Личный враг императора

Как я и предполагал, такое поведение не могло остаться без внимания старшего офицера, и к возу тут же был направлен осанистый сержант с тремя бойцами. Я дорого бы дал за то, чтобы собственными ушами слышать завязавшуюся перебранку, Рольф Ротбауэр был мастером крепкого словца и сейчас явно с удовольствием использовал свои умения, чтобы объяснить чужаку, в каких именно отношениях он состоит с его родней и куда следует отправиться ему, а заодно и его капитану и всем, кто желает его остановить… Возмущенный сержант требовал честного дележа, то есть обещал вестфальцам оставить возок и лошадей. Однако подобный расклад недоучившегося лекаря вовсе не радовал. Закончив с бесполезной руганью, Ротбауэр приказал развернуть ароматно пахнущий возок, будто собираясь ехать в обратную сторону.

Такое хамство командовавший фузилерами капитан снести уже не мог. Он незамедлительно послал на помощь сержанту юного су-лейтенанта с наказом реквизировать продовольствие и арестовать подозрительных смутьянов. Но стоило молодому офицеру с десятком подчиненных направиться к драгоценному возку, «интербригадовцы» как по команде рухнули на колена и дали слитный залп. В тот же миг задний полог возка распахнулся, и по выбежавшим из-за возов фузилерам отрывисто рявкнула поставленная в кузов пушка. Залп картечи в упор буквально выкосил атакующих. В это время с пригорка слева от дороги чечеткой заговорили ружья партизан Афанасия Ильина.

Растерявшиеся фузилеры попытались организовать оборону и открыли беглый огонь в ответ, насколько это позволяла скорострельность дульнозарядных ружей.

– Становись! – крикнул видавший виды капитан. – Сдвой ряды!..

– Не надо. – В затылок ему уперся ствол пистолета. – Я князь Трубецкой. – Прикрыв ему ладонью рот, я отступил в сторону, чтобы не мешать окончательному истреблению конвоя.

Из ельника с противоположной стороны дороги в тыл обороняющимся неслись гусары ротмистра Чуева, тихо, без обычного «ура!», так что французы за грохотом выстрелов обнаружили гусар лишь тогда, когда сабли тех обрушились им на головы.

– Вот так-то будет лучше. – Я похлопал бледного офицера по плечу. – Бросайте шпагу. Отвоевались. Но вы были ко мне добры, отвечу тем же. Могу ли я просить вас о небольшом одолжении? Доставьте, будьте уж так любезны, мое послание императору, не хочу, чтобы он подумал, будто я о нем позабыл.

– А мои люди?

– Им несказанно повезло, они являются пленниками добрейшего ротмистра Чуева, тот, как обычно, отправит их в Главную квартиру, там, в Ставке, уже решат их судьбу. Но если кто-то попался моим, уж не обессудьте, они умрут. Надеюсь, у вас нет сомнений по этому поводу. На войне как на войне.

Казаки, увлеченные грабежом, не ожидали удара, однако назвать их обычной шайкой грабителей было бы несправедливо. Едва завидев блестящие каски драгун, они бросили добычу и, вскочив в седла, пустились наутек. Эта радостная картина тут же разгорячила кровь французских кавалеристов: горя желанием проучить спасающегося бегством противника, они погнали коней. Месть была сладка и расплата близка. Совсем как локоть. И так же, как пресловутый локоть, куснуть бегущих «варваров» не удалось. Проскочив небольшую рощицу, казаки наметом выскочили на широкое поле и, рассыпавшись, будто горох из короба, пустились к темнеющему вдали лесу. Драгуны во французской армии числились тяжелой кавалерией. И хотя, по сути, все же оставались ездящей пехотой, однако в конном строю атаковали монолитным кулаком и потому мало что могли сейчас противопоставить тому рою ос, в который превратилась казачья сотня. Не станешь же гоняться строем за одним-двумя, даже за дюжиной этих чертовски вертких, не желающих вступать в прямой бой головорезов.

