Downшифтер

Словом, со старичком, говорят, пришлось повозиться. Его торжественно проводили, вручив положенные по этому случаю часы. Его предложение вести внеклассные занятия с минимумом часов понимания в роно не нашло.

Я рассказываю об этом так подробно, потому что в диковинку мне были и эти немудреные, лишенные всякой предприимчивости отношения, и – удивительное дело – я вдруг почувствовал, что занял место этого уважаемого старичка, отдавшего пятьдесят лет школе, и чувствовал от этого неудобство. Мне думалось, что оно никогда не пройдет, так же как любовь Анны Ильиничны, Анечки, как ее звали в школе, но мои необоснованные душевные терзания по поводу того, что подсидел ветерана, закончились сразу после одного случая. На второй день своей службы в школе я встретил бывшего учителя истории, поздоровался, а он вместо приветствия похлопал меня по плечу и сказал приблизительно следующее: «Ничего, ничего, пройдет время, и поймешь». Сказано это было с той стариковской снисходительностью, с какой прощается молодым и необразованным идиотам курение в подъезде. С этого момента мое неудобство исчезло, и рассказы старика в клубе о том, как ему пообещали подарить по выходе на пенсию палатку и не подарили, я воспринимал уже с провинциальным спокойствием.

С первых же дней в меня влюбилась учительница биологии Анна Ильинична. Застенчивая девушка, краснеющая от одного только моего взгляда в ее сторону, она была влюблена в меня безответной любовью, и я не без огорчения становился свидетелем тому, как она страдала и сохла. Но в ту пору мне казалось, что любовь истинная приходит сама, а потому, если сердце при виде этой хрупкой и невероятно стыдливой девушки не дрожит (я не понимаю, как с такой застенчивостью она преподавала биологию), значит, это не любовь. И ставим на этом точку. Прости, Анечка, что я не упомяну о тебе более ни разу и что вспомнил о тебе только для нанесения последнего мазка на пасторальный лубок моего пребывания в городке.

Как я был предупрежден заранее, все классы, в которых я преподавал, тотчас разбились на две приблизительно равные по своему количественному составу аудитории. Первая старалась очаровать меня, вторая все свои силы тратила на то, чтобы вогнать меня в гроб. В этой борьбе за социальную справедливость и в уравнивании тех и других до обычного уважения я чувствовал, как оттаивает моя замерзшая в столице душа и как по-новому раскрывается для меня суть такого простого явления, как существование на земле.

Подчинять себе классы удавалось легко по той причине, что я никогда не говорил по так любимым в учительской среде конспектам. С удивлением обнаруживая, как университетские лекции сами собой всплывают у меня в голове, стоит только задать им тему, я даже улыбался на уроках от радости познания. Больше всех мне нравился сын завхоза администрации Жорка. Тринадцатилетнее существо, с лицом, усеянным веснушками, и вечно растрепанной рыжей головой ходило на уроки как на каторжные работы. Если бы не порки, регулярно устраиваемые отцом, он бы, верно, вообще не ходил в школу. По причине того, что Жорка собирался стать космонавтом, а в случае неудачи – шпионом, он учил только астрономию, а поскольку астрономию в седьмом классе, где он учился, не преподавали из-за промашек в школьной программе – недогадливые методисты роно не подозревали, что Жорка собирается стать космонавтом, – то можно смело свидетельствовать о том, что Жорка не учил ничего из того, что преподавали. Однако уже через два дня, то есть ко второму нашему уроку, он выразил свой интерес и даже несколько раз приходил ко мне в пристройку, чтобы выяснить те или иные непонятные для него моменты Смутного времени правления Лжедмитрия. Историю он полюбил, но все остальное время Жорка проводил за более важными занятиями. За школой он крутился на турнике (готовил себя к центрифуге в Звездном городке) или пилил рашпилем куски магния, смешивая затем опилки с марганцовкой и взрывая эту смесь под окнами директорского кабинета. За отсутствием в городке стадиона и других спортивных сооружений Жорку всегда можно было найти за школой на полосе препятствий.

