Следующий год в Гаване

Я обернулась, услышав свое имя, и лицом к лицу столкнулась с мужчиной, который стоял, прислонившись к ярко-голубому кабриолету с массивной хромированной решеткой и белыми полосами по бокам.

– Да?

Он отошел от машины и элегантной походкой направился в мою сторону, полы его гуаяберы[3] колыхались на ветру.

Он поприветствовал меня, обратившись ко мне на очень правильном английском, и протянул руку.

– Меня зовут Луис Родригес. Моя бабушка попросила встретить вас. Она приносит извинения за то, что лично не смогла приехать – сегодня ей нездоровится.

Я пожала протянутую руку, почувствовав прикосновение мозолистых пальцев. Его рукопожатие было крепким, а кожа – теплой. Он коснулся внутренней стороны моего запястья, и когда он отпустил мою ладонь, я почувствовала, как дрожь пробежала по моему телу.

Я моргнула и, слегка прищурив глаза, рассмотрела его, сожалея о том, что недостаточно внимательно слушала Беатрис, когда та рассказывала про семью Анны.

На вид ему было столько же лет, сколько и мне, может, на пару лет старше – где-то тридцать пять. Волосы густые и чуть светлее моих – не черные, а, скорее, каштановые. У него были смуглая кожа и темно-карие глаза, вокруг которых разбегались лучики морщинок. Аккуратная борода обрамляла подбородок.

Это такая красота, которая редко встречается у мужчин – отдельные черты кажутся невзрачными, но в их сочетании проявляется мощная харизма, которая привлекает ваше внимание, и вы не можете пройти мимо.

– С ней все в порядке? – спросила я, перейдя на испанский. Я старалась не обращать внимания на приступ волнения, из-за которого у меня сжимался желудок.

Его полные губы расплылись в улыбке, сразившей меня наповал. Мне показалось, что я его удивила.

– Она в порядке, – ответил он на испанском. – Просто устает, ведь ей уже много лет.

Моя бабушка умерла в семьдесят семь лет. Значит, Анне уже почти семьдесят восемь.

– Она с нетерпением ждет встречи с вами. Все последние недели она только о вас и говорила.

Он наклонился вперед, взяв в одну руку мой большой чемодан, а в другую сумку.

– Можем идти? Больше ничего нет?

Я кивнула. Он проигнорировал мои слова о том, что я сама могу донести багаж, и мне ничего не оставалось, кроме как проследовать за ним к машине. Я не удержалась и провела рукой по ее гладким изгибам.

– Первый раз на Кубе? – спросил он, положив в салон маленькую сумку и открыв для меня пассажирскую дверь.

– Да.

Я уселась на огромное сиденье и принялась рассматривать салон. Кресла были обиты кожей, которая когда-то давно была белой, но за долгое время приобрела кремовый оттенок. Я представила себе, как моя бабушка сидела в похожем автомобиле, а на ней было надето одно их тех платьев, что я видела на старых фотографиях, где была запечатлена ее жизнь на Кубе. На мгновение я почувствовала себя путешественником во времени.

Я подождала, пока Луис не загрузил сумки в багажник и не уселся за руль. Затем он завел старый мотор. Я инстинктивно потянулась за ремнем безопасности и оторопела, когда ничего не нащупала.

Точно.

Я действительно оказалась в другом времени.

– Это поразительно. Вы своими руками восстановили этот автомобиль?

– У меня есть двоюродный брат. У него руки растут из нужного места. – Он ласково похлопал по приборной панели. – У нее непростой характер, но я хорошо о ней забочусь, и она отвечает мне взаимностью.

Я усмехнулась.

– Так ваша машина женского пола?

– Конечно.

Выезжая на дорогу, он просигналил и помахал из окна рукой проезжавшему мимо автомобилю. На шоссе мы оказались в компании самых разных машин – от классических квадратных до более современных. Некоторые автомобили не утратили свой первоначальный вид, как и автомобиль Луиса; а некоторые выглядели так, словно их собрали непонятно из чего и они не разваливаются только благодаря молитвам владельцев. Мы набрали скорость, пальмы проносились мимо нас, и мне пришлось схватиться за дверцу. Несмотря на свой почтенный возраст, машина оказалась удивительно резвой. Мои волосы развевались на ветру, благодаря которому жара уже не ощущалась так сильно.