Но это было еще полбеды, стоило драгунам остановиться, чтобы перестроиться, из леса с гиканьем и свистом, с разбойным кличем «Сарынь на кичку!» на французский отряд обрушились четыре сотни казаков с пиками наперевес. Излюбленный прием потомков Степана Разина вентирь, засада с наживкой, в очередной раз безукоризненно сработал. Спустя десять минут казаки уже шарили по разодранным мундирам мертвых драгун, хвастаясь друг другу кошельками, усыпанными каменьями брошами и кулонами, золотыми часами – словом, всем тем, чем еще совсем недавно хвалились изрядно пограбившие в Москве и подмосковных имениях французы.

У нас в лагере настроение было куда хуже. Оставленные с казаками гусары Чуева на захваченной у отступленцев бричке привезли двух раненых: корнета Муромского и совсем молоденького, не многим старше его лет, су-лейтенанта в светло-зеленом мундире итальянского корпуса принца Богарне.

– Как это случилось?! – хватая за грудки старшего из гусаров, не вовремя разбуженным медведем ревел грозный ротмистр.

– Там, у моста, – оправдываясь, начал старый вояка, – как в дело завязались, сумятица вышла. Казачки, стало быть, вывернули одну карету, ну как сказать карету, добрый такой экипаж, а там вот этот паренек и, видать, женка его с карапузом. Один из казаков как женку увидел, потянул к себе. А офицерик-то, видать, совсем больной, еле подняться мог, а тоже за пистолет схватился. Тут ему казак, стало быть, пулю в шею и всадил и снова на эту кралю. Та ребенка своего к груди прижимает, он его выхватил да с дороги в кусты бросил. Она за ним, а этот ее за ворот хвать. Тут наш корнет-то и подскочил да как закричит: «Не сметь, мерзавец!» Ну и этак оплеуху ему. Тот оскалился, а в руке у него плеть камчатная, этакой плетью и сквозь тулуп до кости можно располосовать. Так этот выродок корнету нашему поперек руки и полоснул. Вот рука, стало быть, и того…

Я поглядел на раненого: обнаженная сломанная кость торчала из раны, часть руки выше локтя держалась на лоскуте кожи, кровь хлестала из раны и, судя по всему, при нынешнем уровне медицины корнет был уже не жилец.

– Ротбауэр, – скомандовал я, – осмотреть рану немедленно, вероятно заражение крови, руку ампутировать. Постарайся сделать все возможное.

– Да уж можно было не говорить, – мрачно усмехнулся недоучившийся хирург. – Да только много ли тут сделаешь? Тут не лекарем нужно быть, а самим Господом Богом.

Ротмистр Чуев хлопотал над умирающим офицером, причитая:

– Голубчик, ты держись, сейчас оно полегче станет! Ужо доктор тебе поможет.

Муромский, бледный, невзирая на морозец, покрытый крупной испариной, метался в бричке и, казалось, уже не слышал слов командира. Его сосед был в полном сознании, кровоточащая царапина на шее доставляла ему боль, но лейтенант, похоже, не обращал на нее внимания. Он глядел на меня усталым, опустошенным взглядом, то и дело кашляя и кусая губу.

– Я могу вас спросить? – наконец произнес он.

– Да, конечно.

– Вы и впрямь принц Трубецкой?

– По-русски это называется князь, но суть верна, я и есть Трубецкой.

– Это хорошо. – Молоденький лейтенант на мгновение прикрыл глаза.

– Вы полагаете? Что же в этом хорошего?

– Это значит, что вы меня убьете. Вынужден признать, что это вполне совпадает с моими намерениями. Но раз это сделаете вы, то снимете грех с моей души.

– Вот как? А если, к примеру, я сохраню вам жизнь?

– Прошу вас не делать этого, принц. Моя жизнь закончилась там, у переправы, когда злодеи изрубили мою жену и убили ребенка.

– Гусары уверяют, что ребенка не убивали. Его кинули в кусты, но вполне может быть, что он жив.

Су-лейтенант молчал. Я повернулся к Чуеву, хлопотавшему над потерявшим сознание корнетом:

– Ротмистр, прошу вас, отрядите своих людей из тех, кто сопровождал Муромского, обшарить кусты возле места нападения на ту самую карету. Если ребенок там и жив, незамедлительно доставьте его сюда.

– Благодарю вас, принц, – тихо проговорил француз. – Признаться, не ожидал. Можно ли тогда небольшую просьбу?

