Тайна испанского манускрипта

Мать юной леди, миссис Гертруда Трелони, была женщиной начитанной, а натурой романтической, и когда пришла пора дать имя дочери, она, после некоторого смятения, обратилась к великой английской литературе. А надо сказать, дорогой читатель, что великие английские писатели не только способствовали популяризации ряда женских имён, но и сами создавали новые имена.

Например, Джонатан Свифт подарил миру два женских имени – Ванесса и Стелла, а Уильям Шекспир – имена Джулия, Джессика, Офелия и Виола. Юную мисс Трелони звали Сильвия – как и героиню шекспировской пьесы «Два веронца».

Вот такое прекрасное общество, достойное кисти самого Антуана Ватто, собралось по воле злого случая в доме возле бристольского порта. А уж великий Ватто, крупнейший мастер живописи рококо и создатель жанра «галантные празднества», первый открыл художественную ценность хрупких нюансов человеческих чувств, неуловимо сменяющих друг друга. В его полотнах главное – не сюжет, а та поэтичность, которой проникнуты позы и жесты героев, отмеченных печатью меланхолической грусти, словно они вдруг впервые ощутили трагический разлад прекрасной мечты с жестокой реальностью.

Между тем слуги, чинно скользившие за спинами господ, внесли зажжённые канделябры. В их неровном, трепещущем свете не только дамы, но и кавалеры стали выглядеть моложе и изящнее. Этот мерцающий свет время от времени выявлял то чей-то медальный профиль, то склонённую головку, то рассеянный взгляд. Мягкие тени неясным флёром ложились по стенам. Говорили о лучших сторонах характера покойного, причин смерти никто не касался. Отсидев положенное правилами приличия время, общество стало расходиться.

Капитан подошёл попрощаться с миссис Трелони.

– Капитан Линч, я прошу вас задержаться, – прошептала вдруг хозяйка дома. – Мне надо с вами обсудить кое-что.

****

Слуга проводил капитана в комнату, оставил свечу и вышел, притворив дверь.

Неясные голоса приглашённых постепенно затихали. В гостиной пробило двенадцать, и тот же час по всем комнатам часы одни за другими прозвонили полночь. Капитан стоял, прислонясь к холодному камину, терзаемый смутными, неясными ему самому чувствами. Время тянулось медленно.

Наконец, послышался шелест платья, и двери отворились. В тёмном проёме капитан с изумлением увидел юную Сильвию Трелони. В руках она держала свёрнутую шаль.

– Мама сейчас придёт, мистер Линч, – сказала девушка. – Она провожает дядю Джорджа.

Юная мисс замолчала, грустно улыбнулась капитану и пригласила его садиться. Улыбка у неё была чудесная. Они сели на резные, морёного дуба стулья, стоявшие здесь, – в дальней, которую гостям не показывают, – комнате, наверное, со времён самих королей Тюдоров. Обитые кожей, с прямыми спинками стулья сплошь покрывала искусная резьба. Сидеть на них было неудобно.

Вскоре появилась миссис Трелони.

– Спасибо, что согласились остаться, капитан Линч… Мы хотели с вами поговорить, – тихо сказала она и, обратившись к дочери, добавила: – Сильвия, показывай, дорогая.

Девушка развернула из шали небольшой мешочек. Все трое придвинулись к столу.

– Папа, – произнесла Сильвия, тут она запнулась, сглотнула, сдержалась и продолжила: – Папа перед прибытием «Архистар» взял с меня слово выполнить одну просьбу… Он просил меня на всякий случай, если с ним что-нибудь случится, передать вам это. Он сказал, что вы, как человек благородный, найдёте этим вещам применение и не оставите его жену и дочь…

Тут рассказ Сильвии неожиданно оказался прерван, потому что капитан встал, жестом попросил тишины, осторожно пересёк комнату и, резко распахнув дверь, втащил внутрь за плечо невысокую полную женщину. Та неуклюже сопротивлялась, словно крупный карась, протестующий, что его силой вырывают из родной стихии. Это была горничная миссис Трелони. Горничная испуганно поводила глазами, стараясь вырваться из железных рук капитана, но положение её было неутешительное.

– Ах, Мэри, ты подслушивала под дверью, – сказала миссис Трелони. – Никак я от тебя этого не ожидала. Иди к себе, я завтра с тобой объяснюсь.

Капитан отпустил горничную – та бросилась со всех ног из комнаты.

