Дочь леса

– Мама, это пиорнисы?

– Да. Только нужно говорить «эпиорнисы», а не «пиорнисы».

– Помнишь тот омлет, что мы готовили, мама? Из огромного яйца эпиорниса?

– Помню, мой птенчик.

Восхищенная этим открытием, Кандри принялась болтать без умолку, комментируя все новое, что видела вокруг. Обогнув стадо эпиорнисов, они проехали мимо деревни илотов, небольшой группы соломенных хибар, притулившихся на склоне холма. Кандри с гордостью констатировала, что деревья-хижины амазонок намного удобнее и практичнее, чем дома, стоящие на земле. Мать почти не отвечала на восторженные замечания дочери. Вдалеке они увидели нескольких илотов, которые шли работать на свои поля или пасти скот. Многие воительницы происходили из деревень: дочерей бедных крестьян в раннем возрасте отдавали в лес, на воспитание амазонкам, как произошло с Меланиппе. Амазонки защищали илотов, а те взамен снабжали воительниц продовольствием и кормом для лошадей. В конце прошлой зимы – ей тогда было всего шесть лет – Кандри услышала разговоры о восстании в деревнях. Она не знала, что такое «мятеж», но селяне, наверное, с головой погрузились в это таинственное занятие, поскольку повозки с зерном и припасами больше не поступали в лес. К счастью, амазонки отправили в деревню отряд и положили конец восстанию. Они вернулись с гружеными телегами, и все вновь стало как прежде.

Кандри чувствовала себя совершенно разбитой, когда мать наконец остановила лошадь. Они оказались рядом с небольшим, выкрашенным белой известкой строением, зажатым между двумя полями овса. Кандри вошла в сарай и испытала разочарование, обнаружив внутри лишь кучу гнилого дерева и сломанные сельскохозяйственные орудия, разбросанные по земляному полу. Она повернулась к матери – та распаковывала вещевой мешок, доставала овсяный хлеб, циновку и тонкое одеяло.

– Что мы теперь будем делать? – спросила Кандри.

– Проведем ночь здесь, – ответила мать, усаживаясь на циновку. – Давай-ка, бери хлеб и иди сюда.

Она усадила дочь рядом с собой и стала заплетать ей волосы. Кандри жевала овсяный хлеб, а жесткие пальцы матери то и дело задевали ее уши, разделяли волосы на отдельные пряди.

– Мама, а куда мы пойдем завтра? – спросила Кандри, глядя на мать снизу вверх. Она видела только ее подбородок.

– Сама увидишь, мой птенчик.

Заплетя Кандри косы, мать прижала ее к груди и стала покачивать, тихонько напевая какую-то песню. Время от времени она целовала дочь в висок, щеку или лоб. На лицо Кандри капнула горячая слеза. Обессиленная после целого дня, проведенного верхом, Кандри уснула в теплых материнских объятиях.

Проснувшись на следующее утро, она несколько долгих секунд не могла понять, где находится. Постепенно перед ее взором проступили очертания пыльного сарая. Мать укрыла ее одеялом и уложила на циновку, возле изголовья лежал небольшой сверток с едой. А прямо перед ней стоял, прислонившись к стене сарая, какой-то человек и молча наблюдал за девочкой из тени. У Кандри вырвался крик изумления. Она поспешно сбросила с себя одеяло, а человек отлепился от стены и подошел к ней. Льющийся в окно и дверь свет упал на его лицо.

Кандри еще ни разу не видела мужчин, но тут же поняла, что перед ней именно мужчина. У него на подбородке росли грубые волосы, как у самых старых амазонок, только намного гуще. Руки у него были толстые, как стволы молодых эвкалиптов. Страх сдавил Кандри горло. Ее никогда не интересовали наставления взрослых касательно внешнего мира, но главную идею она усвоила: мужчины – враги амазонок.

– Вы кто? – взвизгнула девочка. – Где моя мама?

– Она ушла ночью, – ответил человек. – И оставила тебя мне.

Потрясенная его серьезным тоном, Кандри несколько секунд пыталась осмыслить услышанное. Потом истина постепенно начала доходить до нее. Девочка вспомнила странное поведение матери накануне, вспомнила, как печаль исказила ее черты, как она покрывала лицо Кандри влажными поцелуями.

Мать ушла. Бросила Кандри одну.