– Говорите. Если это в моих силах, постараюсь исполнить.

– Ну да, воля умирающего и все такое, – чуть заметно кивнул су-лейтенант. – Я верю, что вы передадите моего сына в добрые руки. Когда он подрастет, прошу вас, расскажите ему, что его зовут Шарль-Гаспар, что он сын Элеоноры и Огюста Буланже, лейтенанта Буланже, адъютанта принца Эжена Богарне. Мужа, который не смог защитить жену. Отца, не спасшего единственного сына. Адъютанта, не выполнившего приказ, не доставившего, увы, распоряжение своему командующему. Пусть ему повезет больше.

– Когда вас послали к командиру 4-го корпуса?

– Пять дней назад, потом я свалился с воспалением легких. Но это не имеет значения. – Он сильно закашлялся. – Я не выполнил приказ, из-за меня погибли люди, много людей, а я все еще, на горе мне, жив. Быть может, смерть даст облегчение…

Я смотрел на несчастного мальчишку, понимая, что бессмысленно говорить ему о том, что все в жизни может еще перемениться, что он должен жить ради сына, что должен держаться. Все мои слова звучали бы глупо и фальшиво. Да и то сказать, как бы ни было мне по-человечески жаль несчастного юношу, он был офицером вражеской армии, армии, против которой я вел личную войну. Однако убить его значило исполнить его заветное желание – странная манера ведения боевых действий. Я еще раз глянул на адъютанта генерала Богарне. Явно не так он представлял себе героический поход в Россию, иначе не стал бы везти с собой молодую жену с ребенком. Он лежал бледный, осунувшийся, с темными кругами под глазами, но вместе с тем удивительно гордый, бестрепетно готовый встретить смерть.

– Потом разберемся, – буркнул я, не зная, о каком таком «потом» идет речь. – Алексей Платонович, – позвал я ротмистра, – следует навестить казаков, негоже этакое дело оставлять без ответа.

Ротмистр, едва скрывавший накатившие на глаза слезы, выпрямился и одернул ментик.

– Я с вами, Сергей Петрович!

– Пить, – донеслось из брички. Лейтенант итальянского корпуса из последних сил приподнялся на локти. – Дайте пить.

Я оглянулся, нашел взглядом ближайшего партизана из отряда Афанасия Ильина и распорядился:

– Принеси ему воды.

– Слушаюсь, барин! – без промедления ответил тот, отвязывая от пояса импровизированную флягу.

– Давай, парень…

Выстрел грохнул внезапно, так что я и сообразить не успел, что произошло. А когда повернулся на звук, все уже было кончено. Огюст Буланже лежал, свесившись набок, и из развороченного затылка его еще поднимался пороховой дым.

– Я ж ничего, – оправдывался крестьянин. – Я ж, как вы и приказали воды дать, так я и дал. А он у меня из кушака пистоль выхватил и себе в рот.

Я отвернулся, не проронив ни слова. Пожалуй, на такой дистанции при желании лейтенант успел бы пристрелить и меня самого, но не пожелал. Не пожелал.

– Похоронить, – наконец прерывая молчание, проговорил я. – Волкам на корм не оставлять. Ротмистр, командуйте гусарам в седла. Рольф, остаешься в команде за старшего, проследи, чтобы лейтенанта погребли достойно. И посмотри, у него, вероятно, есть карты, пакеты… Он сказал, что не успел выполнить какое-то поручение. А мы, даст бог, скоро вернемся.

Штаб казачьего полка – «малой партии, назначенной прерывать сообщения противника» – располагался в небольшой деревеньке, в трех верстах от большака. Увидев собратьев по оружию, казаки не выказали особого восторга, однако же без лишних разговоров указали «штабную избу». Войсковой старшина Фролов 7-й, командовавший отрядом, хмуро поглядел на гостей и после ответа на приветствия коротко спросил:

– Пить будете?

– Сначала нам следует переговорить, – ответил я.

– А ты кто таков, в каком чине состоишь? А то вот Чуева прежде уже встречал, а ты что за птица? – глядя на мой польский мундир, уточнил старший офицер.