Тут капитан рассказал о шкатулке, которую приносил в тот страшный для всех день. Женщины пришли в смятение. Капитан, между тем, сломал печать на шнурке мешочка, распустил петлю, стягивающую его горловину, и вытащил на стол содержимое: моток старинных кружев, затейливый кованый ключ и целую горсть обычной морской гальки.

Какое-то время все недоумённо смотрели на предметы. Потом миссис Трелони развернула кружева – кружева были брабантские, из льняных нитей. Капитан в это время рассматривал гальку, которую обычно собирают на берегу дети, первый раз увидевшие море. Затем он взял в руки ключ и повертел его. Сказал:

– Ключ я возьму с собою. Попробую, не подойдёт ли он к шкатулке. Я приду завтра, сейчас уже поздно, да и день был тяжёлый, вы, конечно, устали… Разрешите откланяться.

Капитан встал, поклонился, оправил манжету и двинулся к двери. Он уже не мог больше вынести глаз мисс Сильвии, такой в них читался глубокий и таинственный мрак: девушка была ужасно бледна и, – как ни странно, – ещё больше хороша от этого.

– Ах, не туда! – остановила его миссис Трелони. – Не надо, чтобы вас видели так поздно у наших дверей!

Она протянула капитану ещё один ключ, объяснив, как выйти: надо было пройти в потайную дверь, скрытую за портьерой, что неясно темнела в дальнем углу комнаты. Капитан вышел и очутился на тёмной улице.

Ему не встретилось ни души. Неясная луна кралась за ним по пятам всю дорогу до порта. Он уже подходил к пристани, когда чья-то смутная тень вдруг мелькнула на земле впереди. В тот же миг, не успев даже сам осознать этого, капитан сделал шаг в сторону и присел. Лезвие ножа промелькнуло над его головой. Капитан выпрямился, как отпущенная пружина, развернулся к нападавшему и ударил, ещё и ещё раз. Потом он склонился над телом, вгляделся в лицо убитого и подумал, что где-то его видел… А, впрочем, все бродяги обычно всегда кажутся на одно лицо.

Капитан до того оказался сбит и спутан, что, даже попав к себе в каюту и бросившись на койку, какое-то время сидел, стараясь хоть как-то собраться с мыслями. Почему-то ему казалось, что это было не простое ограбление… Ощутив беспокойство, он взял фонарь и спустился в трюм к шкатулке. По трюму разносился запах пряностей и чего-то влажного, свежего, такого непохожего на обычную трюмную затхлость.

– Значит, Томас занимается своим деревом. Отлично, отлично! А главное, это так вовремя сейчас, – пробормотал капитан и улыбнулся, отчего лицо его преобразилось.

Он приблизился к неприметному ящику, накрытому ветошью, осмотрел его, успокоено выдохнул и вышел. На палубе было тихо. Проверив вахтенного, капитан пошёл к себе.

Ночью ему приснился всё тот же Хипстер. Тот был точь-в-точь как в прошлом сне, та же фигура, так же одет, но в лице и во взгляде его произошло сильное изменение: Хипстер смотрел теперь пригорюнившись, совсем по-бабьи. Постояв так немного, он глубоко вздохнул, приложил ладонь к неровно выбритой щеке и скривил голову на сторону, что уж совершенно стал походить на удручённую горем рыночную торговку…

– Вот привязался, – пробормотал капитан в полусне, потом подумал о фантастических глазах мисс Сильвии и опять провалился в сон.

****

Утром ничего, казалось, уже не напоминало капитану о давешнем.

Он и Томас позавтракали, разговаривая о чём-то общем, но, как будто, каждый о своём: при этом взгляд Томаса казался рассеянным и выдавал обычную его мечтательность, а капитан задумчиво хмурил белёсые брови.

– Я сейчас тебе кое-что покажу, – вдруг сказал капитан и вышел.

Вернувшись, он поставил на стол шкатулку, про которую какой-нибудь прозорливый читатель думает, наверное, не переставая, с самого начала повествования. Вынув из-за пояса затейливый ключ, полученный вчера от мисс Сильвии, капитан с некоторым трудом открыл шкатулку.

На крышке шкатулки изнутри было зеркало, а лежали в ней курительная пенковая трубка и завёрнутая в свиток манускрипта латунная подзорная труба старинного образца по виду, как новая. Капитан раздвинул трубу, посмотрел в неё, нацелив на стол, и его брови удивлённо поползли на лоб. Он перевернул трубу и осмотрел – линза её была совершенно мутная. «Вот это да! Довести деликатный прибор до такого состояния – это надо суметь», – подумал капитан и взял в руки манускрипт.