Дорога была неровной, и мы наехали на несколько ухабов. Без ремня безопасности меня бросало из стороны в сторону. Вдоль дороги появились гигантские плакаты, восхваляющие величие Кубинской революции и превосходство коммунизма. Сначала я увидела лицо Фиделя Кастро, который смотрел прямо на меня, а следом за ним – изображение Че Гевары с развевающимися на ветру волосами. В детстве эти двое казались мне монстрами, и мне сейчас было странно наблюдать, что здесь их не то что не критикуют, а, наоборот, превозносят.

– Так вы писательница, – прокричал Луис достаточно громко, чтобы я его услышала сквозь шум ветра и проезжающих мимо автомобилей.

– Да, – крикнула я в ответ. – В основном работаю на фрилансе.

Мне потребовалось лет десять написания статей и постов в Интернете, прежде чем я стала относиться к себе как к писательнице. И до сих пор я втайне боюсь, что меня одернут и сделают замечание, если я буду так себя называть. Писательство – не тот род деятельности, к которому с уважением или пониманием относились в моей семье – заработки были слишком незначительны, график слишком неустойчив, и выбранный мною род деятельности считался недостаточно престижным. Мои родственники относились к моему занятию как к забавному хобби, над которым можно посмеяться на вечеринке. Родные не верили, что, занимаясь этим, я смогу содержать себя. Им бы больше понравилось, если бы я стала работать в компании Перес Шугар. Понравилось бы всем, кроме моей бабушки.

Марисоль, жизнь слишком коротка, чтобы быть несчастной. Не бойся совершать ошибки. Слушай свое сердце и поступай так, как оно тебе подсказывает, а не так, как советуют все вокруг. Посмотри на нас. Когда-то у нас было все, а потом в один миг мы все потеряли – все разрушилось словно песочный замок. Ты никогда не знаешь, что подкинет тебе судьба.

Когда в журнале была опубликована моя первая статья, бабушка купила сорок экземпляров и раздала их всем своим знакомым. Она едва не каждому встречному говорила, что ее внучка написала великолепную статью о том, как правильно организовать хранение одежды, и теперь она сама решила переделать свою гардеробную.

– О чем вы пишете?

Меня удивил искренний интерес, с которым был задан вопрос. Я привыкла к тому, что меня либо спрашивают о моей работе просто из вежливости, либо начинают шутить и задавать вопросы, когда я планирую начать заниматься чем-то действительно серьезным.

– Я пишу про различные житейские дела, – ответила я. – О путешествиях, моде, еде и тому подобном. Сейчас я работаю над статьей, посвященной тому, как в условиях налаживающихся отношений развивается туризм на Кубе.

– Вам нравится этим заниматься?

Забавно, но он был первым, кто задал мне этот вопрос. Обычно люди спрашивают меня о том, где я публикуюсь, пишу ли я для крупных изданий, таким образом они пытались определить, успешна ли я в их понимании: есть ли у меня деньги, слава и известность. Мне было приятно, что его интересует сама суть – почему я пишу.

– В основном да. Это весело. Мне нравится путешествовать и посещать новые места, нравится знакомиться с людьми. Это обычно похоже на пазл – я представляю, что должно получиться в итоге, как я закончу свою статью, но, когда сажусь за компьютер, еще не знаю, что именно я напишу. Это в некотором роде магия – слова сами ложатся на бумагу, когда я пытаюсь выразить то, что чувствую. Каждый раз, когда я только начинаю изучать новую тему, меня ожидает что-то новое, ранее неведанное.

А еще мне нравилась свобода, которую мне давала моя работа. Но я не стала об этом говорить. Если я долго нахожусь на одном месте, мне становится неспокойно. Я всегда возвращаюсь в Майами, но через пару месяцев мне уже не терпится куда-нибудь уехать. Из-за этой жажды к перемене мест пострадали другие аспекты моей жизни. Смерть бабушки и те воспоминания, которые она оставила после себя, заставили меня задуматься: мне тридцать один год, у меня нет мужа, нет детей, я живу только работой, которая мне нравится, но которую я не люблю.

– Так, значит, вам нравится этот элемент неожиданности?

Я никогда не думала в этом направлении, но…

– Да, думаю это мне и нравится.

