cнарк снарк. Книга 2. Снег Энцелада

Ты организуешь конференцию «Евразийский космизм», и на нее съезжаются всамделишные космисты. Арендуют зал на неделю и всю неделю интенсивно взаимодействуют с иерархами Хрустальной Цитадели, днем плотно общаются с небожителями, вечером устраивают на берегу журфиксы с молодым вином и фейерверками. А ты распечатываешь им квалификационные дипломы, и каждый, кто внес в фонд развития космизма пятьсот долларов, получает сертификат «Хранителя алмазного предела». И ты нанимаешь тенора из Краснодара, чтобы на торжественном вечере закрытия он исполнил гимн «Слезы Матери Миров», и он тоже не удивляется – чего за триста евро удивляться. Мы все не удивляемся, мы серьезны и терпеливы.

Когда идиоты приходят к тебе с утра с дробовиком, ты не удивляешься, понимаешь, что их прислал другой идиот и у него есть на это свои идиотские причины, они весомы в его глазах, и неким образом это оправдывает его дебильные причины и для тебя.

Ты смотришь, как Современный Прометей жжет мексиканские спички, и веришь, что это успокаивает, и досадуешь, что это придумал не ты.

Я вернулся к машине и отправился дальше. Солнце окончательно поднялось, но туман не рассеяло, так что приходилось ехать аккуратно. Впрочем, разогнаться и не получилось бы, дорога отсутствовала, приходилось кривулять между колдобинами на первой-второй передаче: на пятьдесят километров я потратил больше часа. За это расстояние мне встретилась лишь застывшая фура и пожилой рыболов на «Альфе», впрочем, может, и не рыболов.

Чагинск приближался. За Стариковом туман пропал и начались вырубки. И справа, и слева вдоль дороги лысели делянки, некоторые свежие, с вывернутыми пнями, похожими на осьминогов, другие весенние, успевшие затянуться буйным кипреем, третьи и вовсе прошлогодние, с поднявшимся диким молодым сосняком. Разработки велись не сплошь, между делянками оставались широкие прогоны, насколько я понял, оставленные для того, чтобы лесосека не выглядела сплошной. У придорожных канав собирались отходы лесной добычи – ободранная кора, высохшие ветки, собранные в копны, разбросанные комли и вырубленные кусты, пахло прелой древесиной и гарью.

Сама дорога испортилась еще больше, собственно, из проселочной дороги ее разъездили в широкие колеи, в некоторых местах «восьмерка» неприятно подсаживалась на брюхо, но каждый раз успешно выгребала. Пожалуй, в дождливую погоду без лебедки сюда лучше действительно не соваться, да и в сухую тоже.

Проехал Баскаково.

Первое упоминание Баскакова в летописях относится к четырнадцатому веку, название однозначно указывает на ордынский период. Однако подлинный расцвет Баскакова пришелся на вторую половину восемнадцатого века, на период бурного развития промышленности и торговли, когда вдоль быстрого и полноводного Ингиря один за другим росли купеческие и ремесленные села, когда создавалась единая транспортная сеть, связавшая Северо-Восточную Россию с центральными губерниями, с Москвой и Санкт-Петербургом; именно здесь, в глухих углах и логах Мерьского края, рождалась грядущая экономическая мощь России. Я с иронией отметил, что старые навыки утрачены не в полной мере, при желании я смог бы легко написать «Баскаково: вчера, сегодня, завтра».

Автобусная остановка в Баскакове была квадратная и синяя.

Потом началась паль, она поднималась от Баскакова в холм, а затем растекалась вниз по склону, расходилась вширь. По левой стороне эту паль начали прибирать и укладывать в штабеля, справа выгоревшие сосны продолжали стоять, возле них морда к морде трелевочники, затем я обогнал три дремотных лесовоза.

Дорогу по-прежнему крутило, в днище стучали камни. Сгоревший лес кончился, и опять несколько километров по сторонам дороги тянулись дикие вырубки и глухое березовое мелколесье, поднявшееся на месте прежних просек. Дорога забиралась все выше к водоразделу, стало виднее по сторонам, и Ингирь уже блестел справа между деревьями.

