Полная версия
В бессердечном лесу
Меня охватывает удивительное умиротворение, такое сильное, что я почти впадаю обратно в сон, но затем вспоминаю о своем страхе и резко сажусь. Авела хнычет во сне. Я беру ее за крохотную ручку.
Древесная сирена оборачивается. Этим утром ее желтые глаза выглядят ярче, а светлые ресницы едва заметно отливают зеленым.
– Ты уже проснулся, – говорит она. – Вставай. Я выведу вас из леса, пока он тоже не проснулся и не понял, что вы слишком тут задержались.
С секунду она ничего не делает, просто наблюдает за мной. Я замечаю, что ночью фиалки в ее волосах закрылись и вот снова открываются. Наверное, они неотъемлемая часть ее.
Сирена поднимает руки, ее серебристо-белая кожа покрыта пятнами и местами отходит завитками.
Сирена касается веток, что сплелись вокруг нас, и они распутываются слой за слоем, пока полностью не исчезают. На ее лбу выступают капельки пота. На волосы приземляется индиговая бабочка и пьет нектар фиалок.
Авела по-прежнему спит, сжимая кулачки на моей рубашке.
– Почему она не просыпается?
Внезапно меня охватывает страх, что она никогда не проснется.
Дочь Гвиден опускает на нее взгляд. По лесу проходит ветер, с шепотом проносясь мимо моего уха, и древесная сирена будто начинает мерцать.
– Я не хотела, чтобы она испугалась моей сестры, и усыпила ее. Когда она проснется, то подумает, что все это было странным сном. Ну, пойдем. Лес наблюдает за нами.
Ко мне приходит осознание, что она и меня вчера усыпила, но я слишком растерян, чтобы злиться.
Сирена белой тенью скользит между деревьями. Я поднимаю Авелу и иду за ней.
При ходьбе она не издает ни звука, а лес будто расступается, чтобы открыть ей путь. Нести Авелу все тяжелее, руки дрожат от прилагаемых усилий, но сирена не останавливается, а я не осмеливаюсь попросить.
Мы все идем и идем – Авела не могла зайти так далеко, и даже я не помню, чтобы дорога занимала столько времени. Я не узнаю эту часть леса, все выглядит незнакомо. Насыщенный, глубокий запах суглинка перебивает сладкий аромат фиалок и меда.
Когда я понимаю, что вот-вот упаду от усталости, за деревьями впереди наконец мелькает окно обсерватории, и я чувствую запах мяты и базилика, что растут у нас в огороде.
На поверхности непоколебимой стены, построенной отцом, нет ни намека на дыру, через которую пролезла Авела.
Древесная сирена останавливается у самого края стены и поворачивается ко мне. Фиалки в ее волосах завяли. Внезапно она кажется юной или грустной, или и то и другое. Не знаю почему.
– Как тебя зовут? – Ее голос похож на высокое вибрато колеблющейся скрипки.
– Оуэн Меррик. – Я поудобнее беру Авелу. – А тебя?
Она прищуривается.
– Я младший монстр своей матери. У меня нет имени.
– Все живые существа заслуживают имя.
– Даже монстры?
Как ни странно, при свете дня она уже не внушает такой страх, как во тьме леса. Я все еще помню о крови, капавшей с серебристо-белых пальцев, хруст костей, груду трупов. Но она спасла Авелу от своей сестры. Спасла меня. И это что-то да значит. Должно значить.
– Даже монстры.
– Как бы ты меня назвал, Оуэн Меррик?
Я вспоминаю ее лицо с прошлой ночи, залитое звездным сиянием, прежде чем шалаш сомкнулся вокруг нас. И этот образ больше, чем что-либо другое смущает и тревожит меня.
– Я бы назвал тебя Серена.
– Серена. – С ее уст слово звучит грубовато, полным острых углов. – Что это значит?
– Вэн? – сонно произносит Авела, зевая и потирая глаза, и наконец-то, наконец-то просыпается.
Я еще секунду смотрю на древесную сирену. Она еще секунду смотрит на меня.
– Оно значит «звезда».
Она касается моего лба серебряным пальцем, и по мне проносится холодок. Затем, под шум ветра и шелест деревьев, сирена сливается с лесом, и мы с Авелой остаемся одни.
Я бы даже поверил, что все это было странным сном, если бы не увядшая фиалка, выделяющаяся ярким пятном на лесной подстилке. Авела вырывается у меня из рук, а я наклоняюсь, чтобы поднять цветок и спрятать его в карман. Я не хочу забывать ее, а чутье мне подсказывает, что именно это и произойдет без материального напоминания.
