Узы крови

В те ночи, когда Вивиан отказывалась встречаться с ним, так как у нее было другое свидание, он места себе не находил от ревности. Он подъезжал к ее дому, останавливался где-нибудь поодаль и следил, когда и с кем она возвращалась домой. Алек знал, что ведет себя как последний идиот, но ничего не мог с собой поделать. Что-то неудержимо притягивало его к ней, от чего у него не было сил освободиться.

Он понимал, что сделал непоправимую ошибку, связавшись с Вивиан, о женитьбе же на ней не могло быть и речи. Он был всеми уважаемый член парламента, его ждало блестящее политическое будущее, а являясь потомком династии Роффов, он входил в Совет директоров фирмы «Рофф и сыновья». Вивиан же по социальному положению стояла гораздо ниже его. Ее отец и мать были захудалыми провинциальными артистами варьете. У Вивиан, кроме тех отрывочных знаний, которые она успела нахватать на улице и за кулисами, не было никакого образования. Алек знал, что она поверхностна и, что греха таить, легко доступна. Она была хитра, но не умна. Невзирая, однако, на все это, Алек буквально бредил ею. Нельзя сказать, чтобы он не пытался бороться с самим собой. Он даже на какое-то время перестал с ней встречаться. Но ничего не помогало. Когда она бывала рядом, он был счастлив, когда уходила, несчастнее его не было человека на земле. В конце концов, не сумев перебороть себя, он предложил ей руку и сердце, так как другого выхода не видел, и, когда она приняла его предложение, счастью его не было границ.

Новоиспеченная невеста переехала в его родовой дом, отделанный в стиле Роберта Адама, неоклассического архитектора восемнадцатого века, в Глостершире, огромный георгианский особняк с дорическими колоннами и широкой подъездной аллеей. Дом стоял посреди сотни акров зеленого моря роскошной пахотной земли, часть которой была отведена под личное охотничье хозяйство; а в многочисленных ручьях, пересекавших владения сэра Алека, водилось много рыбы. Позади особняка фирмой «Кейпабилити Браун» был разбит обширный парк.

Внутреннее убранство ошеломляло своей роскошью. Холл в передней был выложен каменными плитами, а стены отделаны окрашенным деревом. С потолка попарно свисали старинные фонари, в разных местах стояли крытые мрамором столы в стиле Роберта Адама с позолоченными ножками и стулья из красного дерева. Убранство библиотеки составляли старинные встроенные книжные шкафы восемнадцатого века, пара одноногих столов-тумб, выполненных Генри Холландом, и стулья, сделанные по эскизам Томаса Хоупа. Мебель в гостиной являла собой смесь хепплуайта, изящных, тонких, овальных и веерообразных линий и форм, и чиппендейла, отделки в стиле рококо с обилием тонкой резьбы; на полу лежал огромный уилтонский (шерстяной с низким ворсом и восточным узором) ковер, с потолка свисали две стеклянные люстры, сработанные в Уотерфорде. Огромная столовая могла разместить сразу сорок гостей, рядом с ней находилась курительная комната. На втором этаже располагались шесть спален, в каждой из которых было по старинному, восемнадцатого века, камину. Третий этаж был отдан под помещение для прислуги.

Не прошло и шести недель с момента их въезда в дом, как Вивиан заявила:

– Уедем отсюда, Алек.

Он в недоумении посмотрел на нее:

– Ты имеешь в виду, что хотела бы на пару дней съездить в Лондон?

– Я имею в виду вообще убраться отсюда!

Алек посмотрел в окно на изумрудные луга, где он играл еще ребенком, на гигантские дубы и яворы и, запинаясь на каждом слове, сказал:

– Вивиан, здесь так тихо, покойно. Я...

На что она ответила:

– Знаю, котик. Вот чего терпеть не могу, так это сраную тишину и покой!

На следующей неделе они уехали в Лондон.

В городе сэру Алеку принадлежал четырехэтажный особняк на Уилтон-Крессент, неподалеку от Найтсбриджа, с великолепной гостиной, кабинетом и большой столовой. В задней стене особняка находилось окно, из которого открывался великолепный вид на прелестный английский сад с гротом, статуями, белыми скамейками и водопадами. На верхних этажах располагались анфилады жилых помещений и четыре небольшие спальни.

В течение двух недель Вивиан и Алек спали вместе, пока однажды утром Вивиан не сказала:

– Я люблю тебя, Алек, но знаешь, ты так храпишь!

