Кабы не радуга

"Храм называется ступа. В храме, что в ступе пест…"

Храм называется ступа. В храме, что в ступе пест,огромный каменный Будда один, как перст.На площади несколько каменных черепахпирамидою друг на дружке. Чуть левее – скала.Под скалою звенит ручей – прозрачней стекла.До вечера здесь сидит достопочтенный Пак.Вечером Пак идет в горы, в пещеру, во мрак.В этой пещере живет золотой дракон.Найдешь чешуйку дракона – получишь жену. Тактут добывают жен. Закон суров, но – закон.Пак заходит в пещеру. Дракон, встречая его,превращается в деву с копною черных волос,наспех заколотых шпильками. На девушке – ничего,кроме халата в узорах из красных цветов и ос,вышитых серебром. Тогда ощущает Пак:все его существо, опустившись в пах,вздымается, выгибаясь, как головы черепах.Но это бывает вечером. А по утрамесли заглянешь в ступу (так называется храм),там двое – каменный Будда и достопочтенный Пак.

"Все о том же, о том же, как написала Линор…"

Все о том же, о том же, как написала ЛинорГоралик, а ты – напомнила, с этих пормысли ходят по кругу,как угрюмые зэки во дворике вечной тюрьмы.Время длится в молчании. Мывсе сказали другим, сами себе и друг другу.Все о том же, прибавлю – все то же, все так же. Вчератоже было не легче. Теперь ни чертав двух шагах не увидишь.Собирать образа, чемоданы, котомки, вязать узелки,слушать, как гробовые полкираспевают казацкий хорал или песню на идиш.Все о том же, все так же, все те же, за вычетом той,заокеанской, чужой оболочки пустой,цвета школьного мела.И душе остается, прикинувшись малышом,осторожно ползти нагишомпо упругим буграм бесконечного женского тела.Все о том же, все так же, все тот же прокуренный мир,заношенный, жалкий, затертый до дыр,часть пространства, в которомв проводах золотая пчела высоковольтно гудит.Из небес треугольник глядитнемигающим, пристальным, царственным взором.

"В день Благовещенья, не выходя из дома…"

В день Благовещенья, не выходя из дома,разве в лавку, в квартале, за запрещенной снедью,пачкой "Мальборо", смесью валерианы и брома,мимо фасада, прикрытого крупной сетьюв ожидании сноса или ремонта. Куполближайшего храма в этот день кажется вышена полголовы. Дождик с рассвета капал,но подустал и притих. Кот с выраженьем морды "не вашедело", вихляя задом, свернул за угол.Засиженный голубями бюст в полукруглой нишесмотрит пустыми глазами, которыми прежде плакал.Незримая мама дает указания Маше,моющей раму, поскольку Маша мыла раму в проеме,а мама любила Машу, как никто в этом мире и доме.Машу тоже звали Марией. Как ту, перед которойангел с цветущей ветвью стоял, возглашая:"Радуйся, благодатная! Бог с тобою! До скоройвстречи!" Сухая акация. Шумная стаяграет и метит асфальт известковым пометом.Ангел стучится к Деве. Она вопрошает: "Кто там?"Ей отвечает церковный хор и звон с колоколен,и смеется Младенец: "Разве ты меня не узнала?Ну и что, что я еще не родился, уж я-то воленродиться, когда захочу, Отцу сопрестолен.Се – стою и стучу, как карандашик внутри пенала!"

"Как одиноко город сидит…"

Как одиноко город сидит,сгорбившись, подобно вдове,с платком на старушечьей голове!Ее владенья разорены,юные дочери осквернены,был сын, но и он убит.За острой иглою – белая нить,саван – прочное полотно,пусть покроет родную землю оно,прислонилась к горячему камню щека,ни плакальщика, ни могильщика,землю некому похоронить.Иеремия, ты слышишь, яплачу с тобой вдвоем,так рыдают высохший водоеми проломленная городская стена,моя столица осталась однапо ту сторону бытия.А по эту сторону – два раба,яма, петля и страх,недвижный воздух, дорожный прах,на котором две цепочки следовда десяток идущих по следу врагов,а следом плетется арба.Бугристые, длинные спины волов,крик погонщика: "Шевелись!"И хочешь – кляни, а не хочешь – молись,все равно ни то, ни это не в счет,и равнодушно вечность течетповерх склоненных голов.