Мы стоим у той части стены, где должна быть дыра, но от нее и следа не осталось. Все выглядит так, будто лес достал камни, чтобы заманить Авелу, а затем положил их на место. Я вспоминаю корни, извивавшиеся под землей, и передергиваюсь.
Посадив Авелу себе на спину, велю ей крепко держаться за шею, забираюсь на стену и осторожно опускаю ее на землю с другой стороны. Затем сам прыгаю, и в этот момент отец выходит из дома.
– Папа! – визжит Авела, мчась ему навстречу.
Его волосы растрепаны, рубашка и штаны мятые. Руки исцарапаны, будто он всю ночь бил ими о грубый камень. При виде Авелы он стонет с облегчением, берет дочь на руки и плачет ей в шею.
Я подхожу к ним, и отец прижимает меня к себе. Все его тело содрогается от рыданий.
– Я думал, что потерял вас! – всхлипывает он. – Я думал, что потерял вас, как Эйру. Лес не пускал меня. Он не давал мне пройти.
– Мы дома, отец. Мы в безопасности.
Я даже не осознаю весь смысл его слов, пока не оглядываюсь. Стену испещряют темные пятна, и мой взгляд возвращается к огрубевшим рукам отца.
«Он не давал мне пройти».
Авела освобождается от его объятий и бежит в дом, требуя хлеба, молока и клубники. Мы с отцом следуем за ней внутрь.
* * *За завтраком – хотя аппетит есть только у Авелы – отец рассказывает мне, что произошло. Я попиваю чай и пытаюсь собрать мысли в кучу, не обращать внимание на холодное серебристое чувство в голове. Отец даже чай не пьет, просто держит чашку в широких ладонях, которые полностью ее накрывают.
– Когда я вернулся с фермы Бреннанов, вас не было дома. Я сразу же понял, что лес забрал вас… нутром это чуял. Поэтому я заткнул уши воском и зажег факел. Много раз пытался перелезть через стену, но деревья шипели и отталкивали меня. Пробовал обойти ее, но стена никак не заканчивалась. Я бил по камням молотом, но они не разбивались. И я знал, знал, что вы заперты по ту сторону, как и я здесь. До меня доносилась песнь сирен. Я думал, что они поглотили вас. Да поможет мне Бог, Оуэн! Я думал, что вы мертвы!
Отец закрывает лицо руками, и у него из груди вырывается душераздирающий стон.
– Папа! – Авела обеспокоенно дергает его за руку. Ее лицо испачкано в меде, к подбородку прилипли хлебные крошки.
Отец сажает ее на колени и обнимает так крепко, что она с криком вырывается. Найдя кубики под столом, сестра весело складывает их, а затем сбивает, и все начинается по новой.
Их грохот действует мне на нервы.
– Оуэн, что произошло? – Отец всматривается мне в глаза с противоположной части стола. Он уже более собран, чем час назад, более похож на самого себя. Но вид порезов на его руках, едва покрывшихся коркой, вызывает у меня дрожь.
Странный холодок в голове сменяется болью, режущей между глаз. Я потираю виски пальцами. Мне хочется кричать, но я не знаю почему.
– Оуэн? – Он касается моего плеча.
– Авела потерялась в лесу, – шепчу я. – Я пошел за ней. Древесная сирена защитила нас, построив шалаш из веток. Она отвела нас домой.
Я хмурюсь. Как-то это неправильно.
И все же…
Как бы ты меня назвал?
Серена.
Звезда.
– Оуэн?
Я подпрыгиваю и сбиваю чашку с чаем. На стол выливается молочно-коричневая жидкость. Отец берет тряпку и вытирает ее.
– Ты не мог встретить древесную сирену. – Его лицо ожесточается, голос звучит странно. – Наверное, тебе это приснилось. Что случилось на самом деле?
Мои пальцы тянутся к синякам на шее.
Я вспоминаю серебристые руки, выдавливавшие из меня воздух.
Голос, подобный порыву ветра между мертвыми деревьями.
Нельзя отдать душу за душу.
– Что случилось? – повторяет отец.
Аромат фиалок.
Светлячки в темноте.
Серена. Звезда.
Что-то внутри меня кричит, но тот холодок все поглощает. Я мотаю головой. Мои плечи опускаются. Я говорю отцу правду:
– Я не помню.
Глава четырнадцатая. Монстр
Он забудет меня.
