Остров кошмаров. Паруса и пушки

Как и следовало ожидать, шотландцам такой способ сватовства пришелся категорически не по вкусу, и они послали Сомерсета на несколько честных шотландских букв. Обозлившийся Сомерсет взял Эдинбург штурмом и выжег. Что, конечно, принесло ему некоторое моральное удовлетворение, а вот внешнеполитические последствия оказались для Англии крайне неблагоприятными. Узнав о похождениях в Шотландии этакого свата, французы срочно перебросили туда войска и сами начали вести переговоры о браке Марии Стюарт с наследником французского престола Франциском (впоследствии он состоялся, но счастья Марии не принес). И развязали против Англии войну, крайне неудачную для туманного острова.

Вернувшись из Шотландии, Сомерсет – очевидно для разнообразия – решил заняться парламентской деятельностью. И созвал очередное заседание парламента. Принятые с его подачи решения только озлобили очень многих. Парламент отменил наказание плеткой-«шестихвосткой» – но оставил в силе закон, по которому живьем сжигали католиков, выступавших против англиканской церкви – неважно, действием или словом. Мало того, законы против «здоровых» попрошаек» лишь ужесточили – теперь «любого, кто живет праздно и шатается без дела больше трех дней кряду» ждали еще большие невзгоды. Закон предписывал не только клеймить раскаленным железом, отрезать уши и отрубать руку, но и, заковав в кандалы, отдавать в рабство. Легко представить, какую реакцию этот закон вызвал у простого народа, против которого, и только против него, был направлен – к тому же все прекрасно знали, кто этот закон протолкнул.

Полное впечатление, что у Сомерсета был какой-то фантастический талант собственными руками создавать себе врагов и недоброжелателей. После неудачной войны (вызванной в первую очередь именно «подвигами» Сомерсета в Шотландии) королевская казна была пуста. И Сомерсет пошел по пути Генриха Восьмого – стал портить монету, благо «рецепты» прекрасно сохранились со времен Генриха, да и монетных дел мастера работали те же самые, так что изощрять ум правителю не пришлось ни в малейшей степени.

Вот тут уже против Сомерсета затаило злобу не только простонародье, а люди гораздо более серьезные, влиятельные и опасные – купцы (особенно крупные), финансисты (особенно крупные) и множество знатных вельмож, владевших огромными поместьями и частными армиями. Никому из них не улыбалось получать доходы «порченой монетой», где меди и бронзы было больше, чем золота и серебра. Опаснее даже вельмож, по-моему, были финансисты: мировая история дает массу примеров того, как скверно кончали серьезно ущемившие интересы банкиров лидеры государств, и совершенно неважно, как они звались – лорд-протектор или король, премьер-министр или президент. Сомерсету следовало бы помнить о печальном конце поссорившегося с влиятельными банкирами Эдуарда Второго – но он, полное впечатление, изучением отечественной истории себя не утруждал…

Потом он стал претворять в жизнь еще одну ухватку Генриха Восьмого – принялся грабить церковь. Генрих Восьмой в свое время «раскулачил» ее основательно – земель и имущества лишились и были закрыты, по английским же подсчетам, 3219 больших, средних и малых монастырей и аббатств, а количество ограбленных церквей, по-моему, вообще учету не поддается.

Однако Генрих Восьмой вовсе не был пуританином-аскетом и не собирался превращать англиканские церкви в подобие пуританских, устроенных чистенько, но бедненько: четыре голые стены, скамейки для прихожан, скромная кафедра для проповедника – и все. Ему просто-напросто требовалась своя, можно сказать, личная церковь, которой он командовал бы как хотел, – и церковь эта ради престижа короля должна была сохранять некоторую роскошь и пышность. Поэтому Генрих выгреб не все. Части епископств и церквей, ставших теперь англиканскими, были оставлены и земли, и драгоценная утварь.

Вот за эти остатки прежней роскоши и взялся Сомерсет, конфискуя большую часть земель и выгребая из церквей изделия из золота и серебра. Которые велел переплавлять в монету – естественно, порченую.

Теперь против Сомерсета была настроена и церковь – что его нисколечко не волновало.

