Три Ленки, две Гальки и я

***

Так вот, поскольку времени у мамы на особую стряпню в рабочие дни не было, витамины мы поглощали в таблетках. Ее картошка в мундире меня вполне устраивала, я не привередничала. Но в тот вечер, само собой разумеется, мне было не до картошки. Тяжело вздохнув – перед смертью не надышишься, я взяла злополучный дневник и направилась на кухню. «Мам!» – обратилась я к маме, хлопотавшей над экспресс-ужином. «Что, котенок?» – как обычно, отреагировала она и взглянула на меня. «Ты что, заболела?» – беспокойно произнесла она, подошла и положила руку мне на лоб. Выглядела я, должно быть, и впрямь неважно, сказались мои тяжкие размышления о природе бытия. «Живот болит? Или голова?» – продолжала допрос мама. Я отрицательно помотала головой, издала невнятное мычание и извлекла из-за спины дневник: «Вот».

Мама удивленно посмотрела на него, затем недоверчиво посмотрела на меня, наморщила лоб и взяла дневник в руки. «За что?» – сухо спросила она, ознакомившись с содержимым последней заполненной страницы. «Вчера после уроков надо было остаться для классного собрания, а я домой пошла, ну и все остальные тоже за мной ушли», – отрапортовала я и залилась слезами. Все напряжение перевернутого дня лопнуло в моей душе, как натянутая струна, и вышло в плаче наружу. И тут произошло маленькое чудо, которому не было места в ГАИшном мире. Эмоциональный выплеск был очень силен – у мамы тоже проступили слезы, она посадила меня к себе на колени и стала утешать: «Ну что ты, котенок, не плачь, ну подумаешь, какая ерунда! Самое главное – это здоровье!»

ГАИ, обладавшая многолетним опытом борьбы с малолетками, не предусмотрела такой развязки. Она-то ожидала, что я, стараясь избежать наказания, буду прятать дневник за мусоропроводом, и предвосхищала мое разоблачение при очной встрече с моей мамой. Она не учла одной характерной особенности моей натуры, о которой, впрочем, и не могла подозревать: я родилась с огромным запасом встроенного недоверия к этому миру. Астрологи искали бы причины подобного недоверия в неудачных аспектах моих натальных планет, мистики рылись бы в моих прошлых инкарнациях, а материалисты пеняли бы на генофонд моих предков.

Как бы то ни было, достоверно известно только то, что страх перед этой жизнью у меня существовал с рождения. Еще грудным младенцем я вела себя спокойно только на руках многократно проверенных мною людей. Стоило только чужаку приблизиться ко мне или не дай бог дотронуться до меня, как я разражалась отчаянным плачем. Когда я чуть подросла, меня стал преследовать страх потеряться в людных местах. Оттираемая в битком набитом автобусе от мамы жесткими задами, острыми локтями и коленками, я издавала пронзительнейший писк всякий раз, когда мне более не удавалось держаться хоть за какую-нибудь деталь маминого гардероба. Писк не прекращался до восстановления телесного контакта.

Моя озабоченность временами приносила весомую пользу семье. Так, мне можно было без проблем поручить охрану багажа на вокзалах. Когда я еще была в нежном четырехлетнем возрасте, родители водружали меня на нашу груду чемоданов и уходили со спокойным сердцем. Они знали: враг не пройдет. И в самом деле, любой случайный прохожий, оказывавшийся в радиусе пары метров от нашей поклажи, немедленно оглушался зубодробительным визгом. На мою истерику сбегался весь вокзал, в результате вокруг меня образовывалась мертвая зона, которую я продолжала бдительно сканировать. Народ взирал на меня с удивлением, но подходить не решался, берег уши. Владельцы собак – те просто испытывали черную зависть: такое дрессировке не поддается.

Секрет такого моего поведения, на самом деле, был прост – я категорически не доверяла никому и ничему, постоянно ощущала в происходящем вокруг угрозу возникновения опасности. Доверяла я лишь себе – если знала, что могу что-то сделать, то уверенность меня не покидала. Чужим же от меня веры не было никакой. Прежде чем удавалось уговорить меня сесть в такси, требовалось прочитать целую лекцию о том, какой замечательный шофер со стажем нас повезет и как он аккуратно будет ехать. Даже если казалось, будто все было спокойно, я знала наверняка, что где-то есть подвох, что это неспроста. Ну а если случалась-таки неприятность, то я была совсем безутешна. Помню, как летом в Сосновке я нечаянно разбила любимую дедушкину лампу. Вся семья собралась вокруг меня, утешая, предлагая конфеты и отвлекая игрушками. Но все было тщетно, мир для меня обрушился.