Я об этом позаботилась,
коснувшись его разума.
Для него я буду не более чем сном.
Пестрые листья,
серебристая кора.
Все так, как должно быть.
Но…
Я
не
хочу,
чтобы
он
забывал.
* * *Мама зовет меня.
Ее сила пульсирует в земле, в деревьях.
Она приказывает вернуться.
Я не слушаюсь.
Не могу.
Она увидит правду во мне.
Повесит сферу мне на шею
и заставит наполнить ее душами.
А
я
его
не
убью.
Но и забыть его, как он меня, я не могу.
Он такой беспомощный.
Такой хрупкий.
Однако он бы отдал душу,
чтобы спасти ребенка.
Свою сестру.
Я не понимаю.
Но хочу понять.
По вечерам я подхожу к опушке леса.
Смотрю над стеной на его дом.
Наблюдаю.
Пока не гаснет свет в его окне.
Пока звезды не начинают мерцать на широком небе.
Пока воспоминание о его голосе не наполняет меня.
Я бы назвал тебя Серена. Звезда.
У меня никогда не было имени.
Но я хочу его.
Это желание снедает меня изнутри.
Как у меня может быть имя?
Я не кто иной,
как
монстр.
Но я все равно наблюдаю за ним длинными ночами, вплоть до утра.
Встает солнце, алое как кровь.
Дверь открывается.
На секунду я вижу его: стройный силуэт, темные волосы.
И быстро отхожу к деревьям.
Я ужасно боюсь,
что он не вспомнит меня.
Я ужасно боюсь,
что
он
вспомнит.
Серена.
Звезда.
Глава пятнадцатая. Монстр
Я сплю, как вдруг приходит боль.
Жгучая агония под моей кожей.
Я открываю глаза.
Мама.
Здесь,
на этой тихой поляне, которую я выбрала
для сна.
Ее когти вонзаются в меня.
И режут изнутри.
– Ты проснулась, – звучит ее холодный от ярости голос.
Она достает когти, и ко мне приходит внезапное, резкое облегчение.
Я пячусь.
В глазах яркими пятнами пляшет боль.
В ее же глазах пылает гнев.
– Я звала тебя. Звала двадцать оборотов солнца, но ты не пришла.
Ее рога испачканы темным ягодным соком,
выделяющимся на фоне зеленой листвы деревьев.
С когтей стекает липкая янтарная жидкость.
Мой сок.
Мне
так
страшно.
Я трепещу перед ней.
Она знает.
Знает.
Она создала меня.
И уничтожит.
Он никогда не вспомнит.
– Почему ты не пришла?
Ветер ерошит ее зеленые волосы.
На ней ожерелье из шиповника
с цветущими розами.
Ей плевать
на шипы.
– ОТВЕЧАЙ!
Ее голос напоминает рев оленя по весне.
Я кланяюсь.
– Простите, моя королева.
Она обходит меня.
Трава мнется под ее ногами.
– Ты отличаешься от своих сестер. Больше похожа на братьев. Безрассудная. Своенравная. Необузданная. Но, как и они, ты не будешь перечить своей королеве безнаказанно.
Она навсегда изгнала моих братьев
со своего двора.
Я боюсь того,
что она сделает
со мной.
Ее когти вонзаются мне в спину.
Она отрывает кусок моей кожи,
и я падаю на землю,
корчась от боли.
Моя кора лежит серебристо-белым завитком на траве.
Рана сочится соком.
Боль обжигает меня.
Из глаз льется роса.
– Ничего, отрастет, – говорит мама. – Быстрее с каждой душой, что ты заберешь для меня.
Она раскрывает ладонь.
Там лежит сфера.
Пустая.
Голодная.
Холодная.
Я не хочу ее брать.
– Люди пошли на север, чтобы положить свое железо. Найди их. Убей. И отправь их души к бессердечному дереву.
Я
не
хочу
сферу.
И не беру ее.
В подбородок впиваются когти.
Заставляют посмотреть на нее.
– Если ослушаешься, я сдеру с тебя все. И брошу во тьме на съедение зверям.
Она не знает о мальчике.
Она не знает.
Он в безопасности.
В безопасности.
Во мне пульсирует боль.
Но кроме нее –
облегчение.
Я беру сферу.
Надеваю на шею.
И иду на север.
* * *Каждый шаг приносит боль.
Я прижимаю прохладный мох к ране.
Купаюсь в ледяном ручье.
Это едва ли тушит пожар во мне.