Слева должно было показаться Салтаново, заметное место. Когда-то здесь на горе обитал атаман Салтан, грабил купеческие барки на Ингире и обозы на Макарьевском тракте, но как-то раз, во времена Алексея Михайловича Тишайшего, по Ингирю шел стрелецкий отряд, и Салтан по ошибке налетел на него. Стрельцы без особого затруднения перебили ватагу, а самого Салтана стали пытать и вешать. Атаман взмолился о пощаде и пообещал на все награбленные средства вознести на горе церковь, самую высокую в округе. Церковь получилась что надо, ее было видно издалека, а сам Салтан раскаялся и стал в церкви настоятелем – как ни странно, но все это было на самом деле.

Салтановскую церковь я не увидел, да и мимо самого села едва не проскочил – вся Салтановская гора неимоверно заросла липами и яблонями, сквозь которые не было видно ни домов, ни коровников, ни овощехранилищ; о том, что здесь еще осталось село, напомнил соответствующий дорожный знак.

После Салтанова дорога слегка улучшилась: поверх старого асфальта был накидан относительно новый, успевший, впрочем, во многих местах расщеляться. А за десять километров от Чагинска асфальт и вовсе стал сносным, ямы были залатаны, а посреди дороги прорисована заметная и ровная разделительная линия.

Я приближался к Чагинску, впереди показались белые огни переезда.

Переезд не изменился. Возможно, крыша будки смотрителя была раньше синего цвета, сейчас зеленая. И еще слева по ходу была установлена сплющенная старая «Волга», а над ней транспарант «Будь осторожен!».

«Восьмерка» прогремела по железным плитам, я подумал о том, что стоит завести канал «Переезды России». Переездов в России десятки тысяч, можно выкладывать, как через них идут составы, грохочущие по переездам, успокаивают нервы ничуть не хуже эквадорских спичек… Нет, хуже, «Переезды» – это плохо.

На въезде в город появилось кое-что новенькое – композиция в виде большой буквы «Ч». Собственно, композиции особой не было, буква «Ч» и дата – 1593. Вероятно, теперь именно с этим годом связывают основание Чагинска. Я попытался вспомнить, что случилось в означенном году, но толком не смог – то ли Иван Грозный помер, играя в шахматы, то ли еще что-то в этом духе. Голова не очень шевелилась, я все сильнее чувствовал усталость, все-таки не выспался, все-таки хлорофилл лучше принимать на голодный желудок, железное правило, да и почти двести километров по кишкотрясу не добавили бодрости. Я намеревался проехать в центр и остановиться в гостинице, поспать часика три, принять душ, пообедать в кафе и начать думать, что делать дальше.

Мимо кладбища не хотелось, поэтому после буквы «Ч» я свернул на Промышленную. Я не очень хорошо ее помнил, кажется, раньше тут располагалась «Сельхозтехника», ремонтные мастерские и нефтебаза. Ворота «Сельхозтехники» с шестеренками и серпами сохранились, однако за ними я не увидел никаких комбайнов, бульдозеров и молотилок, вместо них высились аккуратные хлысты свежих бревен и белели горы опилок. На месте ремонтных мастерских картина не отличалась – бревна и опилки, опилок больше, опилочные дюны. Нефтебаза минувшие годы тоже не пережила: на ее территории располагался пункт приема и вместо опилок, бревен и прочего тёса громоздились бурые черметные кручи.

За нефтебазой обосновались магазины запчастей к отечественным машинам, судя по запущенному виду и выцветшим вывескам, давно не работающие.

Здание «Электросетей» сохранилось, но выглядело кисло: видимо, лет десять назад его пытались перекрасить в фисташковый, но он не продержался долго, облупился, и теперь здание напоминало облезлую винтажную шкатулку, сами же сети походили на проржавевший чертополох.

Напротив «Электросетей» щелчком проснулся приемник, трансляция велась из Овражья, хотел сделать погромче, но зазвонил телефон.

Эрп. С незнакомого номера, и он еще не сказал ни слова, но я понял, что Эрп.

– Привет, москвич, ты зачем свинтил? – прогундел Эрп.

Это еще одно из моих ненужных качеств – умение предугадывать скотов. Скот еще только набирает воздуха, а я уже знаю, что это он. Профессиональная деформация.

– Ты же сам велел – доставать денег, – ответил я. – Вот я и достаю.

– А ты где?

– В Чугунске.

– Да ты не в Чугунске, я же вижу… Ты смотри, москвич, терпения не испытывай, мы за тобой приглядываем, мы тебя достанем…

Эрп еще поугрожал, недолго и без особого вдохновения, потом отключился, и я свернул на Вокзальную.

