Золушки для холостяков

– Понимаю, много дел. На что бы потратить деньги мужа и как бы убить время.

– Не только, – миролюбиво возразила она, – я же занималась ремонтом и планировкой сада, потом я поступила в университет, на второе высшее, правда, после первой же сессии меня выгнали, и я была не против… Зато теперь я развелась, и мы снова можем дружить!

– Развелась? – заинтересовалась я. – А почему?

– Потому, – лаконично и доходчиво объяснила Варя. – Значит, так. Решай скорее – или ты едешь со мной веселиться до упаду, пить шампанское и танцевать, или я высаживаю тебя у ближайшего метро, и как-нибудь потом созвонимся.

Думала я недолго. На одной чаше весов оказалось мое подозрительное отношение к похожей на грызуна Вареньке и легкое недоверие – а с чего она вообще вдруг так мною заинтересовалась? На другой – одинокий вечер в собственной неубранной квартире, по сто раз пересмотренные видеокассеты, оставшаяся с прошлого аналогичного вечера почти пустая бутыль сухого белого вина, заказанные по телефону суши… Это ли есть счастье быть одинокой, зато независимой?

– Ладно, – решилась я, – едем в твой клуб.

– Ну и молодец! – обрадовалась Варенька. – Гарантирую, что ты не пожалеешь.

Остаток вечера, плавно перешедший в неприятно-влажную, холодную и слякотную московскую ночь, запомнился мне смутно. Мы приехали в какой-то доселе мне неизвестный клуб, который надо было назвать «Пафос», потому что даже охранники и бармен щеголяли в ботинках «Прада». Вареньку встретили с распростертыми объятиями и сразу же препроводили за спрятанный в уютной нише столик, на котором зазывно дымился благоухающий яблочным табаком кальян.

Я заказала текилу и суши, но мне почему-то принесли сухое шампанское и икру на тарталетках, а когда я попробовала возмутиться, Варенька безапелляционным тоном поведала, что текилу пьют только матросы, а суши давно вышли из моды, и их теперь потребляет только рабочий класс в качестве кулинарного изыска.

Потом к нам подсели какие-то ее знакомые (вот уж кто и правда был похож на бандитов из сериала «Бригада»). Было их трое, и все они носили джинсы, ботинки из кожи питона, перстни с поблескивающими камнями. Один из них хозяйским жестом погладил Варю чуть пониже поясницы, и у нее был такой вид, словно она только что сорвала джекпот. Я же оказалась плотно зажатой между двух горилл, которые, не обращая на меня внимания, принялись переговариваться о том, что Куршевель нынче не тот, и «Версус» – это полное говно, а вот Гальяно – это да… Когда эта троица отправилась пописать, Варенька звенящим шепотом пояснила, что за ночь с одним из этих повернутых на собственной крутизне деградантов можно огрести как минимум полторы штуки долларов.

– Ты спишь с мужчинами за деньги? – удивилась я.

– Да нет! – возмутилась Варенька, а потом принялась мямлить что-то невразумительное про то, что в наше время полторы штуки – это не деньги, и вообще она не видит ничего такого в том, чтобы получить подарок от мужчины. – Так ты едешь?

– Куда? – Алкоголь медленно, но верно выветривался из моей головы, и я начинала понимать, что совершила ошибку, с ней связавшись.

– Как – куда? В пентхаус к Люсику.

– Меня туда вообще-то никто не звал.

– Да ладно! Люсик сказал, что у тебя попа, как у Дженнифер Лопес.

– Сомнительный комплимент, – усмехнулась я.

– Поехали, – подбадривала меня бывшая верная жена Варенька, – не пожалеешь.

Я поняла, что спорить с ней бесполезно, и сказала, что, разумеется, счастлива скрасить ночное одиночество Люсика и его друзей, вот только схожу подкрашу губы и сразу в – пент – мать его – хаус.

После чего, ободрительно улыбнувшись Вареньке, быстренько получила в гардеробе свое пальто и отправилась в клуб «Пропаганда». Домой не хотелось – мне срочно надо было согнать с себя этот мираж, сотканный из кислого шампанского и самовлюбленного Люсика.

Я выпила водки с лимоном и часов до четырех утра перетаптывалась на месте под фолк-эйсид-джаз.