Алек не знал об этом своем недостатке.

– Лучше, если я буду спать одна, котик. Лады?

В Алеке все протестовало. Он любил чувствовать ее мягкое, теплое тело подле себя в постели. Но знал Алек и то, что как мужчина он не вызывал у Вивиан тех чувств, которые вызывали в ней другие мужчины. Оттого она и не хотела видеть его в своей постели. И потому он сказал:

– Ладно, дорогая, пусть будет по-твоему.

Алек настоял, что будет спать в одной из гостевых спален, Вивиан же останется на старом месте.

Вначале, в те дни, когда Алек должен был выступать в парламенте, Вивиан регулярно посещала палату общин и сидела в галерее для публики. Он смотрел на нее снизу вверх и несказанно гордился ею. Не было там женщины красивее ее! Но однажды, кончив речь, сэр Алек привычно взглянул вверх, ожидая одобрения Вивиан, и взгляд его уперся в пустое место.

В нетерпимости Вивиан Алек прежде всего винил себя. Его пожилые друзья были слишком консервативны для нее. Поэтому он был рад, когда она приглашала в дом своих молодых компаньонов, и пытался свести их вместе со своими друзьями. Результат оказался более чем плачевным.

Алек постоянно твердил себе, что, когда у Вивиан появится ребенок, она утихомирится и изменится к лучшему. Но в один злосчастный день каким-то образом – Алеку невыносимо было думать, каким именно, – она подхватила вагинальную инфекцию, и ей удалили матку. А Алек так мечтал о сыне! Новость потрясла его, Вивиан же была невозмутима.

– Стоит ли так печалиться, котик? – говорила она улыбаясь. – Они вырезали детский сад, зато оставили комнатку для игр.

Он долгим взглядом посмотрел на нее, затем повернулся и вышел.

* * *

Вивиан обожала покупать себе дорогие вещи. Она не считая и без разбору тратила деньги на одежду, драгоценности и автомобили, и у Алека не хватало духу ее остановить. Он говорил себе, что, выросши в бедности, она была лишена красивых вещей. Ему хотелось их ей дарить. Но к сожалению, он не мог себе этого позволить. Его жалованье съедали налоги, основное же его состояние было вложено в акции фирмы «Рофф и сыновья». Свободного доступа к этим акциям у него не было. Он пытался объяснить это Вивиан, но она и слушать не желала. Деловые разговоры утомляли ее. И Алек позволил ей продолжать в том же духе.

О том, что она играет на деньги, он впервые узнал от Тода Майклза, владельца «Тод-клаб», сомнительной репутации игорного дома в Сохо, самом злачном из районов Лондона.

– У меня на руках несколько расписок вашей жены на общую сумму в тысячу фунтов, сэр Алек. В последнее время ей здорово не везет в рулетку.

Алек был не на шутку встревожен. Он оплатил ее расписки, и в тот же вечер у них с Вивиан состоялся серьезный разговор.

– Мы просто не можем себе этого позволить, – заявил он ей. – Ты тратишь больше, чем я зарабатываю.

Она была само раскаяние.

– Прости меня, котик. Твоя девочка плохо себя вела.

И она подошла к нему вплотную, обвила его шею руками и крепко к нему прижалась. И злость его тут же улетучилась. Эта ночь в ее постели была одной из самых достопамятных.

Он уверил себя, что теперь все будет хорошо.

Спустя две недели Тод Майклз снова объявился в их доме. На этот раз он принес расписки Вивиан на сумму в пять тысяч фунтов стерлингов. Алек был вне себя от гнева.

– Зачем же вы позволяете ей играть в кредит? – вскипел он.

– Потому что она ваша жена, сэр Алек, – невозмутимо ответил Майклз. – Как же мы будем выглядеть, если откажем ей в кредите?

– У меня сейчас нет столько наличными, – сказал Алек. – Но я достану деньги.

– Не беспокойтесь! Считайте, что это долг. Когда сможете, тогда и оплатите его.

У Алека отлегло от сердца.

– Это очень великодушно с вашей стороны, господин Майклз.

Только месяц спустя Алек узнал, что Вивиан задолжала еще двадцать пять тысяч фунтов стерлингов и что норма ставки на растущий долг составляла десять процентов в неделю. Он ужаснулся. Такую сумму наличными ему никак не собрать. Он ничего даже не мог продать из своей недвижимости. Дома, старинные вещи, машины – все это принадлежало «Роффу и сыновьям». Его гнев настолько перепугал Вивиан, что она обещала больше не играть на деньги. Слишком поздно. Алек уже попался в сети мошенников-ростовщиков. Сколько денег он им ни давал, всего долга он так и не смог оплатить. Ужаснее же всего было то, что с каждым проходящим месяцем долг все более увеличивался. Так продолжалось в течение целого года.