В груди девочки словно набух огромный ком, мешок, полный горя, слишком тяжелый для нее. В следующее мгновение этот мешок прорвался, и Кандри почувствовала, как ее лицо заливают слезы отчаяния.

– Иди сюда, – велел мужчина и резко схватил девочку за одну из длинных кос.

Кандри отбивалась и кричала, так что задребезжали разбросанные по амбару тяпки и лопаты. Сквозь слезы она увидела в руке мужчины кинжал. Он сейчас зарежет ее, как свинью.

Однако, вместо того чтобы чиркнуть Кандри по горлу, человек начал отрезать одну из ее кос. Вжих! Коса с приглушенным шлепком упала на земляной пол. Растерявшись, Кандри перестала отбиваться.

– Поверь, тебе не стоит оставаться с матерью, – проговорил незнакомец, отрезая и бросая на землю вторую темную косу. – Ее свирепые соплеменницы убьют ее, когда узнают, что она сделала. Ей изначально не следовало тебя оставлять.

– Почему? – спросила Кандри.

Человек заставил ее повернуться и поднес лезвие кинжала к ее лицу. В ровной блестящей поверхности оружия Кандри увидела отражение своих голубых, покрасневших от плача глаз, квадратную челюсть, которая так ей не нравилась, и короткие волосы, завивавшиеся над висками.

– Потому что ты мальчик.

Человек выпрямился и вложил кинжал в ножны.

– Мой мальчик. И отныне твое имя Алькандр.

1

Рождение

Пифон

Двадцать восемь лет спустя

Вот уже несколько декад ничто не нарушало тишину внутреннего дворцового двора, лишь время от времени с мертвых пальм падали на землю слежавшиеся куски снега. Холод словно заморозил течение времени, превратив дворец в пустую сцену. И, как всякая пустая сцена, величественное здание ждало начала представления.

На занесенном снегом пьедестале змей Пифон свернулся вокруг своей кладки. На гладкой поверхности одного яйца появилась трещина, и раздался звук, похожий на тот, что бывает, когда идешь по замерзшему озеру, – ясный и тревожный. За первым треском последовал еще один. Змей повел своими лишенными век глазами. Заскрежетали, разворачиваясь, массивные кольца его огромного тела, чешуйки терлись друг о друга, осыпался покрывавший Пифона снег. Трещины на двух лежащих в центре яйцах расширились, и показались белые мембраны, под которыми угадывалось движение двух гибких тел, стремящихся к воздуху и свету. Остальная часть выводка оставалась неподвижной: другие яйца не пережили стазиса, в который их погрузил василевс.

Треугольный нос проткнул одну из двух мембран, и появилась уменьшенная версия огромной рептилии.

– Тебе принадлежит будущее, – объявил змей.

Другая мембрана, в свою очередь, порвалась, и показался второй змееныш.

– Тебе принадлежит прошлое, – добавил Пифон.

Змееныши, полупрозрачные, как лед, длиной в человеческий рост, развернулись и выбрались из своих скорлупок. Они распахнули пасти под углом, на который способны только челюсти рептилий, и стали зевать. Их белые зубы-крючки сияли в свете, заливавшем покрытый снегом внутренний дворцовый двор. Первый змееныш скользнул по кольцам Пифона.

– Ликург приближается.

Второй зашипел от гнева и ответил:

– Он похитил нас двадцать лет назад, чтобы подарить василевсу. Мы были дипломатическим подарком.

– Ваши братья и сестры никогда не будут жить по его вине, – прошипел Пифон.

Первый змееныш обратился к своему брату:

– Если ты останешься здесь, мы сможем отомстить.

– Значит, мы отомстим, – ответил второй змееныш.

Он остался посреди непроклюнувшихся яиц и свернулся клубочком, а его брат двинулся к выходу.

Пифон тоже скользнул по покрытой снегом земле и пополз по следу детеныша, который уже исчез за галереями внутреннего двора. Как и несколько декад назад, он миновал крепостные стены дворца и оказался на продуваемых ветрами каналах седьмого уровня.

Змей дополз до ближайшего межуровневого пропускного пункта. На посту охраны, расположенном прямо над ледяной лестницей, дремали бандиты. Один из них проснулся, когда мимо проползал Пифон. Увидев огромного змея, головорез пробормотал: «Вчера я определенно переусердствовал со сладким вином» – и снова заснул.

