Как перестать беспокоиться и начать жить

За последние два года я расправился со всеми этими делами. Я наполнил свою жизнь интересной деятельностью. Два раза в неделю я посещал вечернюю школу для взрослых в Нью-Йорке. Я занялся общественной деятельностью в своем родном городке и сегодня являюсь председателем школьного совета. Я провел сотни собраний. Я помогал собирать деньги для Красного Креста и других благотворительных организаций. Сегодня я так занят, что мне просто некогда волноваться».

Некогда волноваться! То же самое говорил и Уинстон Черчилль, когда во время войны ему приходилось работать по восемнадцать часов в сутки. Когда его спросили, волновался ли он, что на него была возложена такая громадная ответственность, Черчилль сказал: «Я слишком занят, мне некогда волноваться».

В таком же положении оказался и Чарлз Кеттеринг, когда занялся разработкой автоматического стартера для автомобиля. До выхода на пенсию мистер Кеттеринг был вице-президентом исследовательского центра фирмы «Дженерал моторс». Но в те времена, когда он только начал свои разработки, он был так беден, что для лаборатории использовал старый амбар. Не умереть с голоду им позволяли те пятнадцать долларов, которые его жена зарабатывала, давая уроки игры на фортепиано. Потом ему пришлось одолжить пятьсот долларов на страховку. Я спросил его жену, беспокоилась ли она в те трудные времена. «Да, – ответила она, – я так беспокоилась, что не могла спать, а мой муж был абсолютно спокоен. Он был слишком поглощен своей работой, чтобы волноваться».

Великий ученый Пастер рассказывал о «спокойствии, которое можно найти в тиши библиотек и лабораторий». Почему именно там? Поскольку люди в библиотеке или лаборатории обычно настолько погружены в свою работу, что у них нет времени беспокоиться о себе. У ученых и исследователей практически не бывает нервных срывов. Они так заняты, что не могут позволить себе такую роскошь.

Как такая простая вещь, как элементарная занятость, может помочь справиться с беспокойством? Просто это закон – один из фундаментальных законов, когда-либо открытых психологами. И он гласит: человеческий мозг, как бы уникален он ни был, не может одновременно думать о нескольких вещах. Вы не очень-то в это верите? Хорошо, тогда давайте проведем один эксперимент.

Удобно расположитесь в кресле, закройте глаза и попытайтесь думать о статуе Свободы и о том, что вам предстоит сделать завтра. (Давайте, попробуйте.)

Вы поняли, не так ли, что можете думать об этих двух вещах лишь по очереди, но не одновременно? То же самое происходит и в области чувств и эмоций. Нельзя одновременно испытывать радость и возбуждение по поводу какого-то приятного события и быть удрученным и беспокоиться о чем-то. Один вид эмоций вытесняет все остальные. Именно это простое открытие помогло военным психиатрам творить прямо-таки чудеса во время Второй мировой войны.

Солдаты возвращались с поля битвы под таким впечатлением от всего увиденного, что их состояние описывалось как «психический невроз», а врачи в качестве лечения предписывали командирам: «Займите их чем-нибудь».

Каждая минута этих пребывающих в нервном шоке солдат была занята какой-то деятельностью – чаще играми на свежем воздухе, гольфом, рыбалкой, охотой, рисованием, садоводством, танцами. Им просто не оставляли времени на мрачные размышления и воспоминания.

«Деятельностная терапия» – такой термин используется сейчас в психологии, когда врач прописывает работу как единственное лекарство. Это средство не ново. Его практиковали еще древнегреческие психиатры за пятьсот лет до Рождества Христова!

Во времена Бена Франклина это средство использовали квакеры в Филадельфии. Путешественник, попавший в больницу квакеров в 1774 году, был поражен тем, что психические больные там пряли кудель. Сначала он подумал, что несчастных просто эксплуатируют, но квакеры объяснили ему, что больные быстрее поправляются, когда занимаются несложной работой. Это успокаивающе действует на нервы.