Когда громилы Тода Майклза впервые стали угрожать ему, требуя немедленной уплаты долга, он пригрозил, что пожалуется комиссару полиции.

– У меня связи на самом высшем уровне, – заявил он.

Вымогатель ухмыльнулся:

– А у меня на самом низшем.

И вот теперь Алек вынужден сидеть в «Уайтсе» рядом с этим ужасным человеком и, подавив в себе гордость, униженно клянчить, чтобы ему дали немного времени.

– Я уже заплатил им больше того, что занял. Они не смеют...

– Вы заплатили только по процентам, сэр Алек. Осталась еще одна основная сумма долга, – заметил Суинтон.

– Это вымогательство, – сказал Алек.

Глаза Суинтона потемнели.

– Я передам боссу ваши слова.

Он сделал движение, чтобы подняться.

Алек поспешно сказал:

– Нет! Сядьте. Пожалуйста.

Суинтон медленно опустился на свое место.

– Не надо употреблять таких выражений, – предупредил он. – Один парень уже однажды употребил их и оказался прибитым коленями к полу.

Алек читал об этом. Такое наказание для своих жертв придумали братья Крэй. Люди, с которыми сейчас столкнула его судьба, были не лучше и не менее безжалостными.

Он почувствовал, как к горлу подступает тошнота.

– Я ничего дурного не имел в виду. Просто у меня... у меня сейчас нет наличных.

Суинтон стряхнул пепел со своей сигары в бокал Алека и сказал:

– У вас куча акций в «Роффе и сыновьях», не так ли?

– Верно, – ответил Алек, – но они не подлежат продаже или передаче другим лицам. Ими нельзя воспользоваться, пока «Рофф и сыновья» будут оставаться семейной фирмой.

Суинтон затянулся сигарой.

– И долго они будут оставаться семейной фирмой?

– Это зависит от Сэма Роффа. Я уже пытался убедить его разрешить продажу акций на сторону.

– Попытайтесь еще.

– Передайте господину Майклзу, что он получит свои деньги. И перестаньте преследовать меня.

Суинтон вскинул голову:

– Преследовать вас, сэр? Ты, сука, сразу почувствуешь, когда мы начнем тебя преследовать. Сначала сгорят твои сраные конюшни, и ты будешь жрать только горелую конину. Потом сгорит твой дом. Может быть, вместе с твоей цыпочкой Вивиан, кто знает!

Он ухмыльнулся, и сэра Алека передернуло от этой улыбки.

– Ты когда-нибудь ел поджаренную цыпочку, а?

Алек побледнел.

– Ради Бога...

Суинтон резко переменил тон и сказал успокоительно:

– Шучу. Тод Майклз – ваш друг. А друзья должны помогать друг другу, не так ли? У нас как раз сегодня на встрече шел разговор о вас. И знаете, что сказал босс? Он сказал: «Сэр Алек – отличный парень. Если у него не будет денег, он обязательно найдет способ быть нам полезным».

Алек нахмурился.

– Какой способ?

– Для такого умного парня, как вы, никакого труда не составит придумать что-нибудь оригинальное. Вы один из совладельцев фармацевтической фирмы. Там производят разные препараты, и в частности кокаин. Что стоит несколько раз, совершенно случайно, пару-другую партий наркотика отправить не туда, куда положено, а, скажем, другому получателю?

Алек недоуменно уставился на него.

– Вы с ума сошли, – наконец выдавил он. – Это невозможно сделать.

– Поразительно, на что способны люди, когда у них нет иного выхода, – ласково сказал Суинтон и встал. – Либо вы платите наличными, либо мы диктуем вам, куда отправить товар.

Он затушил сигару о блюдце, на котором лежало масло Алека.

– Искренний привет Вивиан, сэр Алек. Пока.

И Джон Суинтон испарился.