Лес широкий. Я ухожу далеко-далеко от дома мальчика.
Пропускаю одну ночь наблюдений за ним.
Две ночи.
Уже слышны удары молотов. Кряхтение мужчин.
Вон железные линии, пересекаемые древесиной. Дорога на смену той, что я разрушила.
Я прячусь за деревьями.
Наблюдаю за ними.
Во мне пульсирует повеление матери:
убей их.
Отправь их души к бессердечному дереву.
Но я чувствую
жизнь мальчишки в своих руках.
Вижу,
как он дрожит, пытаясь бороться с музыкой моих сестер.
Слышу
его голос, отдающийся эхом внутри меня.
Я бы назвал тебя
Серена.
Звезда.
Я не могу убить этих людей.
Не хочу.
Я ухожу,
оставляя их
среди лязга и шума.
Я
не
хочу
быть
ее
монстром.
И
не
буду.
Глава шестнадцатая. Оуэн
Я забыл что-то важное.
По крайней мере, мне так кажется.
При свете дня, когда я готовлю, пропалываю огород или наблюдаю за Авелой, я ни о чем не вспоминаю. Во тьме ночной, когда смотрю в телескоп и заполняю карты с отцом, тоже ни о чем не думаю.
Но в промежутке между сном и явью, между тьмой и рассветом я чувствую аромат фиалок, и воспоминания возвращаются.
Серебристое лицо. Шалаш из веток, сплетенный при помощи магии. Прикосновение холодных пальцев ко лбу. Резонирующий голос: порой глубокий, как виолончель, порой высокий, как скрипка. Сияние светлячков.
Даже днем, когда я думаю о крушении поезда, о пассажирах, убитых в лесу, воспоминание кажется каким-то странным. Будто смазанным.
С того дня, как Авела потерялась в лесу, прошло три недели. Лето окрасило деревья в насыщенный зеленый оттенок, с огорода постоянно приходится выгонять кроликов – единственные существа, которых не волнует, что мы живем на границе с лесом.
Я готовлю оладьи на завтрак, белое масло ярко выделяется на фоне чугунной сковороды. Авела ест клубнику, которую мы вчера собрали, окуная ее во взбитые сливки.
– Филки, – произносит она мелодичным голоском. – Филки, филки, филки.
– Потерпи, малышка, – грубовато отвечаю я из-за собственного нетерпения.
– Филки! – настойчиво повторяет она, показывая пальцем.
Я отрываю взгляд от оладий.
На открытом окне лежит веточка фиолетовых цветов.
Я вздрагиваю. Показалось или среди деревьев шевельнулась тень?
– Не трогай плиту, Авела! – велю я и опрометью выбегаю из дома, шумно стукнув дверью о стену.
Тяжело дыша, останавливаюсь у папиной стены.
– Кто там? Кто там?!
Ответом служит только свист ветра среди деревьев и царапанье веток о камень. Я стою неподвижно, прислушиваюсь, всматриваюсь в лес за стеной.
Из задумчивости меня выводит запах сгоревших оладий, доносящийся из кухонного окна. Я спешу обратно в дом, надеясь, что больше ничего не горит.
Позже, уложив Авелу спать, я сажусь на заднем крыльце, попиваю чай и рассматриваю фиалки, потирая нежные лепестки между пальцами, позволяя их запаху окутать меня.
Я закрываю глаза и сосредотачиваюсь, несмотря на серебристую иглу боли в голове.
Вспоминаю хватку грубых пальцев, выдавливавших из меня жизнь. Песнь, лившуюся из леса. Странную руку на запястье. Серебристое лицо в свете звезд. Светлячков. Сон без сновидений.
Ты боишься темноты? Или только монстров, что таятся в ней?
Я открываю глаза.
Цветы смялись в ладони, их аромат липнет к коже. Возможно, пока я буду вдыхать их запах, я не забуду ее. Древесную сирену. Дочь Гвиден.
Она приходила сюда. Но зачем?
Оставив полупустую чашку на крыльце, я подхожу к стене отца, что ограждает нас от леса, и задумчиво останавливаюсь на пару секунд. Воспоминания скользкие по краям, их трудно удержать. Они уже ускользают. Я этого не хочу. Я хочу знать, почему все забыл, зачем она оставила мне фиалки на подоконнике.
Я перелезаю через стену и шумно приземляюсь с другой стороны.
Далеко отходить не рискую – Авела спит одна в доме, – однако захожу чуть дальше, чем, наверное, следует. Все это время мой взгляд выискивает фиалки, и я упрямо пытаюсь вспомнить.