– Подпоручик лейб-гвардии Преображенского полка князь Трубецкой 1-й. Можно попросту Сергей Петрович.

– А, стало быть, тот самый Трубецкой?! А вражьи обноски небось по нужде надел?

– Ваше высокоблагородие, – я едва сдержался, чтобы не вспылить, – я прибыл сюда не с тем, чтобы обсуждать мой гардероб.

– Полно ерепениться, князь! – нахмурился Фролов. – Как ни крути, со старшим по званию разговариваете. Когда разрешу вам слово молвить, тогда и будете. А до того нишкни. – Казак перевел глаза на ротмистра Чуева и, демонстративно игнорируя меня, поинтересовался: – Так с чем пожаловали?

– Ваш подчиненный совершил преступление, – набычившись, заговорил гусар. – Он поднял руку, да что там руку – плеть на офицера.

Войсковой старшина поморщился.

– Да, знаю. Дурацкая история вышла. – Он свистнул в два пальца, и в дверях показался вестовой, явно успевший пригубить зелена вина и оттого раскрасневшийся как маков цвет.

– Деришапку ко мне!

Спустя несколько минут в комнату ввалился чубатый казак в распахнутом армяке поверх мундира.

– Чего хотел, батька? – демонстративно игнорируя стоящих рядом офицеров, спросил он.

– Вот, по твою душу прибыли. Думаю, отдать им тебя с головой или же самому по нашему закону рассудить?

– Да как же ж так, батька? Куда ж выдать? Я ж верой и правдой! Уж восьмой год…

– А ну цыть, Гришка! Расчвирикался тут! Восьмой год он, понимаешь ли!

Войсковой старшина опрокинул в рот чарку сивухи, крякнул и обтер пудовым кулаком усы.

– Так что, стало быть, знакомьтесь, господа офицеры, сотник Григорий Деришапка. Есаула Неделина правая рука. Сами понимаете, не простой казак, а как есть офицер. А уж то, что знаков различия собачий сын не носит, так я ему за то харю набок самолично, богом клянусь, сверну. Но ведь так если рассудить, вон и князь тоже черт знает в чем. Как по нему сказать, что он русский подпоручик? Форменная шляхта. Угодил бы к нашим, пожалуй, что и не выжил бы.

Сотник громко вздохнул, должно быть, сожалея, что нынешний гость действительно не попал ему в руки чуток пораньше.

– Так что тут вот какая, – Фролов замешкался, припоминая слово, – коллизия выходит: младший офицер ударил по роже старшего по званию, да еще при его подчиненных.

– Ваш сотник занимался мародерством! – гневно выпалил Чуев.

– А вот это не скажите, сами, небось, видели, там пехотурная колонна шла. А то, что вокруг нее всяка шелупонь прилепилась – ну так кто ж им велел? Сами шли, сами и пришли. Так что не обессудьте, Гришка, ясное дело, погорячился и за то передо мной ответ держать будет, а только вы и своему корнету передайте, чтоб впредь смотрел, кого по морде лускать.

– Корнет Муромский умирает, – тихо проговорил ротмистр. – Вряд ли дотянет до утра.

– Ну, стало быть, судьба у него такая, коли умирает во цвете лет. Жаль, конечно, парня, но что попишешь? Ты покуда ступай, Гришка, потом с тобой переговорю. – Войсковой старшина перевел взгляд с подчиненного на нас: – Так что, пить-то будете? У меня в нонешней схватке двенадцать парней легло, тоже молодых да резвых. А еще семнадцать по избам сейчас бабки всякими заговорами да кореньями лечат. А они мне все – как дети, промеж всем прочим.

Я и Чуев молчали, будто набрав в рот воды.

– Ну, коли пить не будете, то и ступайте, – резко меняя тон, скомандовал Фролов. – А вам, подпоручик, рекомендую мундирчик сменить, не ровен час, к моим парням в руки попадешь. Они ляхов ох как не любят!

Мы четко развернулись и вышли из комнаты. В сенях о чем-то беседовал с вестовым сотник Деришапка. Я ухватил его за плечо.

– Чего тебе? – Сотник дернулся, желая высвободиться.

– На, держи, – я перевернул его руку ладонью вверх и положил туда несколько золотых наполеондоров.