После уроков я возвращался домой, и ощущение того, что из тела моего выходит смог столицы, только усиливалось. Я был предоставлен самому себе, я ни за кого не отвечал, и никто не отвечал за меня – замечательная концепция будущего для человека, отказавшегося от столичных пробок и совещаний. Несмотря на то что я жил в городке всего неделю, я все реже вспоминал Бронислава с его непрекращающимися идеями покорения рынка, и с каждым днем исчезало по черточке из его портрета, поднимаемого мною из глубины памяти, и вскоре, когда я припоминал президента могущественной компании, передо мной являлся лишь двойной подбородок, сочные губы и прическа. Глаза этого человека – глаза, зеркало души! – я позабыл точно так же, как и нос, и голос. Ни за какие красоты мира я не поменял бы сейчас пахнущий полынью ветерок Алтая на ежемесячные посиделки в актовом зале, когда все исходят потом и дурным запахом в ожидании суммы, которая окажется в премиальном конверте. Этот замаскированный под любовь скорострельный нетрезвый секс на корпоративных вечеринках, походы в кино на новые творения Бондарчука, командировки по обмену опытом… Все это, вместе взятое, не стоит одного вечера у реки, когда солнце, пресытившись днем, опускается за край земли.

Я вспоминаю свой последний разговор с Брониславом, когда я еще не думал о вечерах у реки, а он не предполагал, что я когда-нибудь о них задумаюсь.

– Нам нужен этот контракт, Артур. Нужен как воздух. Предоплата в четыре с половиной лимона зеленых – кто еще спустит нам такие деньги? – Он поглядел на меня с нескрываемой президентской любовью, точно зная, кому говорить спасибо за такую предоплату. – Я не понимаю, как ты их окрутил, клянусь богом. Заставить питерских предоплатить пятнадцатимиллионный контракт четырьмя с половиной – это нечто! Артур, мы возьмем пятьсот и расколем пополам. По бухгалтерии я все проведу правильно… Но как ты их окрутил?

Восторг от того, что от четырех с половиной миллионов можно отсечь пятьсот тысяч и поделить на двоих, замыв следы в бухгалтерской чаще непроходимых формул, – вот предел истинного счастья для лучшего из тех, с кем я прожег шесть последних лет в самом дорогом городе мира.

Мне почему-то кажется, что Бронислав, случись так, что он присядет рядом со мной на этот берег в десятом часу вечера, будет говорить не о том, как тает в воде солнце, а о планах компании на октябрь. У него есть на примете поднимающаяся фирма, которая готова взять на консигнацию сто тысяч единиц каш…

Кажется, я нашел ту сотню очков, что добили Журова. Именно сейчас, сидя на берегу реки и швыряя в расплывающийся по воде кровавый блин солнца камни, я понял и успокоился. Долгие годы этот человек занимался не своим делом и не хотел этого понимать. Он хотел стать начальником отдела, полагая, что тогда наступит рай. Но уже через полгода свою цель он видел бы в виде кресла вице-президента. И все эти годы, что он двигался к нему, он убивал бы своих детей, не замечал уходящих от него жен, и рано или поздно на него накинулся бы Черный пес.

Водители-дальнобойщики утверждают, что на дорогах живет Черный пес. Когда силы шофера на исходе, когда от усталости чувствуешь на голове волосы, когда дождь хлещет по трассе под одним и тем же углом, Черный пес бросается с дороги на водителя и впивается клыками в горло. И водитель уже не принадлежит себе, он во власти дороги, и она делает с ним что хочет…

На меня бросилось кое-что похлеще пса, но и должность у меня, согласитесь, не топ-менеджера, а вице-президента. По Сеньке шапка…

Журов умер, потому что должен был умереть. Так рано или поздно случается с теми, кто, презрев свои правила жизни, пытается облагородить своим смирением корпоративные. Но это невозможно. Штекер Журова подойдет к материнскому разъему любой компании, но это будет штекер менеджера. У начальников отделов разъемы другие, и мне очень жаль, что Журов не понял простой истины: на всякого Журова всегда отыщется свой Бережной.

Мы должны были уйти оба. Сюда, на берег далекой алтайской реки. И он не думал бы о своем ребенке как о пачке масла и не велел бы жене вырезать его и выбросить в урну. Он плакал бы от счастья, поднимая его над своей головой.

Жаль, что я не прихватил с собой водки. Глядя на почти утонувшее в водоеме солнце, я помянул бы всех детей, погибших в этой войне.

Глава 6

Спрятанная в лесу выручка за «Кайен» мною была сознательно позабыта, мне доставляло недюжинное удовольствие жить на свой счет. Единственная крупная трата, которую я себе позволил, произошла через два часа после знакомства с Костомаровым. Вернувшись домой, я раздвинул в своем логове шторы и, к удивлению своему, обнаружил, что прямо из окон моей пристройки видны золотистые купола…

Я не помню, когда в последний раз был в храме. Я никогда не видел в этом нужды. Но сейчас, опьяненный российской глубинкой, я шел мимо крепко стоящей на улице Осенней церквушки и решил зайти. Не знаю, что на меня нашло, но я подошел к старушке и тихо заговорил о том, кому нужно молиться страннику. «Вообще Троеручице… Но нужно перестилать пол, – пожаловалась она, подсказав заодно и о Николае Чудотворце. – Стены красить надо, – сказала. – Крыша худая, а денег нет».