Пифон продолжил спуск. Он миновал еще два пункта пропуска, не разбудив дремлющую охрану. Охранники в трех последних сторожках бодрствовали, но огромная рептилия угрожающе зашипела на головорезов, и те застыли, не смея даже шевельнуться. Змей знал, что перепуганные людишки скоро поднимут тревогу, но к тому времени, когда они выследят его и попытаются догнать, он будет уже далеко.

Змей продолжил свой путь и наконец оказался на покрытом белыми сугробами лугу, отделявшем башни от крепостных валов. Вдалеке виднелась брешь в куполе, наполовину заделанная известковым раствором. Пифон поглядел на огромные строительные леса, возведенные на валу, и недовольно стрельнул языком. Вернуться этим путем не получится. Извиваясь, он прополз по лугу, оставляя на снегу странные волнообразные следы (на следующий день зеваки увидят их и станут недоумевать), и покинул город через ворота. Затем змей пересек огромную равнину, на которой стояла Гиперборея, и достиг первых невысоких холмов, что, поднимаясь все выше и выше, постепенно переходили в горы. Предрассветный сумрак понемногу рассеивался, а он скользил по облаченной в белое долине, направляясь к Рифейским горам. В небе уже поднималось молочно-белое зимнее солнце, когда Пифон достиг замерзшего озера у подножия ледника. Его чешуя царапала ледяную гладь, под которой угадывались глубокие черные воды. Он остановился посреди озера, свернул свое огромное тело в кольца, опустил на них голову и стал ждать. Придется еще немного поиграть с судьбой, прежде чем он вернется в свое уединенное убежище в горах, где ход времени измерялся лишь редким появлением караванщиков.

Алькандр

На вершине тюрьмы Экстрактрис звучало, не прекращаясь ни на секунду, ритмичное постукивание: по узорчатой мозаике пола туда-сюда топали сапоги. Алькандр расхаживал по покоям начальника тюрьмы, обитавшего теперь в одной из камер где-то на нижних этажах. Разговор, к которому готовился темискирский эмиссар, имел огромное значение для его будущего. На мгновение Алькандр остановился, поглядел на раскинувшийся за окном пейзаж – покрытые инеем башни, озаренные вечерним солнцем, – и снова стал ходить по комнатам. Он чувствовал бы себя увереннее, если бы не наделал столько ошибок.

Первой его ошибкой стал пожар, в результате которого оказался поврежден купол. Температура в городе опустилась так низко, что рабочие больше не могли заделывать брешь, так как раствор для каменной кладки застывал на морозе. После декады упорного труда они в конце концов отступились и ушли со стройплощадки. Их труд остался незавершенным: адамантовый купол перечертила широкая темная трещина, частично скрытая строительными лесами. Осталось заполнить половину этой бреши, по форме напоминающей треугольник с длинным основанием, сквозь которую задували ледяные ветра. Воспользовавшись всеобщим хаосом, кланы захватили все таможенные посты. В настоящее время бандиты контролировали всех, кто приезжал в город и покидал его, а также прибрали к рукам снабжение. Товары первой необходимости продавались по баснословным ценам. Над Гипербореей нависла угроза голода.

Вторую ошибку Алькандр совершил, позволив Арке сбежать. Он не ждал, что после обрушения башни девчонка решит покинуть Гиперборею. У него ушло несколько дней, чтобы окончательно удостовериться в ее отъезде. С каждой минутой расстояние между ним и Аркой увеличивалось, и Алькандр начинал беспокоиться. Он оставил надежду послать в погоню Силена, потому что при жизни лемур никогда не бывал в Рифейских горах, к тому же еще окончательно не восстановился после полученных повреждений. Стремясь ускорить регенерацию лемура, Алькандр поместил его в магико-лечебный чан, стоявший в занимаемых им сейчас покоях. Из желеобразной жидкости показалось неподвижное лицо, глаза существа следили за мечущимся хозяином. Потребуется еще несколько дней, чтобы жизненно важные органы лемура восстановились в полной мере. У Алькандра не осталось выбора – следовало отправить за Аркой кого-то другого.

О своей третьей ошибке он узнал только что.

– Сколько месяцев? – спросил он, не переставая расхаживать из стороны в сторону.

Из темного угла комнаты донесся глухой голос, в котором прозвучали металлические нотки:

– Два.

– Значит, у меня еще есть время, чтобы найти какое-то решение. Мне нужна Барсида.