Стрелки в чертеже наших семейных отношений были направлены нестандартно – я всегда была сама себе строжайшим судьей.

Так что эффекта, на который рассчитывала ГАИ, не произвелось. Более того, успокоив меня кое-как, мама сделала уж совсем самобытный педагогический ход: «Ты, Маришка, на математике и русском языке веди себя хорошо, а на остальных уроках делай что хочешь». Полагаю, ход был гениален: принимая во внимание мой характер, от меня нельзя было требовать больше, чем я требовала от себя сама.

А вот Ленку Черкизову дома за двойку побили тапком и устроили ей головомойку. Тетя Клава припомнила мне все – и сломанную Ленкину руку, и комментарии насчет своей стряпни. Инцидент со срывом классного собрания и двойкой в Ленкином дневнике стал последней каплей. Ленке строго-настрого раз и навсегда запретили дружить со мной, отпетой хулиганкой. Она, как послушная дочь, указание выполнила, что в будущем обернулось для нее многими неприятностями. Я обид не забывала, а ее поведение квалифицировала как форменное предательство.

Последствия этой глупой истории растянулись надолго. Родителям Ленки тогда было не до нее. Семья трещала по швам – не прошло и года, как Черкизовы развелись. Через некоторое время у тети Клавы обосновался Ленкин новоиспеченный отчим. Он тоже бросил свою жену, и та приходила убивать тетю Клаву кирпичом, но не убила. Теперь уже он возлежал на диване и курил, и уже ему носила тапочки тетя Клава. Ленка сидела на скамейке перед подъездом и плакала. А я смеялась над ней – это была месть. И мучила бы меня совесть до конца дней моих, если бы я тогда знала причину Ленкиных слез.

Короче, при их проблемах разбираться в сложившейся школьной ситуации им было не с руки. Да и можно ли было от них этого требовать? Они ведь отреагировали в точности так, как ожидалось. Школа в лице ГАИ жирной двойкой в дневнике потребовала провести воспитательную работу – и они честно выполнили поставленную задачу.

Зачем это было нужно ГАИ? Тоже понятно. Ей – укротительнице диких детей со стажем – непременно требовалось утвердить свой авторитет, чтобы все дрожали, чтобы уважали. На каждого сопливого семилетку душевные силы тратить – на себя не останется.

***

За первую четверть ГАИ вывела мне тройку по русскому языку. Отличников у нас тогда было с десяток. Лишь одна из них – Светка Юрьева – осталась отличницей до конца. Многие другие – дети работников пищевой промышленности и продавщиц парфюмерных отделов – даже в девятый класс не поступили.

Шло время, и постепенно я стала понимать неписаные правила игры под названием «Школа». Вскоре мне уже было дико вспоминать детсадовское прошлое – настолько там все было скучно по сравнению с новой жизнью. С уроков я больше не сбегала, палочки, слава богу, закончились, память у меня была фотографическая, а читать я еще до школы научилась, хотя и не любила в те годы это занятие.

К содержанию

* * *

Эпизод второй – Бибигон

Научилась благодаря тому, что мама меня удачно простимулировала, пообещав принести с работы живого Бибигона, если я выучу все буквы. «Бибигон» был моей любимой книжкой, маме я доверяла безоговорочно, так что дважды повторять задание не пришлось. К вечеру все буквы были выучены наизусть. Перед мамой, лишний раз удостоверившейся, на что способен ее ребенок, если его успешно мотивировать, встала непростая задача: утратить мое доверие она не хотела, а Бибигоны в наших краях не водились. Пришлось ей принести мне котенка – мол, вот твой Бибигон. Я поначалу слегка разочаровалась заменой, но котенок был такой славный и маленький, пушистый полосатый серо-белый комочек, что я быстро утешилась. И принялась за дело. Воображение у меня всегда было богатое, и несчастное животное в полной мере ощутило это на себе – его пеленали и укладывали в постельку, одевали во всевозможные наряды, кормили и поили с ложечки, учили буквам и выгуливали в коляске. Удрать от меня, вдобавок вооруженной шваброй, в наших двухкомнатных палатах не было никаких шансов, приходилось Бибигону все перечисленное терпеливо сносить. Впрочем, зверь попался живучий, и затискать его до смерти мне так и не удалось.