Вчитавшись в текст, он глянул на Томаса – тот, не отрываясь, напряжённо следил за ним – и объявил:

– Текст на испанском. Я не всё понимаю. Разбираю только: Диего де Альмагро… Сын Солнца… Атауальпе… Сундуки… А потом идёт перечисление. «Серебряные и золотые земляные орехи. Нагрудное украшение мочика. Ожерелье из перламутра, канители, рельефные бляшки потолка, височные кольца, лунная носовая подвески, слитки в количестве… Большой кондор. Малый кондор. Конца текста нет. Посмотри сам!

Томас развернул протянутый ему манускрипт. На тонком старом пергаменте полувыцветшей, но всё ещё заметной тушью, были выведены неровные строчки. По краям пергамента, подмоченного когда-то давно, виделись разводы от воды. Томас отложил свиток, взял в руки шкатулку, и лицо его приняло ещё более удивлённое выражение – вставленное в крышку зеркало оказалось металлическим. Он покачал в руках шкатулку, словно взвешивая, потом постучал по ней согнутым пальцем.

Сказал задумчиво:

– Знаешь, Дэн, а ведь эта вещица с секретом. И у неё, как будто, есть второе дно. И стенки такие толстые. И, я думаю, должен быть механизм, это дно открывающий. Это явно не наша, не английская работа! Уж я в этом толк знаю!

Капитан молча смотрел на Томаса.

– Ах, Дэниэл! – произнёс вдруг тот, заметно воодушевляясь. – Здесь есть какая-то тайна, и явно пахнет сокровищами! И ты, конечно, отправишься на их розыски! Как это интересно!

Губы капитана сжались в тонкую нить, а складки у рта вдруг стали резче – он никуда не хотел отправляться.

А чему вы удивлены, дорогой читатель? Это только в романах герои сразу норовят собраться и уехать, куда глаза глядят, только в руку им попадёт какой-нибудь пустяк, какая-нибудь бессмыслица, нелепица последняя, но с тайною. И ищут они, и скитаются неизвестно где, подвергая себя всем немыслимым опасностям. В жизни всё совершенно не так, поверьте!

В жизни люди заняты своими делами, заботами о добывании хлеба насущного, и порванная обувь сына, которому не в чем будет завтра выйти со двора, волнует иного отца гораздо больше, чем какие-то тайны.

Ну, помилуйте, ну зачем капитану надо бросаться на разгадку каких-то загадок? Он был человек целеустремлённый, со своими идеалами, а поиски сокровищ – это, знаете ли, дело довольно щекотливое. Поиски сокровищ вообще были не по его части – капитан не чувствовал совершенно никакого влечения к подобного рода занятиям. И, наконец, у него имелась своя мечта, которая потихоньку, но приближалась к нему во всём своём красочном великолепии…

«Нет, нет и нет! Это совершенно не моё дело», – подумал капитан и встал. Время приближалось к назначенному часу.

Он начал собираться для визита в дом Трелони.

****

В доме покойного судовладельца царил переполох.

Пропала Мэри, та самая горничная, которую капитан поймал вчера ночью под дверью. Утром служанку никто не видел, постель её оказалась не смята, вещи остались на месте – в доме забеспокоились.

Когда Мэри не появилась и к полудню, миссис Трелони сказала:

– На современных слуг ни в чём нельзя положиться! А, между тем, время такое тяжёлое… По дорогам ходят толпы бродяг без определённого места жительства. Ах, если бы только был жив муж!

В доме Трелони капитан застал визитёрш – восхитительную зеленоглазую миссис Меган Белью (без мужа) и давнишнюю приятельницу хозяйки миссис Сару Уинлоу (без дочери).

Шкатулка тревожила капитана, сумку с нею он пристроил на пол рядом с собой. Досадуя, что не может поговорить с миссис Трелони о деле, капитан сел, твёрдо поставив мускулистые ноги, обтянутые новомодными бриджами-кюлотами, и улыбнулся дамам.

И тот же час гостиную словно пронзило электрическими эманациями, словно движение какое пошло по земному эфиру, а как писали научные светила в ХVIII веке, движение не может произойти без материи. Поэтому миссис Белью вся подобралась под корсетом, у миссис Уинлоу глаза опять стали чёрного цвета от расширившихся зрачков, а миссис Трелони горестно подумала: «Ах, почему мы не можем быть вечно молоды? И почему мы с возрастом становимся некрасивы? Зачем эти ужасные мешки под глазами, зачем эта сетка морщин на веках?»