– Господин, ее помощь будет ничтожно мала по сравнению с опасностью, которую будет представлять этот ребенок, если родится.

Алькандр бросил взгляд в угол комнаты, откуда шел голос. Из полумрака появилась человеческая фигура, только некоторые части тела у нее были металлические. Одной рукой она держала свою вторую, демонтированную руку и носила железную маску, на которой обозначались невыразительные черты лица. Темные прорези глазниц придавали ей загадочный вид. С тех пор как Алькандр дал ей эту маску, Пентесилея ни разу ее не снимала. Обратной стороной медали было отсутствие у Алькандра возможности наблюдать за выражением ее лица. Беременность Барсиды грозила стать настоящей проблемой, и Алькандр задавался вопросом, не чувствует ли амазонка угрозы со стороны этого будущего ребенка.

– Я подумаю об этом, – проговорил он. – Уже достаточно стемнело, идем.

Пентесилея вставила свою механическую руку в плечо, согнула и разогнула пальцы, затем последовала за хозяином к лестнице, ведущей на крышу. Они вылезли через люк на террасу, и там на них обрушился лютый холод, ставший еще сильнее с наступлением ночи. Алькандр надвинул капюшон и зашагал к центру крыши, на которой еще недавно зеленел висячий сад. Струи фонтанов замерзли, превратившись в ледяные фигуры причудливых форм; покрытые снегом растения походили на изящные скульптуры. Алькандр остановился в центре огромной мозаичной розы, украшавшей пол террасы, и поднял глаза к небу. В вышине купол образовывал едва видимый барьер между крышей башни и темно-синим небосводом. Алькандр сунул в рот три пальца и протяжно свистнул.

Через несколько минут бледное сияние первых звезд закрыла огромная тень, а еще через мгновение с неба спикировала гигантская хищная птица и опустилась на крышу. От взмахов черных как смоль крыльев поднялся ледяной вихрь, сорвавший с головы мужчины капюшон. Алькандр подошел к птице рух и погладил ее кривой клюв затянутой в рукавицу рукой.

– Прости, что оставил тебя за пределами города, Меланефель, при свете дня ты слишком бросаешься в глаза, – сказал он.

Птица нежно потерлась головой о макушку хозяина, потом отвернулась, давая возможность Пентесилее забраться себе на спину, где было закреплено двойное седло. Когда Алькандр тоже занял свое место, девушка просвистела команду, и птица взлетела.

Над городом завывал ветер. Несколько минут Алькандр ни о чем не думал, просто наслаждался полетом над Гипербореей. В настоящее время он предпочитал летать по ночам, когда последствия его ошибок становились менее заметны. Цвета города – зелень вьющихся растений, синева воды, настенные росписи – исчезли подобно мелкому песку, разлетающемуся под порывами ветра. Теперь повсюду выросли ледяные сталактиты, вода в каналах замерзла, все вокруг покрывал сероватый снег, на первом уровне почерневший, поскольку там его ежедневно топтали перебравшиеся вниз жители. Алькандр постоянно твердил себе, что это просто временные неудобства, и все же невольно чувствовал свою вину, видя, в каком печальном состоянии оказался город незадолго до окончательного завоевания.

Под порывами ледяного ветра кожа его лица горела, ноги мерно покачивались над пустотой в такт движениям мощных крыльев. Алькандр привык к этому ощущению: отец научил его летать еще двадцать восемь лет назад. Сегодня вечером, спустя шесть месяцев, проведенных в Гиперборее, он снова увидит отца.

Птица рух спикировала к бреши в куполе и, мягко шелестя крыльями, пролетела над пустыми строительными лесами, возведенными каменщиками. Даже если бы рабочие остались, то, скорее всего, не заметили бы промелькнувший в воздухе темный силуэт гигантской хищницы.

За пределами купола было еще холоднее. Алькандр пригнулся к Пентесилее, чтобы спрятаться от болезненных укусов ветра. Девушка взяла курс на Рифейские горы, а Алькандр думал о предстоящей встрече. Он не видел отца полгода и теперь нервничал, представляя, как доложит ему о результатах своих действий. Его план, который он временами считал невыполнимым, перешел в завершающую фазу. Он собирался захватить Гиперборею без осады и боя. Подвиг, по сравнению с которым завоевание Напоки будет выглядеть бессмысленной и глупой резней.

