cнарк снарк. Книга 2. Снег Энцелада

Роман поглядел на красную сумку под ногами.

– Но, если ты хочешь, я могу взять твои материалы, потом посмотрю. Обычно на Новый год у меня выпадает окно…

Роман тут же убрал блокнот со стола. Я отметил, что он, похоже, на самом деле крепко вступил на сомнительную дорожку сочинительства и теперь, как всякий неофит, опасался, что его интеллектуальный продукт будет отчужден морально неразборчивыми братьями по перу.

– Понимаешь, тот случай… ну с той девушкой… никак у меня из головы не выходил. Это ведь ненормальный случай, ты согласен, Витя? Жил человек вроде счастливо, работа, ребенок талантливый, все хорошо. А потом раз – и кончилось! Отрезали – и выбросили! Вот я и думал – почему? Почему оно так? В чем причина?

– Чего?

– Того, что случилось с той девушкой, – терпеливо повторил Роман. – Того, что случилось с ее сыном. С другим мальчишкой. С нами что случилось.

– С нами ничего не случилось, – сказал я. – И в этом нет никакой причины.

– Нет, – Роман покачал головой. – Есть, ты просто не понял. Я тогда тоже не понял, но потом… Это как с облаками! Облака шли в одну сторону, а потом раз – что-то изменилось, и облака развернулись обратно!

Роман потряс блокнотом.

– Все как обычно, потом раз – и переключилось! Словно где-то за стеной шестеренки перевернулись. Это как заглянуть под крышку старого лампового телевизора, помнишь, как у Снаткиной?

Снаткина.

Это есть наказание мне, это за гордыню мне, за сытое презрение к малым сим, как несправедлив был я к суггестивному поэту Уланову, как высокомерен с доброй Милицей Сергеевной, как побрезговал я той, что невольно застряла в дольмене, как смеялся я над Остапом Вислой, и вот, Билли Бонс, тебе бандероль.

– То есть если ты смотришь в телевизор с другой стороны, то видишь, как в колбах горят красноватые огни, трансформаторы трещат, гудит что-то, и все это абсолютно не похоже на то, что происходит на экране.

Замечательно заболела голова.

– Ну-да, ну-да, – зевнул я. – Мир не такой, как нам кажется. У бытия есть и неприглядная изнанка. «Водопады Нибиру» поют и трепещут в моем сердце. Ты про это думаешь написать? Если так, то спешу тебя огорчить – тема удручающе не нова, про это сорок раз написано.

– Нет, я не про это, – исправился Роман. – Ну, то есть в общем смысле. Некоторые события имеют не те причины, что кажется нам, это я хочу передать. Но это…

Роман поморщился.

– Иногда мне кажется, это настолько неуловимо, что в словах нелегко объяснить… Наверное, поэтому я решил написать книгу.

Я усмехнулся.

– Тебе трудно объяснить это в словах, и ты решил написать книгу?

– Да, – Роман вернулся к пиву. – Примерно так. В двух словах нельзя, в книге получится. Надеюсь. Ты же знаешь, книги показывают не словами.

На этом свежем замечании я подозвал официанта, заказал вертуту с малиновым конфитюром, Роману штрудель, обоим кофе по-гавански.

– То есть твоя книга будет про некоторые… общие ощущения? – уточнил я. – А не про конкретное исчезновение?

– Все книги про ощущения, – самоуверенно ответил Роман.

На это я не стал возражать.

– Книги – они должны общаться с читателем не с помощью слов, – сказал Роман. – В наши дни слова дискредитировали себя.

«История немецкой космонавтики». Отличный канал, я понял, что давно его не смотрел, он успокаивал не хуже «Берцев Империи». Или «Коньки Апокалипсиса 2020», достойно, достойно. Видимо, от мыслей про морскую фауну святых последних дней на моем лице образовался некий скептицизм, и Роман это заметил.