А вот моя бедная мама жестоко страдала: на следующий же день после появления Бибигона услужливая судьба подбросила ей выпуск журнала «Здоровье», где подробно разбиралась связь между домашними животными и хроническим токсоплазмозом. Непосильная тяжесть вины легла на мамины плечи. Собственноручно принесла единственной дочери мину замедленного действия на четырех лапах, с усами и хвостом! Ребенка надо было спасать без промедлений.

Ребенок (то есть я) даже не подозревал о тучах, сгущавшихся над головой Бибигона. Мы весело играли, котенок потихоньку привык к моим забавам. Я предвкушала, как покажу его друзьям и подругам в деревне у бабушки, куда мама как раз по традиции собиралась отвезти меня на лето.

В день поездки я усадила Бибигона в плетеную корзинку, выстланную заранее припасенными клочками ваты и большим банным полотенцем. Путь в Сосновку лежал через Устиновск, ехать надо было почти полдня, и где-то на середине пути от духоты в корзинке и автобусной качки Бибигон принялся отчаянно мяукать.

Вот тут-то мама и поняла: это ее шанс, сейчас или никогда. «Укачало твоего Бибигона – как бы он не сдох», – заявила она. «Сдох? Неужели это так серьезно?» – екнуло у меня сердце. «Кошек нельзя в автобусе возить, таких маленьких – особенно. У них вестибулярный аппарат особенный», – веско аргументировала мама. Ученое словосочетание «вестибулярный аппарат» повергло меня в благоговейный трепет. «Что же делать?» – робко спросила я. «Что делать, что делать, жалко котенка, не выдержит такой тряски и сдохнет», – безжалостно вела свою партию мама. Я затравленно прижимала к себе корзинку с продолжавшим пищать Бибигоном. А мама продолжала обработку. Ее метод убеждения был прост и удивительно эффективен – она повторяла аргументы по кругу, с небольшими вариациями. Когда она пошла на десятый круг, рассуждая об особенностях физиологии кошек, автобус остановился, чтобы взять новых пассажиров и заправиться. Мы с мамой вышли наружу вслед за остальными желающими размять затекшие мышцы, я волокла Бибигонову корзинку. Оказавшись на свежем воздухе, я осторожно взяла котенка на руки. Мама пристально посмотрела на него и перешла в решительную атаку: «Видишь, на нем лица нет! Нам еще два часа ехать, не выдержит он!» «Кому же мы его отдадим?» – потерянно спросила я, гладя Бибигона. «Кому-кому…» – протянула она, оглядываясь по сторонам. Две девчонки, с виду чуть старше меня, стояли неподалеку. «Эй, девочки, – позвала их моя мама, – вы местные? Здесь живете?» «Да, мы тут бабушку встречаем», – ответила одна из них, которая была чуть выше ростом и, видимо, взрослее другой, у нее была русая коса длиной до пояса. «Возьмите котенка, девочки», – мама сразу взяла быка за рога, тыкая пальцем в Бибигона. «Особой бенгальской породы», – добавила она для убедительности. Девчонки сперва нерешительно потоптались на месте, потом подошли к нам и стали рассматривать Бибигона. Мама ковала железо, пока горячо:

– Жалко котенка, мы его не довезем, у него вестибулярный аппарат автобуса не выносит. Возьмите, даром отдаем! Вас как зовут?

– Настя, – сказала та, что постарше.

– Ира, – представилась вторая девочка, с чуть раскосыми серыми глазами. Видно было, что котенок им понравился и забрать его они были не прочь, но что-то мешало.

– Вот только что мама скажет?.. – протянула наконец Настя.

– Мама скажет: «Молодцы, что спасли котенка». Животным же надо помогать! Вот, возьмите и корзинку. А зовут этого котенка Бибигоном.

Корзинка стала последней каплей, девчонки переглянулись и решились.

– Ну ладно, чего уж, конечно! – сказала Настя и протянула руки к моему – нет, больше уже не моему – Бибигону.

Я во время их разговора напряженно молчала, все еще надеясь на чудо.

Чуда в программе дня запланировано не было, волшебников и добрых фей в окрестностях не оказалось, а страхи мамы, проинтегрированные на периоде в пару недель моего обладания котенком, перевесили мои судорожные душевные движения.