Птица рух достигла первых отрогов Рифейских гор, гребни которых озаряли слабые оранжевые отблески заходящего солнца. Пентесилея направила птицу к занесенной снегом треугольной площадке, высеченной на каменистом склоне одного из пиков. Пока они снижались, Алькандр разглядел в полумраке около трехсот птиц рух, лежащих в снегу, а также пять больших ледяных шатров, четыре из которых располагались по углам, а пятый – в центре. Внушительная численность отряда беспокоила Алькандра. В письмах отцу он советовал прислать небольшое войско. Не в обычаях Ликурга так перестраховываться.

Меланефель приземлилась перед центральным шатром, Алькандр выпрыгнул из седла и по пояс провалился в рыхлый снег, покрывавший площадку. Из глаз, и без того раздраженных после полета, брызнули горячие слезы. Алькандр вытер их, проведя по лицу рукой, и заодно избавился от мелких ледяных капель, намерзших на бороде во время полета. Перед ним вырисовывались очертания шатра, наполовину скрытого сугробами. Одним движением руки Алькандр проложил себе путь через снежные заносы до самого входа в шатер.

Дверь состояла из простой глыбы льда, на которой была выгравирована печать открытия; Алькандр ее активировал. Лед растаял, позволив мужчине войти в тамбур, после чего тут же застыл у него за спиной. В прихожей было теплее: здесь адъютанты расстелили промасленные чехлы, а на них сложили седла птиц рух. Алькандр подошел ко второй двери, поднял закрывавшую ее меховую занавесь и вошел в главную комнату шатра.

Свет парящей сферы отражался от гладких и блестящих ледяных стен помещения, озаряя около полудюжины мужчин, сидевших вокруг самовара. При виде вошедшего ни один из них не встал, однако Алькандр видел, как все выпрямили спины в безуспешной попытке не казаться слишком старыми и сгорбленными на его фоне. Большинство присутствующих на собрании олигархов являлись бывшими генералами тех самых войск, которые Напока в свое время наняла для защиты южной границы от амазонок… а потом, пятнадцать лет назад, наемники решили завоевать этот город, объединившись под рукой своего командира Ликурга.

Ликург, отец Алькандра, отсутствовал. Тревожный знак.

– Алькандр, добро пожаловать, – прозвучал низкий, звучный голос. – Проходи, садись с нами.

Эти радушные слова произнес человек среднего возраста, еще не успевший ни располнеть, ни облысеть; его черные кустистые брови резко контрастировали с седыми с металлическим отливом волосами. Генерал Филон поглядел на вновь прибывшего: под глазами у него залегли глубокие круги, словно сегодняшнее собрание стало последним делом в конце напряженного дня, которое он тем не менее намеревался выполнить как должно. Алькандр знал, что его собеседник любил казаться спокойным и трудолюбивым, дабы укрепить свою репутацию хорошего командира.

Долгие годы Филон был правой рукой отца, держась в тени; он планировал захват Напоки, именно он позволил Темискире упрочить свое могущество после первых военных успехов. И сейчас, глядя на него, Алькандр понял, что его собеседник долго ждал своего звездного часа, а теперь этот час наконец настал.

– Где мой отец? – спросил он, не спеша принимать приглашение.

Олигархи заерзали на своих покрытых мехами ледяных скамьях, было видно, что им не по себе. Один лишь Филон сохранял бесстрастный вид. Он выгнул угольно-черную бровь, подался вперед, уперся локтями в широко разведенные колени и проговорил полным сочувствия голосом:

– Вот уже месяц у Ликурга проблемы со здоровьем, о которых он предпочел тебе не сообщать на случай, если письмо перехватят. Он решил пока отдохнуть и предоставить нам вести все мелкие дела, пока ему не станет лучше.

На лице Алькандра не дрогнул ни один мускул: он постарался никак не показать, насколько сильно его потрясла эта новость. Он слишком хорошо знал деспотический характер отца и ни секунды не сомневался, что Ликург никогда бы не выпустил из рук бразды правления из-за легкого недомогания. Филон недоговаривает: очевидно, состояние здоровья Ликурга на самом деле гораздо хуже. Алькандр хотел расспросить генерала подробнее, но такие вопросы вызвали бы презрение олигархов, а ведь они и так видели в нем отпрыска амазонки, которого зачем-то взял к себе Ликург. Похоже, именно на это Филон и надеется.

– По-вашему, захват Гипербореи – это мелочь?