А потом ко мне подвалило нечто патлатое, довольно неряшливое, к тому же лыка не вяжущее, и на полном серьезе попыталось представиться, что ему удалось только с третьего раза. Существо назвалось Павлом. Буква «п» была произнесена столь экспрессивно, что миллилитров пятьдесят его слюней перекочевало на мой новенький (светло-бежевый, между прочим) пиджак.

В иной день я бы многословно послала его по известному адресу. Однако тот вечер был перенасыщен снобизмом, и я искренне обрадовалась появлению хоть кого-то, кто думает, что «Вдова Клико» – это эротический фильм Тинто Брасса, а «Пропаганда» – самый модный клуб в Москве. Все закончилось тем, что мы с Павлом этим приобрели в ночном супермаркете бутылку виски за семьсот семьдесят рублей (он сказал, что ему хочется шикануть, видимо, это и был самый шикарный поступок в его жизни) и отправились к нему, а жил он ни много ни мало в Чертанове.

Когда символ роскоши был нами ополовинен (на это ушло не больше сорока минут), он задрал мою блузку и попытался поцеловать меня в пупок. У меня и в мыслях не было оказывать ему сопротивление, все же ситуация была предсказуемая: полупьяная девушка в гостях у незнакомца. Однако тело мое само, видимо, знало, что ему нужно, и, вместо того чтобы поплыть по сладким волнам случайного пьяного секса, я стремглав понеслась в туалет, чтобы в унитаз изрыгнуть зловонные волны выпитого алкоголя. Тошнило меня долго и мучительно.

Когда я, умывшись и приняв контрастный душ, вырулила из ванной, Павел спал, подложив под голову пустую бутылку из-под виски.

Будить его я не стала.

Порылась в холодильнике, лениво сварила себе яйцо. Выпила кофе и отправилась на работу – времени заехать домой и переодеться уже не оставалось.

В очередной раз я мечтала начать новую жизнь с понедельника.

И в очередной раз жизнь моя привычно свернула в изъезженную колею.

Глава 2

Так уж сложилось исторически, что брюнетов я люблю больше, чем блондинов. (Хотя это ни в коем случае не значит, что светловолосый мужчина не может претендовать на мое внимание.)

Вот от кого я без ума: 1. Джордж Клуни!!! 2. Владимир Вдовиченков. 3. Антонио Бандерас. 4. Джонни Депп!!! 5. Дэвид Копперфилд??? 6. Редактор отдела культуры нашего журнала Боря Сыромятин.

И если с первыми пятью у меня, возможно, и есть шанс когда-нибудь вступить в близкие романтические отношения (хотя с Джонни Деппом я, пожалуй, согласилась бы и на кратковременную интимную связь), то шестой – это идеал высшей степени недосягаемости. Пусть мы и трудимся в соседних кабинетах. Пусть мы и выпиваем вместе на корпоративных вечеринках. Пусть мы и случайно сталкиваемся почти каждый день на лестнице, и я влюбленно шепчу ему: «Здравствуйте!», а он рассеянно бубнит в ответ: «Ага».

Сыромятин – рослый брюнет, игнорирующий каноны моды, легко сочетающий кроссовки «Адидас» со строгим костюмом от Армани – является тем не менее самым стильным и самым эффектным из всех мужчин, встретившихся мне на жизненном пути.

Когда позавчера по редакции пронесся слушок, что, мол, Сыромятин ищет себе секретаршу-помощницу, поскольку рубрика его разрослась аж на три полосы, я готова была убить себя за то, что в свое время поступила на журфак, а не на секретарские курсы, и поэтому претендовать на данную должность не могу. А сегодня выяснилось, что секретаршу он все-таки себе нашел. И когда я секретаршу эту самую увидела, я была готова убить себя уже по другой причине, ведь она оказалась похожей на работницу подиума, а не на скромную офисную помощницу.

Она была, естественно, блондинкой. Рост – примерно метр восемьдесят (без каблуков), вес – не больше пятидесяти пяти килограммов, джинсы в обтяжку, плюшевая футболка, открывающая полоску впалого коричневого живота.

И это будет работать в нашей редакции, в непосредственной близости от меня?!

Это что же получается – выходит, отныне я больше не имею права явиться на работу с немытыми по причине тяжелейшего похмелья волосами, кое-как подведенными глазами и в мешковатых спортивных штанах?! Но это ведь самая настоящая дискриминация. Наверное, будь мы в Штатах, я бы вполне могла подать на нее в суд за красоту и выиграть иск.