"Направленье и скорость бегства…"

Направленье и скорость бегства,место действия – безразличны,и спасенье не цель, а средствопробудиться, как в детских снах.Обстоятельства так обычны:пробудишься и, пробудившись,ощущаешь мышцы, и в мышцах —кровь, и в каждой кровинке – страх.По уступам морского днамы бежим, запрокинув лица.Позади гремят колесницы,и вода стоит, как стена.Но к стене нельзя прислониться,и судьба уже решена.

"Семь старцев медленно к Храму идут…"

Семь старцев медленно к Храму идут,продвигаясь вдоль квартала блудниц,мечтая остаться вдвоем хоть с однойиз сидящих на корточках у лазов в свои дома.Тщетно пытаясь освободиться от пут,в корзине трепещут семь голубиц,предназначенных в жертву. Знойневыносимый, влажный, сводящий с ума.Проезжает конная статуя с мускулистой рукой,приветственно поднятой. Многие падают ниц.Небо намного тверже, чем в День второй.Перед Храмом толпится разноязыкий сброд.Слышится пенье левитов. Резкие возгласы труб.Чуть в стороне над кострами кипят котлыс жертвенным мясом. Пляски вокруг котлов.Один подымает лицо. Боже, какой урод!Другой ухмыляется. Видно, что душегуб.Это – Божий народ. Бог достоин хвалы.Бог услышит мольбу. Не разбирая слов.Всякая ложь хранит отпечаток губ,которые шевелились и были теплы.Голубиц обезглавят. Старцы умрут в свой черед.Здание будет разрушено. Кроме одной стены.Все дороги ведут в тупик. Кроме одной стези.Девственниц обесчестят. Праведников убьют.Нечестивцев усадят за праздничные столы.Говорят, что у нас и волосы на голове сочтены.Но враг оседлает нас и прикажет: вези!Куда – известно. В мир, где блудят и пьют,где кровью полощут рот и мочою моют полы.Птицы в клювах растащат имя моей страны.Тысячу лет не вспомнят о том, что свершилось тут.Бог нашу боль хранит. Все до последней слезы.

"И чего ты хотела, произнося…"

И чего ты хотела, произносяимя мое, плотно губы сомкнув,выдувая проклятия, как изделия – стеклодув?От ладони моей отстраняясь вся,уклоняясь от ложа, выжидая, покасемя не выдою собственною рукой.Превращаясь то в мальчика, то в старика,я уже не помню, кто я такой.Оно и лучше. Человек по природе – тлен.Растлевает и тлеет, о прочем – лучше молчать.Мужчина вернется в прах, но из праха членчто каменное надгробье будет торчать.Лишь размноженье способно смерть побороть.Лучше бы вымерли души, но оставались тела.Крайнюю плоть во младенчестве взял Господь.Остальное было твоим, но ты не брала.Я иду вдоль стены, иногда опираясь рукойо горячие камни, если шатает вбок.Толпа во врата впадает пестрой рекой.Там, за стеной, говорят, обитает Бог.Там, за стеной, на меня наденут ефоди драгоценный нагрудник. Выйдя во двор,я раздвигаю пальцы, благословляя народ.Ты стоишь средь толпы. И я опускаю взор.

"Ближе к старости, особенно по утрам…"

Ближе к старости, особенно по утрам,на границе реальности и сновидений,душа, не овладевшая до концасобственным телом, пытается шевелиться,но безуспешно. Трудно отвлечься от дум,что пора принести покаянную жертву в Храм,или сделать жизнь порядочней,чтоб не сказать – совершенней,и (если не восхвалять) не проклинать Творца,и, отвратясь от мздоимства,судить, невзирая на лица,ибо лица отвратительны. Также и шум,доносящийся с улицы, не сулитничего хорошего. Остановка за малым —встать, несмотря ни на что, распрямить хребет,освободить пузырь и кишечник. БлагословенТы, Господь, Бог наш, Царь Вселенной,сотворивший отверстия в теле. Нет, не болитничего, кроме совести. Здесь, над разваломпохоти, любодеяний, нарушен каждый обет,каждый устав. В отместку (или взамен) —годы зрелости нищей и не слишком почтенной.Ближе к старости по утрам стоишь у окна,не торопишься отодвинуть ставни, но, прикоснувшиськ засову, медлишь, всматриваясь сквозь щель,и ничего не видишь, кроме полоски светаи мелькания пятен. Плоский луч разделяет наискосоксумрак спальни. Искрится пыль. Треснувшая стенаугрожает обвалом в течение века. Зачем, проснувшись,погружаться в мечтания, отыскивая цельсуществования, но находя лишь этобиение, изнутри раздалбливающее висок?