– Разумеется, ты прав, я весьма плотно работаю и с фактурой, – сообщил он. – Я собрал некоторый материал, изучил историю Чагинска, изучил биографии, но… не очень получается.

– Такое часто бывает, – успокоил я. – Главное не отступать. Работай каждый день – и количество перерастет в качество. Рано или поздно. Начни с рассказов, постепенно наращивая…

– Да-да, я так работаю, – занервничал Роман. – Рассказы, много читаю… Но…

– Не взлетает.

– Не взлетает, – подтвердил Роман.

– Взлетит, – заверил я. – Это далеко не с первой попытки удается. И не с первой книги. Понимаешь, я не зря тебя про тему расспрашивал, если у тебя в голове тема не сияет, если она не оформилась в деталях, то и текст не идет, ничего удивительного. Возможно, для дебюта стоит взять другую тему? Более линейную, открытую?

Роман открыл рот, чтобы возразить, но промолчал, задумался, поглаживая пальцем по коже блокнота.

Мы молчали. На Набережной заиграл джаз, хотя до вечера было далеко. В сторону музыки поспешила банда жирафов-вымогателей, за ней на тележке провезли странную композицию – составленную из пластиковых пальм и кедров модель Райского сада, за Эдемом на электрокаре проехал патруль.

«Угар муниципий», «ЖКХ-арт как чучело красоты». В последнее время канал начал повторяться, но я бы сейчас с удовольствием посмотрел и его.

– Нет, – помотал головой Роман. – Нет, я не могу другую, я уже отравился.

И тут же подали вертуту, штрудель и кофе в серебряном кофейнике.

ЖКХ-арт возник как чучело красоты, но его адепты искренностью души своей растрогали одряхлевшего Ильмаринена, и он придал ему подлинности и меры.

Вертуту здесь я еще не пробовал, она оказалась на высоте. Тесто в меру тянучее, пропеченное, с корицей и изюмом. Малиновый конфитюр порадовал отсутствием косточек, выраженным ароматом и салициловой кислинкой. Сливки густые, холодные, не очень сладкие создавали отличный ансамбль с вертутой и малиной. Определенно лучшая вертута в Геленджике, впредь буду брать ее исключительно здесь.

– Я больше не могу про другое, – повторил Роман.

– Это тебе так кажется. Возьми тайм-аут, съезди… в Якутию.

– Нет! – решительно возразил Роман. – Про другое не получится. У меня такое чувство, что я должен про это написать. Я думал – отпустило, а оно не отпустило, оно потянулось.

– Ну, бывает, – согласился я.

Роман взял вилку и уронил на стол.

– Холодная… – потрогал вилку пальцем.

– Это для штруделя, – пояснил я. – Теплый штрудель, холодная вилка, вместе хорошо.

– Да-да, холодная вилка… – Роман взял вилку. – Понимаешь, ты единственный настоящий писатель, с которым я знаком. К тому же ты сам все видел там, в Чагинске.

Роман неловко ковырялся в штруделе. Роман как чучело писателя. Хотя на чучело, скорее, похож я. Чучело – это всегда бывшее. Впрочем, наверное, можно быть и грядущим чучелом.

– Да я ничего особого не видел, – сказал я. – Да и забыл почти все – мы же там редко трезвыми бывали, Хазин жрал как не в себя, помнишь?

– Да, точно…

Роман принялся разбирать вилкой штрудель, осматривал каждый ингредиент, словно пытался найти в содержимом лишнее. Продолжалось это долго, я наблюдал за процессом.

– А ты про кого-нибудь знаешь? – Роман наколол на вилку изюмину. – Из тех? Ну, по Чагинску?

– Про Федьку что-то слышал, – ответил я. – Подполковник, кажется. Все там же, в Чагинске. Про остальных не знаю. Да и неинтересно, если честно.

– Неинтересно?