Любой психиатр скажет вам, что работа – состояние занятости – является одним из лучших средств, успокаивающих нервы. Генри У. Лонгфелло открыл это для себя, когда умерла его молодая жена. Однажды, когда она растапливала над пламенем свечи воск, чтобы запечатать письмо, ее одежда вдруг загорелась. Услышав ее крики, Лонгфелло кинулся на помощь, но было уже поздно – она скончалась от ожогов. Сначала каждый раз, вспоминая этот ужасный случай, он испытывал такие муки, что чуть не сошел с ума. Но к счастью для него, его маленьким детям теперь требовалась вся его любовь и забота. Несмотря на горе, Лонгфелло стал своим детям и отцом, и матерью. Он водил их на прогулку, рассказывал им истории, играл в различные игры. Эти впечатления позднее отразились в его стихотворении «Детский час». Он также занялся переводами Данте. Эта бурная деятельность помогла ему отвлечься и, полностью забыв о себе, он вновь обрел душевное спокойствие. Как сказал Теннисон, потеряв своего лучшего друга Артура Халлама, «я должен раствориться в делах, иначе растворюсь в отчаянии».

Большинству из нас с нашими повседневными заботами ничего не стоит «раствориться в делах» в течение дня. Но вот часы после работы – очень опасное время. Именно тогда, когда мы можем отдохнуть и насладиться свободным временем, черные силы беспокойства охватывают нас, отравляя нам жизнь. Именно тогда мы начинаем задумываться о смысле своей жизни: правильно ли мы живем, имело ли какое-нибудь значение замечание шефа, которое он нам сделал сегодня, не теряем ли мы сексуальную привлекательность.

Когда мы ничем не заняты, наш мозг находится как бы в вакууме. Каждый студент-физик знает, что «природа не терпит пустоты». Самый наглядный пример пустоты, который мы с вами можем увидеть, – это пространство внутри электрической лампочки. Разбейте ее – и природа всеми силами постарается заполнить теоретически пустое пространство живительным воздухом.

Точно так же природа старается заполнить чем-то пустующий мозг. Но чем же? Чаще всего эмоциями. Почему? Потому что такими чувствами, как беспокойство, страх, ненависть, ревность и зависть, двигает первобытная энергия джунглей. Эти эмоции настолько сильны, что могут вытеснить из нашего мозга все положительные, счастливые и спокойные мысли.

Очень хорошо об этом сказал доктор педагогических наук колледжа в Колумбии профессор Джеймс Л. Мерселл: «Мы более подвержены беспокойству не на работе, а тогда, когда наш рабочий день уже окончен. Тогда мы даем простор своему воображению, и оно может привести нас к самым нелепым домыслам и догадкам, раздув их до невероятных размеров. В такой момент наш мозг подобен мотору, работающему впустую. Он крутится с невероятной скоростью, угрожая сгореть или разорваться на куски. Лекарство от беспокойства – постоянно заниматься какой-то конструктивной деятельностью».

Но вам не нужно быть профессором колледжа, чтобы осознать всю истинность этих слов и применить их на практике. Во время Второй мировой войны я встретил домохозяйку из Чикаго, открывшую для себя, что «лучшее лекарство от беспокойства – постоянно заниматься какой-то конструктивной деятельностью». Знакомство с этой женщиной и ее мужем произошло в вагоне-ресторане, когда я ехал из Нью-Йорка на свою ферму в Миссури.

Эта пара рассказала мне, что их сын ушел в армию добровольцем на следующий же день после событий в Перл-Харборе. Женщина поведала мне, что практически полностью подорвала свое здоровье, постоянно беспокоясь за единственного сына. Где он? В безопасности ли он или сражается под пулями? Не ранят ли его? Или, не дай Бог, убьют?

Когда я спросил ее, как она справилась с этим беспокойством, она ответила: «Я занялась делами». Она рассказала мне, что сначала уволила служанку и постаралась занять все свое время работой по дому. Но это не слишком помогло. «Проблема была в том, – говорила она, – что я могла делать домашнюю работу автоматически, вообще не думая. Поэтому я продолжала беспокоиться, убирая постель или моя посуду. Я поняла, что нужно было заняться каким-то новым видом деятельности, который заставлял бы постоянно работать не только мои руки, но и мой мозг. Поэтому я устроилась продавцом в супермаркет».

«Это сработало, – продолжала она. – Я с головой окунулась в работу: вокруг меня сновали покупатели, спрашивая цену, размер, цвет. У меня не было ни секунды, чтобы думать о чем-то постороннем. Когда же наступал вечер, я не могла думать ни о чем, кроме как побыстрее лечь в постель, чтобы дать отдых своим натруженным ногам. Поужинав, я сразу же валилась в постель и мгновенно погружалась в глубокий сон. У меня не было ни времени, ни сил для беспокойства».