"Разбитые зеркала – это будет потом…"

Разбитые зеркала – это будет потом,а покуда жены Ершалаимаглядятся в полированную медь,придающую лицам желтоватый оттенок.Каждая прядь волос над высоким лбомсама по себе, недвижима,и если слишком долго смотреть,различаешь сетьголубоватых тончайших венокво впадинке у виска;это вовсе не означает,что пора увяданья близка,но все же чуть огорчает.Известно, что юное тело должно блестеть,и маслянистые умащеньяпокрывали красавицу с головы до пят,что сказывалось на качестве отраженья,блистательного в блистающем. Тебя окропятароматной водой, настоянной на лепесткахчерных роз, и это особый родмумифицирования тела,которое по природе – прах,но на пути к распаду (чему настанет черед)хотело всего, что благоухало и (или) блестело.Растление и истление на наречии тех времен —одно и то же. Похотливое лоно,открытое всем и каждому, могло оказаться(вместе с сосцами, которыхкаждый мог свободно касаться)причиной набега враждебных племен,паденья столицы, плача у рек Вавилона,пленения, рабства; и даже колонныв святая святых шатались в тактколебанию ложа блудницы,хотя и не каждый грешник смог убедитьсяв течение жизни, что это и вправду так.Медное зеркало нельзя разбить на куски,его корежат, сминают и втаптывают в грунт,оно темнеет, покрывается чернотойи зеленью патины, в которой кроме тоски,двуокиси жизни, распада, отражается только бунтпервобытного хаоса, оставшегося за чертойТворенья Господнего. В черный бугристый дискпроваливаешься, как в бездну – глядись не глядись.

"Святая земля состоит из святых…"

Святая земля состоит из святыхвещей, перемолотых в пыль,замешанную на жирной смазке греха.По этой тропе ковыляет судьба живых,калека, опирающийся на костыль,из которого сыплется труха.Трудно поверить, что это истинный путь.Глубже вдыхай полуденный зной, настойладана, предательства, клеветыи немного воздуха, чтоб дотянутьдо прохлады и темнотыи услышать крик часовых и шагиза городской стеной.Жизнь прочна и надежна. Врагипокуда на подступах. Подступы укреплены,ложь и насилие ходят дозоромвдоль городской стены,взгляд старца,встречаясь со взором блудницы,загорается. Белые голубицызарезаны и сожженына алтарях столицы,во славу добродетельной и премудрой жены.

"На плоскую крышу дома жертвенный свет луны…"

На плоскую крышу дома жертвенный свет луныложится. Он наполняет собою двор,серебрит без того серебристые кроны древ.Лежу, запрокинув голову к небесам.Небеса начинают вращаться. Они вольныделать что им угодно. Они омрачают взорслишком внимательный. Они отверзают зев,бездну, которой Всевышний страшится сам.Выпирают, клубясь, деревья из-за оград.Вспоминают дороги тех, кто ушел вчера.Тяжкий жар вожделения опускается в пах.Минута – и тело охватывает дрожь.Глиняный град ступенями сходит в ад.Над ним нависает Храмовая гора.Мир преисподней страшен на первых порах.Звездное небо лжет. И я повторяю ложь.