Девчонки удалились, таща корзинку с Бибигоном между собой, автобус тронулся, и мама наконец вздохнула спокойно. Ну а я? Всплакнула, естественно, однако тут мы до Сосновки доехали, и мне не до Бибигона стало, друзья-подруги и все такое. Вот так, пусть не без приключений, но я выучила-таки буквы до школы.

***

С математикой тоже особых проблем не было, у нас в роду все по этому предмету хорошо соображали. Считать, например, я в четыре года научилась. Со сложением и вычитанием затруднений тоже не возникло, только со сравнениями я малость подкачала. Однажды ГАИ вошла в класс, постучала указкой и мрачно-торжественным тоном объявила: «Сегодня у нас крайне сложный материал!» У меня кольнуло в груди, кто-то сзади нервно хихикнул, а сбоку чихнул. На тупой физиономии моего соседа по парте Ершова было написано безмятежное спокойствие – ему-то напрягаться не приходилось, он в любом случае собирался скатать все подчистую у меня. Наконец установилась абсолютная тишина…

Помню, я усердно пыталась вникнуть в суть того, что хотела донести до нас ГАИ. Ее объяснения, как обычно, доходчивостью не отличались. «Для сравнения двух величин используются два знака – „больше“, – она нарисовала не очень понятную галку на доске, – и „меньше“». Вторая загогулина получилась весьма похожа на первую. «Если величина, стоящая в левой части выражения, меньше величины, стоящей в правой части выражения, то надо использовать знак „меньше“», – ГАИ подчеркнула вторую закорючку. «В обратном случае используется знак „больше“», – она деловито подчеркнула первую галку. Несмотря на все мои старания, смысл только что сказанного препротивным образом ускользал от моего понимания. Я потеряла нить рассуждений где-то в районе слова «величина», «знак» уложил меня на лопатки, а уж «выражение» вообще добило. В памяти почему-то всплыли строки Чуковского: «Ох, нелегкая это работа – из болота тащить бегемота!» Я живо вобразила непроходимое болото с утонувшими в нем «величинами», «знаками» и «выражениями». Бегемот пока барахтался, но был несомненно обречен. К счастью, пара решенных на доске примеров чуть-чуть облегчила мои страдания. Я поняла, что на поразившие меня ученые слова можно не обращать внимания, – но новая беда уже поджидала меня. К моему глубокому стыду, в свои семь с небольшим лет я по-прежнему не могла отличить «право» от «лево», поэтому применить выученное правило у меня не было ни малейших шансов. Да и закорючки путались в голове. В панике я стала расставлять их наугад – и неудивительно, что за первую же контрольную на эту тему получила двойку.

Пришлось пойти каяться к маме. Она взяла тетрадку, всю расчерканную красными ГАИшными чернилами, и с удивлением взглянула на меня: «Ты что, не понимаешь, какое число больше, а какое меньше?» Я пожала плечами, уже сама не зная, что понимаю, а что нет. Мама указала какой-то пример в тетрадке:

– Вот здесь что больше? Два или три?

– Три, разумеется, – уверенно ответила я.

– Правильно. А тут что больше, пять или семь?

– Семь больше.

– Так а что же ты тогда пишешь? – мама ткнула в злополучную закорючку между цифрами.

– Это знак – знак «больше», – пролепетала я – и тут же поправила себя. – Нет, знак «меньше»!

Мама внимательно посмотрела на меня, и ее озарило. «Знак, говоришь?.. – задумчиво пробормотала она. – Ты, видишь, как эта галка нарисована? С одной стороны она узкая, с другой стороны широко раскрытая». Для наглядности мама развела руки в стороны: «Вот, широкой стороной рисуй ее против того числа, которое больше, узкой – против того, которое меньше». На этом обучение завершилось, и в следующей контрольной у меня не было ни единой ошибки. Мама, в отличие от ГАИ и составителей учебника по математике для начальных классов, несомненно имела педагогический талант.

В другой раз я обратилась к ней за помощью по теме конгруэнтности треугольников. Это трехэтажное слово вызывало у меня ступор. Мама быстро объяснила мне, что оно означает просто равенство, и долго возмущалась недостатками новомодной системы образования.

А вообще, я ее почти никогда не тревожила по поводу учебы. За всю начальную школу я ни разу не опоздала на первый урок, ни разу не забыла сделать домашнее задание. Наверное, причиной этой моей суперответственности было все то же недоверие к окружающему миру. Меня со всех сторон атаковали реальные и выдуманные призраки возможных и невозможных проблем. Стараясь их предотвратить, я использовала все имевшиеся в моем распоряжении средства.