И вот, пока я бродила по офису мрачнее тучи, печально рефлексируя, эта так называемая Алла приветливо знакомилась с моими коллегами. Надо сказать, будь у нее целлюлит или косоглазие, у нее были бы все шансы мне понравиться, потому что держалась девица вполне мило.

Утешало хотя бы то, что, судя по всему, она была небольшого ума. Правда, на умственные данные обладательниц вот таких полутораметровых ног никто, как правило, не обращает внимания.

– Я вообще-то мечтала стать религиоведом, – вещала Алла, усаживаясь на краешек стола спортивного комментатора Леши (он был не против, хотя обычно относится к своему рабочему месту, как к драгоценному яйцу Фаберже), – но так сложилось, что в шестнадцать лет мне пришлось устроиться стриптизершей в один клуб. А потом меня заметили и пригласили работать в модельное агентство. И я могла бы стать звездой, честное слово, могла бы… Но я понимаю, что для работы манекенщицы я слишком сложна. Поэтому сейчас я собираюсь журналистикой заняться. А потом… Потом поеду в Тибет изучать неизвестные йоговские школы.

Моим инстинктивным желанием было зажать пальчиками уши, чтобы хоть как-то оградить себя от этих бредней. На мой взгляд, несостоявшийся религиовед Алла смотрелась жалко, жалко, ЖАЛКО. Ну а ей, по всей видимости, было жалко как раз меня – во всяком случае, она как-то косо посматривала на облупившийся лак на моих ногах и на мои растоптанные боты (и угораздило же меня надеть их именно в тот день, когда в нашем офисе появилась эта мымра!).

К обеденному перерыву обитатели нашего офиса разделились на два воинственно настроенных лагеря. Одних новенькая Алла раздражала, другие были от нее без ума. Как вы понимаете, первые были женщинами (впрочем, к нам примкнул стилист Юрочка, но он голубой, так что это не считается), а вторые – мужчинами.

Первой не выдержала корректор Катя, которая тронула меня за рукав со словами:

– Настена, а пойдем-ка выпьем капучино и обсудим, какая эта новенькая Алла дурочка.

Предложение было принято мною с неподдельными восторгом, и мы отправились в редакционное кафе, где обе решили нарушить свои диетические принципы и не только пройтись по пирожным, но и съесть по огромному куску торта «Тирамису» – в качестве моральной компенсации.

– Тебе ведь тоже Боря нравится? – вздохнула Катя, когда половина кофе была нами выпита, а все недостатки Аллочки выявлены и подробно обсуждены.

– Что значит «тоже»? – насторожилась я.

– Да ладно тебе. Это же ни для кого не секрет.

– В смысле? – У меня вдруг пропал аппетит и похолодели пальцы ног. Это что же получается, пока я скрытничаю, боюсь лишний раз с ним заговорить и на черновых страничках рабочего ежедневника прикидываю, как смотрелось бы мое имя в сочетании с фамилией «Сыромятин», весь офис обсуждает все это за моей спиной?!

– В смысле, что Борька нравится всем женщинам от двенадцати до семидесяти лет, если они, конечно, не лесбиянки, не радикальные феминистки и не страстные поклонницы какого-нибудь Майкла Джексона.

У меня отлегло от сердца, и я с аппетитом впилась зубами в свежайшую венгерскую ватрушку. Эх, мне бы скинуть пару-тройку кэгэ, да разве же такое возможно, пока в редакционном кафе будет работать собственная пекарня?

– Значит, ты тоже стала жертвой его обаяния? – перевела стрелки я.

Катя мелко закивала, потому что ее рот был набит пережеванным пирожным «картошка».

– И что ты об этом думаешь? – понизив голос, спросила я. – Есть у этой Аллы какие-нибудь шансы?

Перед тем как ответить, Катя повертела головой по сторонам, чтобы убедиться, что где-нибудь на непочтительном расстоянии не устроились благодарные уши кого-нибудь из наших коллег.

– Теоретически, – наконец протянула она, прихлебывая кофе, – теоретически, конечно, есть. У нас в редакции до нее таких красоток не было.

Я возмущенно ахнула и уже собралась было вытащить из-за пазухи привычный женский аргумент, что мы, мол, с тобой не хуже, а вся ее красота – в косметичке и утягивающих трусах. Но потом вспомнила, что сама я после загульной ночи нездорово бледна и прилизана, к тому же на моем подбородке лампой Ильича сияет здоровенный прыщ, а у Кати помада вокруг губ размазалась, и вообще она выглядит так, словно не знает, что в косметичке каждой женщины должны находиться щипчики для бровей. Будь она мужчиной – за Брежнева бы сошла.