"Отбросы, обноски, обломки…"

Отбросы, обноски, обломкиобразуют культурный слой,то, что стало костями, черепками или золой;пронумерованные фрагменты, разложиврядом (или рядком) на мешковине,расчистив метелкой из перьев сизых и жестких,могут собрать, воссоздав, древний сосуд,который, свое отслужив,забыл о том, что хранил в сердцевине.Это о черепках. Что до громоздкихобломков черепа, то они могут лежать спокойно,пока труба не позовет на Судкости, мышцы и нервы; все это послойновозобновляет тело, которое вознесутангелы в райские кущи – по недосмотру, илибесы утащат в ад – честь по заслугам;у подсудимой души и у воскресшей пыливряд ли найдутся причинывосхищаться друг другом.Среди прочих находок – медные зеркала,вернее, остатки их, под патиной отражений,без остатка поглощающие лучи,затягивающие, как воронка; вечная мгланенасытна, рассеять ее – кричи не кричи —не удается. Единственный шанс поправить дела —действовать недеянием. Не делать резких движений.Под чернотой непроглядной скрыто лицо твое,или Твое Лицо. Восстановив чертыпосредством работ по времени и металлу,удается хотя бы немного отодвинуть небытиеи, сотворив молитву, приблизив глаза к овалу,попробовать убедиться, что это и вправду Ты.

"Дворик, вместившийся в рамах оконных…"

Дворик, вместившийся в рамах оконныхмежду иконой и белой плитой.Ветка в пупырышках светло-зеленых,маленький купол и крест золотой.Дни за неделю заметно длиннее,жаль только, годы совсем коротки.Небо безоблачно – Богу виднее:дворик, старухи, цветные платки.Ты, для Себя сохраняющий горсткустарых домов – низкорослых, жилых,купол, что сверху – не больше наперстка,не отличаешь особо от них.Ко Всехскорбященской, что на Ордынке,сходятся люди – вдвоем и втроем.Души плывут, как весенние льдинки,Дух омывает их, как водоем.Вижу чертог Твой украшенный, Спасе,но одеяния нет, чтоб войти.Темные складки души в одночасьесам, Светодавче, разгладь, просвети.Нет мне спасения, разве что чудо.Нынче не шьют покаянных рубах.Корочкой, словно во время простуды,ложь запеклась у меня на губах.

"Не лягу спать в одном шатре…"

М. Г.

Не лягу спать в одном шатрес тобой, Юдифь. Мои войска(мечи в руках – в глазах тоска)построились в каре.Плевать. Я заведу в квадраттвою страну, ее жильцов,прах прадедов, тела отцов,ошметки плоти – всех подряд,мочащихся к стене,я завлеку к себе в шатервсю чистоту твоих сестер:теперь она в цене.Пускай растут в утробах ихмои солдаты. Пусть в живыхостанутся они.Пускай издохнут в родовыхмученьях матери. Взгляни —их нет. Разрой своим мечомпесок. Не думай ни о чем.Ложись со мной. Усни.Но молча в раме золотойты катишь по траве пятойподобие мяча,лицом к толпе, склоняясь вбок,под тканью выпятив лобоки груди. Солнце из-за тучшлет утренний багровый лучна лезвие меча.

Войнушки

На убитом врагена одной ногестоит дебил-ветеран.Его головаторчит, чуть жива,а член скончался от ран.Божье имя, поди,из пустой грудидавно улетело, как вран.Приветик, Оська! Глядь, впередиклубится густой туман.Друг, позарез четвертак, хоть роди!Шарман, придержи карман!В глубине дворавойнушки-игра,калечит себя детвора.Васька, гребаный в грот,жует бутерброд,на нем пузырится икра.С надеждой глядит советский народна острие топора.Есть еще время идти впереди силы кричать "Ура!".

"Удушающий аромат…"

Удушающий ароматцветущих столетних лип,лилово-малиново-алый закат.Крик матери. Детский всхлип.Черный с желтым китайский халат.Отчим – тот еще тип.Бронзовка летит на газон,забирается в глубь цветка.Начинается долгий дачный сезон.Странно, что жизнь коротка.Странно, она проходит как сон,как мелькание мотылька.Говорящий столб. Сообщение ТАСС.В кастрюльке суп разогрет.Рукомойник. Эмалированный таз,поставленный на табурет.Сколько раз тебе говорят! Сколько раз!Сколько лет тебе, сколько лет?И опять пластинка – щелчок, повтор,повтор и опять щелчок.Лоза цепляется за забор.Мать собирает кудри в пучок.Пластинка крутится до сих пор.Летит золотой жучок.