Сэр Алек остался сидеть, слепо глядя прямо перед собой, окруженный привычными, до боли знакомыми вещами, неизменно сопровождавшими его всю его жизнь, которые сейчас он может безвозвратно потерять. Единственным чуждым предметом был засаленный мокрый окурок сигары на блюдце. Каким образом позволил он им вторгнуться в свою жизнь? Он дошел до того, что стал пешкой в руках негодяев. Теперь он знал, что им нужны не его деньги. Деньги – это приманка, на которую он попался. Их интересовало его положение в фирме, производящей лекарства. Они попытаются заставить его работать на них. Если станет известно, что он попал в руки уголовников, оппозиция не замедлит этим воспользоваться. Его партия скорее всего попросит его уйти в отставку. Все будет сделано тактично и строго конфиденциально. Они, вероятно, окажут на него давление, с тем чтобы он сложил с себя полномочия члена парламента. И предложат ему какую-нибудь номинальную должность, чтобы он мог получать оклад в сотню фунтов стерлингов в год из королевской казны. Член же парламента не имеет права получать деньги ни от королевы, ни от правительства. И сэру Алеку, таким образом, не позволят вернуться в парламент. Причина, разумеется, вскоре станет всем известна. Он будет обесчещен. Если не сумеет собрать необходимую сумму, чтобы разом расплатиться. Уже несколько раз он заговаривал с Сэмом Роффом о том, чтобы тот согласился снять запрет со свободной продажи акций на рынке ценных бумаг.

– Забудь и думать об этом, – сказал ему в ответ Сэм. – Едва мы позволим посторонним стать нашими партнерами, как они тотчас начнут учить нас, что нам делать. Мы и глазом не успеем моргнуть, как они захватят сначала Совет, а затем приберут к рукам всю компанию. Тебе-то это зачем, Алек? У тебя большой оклад, на карманные расходы, думаю, хватает. Открытый счет в банке. Зачем же тебе наличные деньги?

В какое-то мгновение Алек чуть было не сказал Сэму, как остро он нуждается именно в наличных деньгах. Но знал, что из этого ничего не выйдет. Фирма для Сэма Роффа была всем, и это делало его абсолютно бесчувственным ко всему остальному. Если бы ему стало известно, что Алек хоть в какой-то степени скомпрометировал фирму, он сделал бы все возможное, чтобы немедленно избавиться от него. Нет, Сэм Рофф был последним человеком, к которому он мог бы обратиться.

Алеку грозила гибель.

* * *

К столу Алека приблизился швейцар «Уайтса» в сопровождении человека, одетого в серую униформу посыльного. В руке он держал большой запечатанный конверт.

– Прошу прощения, сэр Алек, – почтительно обратился к баронету швейцар, – но этот человек настаивает, что обязан что-то передать вам лично в руки.

– Благодарю вас, – сказал сэр Алек.

Посыльный вручил ему конверт и в сопровождении швейцара пошел к выходу.

Алек долго смотрел на конверт, прежде чем вскрыл его. Перечтя содержимое три раза, скомкал бумагу. Глаза его медленно наполнились слезами.

Глава 6

Нью-Йорк

Понедельник, 7 сентября – 11.00

Частный «Боинг-707-320» заходил на посадку в аэропорту Кеннеди, дождавшись наконец своей очереди на приземление. Полет был долгим и утомительным, и Рис Уильямз вконец измучился: за все время полета он как ни пытался, так и не смог заснуть. На этом самолете он часто летал с Сэмом Роффом. И теперь постоянно ощущал его незримое присутствие в нем.

Элизабет Рофф ждала его. В телеграмме из Стамбула Рис просто сообщил ей, что прилетает на следующий день. Он, конечно, мог бы сообщить ей по телефону о смерти отца, но считал, что она заслуживает большего уважения.

Самолет уже был на земле и подруливал к терминалу. У Риса почти не было багажа, и он быстро прошел таможенный досмотр. Снаружи серое, блеклое небо предвещало скорые заморозки. У бокового выхода его ожидал лимузин, чтобы отвезти на Лонг-Айленд, в дом Сэма Роффа, где его ждала Элизабет.

В пути Рис попытался отрепетировать те слова, которые он скажет Элизабет, чтобы хоть как-нибудь смягчить удар, но едва Элизабет открыла входную дверь, как все ранее заученные слова мигом вылетели у него из головы. Всякий раз, встречая Элизабет, Рис как бы заново поражался ее красоте. Внешностью она пошла в мать, унаследовав от нее те же аристократические черты, те же жгучие черные глаза, обрамленные длинными, тяжелыми ресницами. Кожа ее была белой и мягкой, волосы черными, с отливом, тело точеным и упругим. Одета она была в кремового цвета шелковую блузку с открытым воротником, плиссированную серую фланелевую юбку и желтовато-коричневые туфельки. В ней ничего не было от той неуклюжей маленькой девочки, гадкого утенка, которого Рис впервые увидел девять лет назад. Она превратилась в красивую, умную, сердечную и знающую себе цену женщину. Теперь она улыбалась, радуясь его приходу. Она взяла его за руку и сказала:

– Входи, Рис. – И повела его в отделанную дубом библиотеку. – Ты прилетел вместе с Сэмом?