Тополя разрослись, вытянулись в длинные трубы, так что я не узнавал улицу. Листва, несмотря на июнь, бронзового цвета. И пух. Вся Вокзальная была завалена грязными ошметками тополиного пуха. Семь часов, на улице ни людей, ни движения.

Все словно уменьшилось, утратило одну пятую часть прежнего масштаба, город усох и сделался мельче. В том месте, где в Вокзальную впадала Пионерская, до сих пор стоял дом богомолок. Дом богомолок, так бабушка говорила, дом сильно скосился набок, почернел, но еще держался, с укоризной взирая на прохожих пустыми окнами. На стороне железнодорожных путей – списанные пассажирские вагоны на подставках, судя по трубам, торчащим из окон, жилые. В маневровых тупиках – чумазый бесконечный нефтевоз. На стороне города – дома. Все те же самые, я их отлично помнил, двухэтажные черные бараки, в первом доме жил дядя Ваня, троюродный брат моей бабушки, во втором одна тетка развешивала сушиться рыбу и упала с веранды, сломала бедро, в доме напротив типографии жена охотоведа отравилась грибами. Ничего. Я ожидал реакции. Думал, что почувствую… Не знаю, что-нибудь. Пусть хоть страх. Ничего. Радио «Овражье» передавало Кузьмина. В горле перекатывался кислый железистый привкус хлорофилла. Когда хочется спать, мозг отказывается полноценно работать и бояться.

Советская была перекрыта рогатками; в сторону центра пробирался улицей, название которой забыл или не знал, здесь мало что поменялось, но чувство, что дома уменьшились, не покидало.

Чагинск.

Пожалуй, это из-за слишком быстрого погружения. Когда ныряешь с вышки, первые секунды ты оглушен ударом и ошпарен водой, ты на несколько секунд превращаешься в кожу, и только потом начинается глубина.

Я остановился возле гостиницы.

Здесь тоже случились изменения не в лучшую. Сгинул «Мотоплуг и дрель», мне хотелось верить, что «Мотоплуг и дрель» пребудет во времени, но получилось не так, теперь на его месте располагался заурядный салон связи. Вместо «Парикмахерской» – магазин «Все по 43».

Я вошел в здание. Гостиницы больше не было, на месте фанерной будки администрации блестел ларек телефонных аксессуаров. Я прогулялся по коридору. Некоторые номера были закрыты, в других размещались ИП с названиями вроде «Форте-Макс», «Веллингтон» или «Дисплаза-Люкс», впрочем, закрытые по раннему времени. Работающим оказался лишь «БТД-Сервис», я заглянул. Здесь торговали постельным бельем и полотенцами, и этими товарами был заполнен весь номер от пола до потолка, в узком промежутке сидела девушка, переклеивала этикетки и считала на калькуляторе.

– Здравствуйте, – сказал я.

Девушка вздрогнула и уронила калькулятор.

– Тут раньше гостиница была, – сказал я.

Девушка глядела с недоумением, видимо, на ее памяти гостиницы здесь никогда не было.

– Не знаю… – пожала плечами продавщица. – Нет тут гостиницы. Зачем у нас?

– Для специалистов, – сказал я.

– Специалисты в Галиче принимают, – ответила девушка и стала неловко поднимать калькулятор. – А если вам к зубному, то он по пятницам приезжает.

– По пятницам?

– Да, с восьми до шести, но лучше по записи.

– Спасибо, – сказал я. – Возможно, запишусь.

– Брать что-нибудь будете? – спросила девушка. – У нас завоз.

Она разобралась с калькулятором и посоветовала купить полотенца, списанные с РЖД, три по цене одного. Я купил и поинтересовался, где можно остановиться. Девушка посоветовала группу «Подсмотрено в Чагинске», там иногда предлагают квартиры.

Я вернулся в машину, включил телефон. 4G. Связь устойчивая и ровная. Запустил «Подсмотрено в Чагинске».

Квартиры никто не сдавал, в основном ругались по поводу позорных дорог и некачественных товаров из магазина «№ 49». Некто Елизавета Потолицина продавала крафтовые рамки для фотографий и розовую детскую коляску. Ванесса предлагала девушкам за сорок прийти в Дом культуры на кружок самодеятельной живописи. Истопник Егор сообщал про то, что у него сегодня задушили двух кур и если эта сволочь не образумится, он примет меры, с хорьками у него разговор короткий.