А между тем его смерть уже прохаживалась поблизости на мягких лапках, дружелюбно улыбаясь регенту…

В сталинские времена «железный нарком» Лазарь Каганович, ведавший железными дорогами, высказал толковую мысль: «У всякой аварии есть фамилия, имя и отчество». Точно так же не так уж редко случается, что и смерть какого-то конкретного человека имеет имя и фамилию, потому что предстает не в классическом виде костлявой старухи с косой, а в людском облике…

Точно так обстояло и с Сомерсетом. Его смерть имела вполне себе человеческий вид и звалась Джон Дадли, граф Уорвик – с некоторых пор жаждавшего столкнуть Сомерсета и занять его место при короле и в королевстве.

Самое интересное, что Сомерсет и Уорвик когда-то, с детских лет и еще долгие годы спустя, были искренними, закадычными друзьями. Придворную карьеру оба начинали королевскими пажами. И потом очень долго вели себя как настоящие друзья: тот, кому удавалось подняться повыше старого приятеля, тянул его за собой, и наоборот. Однако власть, как давно известно, портит людей и обрывает всякие человеческие отношения. «Заматерев», бывшие друзья стали соперниками в потаенной борьбе за влияние на короля…

Однако одной ненависти и твердого намерения свалить противника мало. Нужен еще какой-то удобный случай, повод – а его-то Уорвику как раз и не подворачивалось. А когда подвернулся наконец, сам Уорвик был, собственно, и ни при чем.

Если смотреть в корень и рыть глубоко, погубителем Сомерсета оказался зажиточный кожевник из графства Норфолк Роберт Кет. Сомерсет о нем никогда не слышал до определенного момента, в жизни не видел. Точно так же и Кет так никогда и не узнал, что послужил для Уорвика тем самым удобным случаем сожрать соперника…

Англичане бунтовать любят и умеют – по самым разным поводам. Главной причиной восстания Уота Тайлера стало резкое повышение налогов. Во времена Генриха Восьмого все обстояло гораздо серьезнее – тут и открытое надругательство над церковью и огораживания, поставившие десятки тысяч людей перед реальной угрозой голодной смерти и петли. Глупо было думать, что англичане примут все это безропотно.

Они и не приняли. Во все время царствования Генриха в стране то тут, то там вспыхивали бунты. Самым крупным мятежом стало «Благодатное паломничество», названное так потому, что мятежники выступали и против огораживаний, и против погрома церкви. Как случалось не раз, в восстании участвовали не только крестьяне, но и ремесленники, горожане, мелкие помещики-сквайры, рыцари и дворяне, в числе бунтовщиков упоминается даже некий лорд Дарси. А письменные требования «паломников» королю передал довольно влиятельный дворянин граф Шрусбери (на сей раз в восстании участвовали и монахи из разгромленных монастырей, хотя сан им вообще-то запрещает брать в руки оружие).

Восстание приняло широкий размах, и подавили его с большим трудом. После чего, понятно, последовала расправа. Руководителям, в том числе лорду Дарси, отрубили головы, монахов вешали на монастырских колокольнях, и достоверно известно, что по крайней мере одну женщину сожгли на костре.

После этого на какое-то время настала тишина. В графстве Норфолк некий Джон Уолкер где-то в людном месте стал объяснять окружающим: народ не поднимается против гнета богачей исключительно оттого, что нет толкового вождя. За этакие крамольные речи Уолкера повесили, но он оказался пророком: через девять лет толковый вожак нашелся, и как раз в Норфолке.

Им стал тот самый Роберт Кет, человек интересный. Сначала он сам отхватил себе кусок общинной земли, огородив его для выпаса овец. Односельчане стали его за это стыдить. Тогда Кет по какому-то неизъяснимому выверту души (русскому человеку особенно понятному) схватил топор и собственноручно сокрушил свои же изгороди, а потом призвал народ к бунту против «надменных лордов».

Известно о нем очень мало, но, судя по всему, это был человек волевой, толковый организатор и хороший оратор – и ревностный прихожанин местной церкви. Уже недели через две у него было двадцать тысяч человек, вставших лагерем возле Нориджа – столицы графства Норфолк и одного из трех крупнейших городов Англии. Место, где они расположились, называлось Маусхолд – потому в литературе и принято называть восстание Кета «Маусхолдским сообществом». Очень похоже, среди повстанцев были люди, имевшие военный опыт: лагерь они оборудовали по всем правилам военной фортификации, выкопав ров, возведя брустверы, срубив вокруг все деревья, за которыми могли бы укрыться осаждающие, вздумай они появиться. Даже раздобыли где-то несколько пушек – сохранились свидетельства, что меж лагерем и гарнизоном Нориджа происходила артиллерийская дуэль.