Пожалуй, она права.

Однако разве дело только в смазливом личике и соблазнительной попке? Когда мне было двадцать лет, я искренне верила, что красивым сопутствует счастье. В связи с этим я даже вставала в половине восьмого утра, чтобы накрасить глаза, как у модели с обложки журнала «Космополитен». Но сейчас, почти в тридцать, я наконец разобралась в природе истинных ценностей. Хотя Альбинка говорит, что это все из-за того, что мне теперь просто лень вставать в такую рань.

– С другой стороны, – болтая ногой, обутой в стоптанную «лодочку», сказала Катя, – сомневаюсь, что он вообще способен на серьезное чувство.

– Почему это? – Лично в моих глазах Борис Сыромятин выглядел самым что ни на есть романтическим героем.

– Говорят, у него был неудачный роман, – почти шепотом поведала она, – якобы несколько лет назад он без памяти влюбился в какую-то жутко богатую тетку. У них была головокружительная страсть, и он хотел на ней жениться, но у нее уже был какой-то там муж. В итоге она его бросила. И теперь он не может ни к кому относиться серьезно.

– Постой, но откуда тебе-то все это известно? – изумилась я. Надо же, я работаю в редакции полтора года и знаю о Сыромятине только то, что он пользуется туалетной водой «Кельвин Кляйн» и у него есть три пары красных кожаных кедов. А Катя здесь без году неделя – и поди же ты!

– А мне Люська рассказала.

– Какая еще Люська?

– Ну, ассистентка арт-директора. Такая белая, кудрявая. Она с ним спала.

Я поперхнулась остатками ватрушки. Люська была похожа на упитанную моль, которая сто лет меланхолично пожирала лисьи воротники в плотно запертом шкафу. И вот теперь ее выпустили на белый свет, к которому она никак не может адаптироваться.

– Люська?! Спала?! С Ним??! – взревела я. Меня уже не волновало, что нас могут услышать посторонние, среди которых вполне могла оказаться и сама Люська.

– А почему это тебя так удивляет? – пожала плечами Катя. – Да с ним почти все спали. И Наташа, Галина, которая занимается рекламой. И все девчонки-фоторедакторы. И даже Марианна Федоровна.

– Офигеть, – расстроилась я. – А ты?

С замиранием сердца ждала я ее ответа. И когда Катерина отрицательно помотала головой, я готова была броситься к ней на шею и задушить в пламенных объятиях – только за то, что ее угораздило не перепихнуться с мужчиной из моих самых горячих снов.

Но не успела я нарадоваться вдоволь, как Катя лениво добавила:

– Ты же меня знаешь, я не из таких. Пару раз он приглашал меня в кино, конечно. Потом мы ужинали, а потом он пытался затащить меня в свою берложку, но я всякий раз думала: «А зачем мне это надо?» К тому же он все время норовил меня Надей назвать.

«Чтоб тебя все твои мужики в самый ответственный момент называли Надей, – злобно подумала я, – а еще лучше – какой-нибудь Агриппиной!»

Позитивный момент: никто не может заменить Сыромятину роковой возлюбленной. Никто, кроме, возможно, меня. Ну конечно, зачем ему нужны все эти швабры с наращенными волосами, все эти млеющие при его приближении фоторедакторы, когда в соседнем кабинете есть такой нетронутый аленький цветочек, как я (хотя нетронута я, пожалуй, лишь здоровым загаром, а единственное, что у меня есть аленького, – это вышеописанный воспаленный прыщ).

Негативный момент: если он успел слиться в экстазе со всей женской половиной нашей редакции, то какого хрена он до сих пор даже не запомнил, как зовут меня?!

Они сидели за крошечным столиком итальянской кондитерской, ловко укрывшейся от посторонних глаз в узком переулочке близ Маросейки. Головокружительно пахло кофе, шоколадом и пряностями.

Женщина нервно болтала ложечкой в чашке с южноафриканским напитком «Ротбуш». Мужчина вяло ковырял вишневый штрудель и постреливал глазами по сторонам. За соседним столиком две молоденькие студентки вполголоса обсуждали что-то девчоночье-секретное, время от времени взрывая кофейную тишину звонким хохотом.

Мужчина не мог оторвать взгляд от коленок одной из них.