"Жили совсем недавно Абрам и Сара…"

Жили совсем недавно Абрам и Сара.Сара с кошелками возвращалась с базара.Абрам сидел у окна и читал газету,передовицу – как поклоняться Сету,Осирису, Ра, Анубису или Изиде,как сладко мумии спать в большой пирамиде.В детстве он тоже мечтал стать мумией. Позжеон приобрел отвращение к черной высохшей коже,золоченым маскам, расписным саркофагам.Лучше остаться живым и работать завмагом.Лучше играть в домино во дворе под сеньюогромного дуба, чем становиться теньюсамого себя, слышать Голос, видеть виденья.Но Голос звучит, виденья перед глазамистоят, зачем – не понимая сами.Тот же Голос, который сказал "Изыди!".Куда изыди? Правнуки – к той же Изиде,в страну кирпичей и корзин, откудане выбраться, если не будет чуда.Абрам берет нож, которым резали булку,кричит в окно: "Исаак! Айда на прогулку!"И уводит сына вверх по наклонному переулку.

"…Доколе облако не взяло Его из вида их…"

…Доколе облако не взяло Его из вида ихи не вернуло. А кто же отдаст, если возьмет?Он пребывает с нами, но их оставил однихпосреди земли, где течет молоко и мед.Посреди времен, где с пророком спорит пророкза верное вечное слово и лучший кусок,где невинный отрок пускает струю в песок.Внутри домов, где застит дверной проемтучный римлянин со щитом и копьем,где сестра говорит сестре: "Давай поиграем вдвоем!"На земле, где пока светло, но скоро будет темно.В душе, где между сердцем и разумом – каменная стена."Где, смерть, твое жало?" – Да вот же оно!"Где, ад, победа твоя?" – А вот и она!Что ж Ты стоишь и стучишь? Не тревожь мальца.Он, руку в карман запустив, изучает свежий "Плейбой".Дай ему прежде убить и похоронить отца,а потом он, возможно, пойдет за Тобой.Мама, можно потрогать золотого тельца?В пионерском лагере горнист протрубил отбой.

"Стоит корыто, другим накрыто – цинковый гроб…"

Стоит корыто, другим накрыто – цинковый гроб.Благородный афганский народ победит в борьбе.Анекдот. "Здесь живет Петя, мать его еб?" —"Я его мать!" – "Блядь, так мне ж не к тебенадо, мать твою еб!" – "Мама, к тебе пришли!"Сынок, тебя призовут, сынок, погоди!Слишком жарко для водки. Гитара бренчит вдали.Подонки ходят туда. А ты туда не ходи.Не отпускай свою память гулять во дворе,где ходят старик в трусах и женщина в бигуди.Не пей, сынок, больше не пей, не стой на жаре.А где же еще стоять с наколкою на груди:орел, распластавши крылья, несет змею.На столе помидоры, губчатый хлеб ржаной.Чумазый мальчишка прячет в кулачке за спинойсеребряную монетку – юность мою.

"При скончании века, на его острие…"

При скончании века, на его острие,совпадающем в данном случае с острием иглы,скользящей по черной бороздке, кавалер де Гриепоет о своей Манон. Тополь в виде метлы,прислоненной к небу, сметает прочь остатки ночныхсветил и ошметки своей же листвы заодно.Звуки ложатся в стопку, как в церквах у свечныхящиков поминальники. Голгофа входит в окночерною крестовиной, понуждая звучатьарию как молитву. Шипение, треск, щелчкипридают торжественность голосу, накладывая печатьцерковности на историю, в которой сердца толчкине более чем механика. Работа пружины. Завод.Ящик красного дерева. Ручка, что в наши днинапомнит о кофемолке. Вотмы и остались из всей родни на свете одни,"Юлий Генрихъ Циммерманъ". Поставщик дворарасстрелянного величества. Тяжелый диск на штырьке,покрытый зеленым сукном. Рулетка и ломбер. Вчера,лет девяносто тому, солдат выносил на штыкена свалку русской истории милую тусклую жизньнаших прабабок и прадедов. Дачную местность. Сирень.Однообразный мотив, с которым только свяжись —не отцепится, не разломив голову, что мигрень.

