытом современной войны.
Фольксштурм занял оборону по обеим обочинам шоссе перед въездом в пригород Нойекирхена, на развилке дорог. Пушки поставили за насыпью, обложили мешками с песком, выкопали с помощью небольшого экскаватора траншею, протянули телефонные провода к наблюдательному пункту, расположившемуся чуть сзади. В тревожном ожидании прошли вечер и ночь, а под утро послышался нарастающий металлический лязг. По шоссе, в сопровождении небольшой группы конников, двигались три танка. Эрика ничего не поняла в происходящем. Часто забахала пушка, стоявшая на правой обочине. Левая почему-то молчала. Протяжно затарахтел пулемёт. Нестройно присоединились к ним винтовки и карабины. Эрика схватила пулемётную ленту и понесла её под свист пуль к траншее. Её сбил с ног неизвестно откуда взявшийся фельдфебель:
– Ты что, дура, сдохнуть хочешь!
Она из густой травы, подняв голову, попыталась рассмотреть подробности боя, но опять ничего не увидела и вынуждена была ползти назад, к НП. И там её хорошенько отматерил майор, отчего желания воевать заметно поубавилось.
Советские танки сползли в кювет и оттуда стреляли из пулемётов, а конники вообще куда-то исчезли. В небе над позициями пролетел небольшой самолёт – биплан. А сразу же после этого на траншеи обрушился град снарядов. Описать артналёт невозможно. Нет слов в обычном языке, чтобы рассказать, как вибрирует воздух, заставляя зубы мелкой дрожью стучать друг о друга. Как ходит под ногами бывшая ещё минуту назад такой надёжной земля. Как неподъёмные предметы летают словно пушинки. Как фонтанами взлетают бревна перекрытий…
А потом со стороны тыла прилетели три штурмовика русских. Издалека дали залп ракетами, которые довольно кучно легли на центральную и правую позиции Фольксштурма, а затем, встав в круг, поочерёдно стали поливать траншеи пушечным и пулемётным огнём и засыпать их россыпями мелких осколочных бомб. Под прикрытием этого огненного ада к окопам ополченцев приблизились танки и спешенные конники РККА, и как только авианалет прекратился, коротким броском ворвались в них.
Фольксштурмисты, не ожидавшие такого развития событий, побежали, бросая оружие и прикрываясь насыпью шоссе. И Эрика тоже, только не вдоль дороги, по которой, набирая ход, понеслись танки русских, а забирая вправо, под прикрытие забора и лесополосы.
Из сотни ополченцев вряд ли двум-трём десяткам удалось избежать гибели или плена, а русские скорее всего и не понесли потерь вовсе. И Эрика, пробравшись в город, вновь присоединилась к грязным и закопчённым ополченцам, которые решили дать бой на улицах, используя своё преимущество в знании города. Решили, поскольку русских немного, перебить их огнём с чердаков, из окон верхних этажей и подворотен.
Эрике на этот раз досталась винтовка с двумя обоймами и три гранаты. Ополченцы уже воспринимали её как своего боевого товарища, прошедшего вместе с ними крещение огнём. Эрике досталось окно третьего этажа.
Солдаты противника приближались по улице к дому, в котором Эрика заняла позицию. Танки шли по краям мостовой, развернув пушки к противоположной стороне улицы, а за ними, прикрываясь броней, пригнувшись, крались спешившиеся кавалеристы. Все стволы нацелены на окна верхних этажей. Эрика, как учили в стрелковом кружке, приложила тяжёлый приклад винтовки к плечу, приподнялась в проёме окна и, быстро выцелив фигурку в жёлто-зеленой форме, выстрелила. Солдаты врага присели, а в ответ по окнам, разнося вдребезги стекла и рамы, брызнула длинная пулемётная очередь. «Пора менять позицию», – подумала она, но снова, перезарядив оружие, выстрелила в окно. Во время выстрела Эрика увидела, что один из танков наводит своё орудие на её убежище, и бросилась к выходу. Когда она уже проскочила коридор и схватилась за ручку входной двери, за её спиной рванул тяжёлый снаряд. Просвистевший осколок срезал у локтя её руку, державшую винтовку, а взрывная волна сгребла её, будто котёнка, и швырнула на стеклянный книжный шкаф. Эрика повалилась назад, увлекая за собой книги с тяжёлыми кожаными, с золотым тиснением, переплётами. Последнее, что она видела в своей жизни, это пролетающее мимо окна сбитое взрывом нацистское знамя.