Она открыла для себя то, что имел в виду Джон Купер Поуис, когда сказал в своей книге «Искусство забывать о неприятностях»: «Чувство безопасности, глубочайшее внутреннее спокойствие и какая-то блаженная отрешенность снисходят на человека или животное, когда те погружаются в выполнение поставленной задачи».

Какое это облегчение! Оуса Джонсон, одна из самых известных в мире женщин-путешественниц, рассказала мне, как нашла средство борьбы с беспокойством и горем. Возможно, вы читали историю ее жизни. Книга называется «Я породнилась с приключениями». Если какая-то женщина когда-либо и породнилась с приключениями, то это была она. Мартин Джонсон женился на ней, когда ей было всего шестнадцать. Он вырвал ее из тихой жизни городка Чанут в Канзасе, забросив в непроходимые джунгли Борнео. Четверть века эта пара путешествовала по всему свету, снимая фильмы об исчезающих видах диких животных Азии и Африки. Несколько лет спустя они ездили с лекциями, демонстрируя свои знаменитые фильмы. Из Денвера они самолетом отправились на побережье. Их самолет налетел на гору. Мартин Джонсон погиб мгновенно. Оуса выжила, но врачи сказали, что она никогда больше не поднимется с постели. Но они не знали Оусу Джонсон. Через три месяца она уже читала лекции, сидя в инвалидном кресле. В тот год она прочла лекции для тысяч людей – и все это в инвалидном кресле. Когда я спросил ее, зачем она это делала, Оуса ответила: «Я занималась этим, чтобы у меня не оставалось времени на печаль и беспокойство».

Оуса Джонсон открыла для себя ту же истину, которую провозгласил Теннисон почти век назад: «Я должен раствориться в делах, иначе растворюсь в отчаянии».

Адмирал Бэрд обнаружил эту же истину, когда провел пять месяцев в абсолютном одиночестве в лачуге, в буквальном смысле слова погребенной под огромной шапкой льда, сковывающей Южный полюс. Эта ледяная шапка – одна из старейших загадок природы. Она сковывает неизведанный континент, больший по своей территории, чем США и Европа, вместе взятые. Адмирал Бэрд провел там пять месяцев абсолютно один. На сотни миль не было ни одного живого существа. Мороз был так силен, что он мог слышать, как ветер проносил мимо ушей застывшие капельки его собственного дыхания. В своей книге «Один» адмирал Бэрд подробно рассказывает о тех пяти месяцах, проведенных в поразительной, заставляющей замирать сердце темноте. Эти дни были чернее ночи. Чтобы не сойти с ума, он должен был постоянно что-то делать.

«У меня вошло в привычку, – рассказывает он, – по вечерам, прежде чем потушить фонарь, продумывать план работы на завтрашний день. Я отводил час на то, чтобы, скажем, пробить тоннель наружу, полчаса на то, чтобы выровнять курс моего дрейфа, час на уборку снежного заноса, час на то, чтобы прорубить полки в тоннеле с провизией, и два часа на обновление сломанного моста в санях…

Хорошо, – говорит он, – что у меня была такая замечательная возможность – убить время. Это помогало мне собраться… – Потом он добавляет: – Без этого или чего-то подобного мои дни проходили бы просто бесцельно, а жизнь без цели, как правило, действует на человека разрушительно».

Обратите внимание на его последнюю фразу: «Жизнь без цели, как правило, действует на человека разрушительно».

Если вы или я начнем беспокоиться, давайте всегда помнить, что можем использовать старинное средство борьбы с этим – работу. Это утверждал и такой знающий человек, как покойный доктор Ричард С. Кэбот, профессор клинической медицины в Гарварде. В своей книге «Чем живет человек» доктор Кэбот говорит: «Будучи врачом, я имел счастье наблюдать, как работа вылечила множество людей, страдающих от душевного паралича, вызываемого излишними сомнениями, колебаниями, непостоянством и страхом… Мужество, которое придает нам работа, сродни уверенности в себе, которую навеки воспел Эмерсон».

Если мы с вами не начнем чем-то заниматься, а будем лишь сидеть, впав в мрачные раздумья, то тут как тут появится целая стая того, что Чарльз Дарвин назвал «злые духи уныния». Эти духи – не что иное, как всем известные злые гномы, которые опустошают нас, разрушая нашу способность к действию и волю.