Я зарегистрировался и написал, что сниму квартиру со всеми удобствами на неделю, желательно в центре; через три минуты меня послали на хрен, и я решил доехать до Центральной площади.

Вокруг площади разрослась акация, она заглушила тротуары, и теперь передвигаться оставалось по проезжей части, улицы потеряли названия – таблички на домах давно обвалились или не просматривались за кустами. Похоже, что чагинцы перестали ухаживать за деревьями и кустарниками и центр города захватила зелень; я выехал на Центральную площадь внезапно, словно вывалившись из сирени.

Памятника больше не было. Постамент с оббитыми углами был пуст и без всякого изваяния сверху. Цепи, окружавшие пьедестал, исчезли, их, без сомнения, сперли вместе со столбами, исчезли и надписи, обозначающие героя. Не думаю, что памятник украли, скорее, он постепенно пришел в негодность, и его отправили на реставрацию, но назад не вернули, поскольку неисправности оказались несовместимы с дальнейшей эксплуатацией. Пересвет не прижился.

Я объехал вокруг, думал, что сбоку есть табличка с предупреждением о дате окончания работ, но таблички не оказалось.

На южной стороне площади стоял ангар непонятного назначения, в западном пределе белела кирпичами незаконченная новостройка, павильоны рынка были забиты деревянными щитами, но через дорогу круглосуточно работала аптека «Твоя аптека», я решил заглянуть в нее.

Аптека не отличалась от сотен подобных, в которых я бывал на протяжении жизни, ощущение чистоты и посторонности.

– Из Костромы? – спросила аптекарша.

Мне показалось, что я ее уже видел когда-то, девушка умеренно крупной размерности, лет тридцати от роду, с толстой переносицей, распространявшейся на лоб, с черными глазами, в принципе, ничего.

– Нет. А что?

Ее отец ацтек-полукровка, сын вольтижера бродячей труппы «Теночтитлан», в далеком девяносто третьем он, злоупотребив брусничной настойкой, выпал из циркового вагончика, замерз почти насмерть, но и был найден и выхожен работницей птицефермы. Оправившись от обморожения, циркач скрылся, а через положенный срок у одинокой птичницы родилась бойкая черноглазая девчонка. Ну так, примерно.

– Где-то я вас раньше встречала, – ответила дочь Монтесумы. – Вы гидролог?

– Так, немного. Мне мультивитамины.

– Понятно.

Аптекарша принялась отковыривать от пузырька с витаминами стикер с ценой, а мне стало интересно, зачем здесь гидрологи?

– А что, все плохо? – спросил я. – Ну, по водной части?

Хазин. Что-то говорил про Монтесуму, не помню что, вряд ли он разбирался в этом вопросе.

– В прошлом году ваши приезжали, – аптекарша показала за спину большим пальцем. – Сказали, что если ничего не изменится, то через пару лет РИКовский слезет.

– Слезет?

– Ну да, обвалится.

Аптекарша справилась со стикером и вручила мне витамины, почему-то я подумал, что она Ванесса и есть. Сильное имя.

– Это еще неизвестно, – сказал я. – РИКовский с запасом строили, почти сто лет простоял.

– И еще сто лет простоял бы, – сказала аптекарша. – Там все сваи из лиственницы. Но из-за этой ямы сам берег подмывает.

– Распространенная проблема, – согласился я. – Так часто случается. Водные горизонты, сами понимаете, нестабильны, все играют.

– Это из-за станции.

– Так ее и нет вроде…

– Ее нет, а землю расковыряли. Зинка обещала прошлым летом заделать, а как была дыра, так и осталась! По мосту машины полгода не ездят, теперь все через Новый. Нельша пересохла, Сендега в болото превратилась… Уголь брать будете?

– Уголь?

– Активированный. Вы же гидролог?

– Да, конечно, мне пять штук.

Аптекарша посчитала пять упаковок активированного угля.

– А йод?

– Йод?

– Ну да, – аптекарша выставила на прилавок пластиковую банку. – У нас все йод берут.

– Зачем?

– Радон же, – вздохнула аптекарша. – Радон в каждом подполе. Сами понимаете, это не шутки. А йод от него помогает.

– Помогает?

– Ага, – аптекарша потерла шею. – Чтобы не накапливался в щитовидке и простате. Пробить?