Любопытно, что убийствами «огораживателей» и прочих «надменных лордов» мятежники не занимались – зато всю ярость обрушили на безвинных овец, считая их главными виновниками своих бедствий. Только в одном графстве Норфолк (а мятеж затронул и два соседних) овец перерезали двадцать тысяч. По всему графству долго приятно пахло жареной бараниной.

В конце концов штурмом взяли Норидж. Только тогда в Лондоне стали понимать, что это не очередная местная заварушка, а нечто более серьезное. Однако солдат под рукой не было – как раз шла очередная война с Шотландией. Срочно собрали воинство тысячи в полторы изо всех, кто оказался под рукой, – дворян и рыцарей, их оруженосцев и слуг, итальянских наемников и просто готовых повоевать за плату городских шаромыг. Во главе неизвестно с какого перепугу поставили благородного лорда Уильяма Парри. Военного опыта у него не было ни малейшего, а единственное его достоинство заключалось в том, что он был родным братом покойной королевны Екатерины Парр.

Поначалу ему везло. Дело в том, что Кет, взяв город, большую часть своих людей отвел обратно в лагерь, а в городе оставил лишь немногочисленные заставы. Люди Парра их легко смяли и захватили Норидж. Однако мятежники его отбили, и Парр с позором отступил.

Прежней ошибки Кет не повторил – почти все свое войско оставил в городе. Однако допустил другие ошибки – не попытался, подобно Тайлеру, поднять общенациональное восстание, даже не наладил контакта с другими мятежниками, действовавшими на западе не так уж далеко от него – там десятитысячный отряд повстанцев осаждал крупный город Эксетер. Но главной его ошибкой была совсем другая: как и Тайлер с «атаманами», как и вожаки Благодатного паломничества, Кет и его люди были в плену той самой формулы, что не раз проявляла себя не только в Англии: «Царь хороший, а бояре плохие». Искренне полагали, что огораживание – не санкционированная с самого верха целеустремленная кампания, а произвол отдельных лихоимцев и злодеев. Король, который, конечно же, ничего не знает о «перегибах на местах», наведет порядок и не позволит далее притеснять свой добрый народ, искренне преданный его величеству.

В Лондон отправили так называемый «Билль 29 требований и просьб». Первым пунктом, конечно, стояла слезная просьба приструнить захватчиков общинных земель. Но были и другие довольно интересные пункты: например, разрешить на местах выборы чиновников, которые следили бы, чтобы соблюдался закон о запрете огораживаний. И просьба назначить в каждый приход специального служителя, обучавшего бы грамоте детей простолюдинов, – идея, опередившая свое время лет на триста. Кто ее придумал, сам Кет или кто-то другой, так и осталось неизвестным.

Король ответил через Сомерсета довольно вежливо: мятежникам следует разоружиться и мирно разойтись по домам. Ну, а через пару месяцев соберется парламент, рассмотрит «Билль» и накажет всех, кого следует наказать.

Но вот на это мятежники уже не купились. Наверняка помнили судьбу повстанцев Тайлера, «мирно разошедшихся» по домам и поплатившихся за это большой кровью, – и от королевского предложения отказались, вежливо, но решительно, повторив свои требования.

Вот тут-то и взошла звезда удачи графа Уорвика – именно ему король поручил разгромить восставших и взять Норидж. У Уорвика как раз был солидный военный опыт. Он довольно быстро собрал войско – двенадцать тысяч пехотинцев и полторы тысячи тяжелых конников – закованных в броню немецких наемников.