Не то чтобы он был падок на остроугольную нимфеточную красоту, просто у девчонки была уж слишком короткая юбка и слишком уж задорно болтала она ногой – это завораживало.

Его спутницу явно раздражал его повышенный интерес к чужим нижним конечностям. Тем более что на ней была не менее короткая юбка.

– У тебя все получится. – Она накрыла ладонью его руку, и он тут же оторвал взгляд от пресловутой коленки и уставился на нее. – Просто делай, как я скажу.

– У меня нет опыта.

– Профессионалами не рождаются, – сухо улыбнулась она, – зато у меня есть информация и связи. На моих глазах многие раскручивались, я знаю схему.

– Но…

– Ты же не хочешь до конца жизни носить эти отвратные кеды? – Презрительно сморщив нос, она кинула взгляд на его «конверсы».

Мужчина насупился – это были его любимые кроссовки, из последней коллекции, на которые ушла четверть его зарплаты. Самое обидное, что самому ему было, по большому счету, наплевать на содержимое собственного гардероба. Как и многие мужчины, он определял пригодность той или иной вещи к носке элементарной меркой удобства, чистоты и выглаженности. А вовсе не модными тенденциями. Он старался для нее.

– Ты же хочешь прилично заработать, – она разговаривала с ним настойчиво и ласково, как с маленьким ребенком, – хочешь купить квартиру, да? Чтобы мы жили вместе.

– Хочу, – вздохнул он, – хотя ты могла бы и сейчас переехать ко мне.

– Но я не хочу жить в Чертанове, – мягко улыбнулась она, – я хочу жить в Камергерском или на Садовой-Спасской. В большой кондиционированной квартире с антикварной мебелью и штатом прислуги.

Мужчина криво усмехнулся – запросы его спутницы не имели ничего общего с действительностью.

– В любом случае деньги будут не сразу, – сказал он.

– Но и ждать тысячу лет тебе не придется. Это же не начало девяностых, когда на раскрутку звезды требовалось жизнь положить. Сейчас это элементарно, Ватсон. С нужным человеком я тебя уже познакомила. Она работящая девочка, перспективная. Тебе и делать ничего не придется, только взять в банке небольшой кредит. Остальное оплатит ее папочка, который тоже заинтересован в том, чтобы его талантливая дочурка прославилась. У тебя будет с ней эксклюзивный контракт. Ты будешь получать стабильный процент девчонкиных гонораров, а потом возьмешь себе еще подопечных. Если ты будешь слушаться меня, то года через три-четыре станешь большой шишкой в мире шоу-бизнеса.

Он вздохнул – по ее словам, все было проще простого.

– А ты не заметила… Не заметила, как она на меня смотрела?

– Конечно, заметила, я же не слепая, – улыбнулась она. – Смотрела, как кот на сметану. Ну и что? Девочка симпатичная, разве тебе будет противно?

– Ну как ты можешь так говорить? А тебе самой разве все равно? Ты не ревнуешь?

– Ревную, – согласилась она, продолжая улыбаться, – но у нас нет другого выхода. Если мы хотим добиться всего, что запланировали, надо принять правила игры. К тому же… Я же знаю, что ты меня любишь. Ты ведь меня любишь, так?

– Люблю, – эхом повторил он.

У каждой уважающей себя красавицы должен быть безнадежно влюбленный в нее воздыхатель. Нервно краснеющий при ее появлении тип, который обрывает ее телефон, шлет сотни эсэмэсок в день, изредка дарит розы и готов по первому зову примчаться с другого конца Москвы, но которому в то же время ничего не светит.

У меня такой есть.

Зовут его Геннадием, и когда-то мы вместе учились на журфаке (в то время он тоже был в меня влюблен, хотя для прикрытия и встречался с моей подружкой Леной). Генку я всегда считала этаким бесполым существом, с которым запросто можно обсудить хоть очередное романтическое приключение, хоть сбои менструального цикла.

Долгое время такое отношение если и не раздражало Генку, то по крайней мере приводило его в некоторый ступор. Он как будто бы нормально воспринимал мое ненавязчивое панибратство – а я ведь, нисколько не щадя его чувств, в подробностях рассказывала ему обо всех своих новых мужчинах. Я считаю так – если уж человек претендует на то, чтобы называться другом, то и дружить с ним надо по полной программе, без недомолвок. В противном случае есть риск быть справедливо обвиненной в злостном запудривании мозгов.