Нахожу один-единственный мятый цветок среди упавшей листвы. Меня охватывает ликование.
– Ты там? – зову я. – Дочь Гвиден, ты там?
Ответа нет, но лес будто затаил дыхание, ожидая от меня дальнейших действий. Боль в голове обостряется, воспоминания вырываются из хватки.
– Кто ты? Зачем ты оставила мне фиалки?
Мимо уха с воем проносится ветер. Внезапно в воздухе усиливается аромат диких цветов.
– Это было ошибкой, – голос похож на скрипку: глубокий, гортанный, с вибрато. – Забудь меня. И больше не приходи сюда.
Запах улетучивается. Деревья замирают. Я снова один.
* * *В середине ночи, когда мы с отцом заканчиваем заполнять карты, он идет спать, а я остаюсь.
Фиалки, твержу я себе, как и весь день. Фиалки и светлячки. Все остальное ускользнуло. Мне хочется, мне необходимо вспомнить. Это желание поглощает все мысли, а я и не против, хотя понимаю – если хочу ответов, то должен вернуться в лес.
Это глупо. Безрассудно.
Я беру фонарик и нож. Подхожу к стене и долго смотрю на нее, внутренний ужас воюет с отчаянным стремлением знать. И, как ни странно, его достаточно, чтобы приглушить страх. Я перелезаю через стену и захожу под деревья. Сердце громко стучит в ушах. От железной хватки на ноже и фонарике болят руки.
На меня налетает стайка мотыльков, привлеченных светом. Я наблюдаю за ними с какое-то время – этими мельтешащими тенями, листьями с крыльями. Они улетают так же внезапно, как прилетели.
Лес бдителен, он не спит. Под землей, как живые существа, корчатся и извиваются корни. Деревья шепчутся и гнутся. Сквозь кроны луна отбрасывает причудливые узоры на лесную подстилку, но мой фонарик прогоняет тени.
Страх бьется во мне как второе сердце, вибрируя в костях.
Фиалки и светлячки.
Я должен узнать, кто оставил мне цветы. Кто говорил со мной из-за деревьев. Что действительно произошло в тот день, когда Авела потерялась в лесу. И поэтому я захожу во тьму.
Серебряная вспышка – мое единственное предупреждение.
Рот накрывает ладонь, приглушая крик. Руку обхватывают пальцы и тянут к деревьям. Я сопротивляюсь, изворачиваюсь. Роняю фонарик.
Страх процарапывает себе путь по горлу.
По щекам водят листьями.
Кругом царит ужас. Тени.
До меня доносится нота песни. Она сковывает мою душу.
Я извиваюсь в хватке сирены, но она не отпускает.
Боже мой…
Впереди маячит очертание гигантского дуба. Он со скрипом и вздохом раскалывается, и моя похитительница толкает меня внутрь, убирая руку со рта.
Я пытаюсь обернуться к ней, закричать.
Но дерево проглатывает меня целиком.
Глава семнадцатая. Оуэн
Чернота обволакивает меня, давит со всех сторон. Я не могу вдохнуть, не могу дышать. Не могу видеть. Поддавшись панике, я гадаю, каково будет умереть, может ли быть что-то ужаснее этой обездвиживающей, удушающей тьмы.
Где-то рядом течет сок, вдалеке шелестят ветки.
Дерево будто вибрирует, изучает меня невидимыми пальцами, пытаясь понять, из чего я сделан. Серебристая боль в голове проходит сама собой как заноза, вытащенная пинцетом. Ей на смену всем скопом возвращаются воспоминания: руки древесной сирены на моей шее. Шалаш из живых веток. Авела, спокойно спящая у меня на руках. Голос сирены в сиянии светлячков.
Ты боишься темноты? Или только монстров, что таятся в ней?
Что ты наделала?
Спасла вас от своих сестер и от леса.
Я не хотела, чтобы моя сестра убила ребенка.
Глубокий сон без сновидений. Рассвет, которого я боялся уже никогда не увидеть.
Как бы ты меня назвал, Оуэн Меррик?
Я бы назвал тебя Серена. Звезда.
Легкое прикосновение пальцев, лишивших меня воспоминаний. Фиалки на подоконнике, чтобы напомнить о том, что я забыл.
Я искал ее по лесу, до конца не понимая зачем.
Она затолкала меня в дуб: одной рукой крепко сжала запястье, другой грубо накрыла рот. И позволила дереву съесть меня.