Глядя на капитана Линча, она страдала, понимая, что её молодость прошла безвозвратно. Потом, немного успокоив себя тем, что молодые, но некрасивые женщины страдают не меньше, чем красивые, но немолодые, миссис Трелони, чтобы скрыть своё замешательство, заговорила о погоде.

– Скажите, пожалуйста, – начала она. – То всё дождь, дождь, а летом вон опять засуху предсказывают.

Дамы тему погоды радостно подхватили.

– Ну, что вы хотите? Ну, всё – как всегда! – отвечала ей миссис Белью, которая, как всякая настоящая англичанка считала: природа вещей такова, что ничто никогда не идёт так, как надо.

– Страна рушится, – вторила им миссис Уинлоу. – А что вы ещё ожидали?

Затем они поговорили ещё о чём-то, точнее ещё о ком-то. Капитан только и успевал переводить глаза на дам, выслушивая фразы типа:

– Боюсь, что он не сможет…

Или типа:

– Не думаю, что она сможет…

Или вроде:

– Вы не находите, что это несколько странно?..

– Да, в самом деле, – вторила всем этим высказываниям миссис Уинлоу, потому что была со всем вышеизложенным согласна.

Капитан уже в десятый раз рассмотрел наддверное пейзажное панно по последней французской моде. Сюжет оказался модным, пасторальным: на фоне хрупкой декоративности кущ и нив блеклых, серебристо-голубоватых тонов сидели в изысканных позах пастухи и пастушки, рядом паслись овечки. Капитан встал, извинился и вышел. Он хотел справиться про оставленный вчера в прихожей пистолет.

Слуга сказал ему, что пистолет на месте. И сию же минуту в прихожую несколько боком из-за пышной юбки, вошла, явно торопясь, восхитительная миссис Белью. Она придвинулась к капитану, опалила его взором бездонных зелёных глаз, вложила в руку записочку и быстро удалилась. Капитан засунул записку за отворот обшлага, вернулся в гостиную и снова присел.

И тут доложили о констебле мистере Эбони. Миссис Уинлоу, у которой от любопытства дрожал кончик носа, засобиралась домой.

Капитана хозяйка попросила остаться.

****

Приходской констебль мистер Эбони имел небольшие седые бачки и живое морщинистое лицо.

Констебль был человек основательный и считал, что эффектнее всего выглядит сидя, ибо имел несколько коротковатые ноги, поэтому он старался побольше сидеть, как советовал всем великий Овидий. Вот и сейчас, выдержав время, положенное правилами хорошего тона, он сразу же сел и приосанился, оглядывая модную обстановку гостиной с заметным интересом, но всё же стараясь при этом не нарушить этикета.

– Я к вам с плохими известиями, миссис Трелони, – начал он издалека, прокашлялся и выложил вдруг: – Нашли вашу служанку Мэри. В порту… С горлом, я извиняюсь, перерезанным от уха да уха… Хм. Страшное зрелище, скажу я вам.

Он постучал пальцами по подлокотнику кресла.

Миссис Трелони сидела, как громом поражённая. В её глазах читался тот же ужас, как и в день смерти мужа. Между тем молчание затянулось.

Капитан спросил:

– А скажите, мистер Эбони, а не находили ли сегодня в порту трупа мужчины?

– Трупа мужчины, простите? – переспросил констебль. – Нет, не попадался… А зачем вам труп, сэр?

Мистер Эбони слыл остряком и очень гордился этим.

– Так… К слову, – ответил капитан, двинув плечом. – Просто служанка, в порту, ночью – так странно. Что делала Мэри ночью в порту?

Вопрос повис в воздухе. Присутствующие посмотрели друг на друга. Потом констебль Эбони с поднятыми в раздумье бровями опять стал барабанить пальцами, и это ужасно раздражало миссис Трелони: она наморщила носик.

Впрочем, констебль скоро ушёл. Миссис Трелони повернулась к капитану и, несколько понизив голос от внутренней деликатности, сказала:

– Вы же понимаете, Дэниэл, что Эбони никого не найдёт и ничего не сможет сделать?.. Ему не отыскать даже убийц бедняжки Мэри, не то что убийцу мужа.

Миссис Трелони горестно вздохнула: она чувствовала вину, что была несправедлива к служанке после её исчезновения.