Старшина Пилипенко, зам. командира группы Осназа, медведеподобный гигант, осторожно перевернул тело немецкой снайперши, погибшей от разрыва снаряда. Красивая светловолосая девчонка в маскировочном комбезе и в десантной каске. Стараясь не прикасаться к её груди, он вьггащил документы из нагрудного кармана полувоенной куртки.
– Та-щь капитан, посмотрите!
– Что там у тебя?
– Снайперша-то как на Полину из радиороты разведбата похожа!
– На какую ещё Полину?
– Радистка из разведбата и эта немка – одно лицо, да и фигура – один к одному.
– И что?
– А если её подменить. По документам – эта аж баронесса. Внедрить Полину куда надо.
– Пилипенко, от тебя я такой ахинеи не ожидал!
Старший майор Госбезопасности Павел Судостроев выслушал Чернышкова, помолчал, зачем-то коснулся «Гвардии» на груди осназовца. Улыбка чуть тронула его губы:
– Бред какой-то. Капитан, вам, конечно, спасибо за помощь в поимке Даллеса, но такие инициативы вы предлагайте своей бабушке, а не нам. И вообще, забудьте об этой фашистской сучке. У вас что, других дел нет?
Берия выслушал Судостроева внимательно, как всегда. Предложил, как и всегда, вина и фруктов, от которых Судостроев, как всегда, отказался. Походил по кабинету, подражая манере Сталина.
– А товарищ Голиков не перехватит девочку?
– Армейцам она неинтересна.
– Языки знает?
– Да, немецкий, частью английский и французский. Мама её – учительница, из бывших…
– Чудо просто. Родителей проверили?
– Пока не успели, работаем.
– Она же английский плохо знает.
– Контузия. Будет молчать и мычать…
– Не пойдёт. Ты бы поверил?
– Тяжёлая контузия… авиабомба. Но я бы не поверил.
– А что, по-вашему, американцы тупее вас?
– Они её будут пробивать на нацизм, пусть пробивают, здесь-то она чиста.
– Не жалко девочку? Ведь сырая совсем…
– Война, Лаврентий Павлович. Мы все рискуем.
– Ладно, попробуй. Только проведи её через курс языков, чтобы никакого акцента не было, да пусть спецы из ИНО с ней поработают на предмет быта баронов на Западе. Не спешите. Месяца два-три у вас есть. И вытащите поаккуратнее её из войск, чтобы никто ничего не заподозрил.
– Есть. Спасибо.
Полина Легкова родилась в небольшой деревеньке поблизости от Коврова. Это она знала из рассказов матери, но сама там так ни разу и не побывала. В 1925 году, трех лет от роду, её привезли в Наро-Фоминск, небольшой городок в шестидесяти километрах юго-западнее Москвы. Отец поступил на работу на военный полигон, вкалывал там от зари до зари механиком при каком-то танковом НИИ, а мать устроилась учительницей в школе посёлка при местной ткацкой фабрике. Хотя устроилась – не то слово. Не так устраиваются в жизни люди. Но все сыты, обуты, при деле. Дети, а их трое уже, ходят в садик и в школу. Что ещё нужно, чтобы быть «не хуже других»? И подрастающая дочь, гордость школы и в учёбе, и в спорте, и в художественной самодеятельности, подтверждает правильность принятого когда-то главой семейства решения – ехать в город.