Я знал одного бизнесмена в Нью-Йорке, который боролся с «духами уныния», наваливая на себя столько дел, что ему просто некогда было раздражаться и беспокоиться. Его имя – Тремпер Лонгмен. Он был одним из моих студентов. Его рассказ о борьбе с беспокойством был настолько увлекательным и впечатляющим, что я пригласил его поужинать со мной после занятий, хотя было уже поздно. Мы засиделись в ресторане далеко за полночь, делясь впечатлениями. Вот история, которую он рассказал мне: «Восемнадцать лет назад я был так беспокоен, что у меня началась бессонница. Я был в постоянном напряжении, нервный и раздраженный, чувствуя, что мне неизбежно грозит нервный срыв.

У меня были причины для беспокойства. Я был казначеем компании “Фрут энд экстракт”. Мы инвестировали полмиллиона в закупку клубники, расфасованной галлонами, в течение двадцати лет продавали эти галлоны производителям мороженого. Внезапно мы вынуждены были прекратить поставки, так как крупные производители мороженого начали быстро разворачивать производство, и, чтобы сэкономить время и средства, стали закупать клубнику, расфасованную не галлонами, а баррелями.

У нас не только осталось на полмиллиона ягод, которые мы не могли продать, но и был уже подписан контракт о покупке клубники еще на миллион долларов в следующем месяце! Для этих закупок мы взяли в банке кредит в триста пятьдесят тысяч долларов. Мы просто физически не могли выплатить теперь эти деньги! Неудивительно, что я переживал!

Я срочно поехал в Уотсонвилл, Калифорния, где была расположена наша фабрика, чтобы попытаться убедить нашего президента, что ситуация изменилась и нам грозит банкротство. Он отказался поверить в это и во всем обвинил наш нью-йоркский филиал, утверждая, что это мы плохо провели сделки.

Несколько дней я умолял его прекратить расфасовку клубники и отправить всю партию на рынок свежих ягод в Сан-Франциско. Наконец мне это удалось. Наша проблема практически разрешилась. Можно было больше не беспокоиться, но я не мог. Беспокойство имеет тенденцию входить в привычку, и она у меня развилась.

Вернувшись в Нью-Йорк, я начал беспокоиться практически по любому поводу: о вишнях, которые мы приобрели в Италии, о закупаемых на Гавайях ананасах и т. д. Я стал нервным, напряженным, почти перестал спать и, как я уже сказал, был на волосок от нервного срыва.

В отчаянии я прибегнул к способу, который вылечил меня от бессонницы и полностью прекратил мои волнения. Я занялся делами. Я занялся проблемами, которые требовали приложения всех моих сил, поэтому у меня просто не оставалось времени на беспокойство. Раньше я работал по семь часов в день. Теперь я стал работать по пятнадцать и даже шестнадцать часов. Каждый день я приходил в офис к восьми, а уходил домой далеко за полночь. Я взял на себя новые обязанности. Домой я приходил настолько уставшим, что без сил падал в кровать и мгновенно засыпал.

Так я прожил почти три месяца. За это время мне удалось избавиться от привычки беспокоиться, поэтому я вновь смог вернуться к семичасовому рабочему дню. Это произошло восемнадцать лет назад. С тех пор я больше никогда не страдал ни беспокойством, ни бессонницей».

Бернард Шоу был прав, когда сказал: «Быть несчастным просто – нужно иметь свободное время, чтобы мучить себя сомнениями, счастливы вы или нет». Поэтому не мучьте себя такими сомнениями! Засучите рукава и займитесь делами. Ваше сердце начнет быстрее биться, ваш мозг начнет активнее работать – и вскоре этот позитивный прилив энергии изгонит беспокойство из ваших мыслей. Займитесь чем-то – вы должны быть заняты постоянно. Это самое дешевое лекарство на земле – и одно из самых лучших.

Вот правило № 1 борьбы с беспокойством:

Будьте постоянно заняты. Беспокоящийся человек должен раствориться в работе, иначе он растворится в отчаянии.

Глава 7

Не позволяйте пустякам подтачивать вас

Одну впечатляющую историю я, наверное, не забуду никогда. Ее рассказал Роберт Мур из Мейплвуда, штат Нью-Джерси.