– Ни разу. Мне тогдашнего дурдома хватило, чтоб я еще сейчас это вспоминал?! Увольте, херр обер-лейтенант, семнадцать лет прошло!

– Ну да, понимаю. А я про многих узнал, кстати. Вот, например…

– Нет! – остановил я Романа. – Не хочу. Не желаю слушать!

Наверное, я сказал это чуть более энергично, Роман улыбнулся.

– А ведь ты, Витя, тоже, – сказал он, сощурившись.

– Что я тоже?

– Ты тоже почувствовал. Там, в Чагинске.

Я не ответил.

– Не понял, но почувствовал, – продолжал Роман. – И Хазин почувствовал, теперь я не сомневаюсь. В Чагинске было страшно.

– Конечно, страшно. Страшно, когда рядом кретины, в руках которых власть…

– Да нет, я про другое, – Роман неприятно скрипнул вилкой по фарфору. – Там по-другому страшно было, страшнее…

Борзый ПИсец.

Однажды Борзый ПИсец, уж выбившись из сил… Не то, ни при чем здесь он, посторонний. Предложили ему однажды зарезать свинью, он пришел, а свинья смотрит, смотрит, так и не смог, а вот отец его всех свиней в округе резал. А потом грибов набрал корзину, вроде маслята – не отличишь, сопливые, гладкие, домой принес, хотел пожарить, да свет кончился, подумал – не судьба. Утром проснулся, а это не маслята вовсе, а поганки особые, очень смертельные. Или про паразитов. Завелись однажды у БП такие комары, которые не кровь пьют, а электричество. Сначала-то он думал, что это сосед по батарее откачивает, но потом их подкараулил – как ночь, так электрические комары собираются на проводах и пьют. БП хотел их наловить, но не получилось – комары бились током или взрывались синими электрическими искрами. Рассказал приятелю, а у того похожее, но не комары, а цепни в «Фольксвагене», он однажды полез масло менять, а они там, в палец длиной, масло портят. А подруга у него работала сисадминшей, и к ней баптисты обратились – чтобы она им лазерное шоу запрограммировала. Ну, подруга сделала и как-то потихоньку сама в баптисты подалась, стала ключницей северного предела. А племянница его в семь лет видела красную дверь. Куда не пойдет – везде красная дверь. То в магазине, то в школе, то на секции, и эта дверь ее словно бы манила, хорошо бабушке одной рассказали, она отвадила, а так неизвестно чем закончилось бы.

– Ты чего, Вить?! – испуганно спросил Роман. – Тебе плохо? Побледнел весь…

– Жарко, – пояснил я.

– А у нас холодно всегда. Погода такая прохладная. А у вас хорошо. И штрудель хороший. А у нас все штрудели дрянь, набьют прошлогодними сухофруктами – и жри, как свинья…

Я стал разливать кофе – и себе, и Роману.

– А ты, Рома, где живешь?

– Да там… Короче, Вить, я боюсь, что у меня ничего не выйдет.

– Что? – не понял я.

– Я это не напишу, – сказал Роман. – Или испорчу, или дрянь получится.

Я не стал его разубеждать. Хотя сам он, наверное, хотел обратного. Но в этом году нашествие перламутровых тараканов со Ставрополья.

– Давай вместе, – сказал Роман.

Немного промазал кофейником, на скатерти развернулся причудливый коричневый архипелаг.

– Не понял.

– Вместе писать. Книгу. У меня собраны материалы. Ты умеешь писать. Вместе у нас получится, я и название придумал…

– Не-не, – перебил я. – Название нельзя говорить – плохая примета.

Роман пожевал губу.

– Да и вообще, это без меня. Я на этих скрипочках наигрался, Рома.

– Может, все-таки…

– Нет, – сказал я.

– Почему?

– Долго и интересно рассказывать, как-нибудь в другой раз. Если вкратце – я из тех, кому книги противопоказаны. У нас с ними… нет взаимности. Давно понял.

Роман пошевелил бровями.