– Это ты чего? – ошалело пробасил казак.

– Это жалованье французского лейтенанта. Сейчас и ты, и я нужны своей родине. Но война кончится. Война императора Александра с императором Наполеоном. Однако же не моя. И вот тогда для меня ты будешь французом, и судьба у тебя будет такая, как у всех прочих французов, которым довелось стать у меня на пути.

– Эй, эй! – Казак хотел что-то сказать в ответ, но я не стал слушать и вышел на улицу, хлопнув дверью.

– Помрет Муромский, – прыгая в седло, горестно вздохнул Чуев. – Как есть помрет.

– Из родни кто есть? – спросил я.

– Мать осталась.

– Стало быть, так: из того золота, что сегодня в усадьбе взято, половину отправляем матери корнета. И если дите нашли, пусть тоже к ней отвезут. Как-никак, защищая его, он на смерть пошел. Пусть внуком ей будет – какое ни есть, а утешение. А об остальном я еще позабочусь, когда придет время.

Глава 3

Первая заповедь партизана: бей и беги. Как бы ни был ты силен и ловок, с регулярной армией тягаться не стоит. Опасно, да и бессмысленно. Особенно если она все еще в упоении от собственной недавней победы и голод лишь злит ветеранов, сквозь огонь сражений прошагавших вдоль и поперек всю Европу.

Старая Смоленская дорога, как это ни обидно, все еще была полна боеспособными частями. А значит, медлить на месте успешно проведенной засады – смерти подобно. Едва перегрузив захваченный груз на телеги, партизаны нашего соединения пустились в бегство, стараясь вполне себе реально, а не фигурально заметать следы. Привязанные к конским хвостам метелки из елового лапника – неплохое средство от неловкого преследователя. Умелый наблюдатель всегда заметит и перевернутый камень, и сломанные ветки, от него этаким нехитрым способом не спасешься. Но взялся за гуж – не говори, что не дюж.

Поручик Ляпунов, прибывший с пополнением в эскадрон к моему другу и соратнику ротмистру Чуеву в отличие от бедолаги Муромского уже не первый год носил мундир, и все эти годы выдались на весьма неспокойное время. Ища себе военную славу и пользу Отечеству, он специально перевелся из лейб-гусар в армейский полк, чтобы найти выход своей ратной удали и неуемной энергии. А когда речь зашла о рейде во вражеский тыл – он был первым, кто изъявил желание отправиться терзать неприятеля денно и нощно, бить, не давая продыху. Оставленный за старшего, отменно справился с порученной ему задачей.

Вскоре после нашего возвращения он докладывал Чуеву, то и дело косясь на меня. Его можно было понять, по званию он был мне ровня, а уж ротмистр так и вовсе старше меня, соответственно принять непреложный факт, что партизанский отряд находится под моим командованием, ему было крайне непросто. Столь вопиющее нарушение субординации для всякого строевого офицера было чем-то невообразимым. Я, как мог, старался как-то сгладить неловкость, однако поручика этакая несправедливость, похоже, здорово раздражала. Однако дело свое он знал отменно.

– В шести верстах отсюда, на привале у тракта, обнаружен передовой отряд корпуса принца Богарне. Уже седлали коней. Около эскадрона конных егерей. Я приказал сделать завал на дороге, это несколько замедлит их движение, но вряд ли надолго.

– Да уж, – хмыкнул ротмистр, – минут этак на пять, не больше.

– У нас сейчас всякая минута на счету, – напомнил я. – Дальше они наверняка будут начеку, а когда дойдут до разбитого обоза, так и вовсе алярм начнется.

– Думаешь, следом пустятся? – поглядел на меня Чуев.

– Егеря-то да уж почти наверняка пустятся. А уж если они знают, что на возах было, так и вовсе можно даже не гадать. Это они позже, за Смоленском, золото и серебро в кюветы сбрасывать начнут, чтоб только лишний груз с собой не тащить. А сейчас оно для них еще весомое подтверждение их победы. А согласись, для отступающего быть уверенным в победе – дело крайне важное.

– И то верно, – кивнул Чуев. – Что ж ты предлагаешь?

– Пригласить господ егерей в гости.