Мы проехали мимо стены, расписанной граффити с изображением флагов Кубы, и я скользнула взглядом по Луису. Его рука лежала на сиденье рядом с моей рукой, нас разделяло несколько сантиметров.

Интересно, он когда-нибудь покидал Кубу? Интересно, те кубинцы, которые не уехали, испытывают злость по отношению к тем, кто покинул страну? Интересно, их беспокоит, что мы попытаемся вернуть себе то, что нам принадлежало до революции? А его интересует, как живет мир за пределами Кубы? Я чувствовала себя несколько странно от того, что попала в страну, настолько отрезанную от остального мира. Наверное, у нас очень разные взгляды на жизнь.

– Просто задайте мне вопрос, – с улыбкой сказал он, глядя в зеркало заднего вида. – Я практически чувствую как они крутятся у вас в голове.

Я открыла рот, чтобы возразить, но он лишь покачал головой, не отрывая взгляда от дороги.

– Журналисты.

В этом слове прозвучало некоторое снисхождение.

– Чем вы занимаетесь? – спросила я вместо того, чтобы спорить с ним.

– Я профессор истории в Университете Гаваны. Я читаю лекции по истории Кубы. Если вам для статьи нужна информация о городе, я буду счастлив ответить на все ваши вопросы.

– Это было бы прекрасно, спасибо. У меня есть список того, что я хочу посетить – Малекон, отель «Националь», Тропикана, – но я также хотела бы посмотреть на те места, куда обычно ходят местные.

– Буду рад все вам показать.

Когда я приняла предложение Анны остановиться у нее, то не ожидала, что в комплекте получу индивидуального гида. Я была благодарна ему за предложение. И мне будет очень приятно прогуляться по Гаване в компании красивого интеллигентного мужчины.

– Что вы знаете о Кубе? – спросил он.

– Я выросла на рассказах о ней, – с гордостью ответила я. – Моя бабушка обожала проводить время, рассказывая мне истории о Кубе, о доме, в котором она выросла, о поездках в Варадеро, о танцах на площадях. Куба всегда присутствовала в моей жизни. Мы ели кубинскую еду, мы слушали кубинскую музыку. Но после смерти бабушки мне кажется, что Куба стала от меня чуть дальше.

– Ваш отец родился здесь?

– Нет, он родился после того, как бабушка уехала в 59-м.

– И он не захотел приехать с вами?

Я пожала плечами.

– У него много работы. Он управляет семейным бизнесом, и у него почти нет свободного времени.

Мой отец был человеком дела, он был не склонен к сантиментам и самоанализу. Когда отношения между Соединенными Штатами и Кубой нормализуются – если они нормализуются, – вполне возможно, его заинтересуют перспективы сотрудничества с новым рынком. Но приехать просто так? Чтобы полюбоваться на семейное наследие? Нет.

– Сахарный бизнес, не так ли?

Я кивнула. Мне стало интересно, что еще поведала ему о нас его бабушка.

– Моя бабушка завещала, чтобы ее прах был развеян здесь. И она сказала, что я сама пойму, где лучше это сделать. Но после того, как я поговорила с ее сестрами, я так и не поняла, какое место лучше всего подойдет. Они подкинули мне несколько идей, но мне хотелось бы самой посетить все, чтобы лучше их прочувствовать. Бабушка доверила мне эту задачу, и я не хочу ее подвести.

Мой дедушка покоился на кладбище в Майами, но из бабушкиного письма было понятно, что она не желает, чтобы ее похоронили на американской земле.

Я всегда говорила, что я вернусь, и теперь тебе предстоит сделать это для меня. Тебе предстоит вернуть меня туда, откуда мне пришлось уехать.

– Соболезную вашей утрате. Вы с ней были близки?

– Она заменила мне мать.

Он кивнул так, словно понимал, что мне не просто произносить эти слова.

– Моя бабушка часто и с большой теплотой вспоминала о ней. Она надеялась, что когда-нибудь они снова встретятся.

– Моя бабушка думала, что сможет вернуться, – ответила я. Чем дольше я говорила о ней, тем сильнее ощущала горечь потери. Разговоры о бабушке для меня всегда палка о двух концах – с одной стороны, когда я о ней говорю, она становится мне ближе, а с другой – я еще сильнее ощущаю ее отсутствие.