***

Тем временем, несмотря на очевидные достижения в учебе, мои отношения с ГАИ оставались напряженными. Для меня уже не было секретом, что она меня недолюбливает, и я отвечала ей искренней взаимностью. Увы, средств для выражения чувств у меня было не много. Помню, как нам раздали наш первый диктант по русскому языку. Ошибок у меня не оказалось ни единой – но внизу красовалась жирная тройка. Зло меня взяло. Я обратилась к ГАИ: мол, за что подобная несправедливость? А учительница спокойненько так ответила: «Пропуски между словами слишком большие». И взглянула на меня, нагло усмехаясь (или мне тогда так показалось? Сейчас истину установить сложно, столько времени прошло). А что мне было делать? Хоть локти кусай – не поможет. Общественность в лице мамы и подруг была поставлена в известность, но на том дело и кончилось.

Или другой случай был: суббота, последний урок, все в предвкушении выходных, да и погода стояла на удивление солнечная. ГАИ тоже, видать, домой хотелось поскорее, она и придумала: «Я вам вопросы задавать буду, кто правильно ответит – может идти». Задала первый вопрос – и я руку сразу подняла, раньше всех, а ГАИ меня не выслушала, кого-то другого вызвала и домой отпустила. Второй вопрос, третий, я опять, опережая всех, руку тянула, чуть парту не опрокидывала. Что такое – ГАИ меня упорно игнорировала. Постепенно возникло осознание, что не случайно она меня не замечала. От злости я аж зубами заскрипела – но как тут быть? Так и отпустила она меня самой последней. Расквиталась за тот случай с сорванным классным часом, что ли?

Не знаю, удалось ли бы мне когда-нибудь покинуть ГАИшный черный список… Но исправить ситуацию с учебой помог случай. ГАИ как подающую большие надежды отправили куда-то, кажется, на курсы повышения квалификации, готовить на завуча. Тот промозглый понедельник я не забуду, наверное, никогда. Я сидела за партой, мрачно ожидая начала первого урока – до вожделенной субботы была целая вечность. И тут в класс зашла незнакомая женщина средних лет с мягкими чертами лица. Она несла в руках классный журнал, и всем стало понятно, что это учительница. Бардак мгновенно закончился, все ученики замолчали и сели на свои места. «Здравствуйте, дети! – сказала женщина приятным грудным голосом. – Я ваша новая учительница, меня зовут Нина Ивановна, давайте знакомиться!» И она улыбнулась столь искренне и открыто, что в моей душе сразу наступило лето, взошло солнце, расцвели и заблагоухали яркие цветы. Я влюбилась в Нину Ивановну с первого взгляда так, как надлежит влюбляться в свою первую учительницу. Для меня, да и для всего класса настала благословенная пора. По сей день не знаю, в чем там был секрет, но Нине Ивановне каким-то образом удалось направить отношения с нами в совсем новую сторону – сторону взаимного доверия, уважения и разумного поощрения. Она никогда не кричала на нас, не устраивала выволочек – тем не менее, ее авторитет был непререкаем. Класс она утихомиривала одним движением бровей. Спокойная уверенность – вот что излучала она, награждая щедро и наказывая редко, но справедливо. Мы все наперебой старались ей услужить, чем могли, и она платила нам благодарностью. Череда пятерок заполнила мой дневник. Да и не только мой – к концу года у нас оказалось полкласса отличников.

К содержанию

* * *

История четвертая, культурная

Довольно быстро Нина Ивановна обнаружила во мне способности к декламированию стихов и при помощи похвалы помогла им раскрытся. Кое-какие склонности к этому занятию у меня действительно были. Во-первых, память. Бабушка часто вспоминала, как везла двухлетнюю меня в поезде: с собой она взяла мою любимую книжку Чуковского – и я принялась в пути «читать» (на самом деле – рассказывать наизусть) ее, вдобавок безошибочно переворачивая страницы в нужных местах. На попутчиков мое выступление произвело обескураживающее впечатление. Со стороны была полная иллюзия того, что я умею читать. Бабушка предпочла наслаждаться успехом и не стала никого в этом разубеждать.