«Самый серьезный урок в своей жизни я усвоил в марте 1945-го, – говорит он. – Я усвоил его под водой на глубине 276 футов, недалеко от берегов Индокитая. Я был одним из восьмидесяти восьми человек, находящихся на борту подводной лодки “Байя С. С. 318”. С помощью радара мы установили, что нам навстречу идет небольшой японский конвой. Когда забрезжил рассвет, мы погрузились для атаки. В перископ я видел японский эскорт – сторожевик, танкер и минный заградитель. Мы выпустили три торпеды в сторожевой корабль, но промахнулись. Что-то случилось с механическим устройством торпед. Не зная, что он стал нашей целью, сторожевик продолжал двигаться вперед. Мы готовились атаковать последнее судно, минный заградитель, когда внезапно он повернулся прямо на нас. (Японцы с самолета разглядели нас под слоем воды в 60 футов, о чем и сообщили по рации на минный заградитель.) Погрузившись на 150 футов, чтобы нас нельзя было больше засечь, мы приготовились к атакам глубинными бомбами. Мы наложили дополнительные болты на все шлюзы, а чтобы сделать движение лодки совершенно бесшумным, выключили все вентиляторы, систему охлаждения и электрические приборы.

Через три минуты мы очутились в настоящем аду. Шесть глубинных бомб разорвались вокруг нас, отбросив подлодку на самое морское дно – на глубину 276 футов. Все были в ужасе. Когда вас атакуют на глубине менее тысячи футов – это очень опасно; атака на глубине менее пятисот футов практически всегда грозит неизбежной гибелью. Нас же атаковали на глубине в три раза меньшей. Пятнадцать часов подряд японский заградитель обстреливал нас глубинными бомбами. При взрыве такой бомбы ближе чем в семнадцати футах от подлодки взрывная волна может пробить обшивку. Десятки этих бомб разрывались в пятидесяти футах от нас. Нам было приказано “принять меры безопасности” – лечь на свои койки и сохранять спокойствие. От страха я едва дышал. “Это смерть, – повторял я про себя вновь и вновь. – Это смерть!.. Это смерть!” С выключенными вентиляторами и системой охлаждения температура на корабле достигла ста градусов по Фаренгейту, но от ужаса мне было так холодно, что я вынужден был надеть свитер и меховую куртку, но все равно не мог согреться. Мои зубы выбивали чечетку, а по телу струился холодный, липкий пот. Атака продолжалась пятнадцать часов. Затем внезапно все прекратилось. Скорее всего, исчерпав свой запас мин, японский заградитель удалился. Но те пятнадцать часов для меня были равны пятнадцати миллионам лет. Передо мной прошла вся моя жизнь. Я вспомнил все плохое, что сделал в жизни, все те абсурдные проблемы, которые раньше так беспокоили меня. До армии я служил клерком в банке и беспокоился по поводу слишком длинного рабочего дня, низкой зарплаты, отсутствия шансов продвинуться по службе. Меня беспокоило, что я не могу купить собственный дом, новую машину, красивую одежду для своей жены. Как я ненавидел своего начальника, который только и умел что ворчать и отчитывать всех! Я вспомнил, как, возвращаясь вечером домой, я часто был взвинчен и ругался с женой по пустякам. Я переживал также из-за шрама на лбу, который остался у меня после автокатастрофы.

Каким значительным казалось все это несколько лет назад! И каким абсурдным это представилось мне, когда вокруг разрывались глубинные бомбы, угрожая в любую минуту отправить меня к праотцам. Тогда я клятвенно пообещал себе, что, если мне будет суждено снова взглянуть на солнце и звезды, я никогда, никогда больше не буду волноваться. Никогда! Никогда!! Никогда!!! За те ужасные пятнадцать часов я познал искусство жить глубже, чем за годы, проведенные в Сиракьюсском университете».

Часто, мужественно перенеся серьезные невзгоды, мы уступаем пустякам. Например, Сэмюэл Пепис в своем дневнике рассказывает, как стал свидетелем публичной казни сэра Гарри Уэйна в Лондоне. Когда сэр Гарри взошел на эшафот, он не умолял сохранить ему жизнь, но молил палача не задеть болезненный фурункул на шее!

Это было вторым открытием адмирала Бэрда, которое он сделал в темноте полярной ночи, – люди больше беспокоятся о пустяках, чем о главном. Они безропотно сносят все тяготы и невзгоды, даже мороз в 80 градусов ниже нуля. «Но, – говорит адмирал Бэрд, – я был свидетелем того, как лучшие друзья прекращали разговаривать из-за того, что один занял место другого. Я знал также человека, который не мог есть, пока не найдет место, откуда ему не было видно флетчериста[1], методично делавшего двадцать восемь жевательных движений, перед тем как проглотить очередной кусок».