Теперь от горькой правды не уйти! Рис набрал в грудь побольше воздуха и сказал:

– С Сэмом случилось несчастье, Лиз.

Он видел, как краска мгновенно сошла с ее лица. Она молча ждала, что он скажет дальше.

– Он погиб.

Она стояла не шелохнувшись. Когда наконец заговорила, Рис едва расслышал ее слова.

– Что... что случилось?

– У нас пока нет подробностей. Они шли по леднику, оборвалась веревка. Он упал в пропасть.

– Удалось найти?

Она закрыла глаза, но тотчас вновь их открыла.

– Бездонную пропасть.

Ее лицо стало мертвенно-бледным.

Рис всполошился:

– Тебе плохо?

Она быстро улыбнулась и сказала:

– Нет, все в порядке, спасибо. Хотите чаю или чего-нибудь поесть?

Он с удивлением взглянул на нее, попытался что-то сказать, но потом сообразил, в чем дело. Она была в шоке и говорила, не понимая, что говорит. Глаза ее неестественно блестели, и на лице застыла учтивая улыбка.

– Сэм был большой спортсмен, – сказала Элизабет. – Вы видели его призы. Он ведь всегда был победителем, да? Вы знаете, что он уже поднимался на Монблан?

– Лиз...

– Да, конечно, вы знаете. Вы же сами однажды были там с ним, ведь так, Рис?

Рис не мешал ей выговориться, защитить себя баррикадой слов от момента, когда она один на один останется со своим горем. На какое-то мгновение, пока слушал, его память живо воскресила образ маленькой, легко ранимой девочки, какой он увидел ее впервые, слишком чувствительной и робкой, чтобы уметь защитить себя от жестокой реальности. Сейчас она была в таком нервном возбуждении, так напряжена и неестественно спокойна и одновременно так хрупка и беззащитна, что Рис не выдержал.

– Позволь, я вызову доктора, – сказал он. – Он тебе даст что-нибудь...

– Нет, нет. Со мной все в порядке. Если вы не возражаете, я пойду прилягу. Я, видимо, немного устала.

– Мне остаться?

– Нет, спасибо, не надо. Уверяю вас, в этом нет никакой необходимости.

Она проводила его до двери и, когда он уже садился в машину, вдруг позвала:

– Рис!

Он обернулся.

– Спасибо, что заехали.

О Господи!

* * *

Много часов спустя после отъезда Риса Уильямза Элизабет Рофф, уставившись в потолок, лежала на своей кровати и наблюдала за постепенно сменяющими друг друга узорами, которые неяркое сентябрьское солнце рисовало на потолке.

И боль пришла. Она не приняла успокоительного, так как хотела, чтобы боль пришла. Этим она обязана Сэму. Она выдержит ее, потому что была его дочерью. И она осталась неподвижно лежать и лежала так весь день и всю ночь, думая ни о чем, думая обо всем, вспоминая и заново все переживая. Она смеялась и плакала и сама сознавала, что находится в состоянии истерии. Но легче от этого не стало. Все равно никто ее сейчас не видит и не слышит. Среди ночи она вдруг почувствовала, что зверски голодна, пошла на кухню, в один присест уплела огромный сандвич, и ее тотчас стошнило. Но легче от этого не стало. Боль, переполнявшая ее, не утихала. Мыслями она унеслась назад, в годы, когда отец был еще жив. Из окна своей спальни она видела, как встает солнце. Некоторое время спустя в дверь постучала одна из служанок. Элизабет сказала, что ей ничего не надо. Вдруг зазвонил телефон, и сердце у нее радостно подпрыгнуло: «Это Сэм!» Но, вспомнив, отдернула руку.

Он никогда больше не позвонит ей. Она никогда не услышит его голоса. Никогда не увидит его.

Бездонная пропасть!

Бездонная.

Элизабет лежала, и ее омывали волны прошлого, и она вспоминала, вспоминала все как было.