После двухдневных кровопролитных боев Уорвик разбил пушками ворота Нориджа и занял город, вынудив повстанцев отступить в лагерь на Маусхолдской пустоши. Там вожаки мятежа после долгого военного совета приняли решение: выйти из лагеря и дать Уорвику бой на открытом пространстве. Хотя все прекрасно знали уже, что у Уорвика сильная артиллерия, а их собственные пушки можно по пальцам пересчитать – и, кроме того, у карателей сильная конница при ее полном отсутствии у повстанцев. Самое вероятное объяснение: и Кет, и его ближайшие соратники понимали, что Уорвик даже не станет штурмовать хорошо укрепленный лагерь, попросту возьмет его в осаду, и исход будет один: в конце концов голод заставит осажденных сдаться…

Сражение произошло в долине Дассиндейл – со временем название местности изменилось, и английские историки до сих пор не определили, где эта долина сейчас находится. Собственно говоря, это было не сражение, а бойня. Пушки Уорвика сразу же проделали обширные бреши в рядах повстанцев, и в них ворвалась почти неуязвимая для немудреного оружия мятежников тяжелая конница. Пленных не брали, вырубали всех подряд – даже на общем фоне того свирепого времени немецкие ландскнехты печально прославились особенной жестокостью. Тех, кто попался живым, тут же вешали на ближайших деревьях или рубили.

Нужно отметить, что Уорвик проявил определенное душевное благородство. Немногие уцелевшие в резне повстанцы, окружив себя баррикадами из связанных повозок – непреодолимое препятствие для конницы, – приготовились драться до конца по принципу: погибать, так с музыкой. Видя, что битва им уже выиграна и не желая напрасно терять людей, Уорвик отправил парламентера, передавшего обещание графа отпустить на все четыре стороны тех, кто сдастся.

Парламентера послали в пешее эротическое путешествие – в этом отношении английский язык достаточно богат. Тогда к осажденным отправился сам Уорвик – что, между прочим, требовало немало личного мужества, кто-то мог и пустить стрелу. И уже от своего имени дал честное слово, что все так и будет.

Мятежники сдались – и в самом деле были отпущены на все четыре стороны. Но вот остальным пришлось гораздо хуже – рубили и вешали беспощадно…

В Лондон Уорвик вернулся форменным триумфатором. Его встретило такое всеобщее ликование знати и нетитулованной дворянским званием элиты, какого он наверняка и сам не ожидал, официально это, конечно, не провозглашалось, но графа считали форменным Спасителем Отечества.

Причины столь восторженного приема понять трудновато. Мятеж Кета значительно уступал по размаху восстанию Уота Тайлера и, по сути, свелся к кратковременному захвату Нориджа. К тому же – интересная подробность! – в отличие от всех прошлых мятежей восставшие, достоверно известно, никого из «притеснителей народа» и «надменных лордов» не убивали. Вообще. Не зафиксировано ни одного случая, наоборот, известен строжайший приказ Кета «Не убивать!», и выполнялся он исправно.

Весьма вероятно, английскую знать встревожил – а может, даже и напугал – «Билль 29 требований». Очень уж неприемлемы были для благородных лордов некоторые его пункты. Что же это такое, милорды? Выборные чиновники, которые следят за соблюдением законов против огораживания, в каждом приходе учитель обучает грамоте детей серого мужичья… Если так пойдет дальше, чего еще потребует это быдло? Своих депутатов в парламенте?

Словом, точные мотивы столь триумфальной встречи неизвестны. Но чествовали Уорвика искренне, повсеместно и горячо. Король пожаловал ему титул герцога Нортумберленда. Одним словом, пользуясь современной терминологией, рейтинг новоиспеченного герцога взлетел куда-то в заоблачные выси – а рейтинг Сомерсета, наоборот, давно уже пребывал где-то пониже плинтуса.

И Уорвик – точнее, уже Нортумберленд – понял, что его время настало. Пришел удобнейший момент свалить соперника…

Нортумберленд повел переговоры с ненавидевшими Сомерсета членами Тайного Совета. От подобных закулисных политических игрищ во все времена не оставалось никаких документов, но кое-какие предположения все же строить можно. Вероятнее всего, была заключена сделка: герцог обязуется никогда не покушаться на права и привилегии членов Тайного Совета, а Совет его поддерживает во всех начинаниях. Что-то вроде этого безусловно имело место.

Сомерсета очень быстро арестовали – по распоряжению Тайного Совета лишили постов регента и лорда-протектора. Совет же и взялся Сомерсета судить, на что по английским законам имел право.