Луис свернул на другую дорогу, и я наконец впервые увидела Гавану.

Конечно, я видела много фотографий этого города, но изображение на фотографии никогда не сравнится с реальностью. Впереди возвышались здания, многие из которых были выкрашены в яркие цвета – коралловый, канареечно-желтый и бирюзовый. Лучи солнца придавали фасадам янтарный оттенок. С яркими фасадами сочетались не менее яркие автомобили, но во многих местах штукатурка на зданиях уже отвалилась. На каменных балконах, украшенных замысловатыми коваными решетками, висело белье, а между домами были протянуты линии электропередач. Люди сновали туда-сюда и группами стояли везде, где было свободное место.

Несмотря ни на что, архитектура города была настолько красивой, что дух захватывало. Вдоль пешеходных дорожек, словно часовые, стояли черные железные фонари. Здания были украшены сложной резьбой и витиеватыми орнаментами, которые выглядели просто сногсшибательно. Но из-за отвалившейся штукатурки на стенах домов образовались серые проплешины, и возникало ощущение, что город не мешало бы хорошенько помыть.

Гавана напомнила мне женщину, которая когда-то была роскошной, а теперь переживает непростые времена, не утратив до конца следы своего былого величия. Словно я смотрела на старую поблекшую фотографию, на которой осталось изображение былой эпохи, но чьи края пожухли со временем.

Когда я закрывала глаза, то представляла себе Гавану такой, какой мне описывала ее бабушка. Но когда открывала их, видела, во что превратилась Гавана за почти шестьдесят лет изоляции. Я была рада тому, что бабушка не узнает, в какой упадок пришел столь горячо любимый ею город.

– Когда-то здесь было очень красиво, – сказал Луис, и его слова удивили меня. Наши взгляды встретились.

– Да. Это нетрудно заметить.

– С каждым годом Гавана стареет все больше, – вздохнул он, переводя взгляд на дорогу. – Мы красим и штукатурим дома, стараемся приводить их в порядок, но работы слишком много.

Все было понятно без слов. Без денег они мало что могли изменить.

– Старая часть Гаваны выглядит лучше, чем другие ее районы. Они сохраняют ее для туристов, поэтому, если вам интересно посмотреть, как город выглядел раньше, у вас будет такая возможность.

Испанцы основали старую часть города в шестнадцатом веке. Из того, что я читала и слышала, я знаю, что Гавана разделена на разные районы, каждый из которых имеет свои особенности. Одной из причин, почему я предпочла остановиться у Анны, а не в гостинице, было то, что ее семья до сих пор проживала в доме по соседству с домом моей бабушки – тем самым домом, где родилось и выросло не одно поколение Пересов.

– Что вы можете рассказать мне о Мирамаре? – спросила я, переводя разговор на район, в котором жила бабушка.

– А что вам интересно услышать? Лекцию профессора истории или рассказ человека, который прожил в этом районе всю свою жизнь?

– Думаю, и то и другое.

– Современная история кубинцев – это в первую очередь история о том, как людям пришлось приспосабливаться. Выживать за счет тех ограниченных ресурсов, которые нам дала великая революция.

Он произнес слова «великая революция» с некоторым осуждением. Наверное, здесь подобное поведение считалось кощунством.

– Мирамар выглядит лучше, чем большинство других районов, благодаря расположенным там посольствам. Некоторые здания требуют ремонта, но в целом все не так уж плохо. Сейчас в Мирамаре проживают многие генералы и высокопоставленные чиновники. Они живут в тех домах, в которых раньше жили приближенные Батисты и самые влиятельные семьи Кубы. – Теперь осуждение в его словах прозвучало более отчетливо. – Вот такой у нас прогресс. Мы избавились от паразитов, и теперь посмотрите, кто занял их место.

Меня удивила прямота его слов и то пренебрежение, с которым он говорил.

– В нашем доме мы открыли ресторан, – продолжал Луис. – Он заполнен туристами из Европы, потому что большинство кубинцев никогда не смогли бы позволить себе обед в нашем ресторане, если бы не субсидии за счет высоких цен для приезжих. Разумеется, высоких для местного населения.