– Книги – как крокодилы, – пояснил я. – Чуть зазевался – и оттяпали ногу. Я знавал парочку писателей, которым не повезло еще больше – им оттяпали голову.

Роман попробовал кофе. Кофе здесь действительно гаванский, я знаю поставщика. Сильная обжарка, сваренный в медной кастрюле, горький и бескомпромиссный, как «стечкин» Че. Вряд ли в нем присутствует ром и сигары, но я их слышу. Хороший восьмилетний ром, крепкая сладковатая «Вирджиния».

– Фантастический кофе, – сказал Роман.

– Неплохой.

– И ты решительно пас?

– Угу.

– Я так и думал, – сказал Роман.

Но, как мне показалось, без особых сожалений.

– Я, кстати, был уверен, что ты откажешься, – сообщил Роман. – Билет обратный взял, через два часа вылет. Я понимаю, тебе не до этого, много дел, все такое. Но надеялся…

Роман окончательно растерзал штрудель, разобрал его на яблоки, орехи, изюм и вишню, неаппетитно перемазал все это мороженым.

По Набережной приближалась музыка, но звучал не джаз, а некое кислое жестяное бряканье; джаз испортился, все музыканты словно захромали, музыка их захромала.

– Ты только за этим приезжал?

Роман отодвинул тарелку.

– Ну да, за этим. Думал тебе литературу предложить. А ты не хочешь литературу. Но это твой выбор.

– То есть?

– Ты сам выбрал.

Мне не нравится слово «выбор». В нем безнадежность ночного перекрестка. Угроза. Мороженое растаяло, штрудель поруган, кофе остыл.

– Я ничего не выбирал, – стараясь быть твердым и отчетливым, произнес я. – Просто у меня много дел, и я очень плохо помню то время.

– Так я про это и говорю – ты плохо помнишь. Но я должен был тебя предупредить…

– О чем?

– О том, что я сам про это буду писать, – сказал Роман. – Вдруг ты бы надумал, а место-то занято.

Место занято, Гандрочер Кох растерзал холодильник.

– Ну, чтобы мы с тобой одну работу не делали, когда двое про одно и то же пишут… Глупо, наверное.

– Пожалуй.

Поэст Уланов с этим бы поспорил.

– Вот и хорошо, – Роман окончательно спрятал литературный блокнот. – Буду стараться сам. Как могу, наверное.

– Правильно, – сказал я. – От меня все равно никакого толка, я сто лет не писал, а это дело требует тренировок.

– Ну да…

Мимо пошел оркестр. Пенсионеры. Каждый старался над своим инструментом, общей мелодии не складывалось, но звучало громко.

– Ты мой номер все-таки разблокируй, – попросил Роман. – Вдруг спросить чего придется.

– Да, само собой… Может, погуляем пока?

Роман был не против.

Я расплатился, мы покинули «Вердану» и отправились вдоль моря.

Набережная оживала, оркестр разбудил любителей променада и вечерних купальщиков, переживших полуденный жар в своих номерах; скамейки были заняты, мимо нас проносились велосипедисты и самокатчики, на пляже играли в волейбол и катались на досках. Солнце висело высоко, но светило иначе.

Роман купил разноцветного мороженого и с удовольствием ел. Потом купил яблоко в карамели. Потом мы встретили горячую кукурузу, и Роман умудрился съесть две штуки и запил свежим апельсиновым соком. Я немного ждал. Когда Роман скажет, зачем он приехал на самом деле, но Роман купил ведерко попкорна и говорил исключительно о ерунде.

Крыша в доме Романа прогнила разом, по всем углам, а и не прогнила, ее прогрызли коричневые древоточцы, еще немного – и потребуется капитальный ремонт.

А в прошлом месяце он неосмотрительно помог соседней бабе с печью, и она, по некоторым пугающим признакам, в долгу оставаться не собирается.