«В полярном лагере, – говорит Бэрд, – такие пустяки могут свести с ума даже самого выдержанного человека».

Адмиралу Бэрду стоило бы добавить, что «такие пустяки» в браке также могут свести человека с ума и являются причиной «половины всех инфарктов в мире».

По крайней мере, так говорят эксперты. Например, судья Джозеф Сабат из Чикаго, выступив в качестве арбитра в более сорока тысяч бракоразводных процессов, заявил: «В основе всех неудач в браке лежат тривиальные мелочи». Фрэнк Хоган, бывший окружной прокурор Нью-Йорка, говорит: «Почти половина всех преступлений, рассматриваемых в наших судах, происходит из-за пустяков. Пьяная бравада, семейные пререкания, обидные замечания, пренебрежительное отношение, грубое поведение – вот мелочи, ведущие к издевательствам и убийствам. Большинству из нас не был причинен серьезный вред. Именно небольшие уколы нашему самолюбию и тщеславию вызывают половину всех инфарктов в мире».

Когда Элеонора Рузвельт впервые вышла замуж, она постоянно переживала из-за того, что ее повар неправильно сервировал обед. «Если бы это случилось сейчас, – сказала как-то госпожа Рузвельт, – я бы, пожав плечами, мгновенно об этом забыла». Хорошо. Такая эмоциональная реакция характерна для взрослого человека. Даже Екатерина Великая, будучи довольно деспотичной женщиной, лишь усмехалась, когда повару не удавалось какое-то блюдо.

Однажды мы с женой обедали у одного из друзей в Чикаго. Раскладывая угощение, он сделал что-то не так. Я этого не заметил. Даже если бы и заметил, то не придал бы этому большого значения. Но это не ускользнуло от глаз его жены, которая накинулась на него прямо при нас. «Джон, – закричала она, – посмотри, что ты делаешь! Неужели ты никогда не научишься правильно подавать закуски!»

Потом она обратилась к нам: «Он всегда делает ошибки. И даже не пытается научиться». Возможно, он и вправду не пытался научиться правильно сервировать стол, но я отдал ему должное за то, что он научился жить с такой женщиной в течение двадцати лет. По правде говоря, я бы с бо́льшим удовольствием съел пару хот-догов с горчицей в спокойной обстановке, чем отведал китайскую утку и акульи плавники под постоянное ворчание этой женщины.

Вскоре после этого мы с женой сами принимали гостей в своем доме. За несколько минут до их прихода моя жена обнаружила, что три салфетки не подходят к скатерти.

«Я кинулась к повару, – рассказывала она мне позже, – и выяснила, что три салфетки из набора находились в стирке. Гости были уже в дверях. Времени менять салфетки не было. Я готова была разрыдаться! Единственной моей мыслью в тот момент было: “Почему эта нелепая ошибка должна испортить мне вечер?” Тогда я подумала: “А почему я позволю ей испортить мне вечер?” Я пошла к гостям с твердым решением великолепно отдохнуть. И мне это удалось. Пусть лучше мои друзья считают меня плохой хозяйкой, чем неуравновешенной неврастеничкой. Кроме того, насколько я могу судить, никто и не обратил внимания на салфетки!»

Известный юридический принцип гласит: «De minimis non curat lex» – «Закон не занимается пустяками». То же касается и человека – если он хочет сохранить душевное спокойствие.

В большинстве случаев для того, чтобы преодолеть раздражение, нам только-то и надо что сместить акцент – дать себе новую, положительную установку. Мой друг Хомер Крой, автор книги «Они должны увидеть Париж» и десятка других работ, приводит прекрасный пример того, как это можно сделать. Работая над книгой, он чуть не сошел с ума от жужжания радиаторов в своей квартире в Нью-Йорке. Кипящий пар стучал по железным трубам, а в нем закипало раздражение.

«Тогда, – говорит Крой, – я отправился с друзьями в турпоход. Слушая треск хвороста в горящем костре, я словил себя на мысли, что он очень похож на шум воды в моем радиаторе. Почему же мне так приятен был один звук и так ненавистен другой? Вернувшись домой, я сказал себе: “Треск костра был приятен, треск батарей очень похож на него – сейчас я пойду спать и не буду больше об этом думать”. И я так и поступил. Еще несколько дней я иногда обращал внимание на радиатор, но вскоре вообще забыл о его существовании.