Опять-таки говоря современным языком, низложенного регента и лорда-протектора обвиняли в злостном злоупотреблении служебным положением – добавив сюда и казнокрадство. Грустный юмор ситуации в том, что в отличие от некоторых других судилищ, имевших место не только в Англии, на сей раз абсолютно ничего не пришлось придумывать или сочинять. Сомерсет и в самом деле наворотил все то, в чем его обвиняли, доказательства были самыми что ни на есть убедительными. Сомерсет, на коленях стоя перед Тайным Советом, признавал все обвинения против него и униженно молил о прощении.

Учитывая устоявшиеся нравы политической жизни той эпохи, будущее Сомерсета предсказать, казалось, будет легче легкого: смертный приговор, плаха в Тауэре…

Однако судьба совершила неожиданный поворот. Никакого приговора вынесено не было, документы суда положили под сукно, Сомерсета после четырехмесячной отсидки освободили вчистую. Мало того – вернули членство в Тайном Совете. Многих это буквально ошеломило, но так уж все обстояло…

Такой финал был бы просто немыслим без воздействия Нортумберленда – который, несомненно, за всем этим и стоял. Нортумберленд был в большой милости у короля, мог бы раздавить Сомерсета, которого никто не рвался защищать, как муху, но поступил так, как поступил. Да вдобавок женил своего сына на дочери Сомерсета Анне.

В чем причины такого великодушия? И даже брака детей? Нельзя исключать, что в душе прожженного политикана Нортумберленда еще теплилось что-то человеческое и он помнил о многолетней былой дружбе.

Вот тут Сомерсету, по сути, отделавшемуся легким испугом, сидеть бы тихо, как мышка, вести жизнь самую благонамеренную. Да радоваться втихомолку, что все обошлось. Но не тот был персонаж… Вскоре поступили самые достоверные сведения, что Сомерсет намерен женить юного короля на другой своей дочери, Джейн, и даже предпринимает к этому некоторые шаги.

Вот тут уж поднялся всеобщий скрежет зубовный, такой, что его, очень может быть, услышали и в Шотландии. Все прекрасно понимали расклад, особого ума для этого не требовалось. Король был крайне хрупок здоровьем. По английским законам женщины могли становиться королевами, а вдовы королей быть не вдовствующими королевами, обязанными смиренно отойти в сторонку, а правящими. В случае смерти короля правящей королевой становилась бы Джейн Сомерсет – ну, а кто реально получал бы королевскую власть, все и так прекрасно понимали – не бином Ньютона…

И никаких гарантий, что Сомерсет, став некоронованным королем, не захочет отомстить всем, кто принес ему столько неприятностей…

Сомерсета, его жену и нескольких влиятельных друзей очень быстро арестовали. На сей раз, очевидно, для разнообразия, герцога судила Палата лордов. Государственной измены вопреки обычной практике и на сей раз не шили. Обвинения были чисто уголовного характера – оказалось, злодей Сомерсет готовил убийство Нортумберленда (а, как утверждают некоторые источники, еще и племянника-короля).

Вот здесь я решительно не берусь судить, ложными были обвинений или истинными. Правда, есть сильные сомнения, что Сомерсет собирался убить короля – совершенно непонятно, какую выгоду он в этом случае мог получить. А вот насчет Нортумберленда – тут еще бабушка надвое сказала. Нортумберленд отнял у Сомерсета слишком много, так что все возможно…

Как бы там ни было, Сомерсет был приговорен к смертной казни по чисто уголовным обвинениям. У меня отчего-то сложилось стойкое убеждение, что и на этот раз Нортумберленд из великодушия оказал бывшему другу последнюю услугу.

«В чем тут услуга?» – может спросить кто-то. Господа, это же на поверхности! Легкая смерть. Очень уж разные наказания, точнее, разные формы смертной казни были за государственную измену и уголовное преступление.

Давайте примерим ситуацию на себя. Не будем суеверными – речь идет о чистой виртуальности, голов у нас уже не рубят давненько, да и смертной казни давно нет.