"Сцепленье, расхождение, сплетенье…"

Сцепленье, расхождение, сплетеньетрех нот в грегорианском песнопенье.Теченье-лопотание потока,латыни шелестящая осока.Здесь символ Агнца видит символ Рыбы,глядясь в быстротекущие изгибы.Здесь крест сияет меж рогов оленя,здесь просит лев: "Прими мои моленья!"Здесь скалы говорят о твердой вере,полет голубки – о грядущем веке.Здесь, пошатнувшись, можно оперетьсяна что угодно. Жаль, не отогреться.Здесь яд светлеет, смешиваясь с кровью,и ангел ставит камень к изголовью.

"И еще, закрыв глаза, представляешь лазурные воды…"

И еще, закрыв глаза, представляешь лазурные воды.Это лагуна. На берегу небольшой укрепленный город.Над лагуной облако. Ангелы, словно годы,медленно пролетают. В церкви тяжелые сводыдержатся на молитвах о том, чтобы не постиглиград ни огонь, ни меч, ни потоп, ни голод.Послушник в белом ползет к прелату. Его постригли.Между тем противник ведет осаду, запас еды на исходе.В колодцах вода зацвела. Моровое поветрие у порога.Но это обычные вещи. Все ведут себя, вроденичего не случилось. Девушка-недотрогаушла с солдатом. Ноги торчат из стогапрошлогоднего сена. Князь заботится о народе.Все навсегда пропало. Никто не заметил пропажи.На рынке христопродавцы кричат, набивая цену.На дозорной башне пялят пустые глазницы стражи,ослепленные за неспособность видеть сквозь стену.

"Средневековье бывает довольно часто…"

Средневековье бывает довольно частои длится довольно долго, обычно не совпадаясо временем нашей жизни. Оно бывает уделоммертвых девственниц, королей, архиепископов, нищих,продолговатых статуй, слепых от рожденья,в ниспадающих складках, застывших в нишах.От средних веков остаются сооруженья.Камень на камень наваливается всем телом.Синагога с завязанными глазами стоит, рыдая.Рядом с ней улыбается Церковь. Вероятно, от счастья.Средневековье бывает у мертвых. Нам от этого раяостается то античность, то Просвещенье, то Возрожденье.Мы строим, мы ходим строем. Под звуки грачиного граявыносят знамя особо отличившейся части.Следом за флагом Свобода приходит нагая,не терпящая послушанья, ни тем более возраженья.Средневековье в отстое. Возрождение – это круто.Вот оно опять подступает вплотную к гетто,где упакованы в прочные стены (брутто)страх и трепет еврейской души (бесплотное нетто).

"Старик ударами каблука…"

Старик ударами каблукадобивает оскалившегося зверька.Потом за хвост поднимает тельцеи отбрасывает. Второй негодяй безрук.На культю насажен железный крюк.Что еще сказать о его владельце?Всюду мертвые крысы. В толк не возьму:всюду мертвые крысы – это к чему?Не поминай суму и чуму.Особо чуму. Все равно не услышу.Лучше вот погляди: покидая крышу,химера летит головой во тьму.Пьет вино душегуб, не чувствуя губ.Льнет к суккубу инкуб, к инкубу – суккуб.Самцы ревут, покрывая самок.На кресте собора железный петухсвятой розарий читает вслух.Из вершины холма выпирает Замок.

"Вот Сатана. Он едет верхом…"

Вот Сатана. Он едет верхомна хромой седой кобылке с грехомпополам, с погибелью накоротке.Проезжает узкую улочку. Вдругпред ним – река и цветущий луг,и лодка плывет по реке.На одной ноге, на самой корместоит монах не в своем умес горящим крестом в руке.Он корчит гримасы, поскольку огоньразгорается, жжет ладонь.И лодка плывет по реке.Огромные рыбы всплывают со дна.В чешуе отражается седина:бес в ребре, седина в бороде.В облаках читают псалом чтецы.Дьявол скачет во все концы,а лодка плывет нигде.В небе – Агнец с крестом меж роговсмотрит вниз. Он видит враговсоцветьем несчетных глаз.Он видит всадника и пловца,пешего, лешего, подлеца,но прощает – на этот раз.