Я слышала о том, что правительство разрешило кубинцам открывать неофициально рестораны у себя дома. У меня был список лучших заведений Гаваны, о которых я собиралась написать в статье, и ресторан под управлением семьи Родригес был в моем списке.

– Ваша бабушка готовит сама?

– В основном да. Мы принимаем каждого посетителя нашего ресторана как члена семьи. С каждым годом ей становится все труднее, но ей нравится угощать гостей. Когда у меня есть возможность, я ей помогаю.

– А ваши родители? Они тоже живут в Мирамаре?

Он не сразу мне ответил. Какое-то время он просто молчал, постукивая пальцами по обтянутому кожей рулю. Он свернул с шоссе на боковую улицу, и перед нами неожиданно возник океан. Вода была идеального бирюзового цвета, как коробочки от Тиффани, а волны, ударяя о берег, превращались в белую пену.

– Мой отец умер, когда я был ребенком. Он воевал в Анголе.

– Мне очень жаль, – сказала я. – Он был военным?

– Да. Он служил в армии, был офицером. Воевал в Анголе в 88-м. Битва за Куито-Куанавале. Героическая смерть. Моя мама работала в ресторане вместе с бабушкой.

Он сказал мне это с обманчивой прямотой. Я поняла, для чего это было сделано – сразу рассказать чуть больше, чтобы избежать дополнительных вопросов.

Мы замолчали, и остаток пути я с удовольствием рассматривала пейзажи, представляя, как моя бабушка прогуливалась по этим улицам, стояла около этих фонарей, бродила вдоль этого берега, а вода касалась ее ног. Я также представляла ее сестер – озорную Беатрис, которая хулиганила везде, где оказывалась; Изабель, которая всю свою жизнь оплакивала потерянную любовь и покинула нас почти два года назад; и Марию, самую младшую из моих двоюродных бабушек, которая в момент отъезда была совсем ребенком.

Панорама района напомнила мне испанские улочки Корал Гейблс, и мне стало понятно, почему бабушка выбрала именно эту часть Майами, когда переехала в Соединенные Штаты. Именно там она попыталась воссоздать страну, которую любила и которой была лишена.

Среди деревьев преобладали огромные пальмы, их переплетенные тонкие стволы являлись доказательством того, что острову приходится сопротивляться нападкам природы, которая так часто обрушивает на него ураганы. Здания пребывали в разной степени упадка и выглядели так, словно были призраками жизни, разрушенной революцией. А рядом с полуразвалившимися домами возвышались современные гостиницы, построенные для привлечения европейских туристов, и пестрели вывесками магазины и бары, ориентированные на ту же клиентуру. В стороне одиноко стоял неработающий фонтан. Он был разбит, украшавшие его русалки грустили без дела. Казалось, будто злой волшебник наложил на него свои чары.

Мы продолжали ехать, жизнь на улицах кипела, люди шли по своим делам или стояли на остановках в ожидании автобуса.

Мы выехали на улицу Кинта Авенида, на которой выстроились в ряд здания посольств. Я увидела большие дома, окруженные заросшими лужайками, увидела пустые бассейны во дворах. Здесь было больше пространства, участки домов были более просторными, и, судя по состоянию зданий, Мирамар показывал лучшие результаты по сравнению с другими районами Гаваны, несмотря на то что даже здесь состояние домов сильно отличалось от привычного мне. Не говоря уже о блеске и великолепии, о которых рассказывала мне бабушка.

Дома походили на роскошные европейские поместья, материалы привозили из Франции и Испании на огромных кораблях. Кусты и деревья были идеально подстрижены, повсюду цветы, в воздухе чувствовался аромат апельсинов, а мы скрывались от солнца в тени огромных пальм.

Луис указал на здание российского посольства, когда мы проезжали мимо. Его было невозможно не заметить – высокое здание, похожее на ракету, взмывающую в небо.

Большой автомобиль Луиса, словно корабль, преодолел один поворот, и мы оказались на улице, где раньше жила моя семья.

Луис остановил машину напротив дома. Несмотря на поблекшую краску, я сквозь железные ворота сразу узнала этот дом.

Он был выкрашен в светло-розовый – такой цвет бывает у внутренней стороны ракушек. Беатрис обожала стоять на балконе второго этажа словно королева перед двором.

А где же я была в это время?