Иногда с Генкой происходит что-то непонятное. Беспричинное возрождение давно усопших чувств. Вот тогда от него лучше держаться подальше – иначе он замучает телефонными звонками среди ночи, недвусмысленными намеками или даже пылкими признаниями.

Если честно, мне его даже немного жаль.

Татьяна и Аля говорят, что я садистка и что мне давно пора вообще перестать с ним общаться, мол, чтобы не мучить мужика. Но если честно, я уже не представляю своей жизни без Геннадия. Наверное, это свидетельствует о мелочности и эгоистичности моей натуры.

Больше всего я нуждаюсь в его обществе, когда мне плохо. Когда меня мучают непонятно откуда взявшиеся комплексы.

Вот как вчера, например.

Я урод.

Это откровение снизошло на меня, когда я случайно наткнулась взглядом на свое отражение в зеркальной витрине бутика, мимо которого шла. Я даже не сразу поняла, что растрепанная тетка с осыпавшейся тушью – это и есть я. А когда осознала, остановилась как вкопанная и чуть не зарыдала от горького отчаяния.

А ведь путь мой лежал именно в тот самый бутик, где я собиралась приобрести вязаное платье, замеченное накануне. Но разве какое-то платье (пусть и за триста долларов) сможет украсить такое никчемное существо, как эта блеклая спаржа в зеркале? Так зачем же тратить деньги – деньги, которые можно со вкусом пропить в ближайшем баре?! Ведь алкоголь помогает уйти от суровой действительности (по крайней мере, так утверждают в свое оправдание выпивохи со стажем, к лагерю которых мне, кажется, скоро придется примкнуть).

Вместо того чтобы зайти в бутик, я остановила попутку и отправилась в Гольяново, где жил Генка.

Я часто приезжаю к нему просто так, наудачу, безо всяких предварительных звонков. И иногда мне кажется, что он нарочно не выходит из дома, чтобы случайно не пропустить такой вот мой спонтанный визит. Во всяком случае, не было еще такого, чтобы я приехала, а его в квартире не оказалось.

– Настена, какими судьбами? – Его широкая физиономия расплылась в улыбке.

У Геннадия странная внешность. Сквозь классическую блондинисто-сероглазую среднеевропейскую расцветку явственно проступают монголоидные черты. У него широкие скулы, маленький нос (мне бы такой вместо моего руля велосипедного) и необычный разрез глаз. Я знаю как минимум трех девушек, которые считают Генку красавцем-мужчиной, а меня, соответственно, неисправимой сукой, которая, словно собака на сене, нагло держит его при себе.

– Помощь нужна. – Я ввалилась в прихожую, со стуком скинула любимые свои замшевые сапоги, швырнула куртку прямо на пол и устремилась в комнату.

Геннадий еле за мною поспевал.

Тому, кто говорит, что мужчины – большие неряхи, чем женщины, не верьте. В качестве основного аргумента могу сводить вас на экскурсию в две типовые московские квартирки – свою и Генкину.

В моей царит полный бедлам – пыль на всех возможных поверхностях, разбросанные повсюду вещи, пятна от кофе на столе, труп кактуса на подоконнике, в треснувшем горшке. В квартире своей я живу уже почти два с половиной года и за это время, каюсь, ни разу не удосужилась помыть окна.

Иное дело – холостяцкая, казалось бы, берложка Геннадия. Вообще-то это помещение больше смахивает на жилище сентиментальной пенсионерки – линолеум всегда влажно блестит, занавески свежевыстираны, нигде ни пылиночки, повсюду расставлены трогательные сувениры, которые Генка привозит из загранкомандировок.

– Что-то случилось? – заволновался он. – Будешь блины?

– На оба вопроса – «да»! – Я плюхнулась в кресло и поджала под себя ноги. – А с чем блинчики?

– Есть с абрикосовым вареньем, а есть с курицей и луком, – машинально ответил он.

Совсем забыла упомянуть, что, помимо всего прочего, Геннадий еще и знатный кулинар.

– Погоди, а что произошло-то? На тебе лица нет!

– Ничего особенного, – скорбно заметила я, – просто я урод.

– Ты – кто? – недоверчиво хохотнул Генка.

– Урод, – повторила я погромче. – Я только что это поняла. Таким, как я, надо ходить в парандже и отовариваться в ночных супермаркетах, чтобы не шокировать граждан своим внешним видом.