– А знаете, что я сделаю? – вдруг сказала она. – Я найму ловкого человека искать убийц мужа! А главное – я дам объявление в лондонские газеты и в нашу местную бристольскую!

Миссис Трелони довольно заулыбалась. Мысль, в самом деле, была замечательная: объявления с предложением награды за сведения, помогающие вернуть похищенное имущество или наказать преступника, в то время ещё никто не публиковал.

Поэтому капитан одобрил её намерения и попросил пригласить мисс Сильвию: ему было, что показать дамам. За Сильвией послали, и она пришла довольно скоро. Капитан вгляделся в неё, стремясь проверить прежнее впечатление: это необычное по красоте лицо ещё сильнее поразило его. Как будто необъятная гордость чудилась в нём, и в то же время удивительное простодушие. Эта странная красота бледного лица, чуть-чуть впалых щёк казалась ему даже непереносимой.

Он отвёл глаза, достал шкатулку, открыл и продемонстрировал дамам содержимое – старинную пенковую трубку, латунную подзорную трубу и манускрипт. Потом он рассказал дамам очень занимательную историю о трёх испанских предпринимателях-компаньонах – Франсиско Писарро, Диего де Альмагро и священнике Эрнандо де Луке, которые на собственные средства организовали несколько военных экспедиций, установили контроль над империей инков и захватили в плен Верховного Инку Атауальпу. А главное, обещая Верховному Инке свободу, они получили от него беспримерный в истории выкуп золотом и серебром.

После чего Верховный Инка был публично удавлен гарротой.

****

Глава 2. Капитан огорчает дам

Капитан закончил рассказывать.

Дамы явно расстроились: у Сильвии в глазах сверкали непролитые слёзы, а миссис Трелони вытирала слёзы крохотным платочком.

– Какая грустная история, – сказала она. – И как жестоки испанцы! Я всегда это говорила. Взять хотя бы последний вопиющий случай с ухом Дженкинса.

Капитан не знал, что на это ответить. А поскольку, дорогой читатель, этот «случай с ухом» будет иметь дальнейшее упоминание, вашему вниманию будет предложено одно небольшое отступление в английскую историю…

В марте 1738 года морской капитан Роберт Дженкинс появился на заседании Палаты общин английского парламента со стеклянной бутылью в руках. В бутыли, наполненной спиртом, плавало человеческое ухо.

Капитан рассказал, что 9 апреля 1731 года его бриг «Ребекка» (кстати сказать, нелегально торговавший ромом в карибских владениях Испании) на обратном пути в Англию был задержан для таможенного досмотра испанским военным кораблём «Ла Исабела». Капитана Дженкинса под дулами мушкетов заставили встать на колени, а когда он попытался протестовать, испанский офицер отрезал ему ухо, посоветовав доставить этот «трофей» королю Георгу и передать, что то же самое случится и с ним (то есть, с королём), если он (то есть, король) будет пойман на контрабанде.

Сразу по прибытии в Англию капитан Дженкинс подал на высочайшее имя официальную жалобу по поводу этого инцидента. Однако история долго не получала никакого развития, а ухо долго ждало своего часа в бутыли со спиртом, пока, наконец, Дженкинс не решился поведать о своём несчастье британским парламентариям.

Его выступление перед Палатой общин вызвало бурную реакцию депутатов. Ухо Дженкинса потрясло воображение политиков, особенно оппозиции, и стало символом негодования всей передовой английской общественности. Было ли это в действительности ухо капитана, и потерял ли Дженкинс своё ухо в ходе испанского обыска, так и осталось невыясненным, однако влияние этого сморщенного объекта на Историю оказалось невероятно велико…

– Только что же это получается? – вдруг спросила миссис Трелони, она неожиданно успокоилась. – Значит, где-то эти сокровища инков есть? Так много золота?

И точно новая идея нетерпеливо засверкала во всегда холодных её глазах.

– Боюсь, что должен вас огорчить, – сказал капитан мягко. – Слухи о высоком качестве инкского золота сильно преувеличены. Чисто золотых изделий у инков было мало, их украшения, правда, очень искусные, делались больше из низкопробного сплава золота и других металлов.

Миссис Трелони смотрела на него во все глаза, и капитану почему-то стало понятно, что она теперь уж точно от него не отстанет с этим золотом.

– И всё же, Дэниэл, что вы думаете об этой шкатулке? – спросила она.