Я не понимаю.
Я считаю секунды, что оцепенело, как древесный сок, провожу в сердце дерева. Но внутри меня снедает страх, и постепенно я ускользаю от реальности.
Как вдруг раздается оглушительный треск.
Я падаю на траву, под серый свет зарождающегося рассвета. Со всхлипом втягиваю воздух, кашляю и хриплю, содрогаясь на земле, пока разум не убеждает тело, что со мной все в порядке. Я живой. Я дышу.
Ее серебристые ступни всего в паре сантиметров от меня. Я поднимаю взгляд и вижу, что она наблюдает за мной бесстрастными глазами. На руках сирены темные отметины, будто кто-то порезал ее ножом. В волосах ярко цветут фиалки.
– Моя сестра стояла прямо у тебя на пути. Я не могла допустить, чтобы она увидела тебя. Она бы поглотила тебя целиком.
Я ошарашенно моргаю, жадно глотая воздух.
– Я не собиралась надолго оставлять тебя в дереве. Мне нужно было убедиться, что она ушла далеко отсюда, прежде чем выпускать тебя. Очень глупо с твоей стороны бродить по лесу в одиночку.
Я приподнимаюсь на дрожащих руках и сажусь, так как не в силах встать.
– Спасибо, – выдавливаю я. – Что спрятала меня.
Она наклоняет голову вбок, как любопытная птичка.
– Я рада, что дуб не убил тебя.
Моего облегчения как не бывало.
– А он мог?!
– Деревья мамы очень могущественные. Оно могло раздавить твое сердце и поглотить душу с той же легкостью, что и я.
Я все никак не могу отдышаться и глотаю воздух через рот. Мне хватает ума понимать, что с сиреной я и близко не в безопасности.
– И ты сделаешь это? Поглотишь мою душу?
Ее лицо становится непроницаемым, холодным и более древоподобным, чем когда-либо.
– Мне стоило убить тебя еще при первой встрече.
– Но ты этого не сделала. Ты спасла меня. И Авелу – не позволила сестре забрать ее. Почему?
Я помню ее прошлый ответ и пытаюсь сопоставить его с образом жестокого монстра, который убил всех пассажиров в поезде: «Я услышала ее смех в лесу. Мне не хотелось, чтобы сестра его обрывала».
К моему глубокому изумлению, древесная сирена присаживается передо мной, чтобы наши глаза оказались на одном уровне. Ее лиственные волосы беспорядочно спутались, глубокие раны на руках едва покрылись коркой.
– Ты предложил свою душу в обмен на ее.
– Авела моя сестра. Я люблю ее. На моем месте так поступил бы каждый.
Сирена мотает головой.
– Вовсе нет. Люди молят пощадить их жизнь, а не других. Я видела это множество раз.
В голове мельком вспыхивают воспоминания: крики и треск костей; кровь на серебристых руках. Вспомнив, кто она, я внезапно замечаю, насколько близко мы сидим друг к другу. Она может раздавить меня, как комара. Я поднимаюсь на ноги и увеличиваю расстояние между нами. И становлюсь как можно дальше от дуба.
Сирена тоже встает и проходит мимо меня. Я громко ахаю: с ее левого плеча и половины спины содрали большой кусок серебристо-белой коры, открывая вид на влажную мясистую плоть цвета древесного сока.
Осознав, на что я смотрю, она резко поворачивается и прячет рану. От нее волнами исходит гнев.
– Мне жаль, – тихо говорю я.
Внезапно сирена вновь оказывается передо мной и опускает голову, чтобы взглянуть мне прямо в глаза. В такой близости я вижу бугорки и завитки на ее коре, а от запаха фиалок и сока у меня кружится голова.
– И почему тебе жаль?
Сердце сильно и быстро бьется в груди.
– Почему ты спасла меня?
Это и вопрос, и ответ.
Ее ресницы мерцают в утреннем свете. С волос падает фиолетовый лепесток.
– Ты сломал меня, мальчик. Изменил. Теперь мать и сестры… презирают меня.
– Это… это они с тобой сделали? Потому что… ты спасла меня?
Она отстраняется. Снова холодная. Снова неприкасаемая.
– Это неважно. А теперь ступай. Тебе в лесу небезопасно.
– Сирена…
Но она разворачивается и уходит, не промолвив больше ни слова. Деревья и подлесок расступаются, чтобы освободить ей дорогу. Я дважды моргаю, и она скрывается из виду.