Помимо йода я купил пластырь и но-шпу, будущее простаты меня волновало.

– Удачи! – пожелала девушка.

Я вернулся в машину, проверил «Подсмотрено в Чагинске» и убедился, что меня послали второй раз, сдать же квартиру не предлагал никто. Я не очень расстроился, чувствовал, что жилье подвернется, как-нибудь… несомненно, подвернется. Пока же я решил осмотреть РИКовский мост и направился к Ингирю. По Набережной, потом налево, вниз…

РИКовский мост оказался закрыт, поперек дороги лежали два бетонных блока и краснел «кирпич», дальше пришлось пробираться пешим ходом.

РИКовский выглядел отлично. Недавно отремонтирован, пах свежим деревом и был снабжен новыми тросовыми растяжками, ледоломы обиты железом, а табличка «р. Ингирь» оборудована подсветкой от солнечной панели; я вышел на середину моста.

На другом берегу Ингиря, похоже, мало чего осталось. Ни доручастка, ни столовой, ни мастерских – на месте мастерских чернел выгоревший пустырь, на месте столовой свалка щербатых бетонных шпал.

Дорога на Нельшу заросла, котлован…

Вода окончательно проела перемычку земли между котлованом и рекой, и теперь котлован был озером или, точнее сказать, широким речным заливом. Ингирь тек через котлован, русло сместилось, и грунт на насыпи РИКовского моста просел, и хотя попытки остановить размывание с помощью щебня имелись, было ясно, что река старательно пробивает новый путь и ее успех лишь дело времени.

Сам Ингирь заметно обмелел и задыхался в песке, казалось, что песок этот выдавливается из лопнувших земных недр, разгоняя воду по краям, и теперь самые глубокие места темнели возле берегов, а по середине реки выпячивался песчаный горб. Сама вода оставалась прозрачной, но рыб я не увидел, как и рыбаков, река была безжизненна, странно, но ей это вроде бы шло, она словно устала от рыб и людей и теперь радовалась одиночеству.

На проводах, перекинутых от берега к берегу, висели кеды и блесны, но не новые, а явно давнишние – блесны успели почернеть, а кеды растрепаться. Течение гоняло по образовавшемуся заливу белую пластиковую бочку.

По Чагинской горке над рекой белела березовая роща, на месте маслозавода – ивы, Чагинск отступил от реки, убрался за холм.

Я перебрался через мост и обошел вокруг котлована.

Окрестности котлована поросли травой и низким приятным кустарником, породу которого я не знал, но решил, что это вереск. От самого котлована не сохранилось прямоугольных очертаний, вода скруглила его, было сложно представить, как раньше здесь старались бульдозеры и грузовики и лежала сломанная драга; наверное, зимой здесь устраивают неплохой каток. Тут должны водиться налимы, отличное место для налимов…

Берег за Ингирем оставался абсолютно диким: ни пластиковых бутылок, ни рыбачьих мест, ни свалок, ни гарей от костров и мангалов, словно люди тут больше не появлялись. Радон, вспомнил я. Именно здесь случилась его роковая утечка, именно отсюда он распространился по округе, отравил землю и воды…

Я зевнул и сел на старый топляк. Спать охота. И пить, от минералки не отказался бы, в горле пересохло, все-таки лапша была крепка…

Неожиданно я подумал, что дело не в лапше. Сонливость, першение в горле, рассредоточенность, тяжесть в голове, тремор…

Я вытянул перед собой руку и растопырил пальцы. Они заметно подрагивали. Я попытался вспомнить симптомы отравления радоном, но не смог, собственно, я их и не знал. Достал телефон. Здесь 4G не работал, проверить не получилось.

В принципе, это могло быть. Радон скапливается в карьерах, в низинах, в колодцах, местные знают и на этот берег не суются. Забавно. Приехать в Чагинск, отравиться в первый день радоном… Если что, я стану первым писателем, отравившимся радоном, это оригинально. Буду как Золя.

Я закашлялся и поспешил вернуться на мост, прислонился к перилам, открыл «Подсмотрено в Чагинске», на мосту Интернет работал.

Истопник Егор дублировал свои угрозы насчет хозяина хорька и обещал ему локальные неприятности. Выдра Лариса говорила, что знает, чей хорек, и рано или поздно молчать не станет, у нее у самой четырех мясных кроликов задавили, а это десять тысяч. Сергей Лобов отвечал Выдре, что ее драные кролики стоили от силы трюльник, а Егору рекомендовал смотреть канал «Коты-онанисты».