Полина уже в восьмом классе поддалась всеобщему увлечению военно-прикладными видами спорта. Как только ей исполнилось шестнадцать, она записалась в парашютную секцию. Всю зиму изучали матчасть, учились укладывать парашют. Прыгали с двухметровых помостов, с парашютной вышки, но все это даже приблизительно не давало тех ощущений, которые возникают при настоящем прыжке с самолёта. Полина и не помнила себя, когда старенький У-2 повёз её на первый прыжок. В памяти остались лишь свист ветра в расчалках, страх испугаться и передумать, да нырок с крыла, как будто в ледяную воду. И тишина после того, как хлопнул купол парашюта, наполнившись воздухом.
Второй прыжок тоже прошёл нормально, теперь она во время свободного падения, продолжавшегося всего пару секунд, успела осмотреться в воздухе и даже слегка насладилась этим падением. Но настоящего, отчаянного страха нагнал третий прыжок. Если в первый, да и во второй раз тоже, она ничего не понимала, все на автомате, как её учили долгими зимними вечерами, то теперь уже было все понятно… и страшно. Да ещё байки, которые травили бывалые парашютисты, да мысли о том, что в третий раз всегда что-то происходит. Прыгнула без замечаний, только для себя решила, что с парашютами пора завязывать. После школы были мысли поступить в институт в Москве, и аттестат позволял, да только у родителей не хватило бы денег на её обучение, несмотря на неплохую отцовскую зарплату. И Полина подала документы в училище при фабрике. Пока шло зачисление, началась война с Германией. Все ребята из её класса подали заявления в армию, но им отказали, сказав, что ваше время придёт ещё, пока учитесь! Полина сразу же забрала документы из училища и по совету отца пошла работать на полигон. Там месяц походила из кабинета в кабинет, перенося кипы каких-то ужасно секретных бумаг. Потом её заметил приехавший с фронта за новыми танками подполковник, и её рапорт подписали. Направление дали сначала на Западный фронт, но вскоре её переадресовали на Южный, и она попала в штаб танкового корпуса самого Рокоссовского. А когда в разведбате корпуса из-за случайной бомбёжки образовалась вакансия, то Полина с радостью сбежала подальше от навязчивых комплиментов штабников, излишнего внимания начальства.
Так и сражалась в разведбате, по очереди вместе со своими подругами днями и ночами вызывая по радио ушедшие в тыл врага разведгруппы и группы Осназа и переводя на русский язык радиоперехваты. Графики связи, системы позывных, сетка частот – все это было просто для неё. Когда в Австрии к ним в радиослужбу якобы случайно зашёл какой-то офицер, а кто в звании и не поймёшь, под кожаным плащом не видно новомодных погон, но по тому, как подобострастно заглядывал ему в глаза начальник связи корпуса, понятно, что птичка не из последних, у Полины отчего-то ёкнуло сердце. Знала бы она, как в эту минуту меняется её судьба. Ей, провоевавшей уже почти три месяца и видевшей, что война фактически заканчивается, предстояло продлить её на всю оставшуюся жизнь. Офицер в кожаном плаще краем глаза последил за её работой, потом ушёл. После смены её вызвал к себе начальник Особого отдела. В его кабинете помимо него был и тот «кожаный», и ещё один, в форме майора НКВД. Достали листок, прочитали обвинение в измене Родине в форме шпионажа. Ремень сняли, сгоняли начальника 00 за её вещами. Тот стонал, проклинал себя за то, что не разглядел её, подлую тварь, не разоблачил сам, пытался ударить. Но у наркомвнудельцев не забалуешь, и она «прошла» с ними в кремовую «Эмку». Проехав несколько километров, «кожаный» представился, назвавшись Павлом Судостроевым. И поздравил её с прохождением ещё одной проверки, предупредив, что теперь их будет в её жизни очень много. Потом – мягкий спальный вагон и тихая школа разведки в Кубинке.