Прочие соседи исключительные скоты, потихоньку сдвигают границы участков, чтобы рано или поздно выдавить его вовсе.

Желудок болит все чаще. Пробует настаивать на спирту золотой корень, помогает. Я посоветовал хлорофилл, ВСАА и витамины. Роман вздохнул. Я предложил денег. Роман отказался. Я предложил обращаться, если что, вызвал такси, и мы отправились к аэропорту.

Пробки начинались.

Всю дорогу я ждал, когда Роман спросит про посылку. Про бейсболку. Но он не спрашивал.

Потом мы стояли в очереди на вход, толкались в зале регистрации, а он все не спрашивал. А после получения посадочных талонов стал извиняться. За свою глупую идею, это ведь была крайне глупая идея – прилететь вдруг с таким предложением и на что-то надеяться. Но я должен его простить, он сам не свой, я должен его простить. Я сказал, что ерунда, был рад его видеть.

Роман пожал мне руку и отправился в посадочную зону.

Все.

Что это было?

Я взял такси и отправился к дому.

Начинались сумерки.

«Угар муниципий».

Соколиный Глаз настороженным шагом пробирался сквозь былое индустриальное величие Среднего Поволжья. По правую руку его высились мосты и эстакады Западной объездной дороги, по левую серел величественной башней областной элеватор, далее простирался речной порт, ощетинившийся ржавыми кранами, река, пропитанная железом и цветущими зелеными водорослями. Соколиный Глаз шел сквозь унылую типовую застройку, в которой всегда жила осень.

Зачем он прилетал?

Нет, действительно, зачем Роман прилетал? Он прилетел из… Я вдруг понял, что так и не узнал откуда. Билеты из Москвы, но живет явно не в Москве и не в Подмосковье… Прилетел предложить мне нелепое соавторство. А потом от него отказался. Легко. И не спросил про кепку.

Он не спросил про кепку. Он ждал, что я расскажу ему про кепку? Или он не знал про кепку?

Зачем? Про соавторство несомненный бред.

Приезжал на меня посмотреть. Посмотрел. И что?

Хотел что-то узнать. Узнал? Если так легко уехал, значит узнал. Что мог узнать? Я жив. Мало, этого мало.

Я жив, но не интересуюсь прошлым.

Я не пишу про это книгу, мне на это плевать.

Я люблю вкусно пожрать. Я люблю только вкусно пожрать, Мишлен Квакин брат мой, Гандрочер Кох мой друг, я люблю Дросю Ку, «Старые Мастера» ласкают мой ум, скоро я унесусь в горы с блондинкой Катей.

Мне наплевать на то, что случилось семнадцать лет назад в городе Чагинск.

Мне на все наплевать. И это хорошо.

Роман мог знать про кепку. Он мог сам ее прислать. Чтобы посмотреть на мою реакцию. Расскажу ему или нет. Я не рассказал. И что дальше? Что это ему дало?

Заныли зубы.

Здесь. Вольф Видоплясов здесь.

Глава 4

Стремные эльфы

«Подручный Сом».

С вечера привязалась бессонница. Я пробовал успокаивающий настой и дыхательные упражнения, не помогло, пробовал мед и считать пузырьки, пробовал апельсиновые корки. За окном был ветер, по балкону шелестело – то ли листья, то ли перламутровые тараканы, я хотел проверить и открыл дверь. Нижние соседи ругались по поводу помятого пятилитрового термоса, я передумал выходить и остался в номере. Включил ноутбук.

«Современный Прометей» до сих пор не обновился, и я совершенно случайно наткнулся на «Подручный Сом».

Неплохой канал, мне понравилось. Вьетнамцы, а еще частенько индусы расковыривали в земле не особо широкие лунки и добывали из них рыбу. Сомов, угрей и каких-то незнакомых мне тварей, похожих на помесь карпа с колбасой. Способ ловли был прост и идиотичен – в проковырянную лунку надо было чего-нибудь налить или кинуть, после чего рыба с выпученными глазами сама начинала сигать из земли.