Во-вторых, в раннем детстве я совершенно не стеснялась публики. Чужих людей я опасалась и не доверяла им, но стеснения перед ними не испытывала, вот такой странный изгиб детской психики. Когда мама отправлялась в парикмахерскую, то всегда брала меня с собой. Сама она сидела в бигуди, а я тем временем развлекала окружающих стишками да песенками.

К содержанию

* * *

Эпизод третий – елка

А как-то раз мы с мамой пошли на елку к ней на завод. Идти я не очень хотела, пришлось меня от телевизора силой отдирать. Елка мне категорически не понравилась. Проводили ее в каком-то странно пахнувшем затхлом помещении. Снегурочка оказалась на голову выше Деда Мороза. Дед Мороз противно картавил, и борода его постоянно отклеивалась. Стали водить хороводы, так за руку меня взяла какая-то большая девочка лет десяти, одетая в черный костюм ночи, с блестками. Рука у нее была жесткой, потной и неудобной, да еще это ее одеяние… У меня такого блестящего костюма не было. Словом, все складывалось нехорошо и неправильно. Я водила хоровод и терпеливо ждала, когда же это кончится.

Тут липовый Дед Мороз заявил: «А тепегь, дети, пога подагки газдавать!» И к мешку своему направился, который под елкой лежал. Только до мешка ему дойти не удалось – путь преградила Снегурочка. «Подарки, – поправила его она, – Дедушка Мороз для всех ребят принес, но чтобы их получить, надо выступить – рассказать стишок, спеть песенку или сплясать! Ну, кто будет первый?» И она пошла вокруг елки, глядя на нас и бурно жестикулируя, – жертву выискивала. А Дед Мороз тем временем все-таки добрался до заветного мешка, развязал его и вытащил оттуда блестящий кулек. Ознакомившись с надписью на наклейке, он громко объявил: «Набог диафильмов! Налетай!» И призывно взмахнул рукой – айда, мол. Явно ожидал, что весь наш хоровод на него сейчас же ринется. Но все остались топтаться на месте: кто в носу ковырялся, кто на полу что-то глубокомысленно разглядывал, а моя блестящая соседка озабоченно шнурками на сапогах занялась. «Подумаешь, стишок рассказать, – подумала я, – это мне раз плюнуть». И вышла к елке. Дед Мороз обрадовался – наверное, решил, что его реклама сработала. Только мне его паршивые диафильмы до лампочки были, у меня и диапроектора-то дома не было. Просто решила людям помочь, неловко за них стало. Дед Мороз подошел ко мне: «Как тебя зовут, девочка?» «Марина», – ответила я. Тут и Снегурочка подоспела: «И что ты нам, Мариночка, расскажешь или, может быть, станцуешь?» «Лермонтов, „Парус“», – с чувством собственного превосходства произнесла я. И ножку отставила в сторону для пущего эффекта. Стих этот я в первый раз по телику услышала, и уж очень он мне в душу запал. Мне всегда жалко было белеющий одинокий парус. А на елке я себя очень жалела, вот он мне и вспомнился. Снегурочке почему-то не понравился мой выбор: она удивленно посмотрела на меня и кашлянула. Впрочем, альтернативы у нее не было, и она с натянутой улыбкой сказала: «Ну хорошо, молодец, давай!» Я и дала – то есть прочитала с выражением. Снегурочка тут же энергично захлопала в ладоши, Дед Мороз кулек мне свой сунул, а сам назад, к мешку.

Вытащил следующий подарок и радостно сообщил: «Конфеты! Кто будет следующий! Ну, гебята!» К моему удивлению, конфеты тоже не произвели желаемого эффекта – зал продолжал хранить гробовое молчание. Ну, я, не будь дура, опять вышла. «А-а, Мариночка! – засюсюкала Снегурочка. – Что ты нам исполнишь на сей раз? А может быть, споешь?» Настроение у меня к этому моменту слегка улучшилось: «Могу и спеть». «„В лесу родилась елочка“ знаешь?» – продолжала гнуть свою линию настырная Снегурочка. «Знаю!» – покладисто подтвердила я. «Давайте все вместе будем подпевать!» – обратилась Снегурочка к остальным детям. Я начала петь, а несчастная Снегурочка стала бегать по залу и размахивать руками, пытаясь расшевелить слушателей. Где-то к финалу третьего куплета ей это отчасти удалось, и несколько хилых голосов присоединились к моим фальшивым руладам. Конфеты достались, понятное дело, мне одной, что окончательно примирило меня с происходящим.