– Шутишь?! Зачем?! Да и как?

Я заговорщицки подмигнул Алексею Платоновичу.

– Уж поверь, мимо тебя это не пройдет.

– Да, вот еще, чуть было не запамятовал, – вмешался в наш разговор поручик Ляпунов. – У лейтенанта еще пакет с собой был, – он достал из ташки опечатанное сургучом письмо. – Вскрывать не стал, – он протянул трофей ротмистру.

– Вы позволите, друг мой? – я протянул руку к посланию. Чуев и сам намеревался отдать его мне, но столь явное нарушение субординации вызвало на лице Ляпунова бурю эмоций, встопорщившую роскошные усы, переходившие в бакенбарды. Я спрятал пакет за пазуху.

– Вы что же, Сергей Петрович, и вскрывать его не будете?

– Нет. Письмо вез адъютант, стало быть, оно имело непосредственное значение в тот момент, когда было отправлено. Но уже неделю бедолага валялся без чувств, а это означает, что информация, содержащаяся в нем, давно утратила значение. А вот сам запечатанный пакет еще пригодится, но чуть позже.

– Вы что-то задумали, Сергей Петрович?

– Конечно же. Когда-то бывало иначе? А пока будем придерживаться хорошего тона. Я еще не послал Наполеону свои поздравления с очередным уменьшением расходов на содержание армии.

– О чем это вы, князь? – удивленно мотнул головой поручик Ляпунов.

– Ну как же? Теперь его императорскому величеству не придется тратиться на содержание этакой уймы голодных ртов. Где там мой пленник?

– Вы что же, Сергей Петрович, собираетесь просто так отпустить французского офицера?

– Ну да. Однако не просто так. По моим наблюдениям, офицеры куда лучше ориентируются на карте, да и на местности скорее покажут дорогу. А сейчас прошу вас, господа, дайте мне возможность сосредоточиться, я должен написать императору прочувствованное, буквально нежное письмо. Он, небось, уже истосковался без них.

Село Татиново располагалось в шести верстах от проезжего тракта. Еще когда французская армия маршировала к Москве, не дожидаясь супостата, местный помещик с десятком крепостных отправился в древнюю столицу, дабы вступить в конное ополчение графа Дмитриева-Мамонова. С той поры о нем ничего известно не было, во всяком случае, управляющий поместьем старик, по виду явный отставной фельдфебель, ничего говорить не стал. Он вообще был не слишком разговорчив. Когда мои «интербригадовцы» нашли это притаившееся в лесах сельцо, он, хмуро глядя из-под седых бровей, вышел на крыльцо с охотничьим штуцером в руках, вскинул его к плечу, быстро прицелился и недобро объявил:

– Грабить не дам.

Дюжина бородачей с вилами и пистолями развернулась за его спиной, готовясь принять, возможно, первый и последний в своей жизни бой. Все мои заверения, что отряд не является шайкой мародеров, пролетали мимо его ушей, похоже, даже не касаясь слуха. Лишь подошедший отряд Афанасия Ильина несколько исправил ситуацию. Управляющий по-прежнему глядел недобро и говорил через губу, но все же, хотя и не слишком радостно, признал нас за своих.

Как выяснилось сейчас, сельцо, за исключением нескольких изб, пусто. Властная, «похлеще какого генерала», маменька здешнего помещика, как только сам он покинул отчий дом, велела крестьянам грузить пожитки на телеги и до поры до времени убираться с обжитых мест в отдаленное курское поместье. Для временной базы нашего партизанского соединения лучше места было не отыскать. А уж когда оставленным для надзора и обороны от мелких разбойных банд крестьянам пошла захваченная упряжь, седла, никчемная для нас мануфактура и готовые вещи, мы и вовсе стали в Татиново дорогими гостями. Для всех, кроме, пожалуй, управляющего. Тот пристально следил, чтобы в оставленных домах не пропало и гвоздя, и торговался за всякую безделицу с жаром заправского купца. Впрочем, как и велел ему долг. Я назначил его комендантом базы и ни разу о том не пожалел. Но вражеская армия двигалась все дальше от Москвы, нам следовало уходить с насиженных мест, перед уходом оставив французам презент на память.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.