В лунку можно было бить яйца, и тогда из нее выскакивали шустрые и похожие на миног скользкие твари, рыбак едва успевал собирать их в таз.

Другой сыпал кукурузную муку, ворошил ее палочкой, и из воды выныривали плоскомордые усатые сомики. Они словно выстраивались под землей в длинную очередь, чтобы затем быть подхваченными за жабры и посаженными в пластиковое ведро.

Третий лил в лунку апельсиновый лимонад. Его требовалось хорошенько, до пены, взболтать, после чего разом выпустить в воду. После третьей бутылки наступал эффект – начинали выбираться сомы. Крупные, каждый длиной в руку. Рыбак, довольно хилый вьетнамец не справлялся с уловом, рыбы валяли его по траве, а одна впилась в плечо, так что я сразу вспомнил парня из Кореи, которого любимая кобра укусила в глаз.

Индийцы использовали несколько другие техники. Просверлив в травяном покрове дыру шириной в ведро, рыбак опускал в воду шланг, погружал его поглубже, примерно на метр, и начинал в шланг дуть. Дул минут пять. Когда от усердия глаза начинали наливаться кровью, рыбак запускал в отверстие ложку томатной пасты. Вода вскипала от рыб, похожих на зеленых угрей, индусу оставалось лишь собирать их в мешок.

Следующий мастер подманивал сомиков чупа-чупсами, это была, пожалуй, самая необычная техника. Он сидел возле узкой квадратной проруби с фиолетовым леденцом и булькал им по поверхности воды, с каждый бульком из мутной коричневой жижи поднималась усатая рыбья харя.

Но всех, безусловно, превзошел мальчишка, умудрившийся добыть целую бочку рыбы с помощью пробки. Мальчишка брал обычную пробку, натирал ее на терке, скатывал с глиной в шарики размером с грецкий орех, шарики кидал в лунку. Сомики, обитавшие под толстым слоем травы и грунта, приводились от такой прикормки в бешенство, вода буквально вскипала от рыб, желающих оказаться на сковородке.

В этом было что-то ненормально гипнотическое, я отметил, что такая странная техника ловли успокаивает нервы так же хорошо, как «Современный Прометей»; я смотрел на эти рыбные упражнения два часа, раздумывая, в чем заключается их секрет. В итоге я ощутил в голове явную тяжесть, а ближе к трем и вовсе уснул.

Просмотр «Подручного Сома» сыграл дурную шутку: я уснул, но отдохнуть не получилось – снились глазастые сомы, ядовитые и электрические угри, мурены, миноги, фантастические способы ловли. Я ловил странных рыб алюминиевой рогаткой, старинным кипятильником и красной сумкой, причем водились эти рыбы тоже в странных местах – под досками ламината, в ванной, в батареях, в диване. Выспаться не удалось, сюрреалистические сны не дают полноценного отдыха, сознание отторгает их и работает на повышенных оборотах, ты словно проживаешь еще один день, порой более мучительный.

Наверное, поэтому я проснулся не сразу. Сначала пришло необычайно ясное осознание того, что в комнате посторонние, однако я решил, что это продолжение рыбьего сна. Но скоро один из присутствующих сказал, что некая Марина есть необычайная сучандра, и я понял – не сон, даже во сне я не мог употребить подобное слово.

Двое. Я понял – двое.

Открыл глаза.

Утро. Часов шесть, судя по чистому небу. «Русский Дарвин». В кресле возле окна сидел человек, на диване другой. У другого на коленях лежал черный курковый обрез. Как у Вайатта Эрпа. Их присутствие в комнате ощутимо искажало нормальное течение пространства, я чувствовал глупость и активное зло. Тот, что с обрезом – помоложе, бабуин, сразу видно, а в кресле – лет пятидесяти и опытный. Старая добрая недобитая гвардия, не думал, что сохранились, особенно здесь, на юге.