Наверное, вместе с Марией плавала в бассейне. Или читала в библиотеке. А после мы вместе шли на кухню, и повар, не дожидаясь обеда, угощал нас чем-нибудь вкусненьким. Мама очень не любила такие перекусы, но запретный плод сладок.

Я сняла очки и вышла из машины. Направляясь к дому, рассматривала пальмы, а потом остановилась перед входом. Беатрис мне рассказала, что дом был построен в стиле барокко предыдущими поколениями семьи Перес. То, что я видела перед собой, не было похоже на фотографии, которые мне показывали друзья нашей семьи и бывшие сотрудники компании. Но отголоски былой роскоши еще чувствовались.

– Кто теперь здесь живет? – спросила я Луиса, когда он подошел и остановился рядом со мной. Он стоял молча, держа руки в карманах своих брюк цвета хаки. Рукав его рубашки касался моего голого плеча, и я физически ощущала тяжесть его тела.

– Несколько десятков лет назад сюда переехал российский дипломат, – у него перехватило дыхание, когда наши руки соприкоснулись. – Я тогда был подростком.

Спальня моей бабушки находилась в задней стороне дома. Из ее окна открывался вид на океан, и я сгорала от желания оказаться сейчас там.

– Сейчас кто-то есть дома?

Может быть, мне удастся уговорить их впустить меня? Из всех мест, из которых мне нужно было выбрать то, где упокоится прах моей бабушки, дом ее детства казался лучшим вариантом.

– Сейчас никого нет.

Солнце освещало здание, добавляя ему сияние, украшавшее все вокруг. Небо было невероятного голубого цвета, казалось, оно вместило в себя все оттенки синего, которые только можно представить. Белые облака оживляли картину.

Никогда раньше я не видела ничего более прекрасного.

– Он прекрасен, – прошептала я, обращаясь скорее к себе, чем к Луису. Я сделала шаг вперед и руками прикоснулась к железным воротам, закрывающим доступ на территорию.

Были только я и дом, все остальное словно перестало существовать.

Прошла одна минута. Две.

Неохотно я опустила руки – мне не хотелось уходить. Когда я повернулась к Луису, то увидела, что он смотрит не на дом, а на меня.

– Мы можем продолжить? Я достану багаж, и вы разместитесь в вашей комнате? – уточнил он, избегая моего взгляда.

Я лишь кивнула, не в силах произнести ни слова.

Луис жестом показал мне, куда идти. Я снова вызвалась самой нести свои сумки, но получила отказ. Я пошла по тротуару к соседнему дому, а Луис следовал за мной.

Дом семьи Родригес оказался трехэтажным. Он был выкрашен в бледно-желтый цвет. По сравнению с другими строениями состояние этого дома было вполне удовлетворительным. Здание с достоинством встречало свою старость. Вдоль одной стены расположился ресторан – знак того, что обитателям этого дома пришлось изменить свое положение в обществе. Люди толпились на улице, там, где стояли столики. Большие, от пола до потолка, стеклянные двери открывались внутрь, и можно было рассмотреть интерьер обеденного зала.

Мы прошли по дорожке, посыпанной гравием, и Луис повел меня к главному входу. Двери открылись со скрипом, и мы вошли внутрь. Прихожая была отделана мрамором, местами уже потрескавшимся, но, несмотря на это, выглядела она очень впечатляюще. Судя по пустым местам на стенах и в комнате, большое количество предметов интерьера было продано, а те, что остались, сохранились в хорошем состоянии, несмотря на возраст.

Бабушка рассказывала, что семья Анны занималась бизнесом по производству рома, пока Кастро его не национализировал, но даже пятьдесят лет коммунизма не смогли стереть следы былого богатства.

Стены были выкрашены в пастельный зеленый цвет. На одной висело тяжелое зеркало в позолоченной раме, украшенной ирисами. В некоторых местах позолота потемнела. Другая была увешана картинами вперемешку со старыми фотографиями. С потолка свисала люстра, двойная лестница вела на второй этаж.

– Очень красивый дом.

Луис снял очки и улыбнулся.

– Благодарю.

– Марисоль?

Я обернулась.

Она вышла из дверного проема со стороны коридора. Несмотря на то что прошло пятьдесят лет, я сразу узнала в ней ту девочку, которая смотрела на меня со старых бабушкиных фотографий.