Глава 7

Рождение Элизабет Роуаны Рофф ознаменовалось двойной трагедией. Меньшей трагедией была смерть ее матери во время родов. Большей трагедией было то, что Элизабет родилась девочкой.

В течение девяти месяцев до того, как она появилась на свет из утробы матери, она была самым долгожданным ребенком, наследником огромной империи, мультимиллиардного гиганта, концерна «Рофф и сыновья».

Жена Сэма Роффа Патриция до замужества была черноволосой, удивительной красоты девушкой. Многие женщины стремились выйти за Сэма Роффа из-за его положения в обществе, из-за престижа называться его женой, из-за его богатства. Патриция вышла за него замуж, так как полюбила его. Это было самой худшей из причин, ибо женитьба для Сэма Роффа была чем-то сродни коммерческой сделке, и Патриция идеально отвечала его замыслам. У Сэма не хватало ни времени, ни желания быть семейным человеком. В его жизни ничему не было места, кроме «Роффа и сыновей». Фанатично преданный компании, он требовал от окружающих того же. Достоинства Патриции признавались лишь в той мере, в какой они должны были способствовать облагораживанию образа компании. К тому времени как Патриция поняла, куда привела ее любовь, было уже поздно. Сэм определил положенную ей роль, и она блестяще справлялась с ней. Она была великолепной хозяйкой, великолепной миссис Сэм Рофф. Она не получала от него никакой любви взамен и со временем научилась платить ему той же монетой. Она просто обслуживала Сэма, то есть фактически была такой же служащей компании, как самая последняя секретарша. Ее рабочий день длился ровно двадцать четыре часа в сутки, по первому зову она обязана была лететь туда, куда указывал ей Сэм, развлекать сильных мира сего, уметь в кратчайший срок организовать званый обед на сотню персон, накрыв столы свежими, хрустящими от крахмала, тяжелыми, с обильной вышивкой скатертями. На них, переливаясь всеми цветами радуги, стоял хрусталь и тускло блестело георгианское столовое серебро. Патриция была одной из недвижимостей концерна, на которую не распространялось право биржевого оборота. Она стремилась во что бы то ни стало оставаться красивой и вела спартанский образ жизни. У нее была великолепная фигура, одежду ей шили по эскизам Норелля в Нью-Йорке, Шанель в Париже, Хартнелла в Лондоне и молодой Сибиллы Коннолли в Дублине. Ее драгоценности специально создавались для нее Шлумбергом и Булгари. Жизнь ее была расписана по минутам, безрадостна и пуста. Когда она забеременела, все мгновенно переменилось.

Сэм Рофф был единственным наследником мужского пола династии Роффов, и она понимала, как отчаянно ему нужен сын. Теперь она сделалась средоточием его надежды, королевой-матерью, ожидавшей рождения принца, который со временем унаследует все королевство. Когда Патрицию везли рожать, он нежно пожал ей руку и сказал:

– Спасибо тебе.

Тридцать минут спустя она умерла от эмболии, закупорки сосудов, и так и не узнала, что не оправдала ожиданий своего мужа.

Сэм Рофф нашел в своем забитом деловыми свиданиями и поездками графике время, чтобы похоронить жену, и затем стал думать, что ему делать со своей новорожденной девочкой.

Через неделю после рождения Элизабет была привезена домой и отдана на попечение няни, одной из целой серии нянь в ее жизни. В течение первых пяти лет Элизабет редко видела своего отца. Он был не более чем расплывчатое пятно, незнакомец, который изредка появлялся и тут же бесследно исчезал. Он был в постоянных разъездах, и Элизабет служила ему всегдашней помехой, которую приходилось возить с собой, как ненужный багаж. Один месяц Элизабет могла жить в их доме на Лонг-Айленде, с кегельбаном, теннисным кортом, бассейном и площадкой для игры в сквош. Через пару недель очередная няня запаковывала ее вещи, и она оказывалась на их вилле в Биаррице. Там было пятьдесят комнат и тридцать акров обширного парка вокруг дома, и Элизабет постоянно не могли там нигде отыскать.

Помимо этого, Сэм Рофф владел огромной двухэтажной квартирой, надстроенной на крыше небоскреба «Бикман-плейс», и виллой на Коста-Смеральда на Сардинии. Элизабет побывала везде, переезжая с квартиры на виллу, с виллы в особняк и так далее, фактически выросла среди всей этой чрезмерной роскоши. Но она всегда чувствовала себя посторонней, по ошибке попавшей на этот красивый праздник, устроенный ей незнакомыми и не любившими ее людьми.