Капитан не ответил: его вдруг неприятно поразила эта настойчивость. Помолчав в задумчивости, он обратился к Сильвии:

– А что, мисс Трелони, не дадите ли вы поглядеть мне на давешнюю гальку?

Гальку достали. Капитан взял её в горсть, стал перебирать и выбрал одну. Покрутив эту гальку, он вставил её в пустое отверстие на крышке шкатулки.

Раздался металлический звон – шкатулка вдруг рассыпалась. Углы её распались, крышка с зеркалом отскочила, и на столе очутилась плоская фигура – деревянная «выкройка» шкатулки, состоящая словно бы их двух слоёв. Капитан взял верхний слой, перевернул, как книжную страницу на железных петлях и даже, нарушив правила приличия, присвистнул от удивления.

С внутренней стороны «выкроек» такой неприметной с виду шкатулки было нечто. Он глянул на дам, заметно смутился, извинился и заявил:

– Нам нужен Томас Чиппендейл.

Тут же послали за Томасом, а пока, – чтобы скрасить ожидание, – миссис Трелони пригласила всех обедать. Но наслаждалась обедом только она одна. Капитан почти не ел, он что-то рассказывал с лёгкой усмешкой, от чего в суховатом лице его отчётливо проступала неизъяснимая печаль. Мисс Сильвия переводила глаза, полные обидой или даже гневом, с тарелки – на мать, на капитана и опять на тарелку. Миссис Трелони ничего не замечала.

Пришёл Томас, нескладный, полноватый, в старенькой одежде, с исцарапанными руками. Он попросил лупу. Лупа нашлась в кабинете покойного сквайра. Томас рассмотрел развёрнутые «выкройки» и сказал заинтересованно:

– Это явно две части одного рисунка, выполненного в технике маркетри5…

Он ещё раз посмотрел на выкройки и продолжил:

– И этот мозаичный набор украшен ещё перламутровыми круглыми вставками… А поверху маркетри сделан ещё один небезынтересный приём – «графьэ»… Это когда металлическими штихелями вырезают шрифт или другой рисунок, а потом в желобки втирают чёрную мастику. А вот это уже – что-то из ряда вон выходящее, потому что здесь не один шрифт, а несколько. Да ещё они так затейливо перемешаны, что прочитать, конечно, ничего нельзя… Смотрите сами!

И Томас с чрезвычайным удовольствием принялся рассказывать, показывая то на старинный испанский шрифт монастырского происхождения, то на круглый крупный французский площадной, то на шрифт английский.

Закончил он необычайно живо:

– А вот явная вариация, но уже французская, и тут вдобавок есть росчерк… А уж это такая вещь, что такой шрифт – ни с чем не сравнить… Так что, кажется, и душу бы за него отдал!

Глаза Томаса сияли, он даже словно бы ростом стал выше. Дамы глядели на него изумлённо, а капитан улыбался. Он знал за Томасом такую особенность, когда тот молчит-молчит, да как заговорит… И тогда уже и в звуке его голоса, и в глазах, и во всём облике заключено было не меньше красноречия, чем в словах.

Тут же миссис Трелони, воодушевившись, заказала Томасу реставрацию двух стульев эпохи королей Тюдоров, которые запомнились капитану в день похорон своим великолепием и своими неудобными спинками… Поэтому завтра же Томас с инструментами должен был прийти в дом работать!

Томас согласился, а капитан подумал, что страсть – это единственный фактор, доводы которого нам кажутся всегда убедительны, и что человек бесхитростный, но увлечённый страстью может воодушевить скорее, чем красноречивый, но, увы, равнодушный.

Потом все принялись за подзорную трубу – опять вертели и вытягивали её по-разному, только что не нюхали и не тёрли, да и то потому, что труба и так сияла, как новенькая.

Затем капитан взял пенковую курительную трубку, – все смотрели за его сильными руками, как зачарованные, – и стал рассказывать:

– Пенка… Материал этот в силу своей пористости впитывает из табака влагу и дёготь, делая дым прохладным и сухим, а сами трубки окрашивая со временем в красивые коричневые тона. А из этой трубки, судя по всему, совсем не курили… Мне кажется, она не предназначена была для повседневного курения…

Он стал рассматривать трубку внимательно со всех сторон. Резьба на трубке была бессюжетная, просто – извилистые арабески. Потом он разъединил чашку трубки с чубуком, и тоже осмотрел, и заглянул внутрь чашки – ни печатей, ни надписей там не оказалось.