Сдать квартиру по-прежнему никто не торопился, бочка никак не могла выбраться из залива. Истопник Егор был рассержен и настроен решительно. Ладно. В голове постепенно собирался двойной кирпич, ненавижу такое состояние – когда в голове кирпич, то всего остального тела словно не существует, голова тянет за собой…

Я поторопился к «восьмерке», шагал тяжело, ноги словно одеревенели. Да, это не радон, я просто убодался за последние дни, усталость постучалась… Надо найти тихое местечко и отоспаться, пару часиков хватит.

Устроился за рулем, покрутил радио, оно опять передавало серый сухой треск, от которого спать хотелось сильнее, определенно стоит найти тихое местечко и отдохнуть, поехали.

Я поднялся на Набережную, пересек Чагинск с востока на запад, свернул возле Кирпичного к Новому мосту, через километр съехал в лес, подальше, чтобы не было видно с дороги. Заглушил мотор, вытянул ноги. Хороший лес. Не природный, само собой, высаженный, сосны невысокие, но зато прозрачный. В таких лесах на душе всегда хорошо.

Проверил телефон.

Обновился «Современный Прометей», вторая часть по Эквадору, но с раннего утра Прометея не хотелось. Равно как «Угара муниципий» и «Водопадов Нибиру». Но неожиданно повезло с «Пчак-хвон-до». Мне как старому и постоянному подписчику канала предлагалось прямо сейчас за небольшую сумму подключиться к конференции, в ходе которой Остап Висла продемонстрирует свое мастерство непосредственно в прямом эфире. Это будет не 25-й урок, а демонстрационное занятие вне серии, показательное. Хотелось спать, но пропустить Вислу я не мог, перечислил на кошелек Остапа требуемый взнос и немедленно получил ссылку. Я оказался восемьсот четвертым участником конференции.

Трансляция велась из привычного тренировочного подвала, Остап Висла в статистической фазе тренинга висел в прави2ле напротив включенного телевизора и рассказывал, почему он решился прибегнуть к прямому эфиру. Мастер объяснял это критикой недоброжелателей, которые утверждали, что ролики Остапа не только глубоко постановочные, но еще и подвергаются искусному монтажу. Что каждый ролик снимается множеством дублей, а с одного дубля мастер пчак-хвон-до может показать лишь технику фигурного ковыряния в носу. Теперь же, чтобы посрамить оголтелых хейтеров и обскурантов, он, Остап Висла, презентует свою тренировку вживую, разумеется, с помощью своего верного помощника Струмента.

Сообщив это, Остап освободился из «юнион Джека» и подчеркнул, что дата и время его упражнений совпадают с текущими, любой может убедиться на экране. По телевизору за его спиной показывали репортаж с комбикормового завода, время и дата действительно соответствовали.

Утвердив свою достоверность, Остап приступил к динамическому этапу тренировки. Он приладил к голове устройство, напоминавшее боксерское приспособление для развития реакции и скорости удара – обруч и теннисный мячик, правда, в варианте Вислы мячиков было два. Экипировавшись таким образом, Остап приступил к упражнению.

Почти сразу выяснилось, что метод Вислы отличается от традиционного боксерского – вместо того чтобы наносить удары по шарикам, Остап принялся крутить головой. Шарики на резинках описывали орбиты вокруг темени, через три минуты подобного верчения Остап замер и сказал, что это известное старинное упражнение, отлично развивающее вестибулярный аппарат, именно с помощью этого нехитрого прибора повышали свою легендарную точность мастера Окинавы. В доказательство этого Остап свирепо боднул Струмента в голову. Мне показалось, что удар был не особо точен, однако манекену этого хватило, и он с кожаным звуком растянулся на полу. Висла потрогал лоб и сообщил, что такое ударное превосходство ему помог развить именно этот несложный гаджет.

Висла принялся крутить мячи снова, постепенно наращивая скорость и амплитуду, закончилось это тем, что резинки лопнули, а мячи улетели. Висла, слегка косоглазя, заявил, что в этом и есть цель гимнастики – вращать головой как можно интенсивнее, чтобы мячи отрывались, отрыв есть свидетельство образования нужной резкости в верхнем отделе позвоночника, а резкость нужна для этого самого удара, против которого не может устоять ни один пусть и самый сильный противник.