Выражение притворного сочувствия исчезло с лица Филона. Он встал, поставил свою пиалу с чаем на самовар, сцепил руки и старательно потер ладони друг о друга. Запястья, выглядывающие из меховых рукавов его куртки, были покрыты густой черной порослью, короткие волоски росли даже на фалангах пальцев.

– Это срочное дело. Было бы жаль, если бы проделанная тобой прекрасная работа пропала впустую, Алькандр. Прими наши поздравления, твое упорство достойно восхищения. Благодаря тебе через четыре дня врата Гипербореи откроются перед нами, а ведь еще несколько месяцев назад подобный триумф казался недостижимым.

Алькандр ждал продолжения. Филон был не из тех, кто легко расточает похвалы: он произнес свои поздравления, точно нанес дорогую целебную мазь, с тем чтобы в следующую секунду причинить сильную боль.

– Однако мы полагаем, что ты более не способен руководить этой операцией.

Алькандр ждал чего-то подобного, только полагал, что резкое обвинение будет исходить из уст отца, а не от мелкой сошки вроде Филона, жаждущего самоутвердиться за чужой счет.

– И как же вы пришли к такому мнению? – поинтересовался он, по-прежнему не спеша садиться.

Видя, что Алькандр настроен воинственно, Филон перестал ходить вокруг да около:

– Ты обещал вручить нам Гиперборею неповрежденной. Мы вложили в твой проект много средств. Пожар в лесу стоил нам почти всех наших запасов цельного орихалка. И что же мы получили в итоге? Наполовину разрушенный город с подорванной экономикой и жителями, подобно крысам забившимися в…

– Это временная ситуация, – перебил его Алькандр. – Гиперборея восстановится, как только починят купол. И я что-то не припомню, чтобы вы рвались руководить какими-либо операциями, после того как мой отец захватил Напоку… Все-таки осада превратилась в настоящую бойню.

Услышав это замечание, некоторые олигархи подняли брови. Никто из них никогда не осмеливался критически высказываться о завоевании Напоки. Все повернулись к Филону, ожидая его ответа. Генерал снисходительно улыбнулся, но улыбка эта походила на оскал.

– Ты – не твой отец, Алькандр. Ты, конечно, ловко проворачиваешь закулисные интриги и строишь козни, но проявление силы, подлинной силы, тебе неведомо. Во главе Гипербореи должен встать сильный человек.

– Например, человек, сумевший захватить город с полусотней воительниц? Человек, знающий гиперборейское общество лучше, чем кто бы то ни было в этом зале?

– Будь благоразумным, Алькандр. Твои воительницы сумели взять магов в заложники лишь потому, что застали их всех врасплох, – заявил Филон. – Они не выстоят перед темискирским войском и полдня, даже если воспользуются силой живой лазури.

Он выпрямился и обвел взглядом олигархов, словно демонстрируя, что его речь – плод коллективных размышлений, несмотря на то что генералы не вымолвили ни слова.

– Впрочем, мы скоро это докажем, – добавил Филон. – Мы заметили, что в своих последних письмах ты предусматриваешь благоприятный исход для своих воительниц… Эту часть твоего плана мы отбросим. Несколько показательных казней окончательно сделают нас спасителями в глазах горожан. Пятьдесят смертей ради завоевания Гипербореи – невысокая плата, верно?

Алькандр побледнел при мысли о нерушимой верности Барсиды и ее животе, который вскоре должен был округлиться. Он хотел уже выступить против Филона, но в голове у него поселилась ужасная мысль: подобное изменение стратегии его вполне устраивало. Солдаты-птицеловы решат проблему, растущую в утробе Барсиды, и тогда ему не придется самому взваливать на себя вину еще и за это.

Внезапно одна из глыб льда в противоположной стене растаяла, и в образовавшемся проеме появился адъютант, заметно нервничавший из-за того, что приходится прервать важное собрание. Он поддерживал под локоть какого-то старика: тот с трудом переставлял укутанные мехом ноги и то и дело норовил споткнуться. Алькандру понадобилось несколько секунд, чтобы узнать отца.

Одна половина лица Ликурга не двигалась и казалась оплывшей, волосы заметно поредели и совершенно поседели. В сивой бороде застряли кусочки еды. Трясущейся рукой он сжимал платок, взгляд его блуждал по комнате, потом остановился на Филоне. От мехов, в которые был укутан старик, исходил запах экскрементов.