– Проснулся вроде, – сказал молодой.

– Проснулся, москвич…

– Доброе утро, джентльмены, – сказал я.

И продолжил лежать в кровати.

– Без пены, москвич, договорились? – сказал старый вурдалак.

– Разумеется, – ответил я. – От кого пожаловали?

Вайатт Эрп выразительно взвел курки. Я едва сдержался, чтобы не рассмеяться. Почему-то представился упрямый Гандрочер Кох, терзающий электрокоптильню болгарского производства, много смешного и странного.

Но не страшно.

Надо принять хлорофилл. Я не пропускал хлорофилл три года и чувствую себя отлично – хлорофилл, он для желудка, нормализует микрофлору.

– Телик включи, – сказал предводитель.

Эрп взял пульт и принялся давить на кнопки. Телевизор сопротивлялся. Оба уставились на меня. Гандрочер Кох и брат его Хеклер.

– Давно не смотрю, – пояснил я. – Психолог не рекомендует.

Эрп стал возиться с телевизором, искал шнур, искал розетку.

– Мне надо принять хлорофилл, – сказал я.

– Что тебе принять?! – бурым голосом спросил носитель оружия.

– Хлорофилл, – повторил я.

Носитель Эрп взглянул на старого, старый уныло кивнул. Я достал бутылку с хлорофиллом, тщательно взболтал.

– Чего за байда? – спросил старый.

– Это пидерское, – тут же вставил Эрп.

– Заткнись, – посоветовал старый. – Что за зеленка?

– Хлорофилл, – сказал я. – От желудка, от печени.

Я принял два колпачка и спросил:

– Так от кого прислали?

Не страшно.

Такие вещи пугали в двадцать, сейчас нет.

Не страшно.

Старый мне не ответил. Эрп тем временем разобрался с телевизором и включил музыкальный канал.

– С тобой просили поговорить, – сказал старший. – Нехорошо себя ведешь, москвич, не по-людски.

Нет, все-таки повеяло молодостью. События принимают легендарный оборот.

– Я не москвич, – сказал я.

– Нехорошо, москвич, нехорошо…

Старый взял бутылку с хлорофиллом, понюхал.

– Это из лягушек делают, – пояснил Эрп. – У меня батя таким чирьи лечил.

– Ты ж говорил, что пидерское? – сощурился старый.

– Да не, – покраснел Эрп. – Я так, по шуткарю…

– За языком следи, – сказал старый. – А то за язык и подвесить можно.

– Да не, я мимо… Шутка, короче…

Старый поставил хлорофилл на тумбочку.

– Ты чего молчишь, москвич?! – Эрп перевелся на меня. – Тебя же по-человечески спрашивают!

Эрп был глуп.

– Ты следак, что ли, с меня спрашивать? – сощурился я.

Глупый Эрп бешено выпучил глаза и замахнулся обрезом.

Старый пошевелил пальцем, Эрп опустил оружие, сел на диван.

Я прикидывал, что делать дальше. Вряд ли будут пытать, старый урод, похоже, на это давно не способен. И бить не будут, место не то. Поугрожают немного. Психологическое давление, странно, не думал, что такие методы еще в ходу. Сейчас все иначе. Так казалось. А вот, поди ж ты, комедь…

Что делать? Да особо нечего. Буду слушать, что скажут господа бандиты. Но на всякий случай поинтересовался:

– Что надо-то?

– Неправильно себя ведешь. Тебе деньги доверили, думали, ты серьезный человек, не балаболка, а ты людей на прогон отправил. Так получается?

– От Треуглова, что ли? – предположил я.

– Ты, баклан, слушай, что тебе люди говорят! – Эрп ткнул мне в колено обрезом.

Я натянул майку. Милый Эрп. Застрелил сорок семь человек, не считая китайцев, и разбогател на лесных поставках.