Трир. Ноябрь 1941 года
К ноябрю войска Красной Армии загнали остатки Вермахта и фашистского государства на крошечный, по сравнению с июнем 1941 года, пятачок, расположенный к юго-западу от Рейна, ограниченный с юга Мозелем и включающий в себя помимо части Рейнской области города Бонн, Кёльн и Дюссельдорф. Гитлер объявил по радио этот клочок земли «последней цитаделью арийского духа» и запретил любые отступления. Летучие полевые трибуналы сотнями выносили смертные приговоры и немедленно приводили их в исполнение. Под удар подручных «папаши Гиммлера» попадали не только офицеры и генералы Вермахта, но и престарелые ополченцы, и малолетние добровольцы.
Красной Армии не удалось разгромить все войска противника до ухода их за Рейн, и теперь плотность построения Вермахта настолько возросла вследствие сокращения линии фронта, что любые атаки немцы без проблем отбивали и неоднократно контрударами громили атакующих.
Более того, в боях все чаще стали проявляться «добровольцы» из Бельгии, Франции, Швеции, а в качестве трофеев все чаще в руках наших солдат оказывались пистолеты-пулемёты Томпсона 1941 года выпуска, ещё не отполированные солдатскими руками, а автомобили и повозки французского, английского и американского производства, казалось, пахли заводской краской.
Представитель Ставки генерал армии Василевский и командующий Западным направлением генерал армии Жуков после очередной неудачной лобовой атаки, принёсшей значительные потери личного состава от пулемётного огня противника, решили искать успеха не на тактическом уровне, а на стратегическом. Ими была задумана операция по глубокому охвату противника с целью окружения его на этом пятачке и недопущения снабжения из других государств. Так как фланги территории противника были прочно прикрыты горным массивом Эйфель, удар решили нанести вдоль французской границы от Трира на Ахен и далее, с выходом в тыл обороняющейся группировке противника. Более того, и этого не знал Жуков, Василевский должен был по просьбе товарища Сталина вынужденными пересечениями границы спровоцировать маршала Петэна на объявление Францией войны Советскому Союзу. Операция незамысловатая, но на первый взгляд эффективная.
Майор Александр Чернышков, командир отдельной роты особого назначения Юго-Западного фронта, вернулся в расположение своего подразделения далеко за полночь. Несмотря на поздний час, приказал дежурному офицеру разбудить командира первого взвода и своего заместителя лейтенанта Пилипенко. Когда тот вошёл в здание аптеки, по совместительству служившее штабом роты, не слушая доклада, махнул рукой на стул, стоящий у стола.
– Ишь, чего удумали! Угадай, какую роль на этот раз нам предназначили.
Пилипенко только осталось пожать плечами.
– По новому приказу, мы должны будем обеспечить беспрепятственное прохождение ударной группировки фронта на глубину до ста километров.
– При дневном темпе, как всегда, двадцать пять – тридцать километров в день?
– Да не в этом дело. Мы ж не танковый корпус! Ну мост захватить – удержать, ну боевое охранение сбить… у нас даже броников не хватает, не говоря уж о том, что нет ни одного танка!
– Ну а что ты мне об этом сейчас говоришь? Надо было там возмущаться.
– Где – там?
– В штабе фронта, где ж ещё?
– Да ты что! Там генералов, как на шавке – блох. Меня там после первого моего писка по стойке «смирно» поставили и дышать запретили! Кто бы меня, майора, слушал-то, маршал Рокоссовский?
– Что-то я не понял. Рокоссовский же толковый мужик…
– Все мы толковые, когда спим зубами к стенке. Надо что-то решать. Дело здесь вот в чем. На нас свалили задачу развития успеха, сможем – не сможем, крайними жопами мы уже назначены. Поэтому всех собак будут вешать на нас, и нам нужно во что бы то ни стало добиться успеха.