"Во времени, как и в пространстве, есть святые места…"

Во времени, как и в пространстве, есть святые места.Места паломничества. Здесь нечестивых устав кровь замолкают, припадая к подножью креста.Здесь капюшон закрывает верхнюю половину лица,но по излому губ и острому подбородку узнаешь гордеца.Потом – второго и третьего. И так без конца.Посмертные судьбы врагов разведены по полюсам:в пылающий центр земли, к слюдяным небесам,совершенно безоблачным. Что хуже? Не знаю сам.Поющие ангелы. Квадратные ноты. Круглые рты.Ниспадающие одежды скроены из пустоты.Господи, я взываю к Тебе, но не слышишь Тыни моей мольбы, ни его, ни вообще ничьей.По цветущему лугу бежит звенящий ручей.У разрушенных врат алебастровый старец со связкойключей.

"Улочка слишком узка. Когда из окна…"

Улочка слишком узка. Когда из окнальют нечистоты – не увернуться. В столицедела обстоят иначе. Там повсюду виднарассудительность герцога, да продлитсявремя его владычества! – молится вся страна.Там вдоль домов – канавы. На каждом доме балконзакрытый, но с круглой дырой в полу. Оттудавниз низвергаются желтые струйки или слышится стон:кто-то выдавливает экскременты. Ночная посудатам не нужна. О, герцог! О нас позаботился он.Конечно, по улице ходят посередине, гуськом.Опять же запах. Но лучше с плеском в канаву,чем прямо на голову. Даже мечтать о такомпрежде не смели. На площади видишь оравувосторженных граждан. Герцог сидит верхомна любимой кобылке. Как любимой? Это вопрос.Всякое говорят. Скотоложство – личное делоскотоложца. Пустяк, если вспомнить горбатый носгерцогини, ее большое, должно быть дряблое тело,собранный на макушке узел седых волос.Закипая, огромное облако заполняет весь небосклон.Но толпа не расходится. Также и смена столетийне мешает сброду сбегаться со всех сторон,чтобы увидеть, как герцог, епископ и некто Третийпосредине площади плотью выкармливают ворон.

"Человек никогда не бывает один. Рядом…"

Человек никогда не бывает один. Рядом(или, вернее, над) глядит немигающим взглядомГосподь, а в подполье мышью скребет Сатана.Иногда он выскакивает на пружинке.Это он, я знаю его ужимки,да и тень на стене хорошо видна.Я бросаю в него чернильницей. Мимо!Он смеется беззвучно, рожи корчит незримо.По стене растекаясь, причудливое пятнонапоминает опять же исчадье ада.Сквозь окно доносится блеянье стада,и вечерний свет наполняет окно.Городок сжимается, в небо выставив шпили.Ратуша и Собор. Кто знает, зачем мы жили?Между Спасеньем и гибелью, как между двух огней.Между матерью и отцом – духовной и светской властью.Между бездной и бездной. Между страстью и страстью.Спит душа. Холодные звезды стоят над ней.

"Если стремишься к Богу, тело само по себе…"

Если стремишься к Богу, тело само по себеудлиняется и сужается. В постоянной борьбеплоти и духа черты заостряются. Глаз намне велено поднимать, чтобы не быть соблазноми себя поберечь. Упругие, нежные груди(если вы девушка) теряются в складках платья.Страшный суд (сие же последнее буди! буди!)в облаках раскрывает свои объятья.Пастырь добрый овечку кладет на плечи.Не плачь! Время ранит, а вечность лечит.Все это так, но легкий изгиб бедра,выставленная чуть вперед нога,улыбка, мелькнувшая на мгновенье,говорят о том, что на белых ризах добраможно найти отпечатки пальцев врага.Тебе понравилось прикосновенье.И тогда остается сделать последний шаг.Превратиться в скульптуру. Напоминающие лягушатангелы держат герб. Властители в нишахпохожи на нищих духом. Или просто на нищих.И ты – среди них. В углубленье последней стеныпоследнего храма в стране. Верней – в осколке страны.