Я ушел и через час вернулся. Ровно час мне потребовалось для того, чтобы раскопать схрон и вынуть три из одиннадцати пачек. Все они были новенькие, и купюры такие острые, что ими можно было бриться. Выдавая мне в банке один миллион и сто тысяч, кассирша с удовольствием бросала их мне в лоток. Я благодарно принимал и наблюдал за тем, как увеличиваются в правильной последовательности порядковые номера купюр. Ни одной старой, все только что с печатного двора… Вот и сейчас, вынув три, что лежали сверху, я удивился тому, с каким безразличием взял их в руки. Для меня это были уже не деньги, а эхо вчерашнего дня, стихания которого я никак не мог дождаться.

«Прямо беда с этим ремонтом», – увидев меня снова, пожаловалась служка. И тут я вынул из кармана сверток и отдал старушке. И ушел. Она говорила, что пятьдесят тысяч взять неоткуда. И сразу после этого церковь в забытом богом городке получила триста. Старушка не знала меня, я не знал батюшку, возможно, это и явилось причиной того, что меня никто не благодарил.

А вечером того же дня я совершил прямо противоположный, алогичный поступок. Прогуливаясь по городку, я вдруг понял, что думаю о компании. Поразивший меня вирус жил и продолжал точить мою только что спасенную душу. Не знаю, что на меня нашло, но я вдруг наехал на шлифующую подошвами асфальт старуху, которая, по моим подсчетам, видела царя, да не одного, я тихо поздоровался и спросил, не знает ли она какой бабушки, которая заговаривает хворобу. И тотчас мне был показан дом с потемневшей от старости, но еще крепкой крышей, выглядывающей из-за труб домов соседней улицы.

Бабушка Евдокия оказалась энергичной восьмидесятилетней женщиной. Я рассказал ей о компании, о своем капитале, о мыслях, тревожащих меня, о внезапно посетившем меня озарении и посетовал на невозможность отречься до конца от старого и вдохнуть новое. Она слушала меня около получаса, а потом попросила руку и, сжав ее, закрыла глаза.

Клянусь богом, которому, впрочем, не доверяю, такого страха я не испытывал даже в тот день, когда на меня с небес бросилось нечто. Старуха поджала нижнюю губу, минуту не дышала, а потом завыла, как собака. Клянусь, как собака! Я хотел вырвать руку, но она держала ее стальной хваткой. Откинувшись назад, она тяжело дышала и постанывала. Продолжалось это секунд сто, и каждая из них показалась мне минутой.

– Милый ты мой… – прошептала она, разжимая влажные веки. – Откуда в тебе столько?

– Душа у тебя мечется, – продолжила она в ответ на мое предложение закончить дело вторым сеансом после восьми. – В узлах она у тебя, детка… Ищут тебя, за спиною ходють… Грозу над тобой вижу, касатик, молнии яркие, небо суровится, но не от господа сие… Не отпущают тебя силы, возвратить хочут…

– Да кто хочет-то?

Старуха прикрыла глаза и ослабила хватку.

– Повстречается тебе человек скоро… или уже повстречался… Не верь ему. Откажи. Отрежь. Душа твоя истощена, слаба… Куды повести ея, туда и побредет…

После того как я полчаса излагал бабке свою биографию, нетрудно было предположить, что привели меня сюда не хорошая жизнь и не берега зефирные. Я всегда изумлялся простоватости светских нимф, посещающих таких вот ясновидящих. Расскажут о себе все, начиная с пеленок, заканчивая вчерашним неудавшимся сексом, а потом ходят под впечатлением рецензии, выданной при свече. И секс у них скоро наладится, и за деньгами их альфонсы гоняются, и верить можно второму мужчине во вторник, а первому и третьему по средам давать никак нельзя.

– Бойся, касатик, – попросила меня на прощание старушка, – оглядывайся… Возьми иконку в храме и повесь над кроватью… Да не в этом бери, а в дальнем… Серые люди с темными лицами тебя пасут, агнца, аки волки…

«Люди в сером, – подумал я, усмехнувшись. – Третья часть с Томми Ли Джонсом и Уиллом Смитом».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.