– Что представляет собой операция фронта, хотя бы в общих чертах?
– Да как обычно. Артиллерией перемешают с землёй первую линию обороны немцев, те отойдут на вторую. Потом в бой пойдёт «бессмертная» пехота. Её прижмут к земле пулемётами. Пустят на неподавленную оборону танки, половину из них немцы сожгут. Но остальные прорвутся, и немцы, как обычно, побегут. А дальше – кто быстрее до следующего моста.
– И никакой фантазии?
– А какая фантазия? Позиционный фронт – этим все сказано.
– А мы при чем? Мы что, быстрее немцев бегаем?
– Вот и думай, чего хотел Рокоссовский? Сам говоришь, что он мужик толковый.
– Ну ладно, а если сделать так: первые снаряды, и немцы пошли во вторую линию окопов, сопроводить их пальбой до неё, а под прикрытием артподготовки мы занимаем первую линию. Потом мощный удар по второй линии, например, «катюшами»…
– Где их взять, фантазёр?
– Пусть предоставят, ведь это уже они нам срывают операцию… а в поддержку дают кого?
– Пока такого разговора не было.
– Проси танковую бригаду.
– Роте в усиление – танковая бригада?
– Да здесь задач – на дивизию, если не на корпус!
– Ладно, прорвёмся. – Чернышков отпустил Пилипенко спать, а сам засел за карту.
К утру план операции вчерне был готов.
Район западнее г. Трира. Ноябрь 1941 года
«Мессершмитт-109» с чёрным тюльпаном на фюзеляже уверенно шёл в покрытом кучевыми облаками небе. Эрих Картманн, ещё молодой, но бывалый пилот, которому удалось живым и невредимым проскочить десять боевых вылетов, впервые шёл ведущим, командиром пары. За ним летел новичок, Клаус Швайцер. Сам Картманн уже почти два месяца летал в русском небе, но только после сбития советского истребителя его заметили, а теперь он ведёт в бой молодого пилота. Эрих не любил в подробностях вспоминать свою первую победу. Вовсе не оттого, что она досталась ему дорогой ценой, а потому, что его интервью журналисту «Ангриффа» существенно отличалось от его доклада командованию, на что ему и указал командир истребительной группы.
На самом деле во время кутерьмы воздушной свалки он потерял ведущего и откровенно запаниковал, но, на его удачу, перед ним вынырнул из облака советский И-16, маленький бочкообразный истребитель, по которому Эрих успел дать пулеметно-пушечную очередь. И-16 и так уже дымивший, с разнесённым в клочья оперением, кувыркнулся, и этот момент заснял фотопулемет. Об этом Картманн честно рассказал командованию, и ему подтвердили победу.
Умолчал Эрих только о том, почему в часть он не прилетел на своём самолёте, а приехал на вездеходе пехотного полка, над позициями которого шёл воздушный бой. Командованию он не сказал, что его почти сразу же взяли в тиски три советских истребителя и потащили к себе на аэродром. Картманн с ужасом наблюдал, как приближается изрытая воронками линия фронта, но любые его попытки вывернуться из «коробочки» немедленно пресекались короткими, но точными очередями советских пулемётов, проходящими в сантиметре от кончиков крыла. И Картманн решился. Сбросив фонарь и отстегнув привязные ремни, он резким рывком направил самолёт вниз, а сам, оттолкнувшись ногами, выпрыгнул из кабины. Высоты полёта хватило для раскрытия парашюта, и через пару минут он уже топал к несущейся к нему машине пехотной части. Самолёт упал на нейтральной полосе, так что в его версию, что он был сбит, поверили. А журналисту Эрих напел, что он в тяжёлом бою, с крутыми виражами и петлями, свалил советского аса, героя СССР, но после этого на него навалилась целая советская эскадрилья, и его сбили, что тот радостно и опубликовал.