Предположим, нам уготованы два вида смертной казни, и мы имеем возможность выбирать. Первый вариант – нас вздергивают на виселицу, придушивают не до смерти, снимают, заживо потрошат, сжигают внутренности перед глазами, четвертуют и только потом отрубают голову. Второй вариант – кладете голову на плаху, один взмах топора, и все для вас кончается (ну, в том случае, если вы атеист). Найдется кто-нибудь, кто выберет первый вариант? Крепко сомневаюсь.

Так что Сомерсет, по крайней мере, умер легко, избежав полагавшихся по закону за государственную измену мучительств. Похоже, король не питал к обоим своим дядюшкам ни малейшей симпатии – как и в случае с Сеймуром, он не сделал ни малейшей попытки вмешаться. Более того, сохранились достоверные свидетельства: в день и час казни Сомерсета король развлекался музыкой и танцами. Очень похоже, он ничуть не горевал, что остался вовсе без дядюшек.

А со здоровьем у него становилось все хуже и хуже, это прекрасно понимали не только врачи, но все, кто с его величеством общался. Следовало ждать самого худшего…

Иоанна Первая, королева Англии

Вы никогда не слышали о такой английской королеве? Я тоже. Точнее говоря, я о ней знал добрых лет пятьдесят, с тех пор как прочитал бессмертный роман Марка Твена «Принц и нищий». Вот только там она выступала под другим именем, данным при крещении, и под своей собственной фамилией. О том, что она еще и Иоанна Первая, я узнал буквально пару месяцев назад, закопавшись в английскую историю.

Но давайте по порядку…

На первый взгляд, смерть юного короля Эдуарда не влекла за собой никаких династических сложностей, и вопроса о наследнике не возникало. Точнее, о наследнице. Как мы помним, предусмотрительный Генрих Восьмой задолго до смерти составил и заверил в парламенте «Акт о престолонаследии». Простой, как таблица умножения и не допускавший ни малейших двойных толкований. В случае смерти Эдуарда престол занимает принцесса Мария. В случае ее смерти, если она не оставит наследников, – принцесса Елизавета. Просто, как дважды два.

Однако случалось не раз (и не только в истории Англии), что завещания королей касательно наследников, самые что ни на есть законные, написанные простым и ясным языком, оставались пустыми бумажками. Потому что находились крайне влиятельные люди, которых такие завещания не устраивали.

В данном случае «Акт о престолонаследии» категорически не устраивал всемогущего Нортумберленда. О причинах подробнее – чуточку позже, а пока о главном. Нортумберленд уговорил молодого короля издать свой собственный закон о престолонаследии (который сам же и написал) – так называемый «Закон о наследии». По нему и Мария, и Елизавета лишались всяких прав на престол – потому что в свое время были объявлены Генрихом Восьмым незаконными дочерьми. Королевой, по замыслу Нортумберленда, предстояло стать леди Джен Грей.

Нам просто необходимо познакомиться с ней поближе. Шестнадцать лет. Старшая дочь лорда Генри Грея. По линии отца – правнучка Генриха Седьмого (через его младшую дочь Марию). По линии матери – прапраправнучка Элизабет Вудвилл, супруги короля Эдуарда Четвертого. В силу этой генеалогии – двоюродная племянница самогó Эдуарда, по английским законам о престолонаследии стоявшая третьей претенденткой на престол после Марии и Елизаветы, совершенно законной.

Король этот закон подписал – по неизвестным Большой Истории причинам двенадцать раз.

Красавица (портреты сохранились). Умница. Добрая и мягкая по характеру. А главное – девушка образованнейшая даже по современным меркам. Владела французским, итальянским и арабским, свободно говорила и читала по-латыни и по-древнегречески (вообще любила читать Платона и Демосфена в подлиннике). Да вдобавок читала еще и на древнехалдейском. Читатель, вы знаете хотя бы одно слово на древнехалдейском? Я – тоже нет. А эта шестнадцатилетняя девочка на этом языке свободно читала…

Убежденная протестантка. Воспитана в крайней строгости. К роскоши была совершенно равнодушна и при дворе в отличие от прочих дам появлялась в крайне скромных платьях.

И в довершение всего – молодая жена, только что вышедшая замуж за младшего сына Нортумберленда Гилфорда Дадли. В связи с этим обстоятельством читателю, думаю, нет нужды объяснять мотивы Нортумберленда, подавшего королю на подпись именно такой закон?