Влюбленный лэрд

Когда туалет был закончен, Лахлан посмотрел на свое отражение. Из зеркала на него глядел величественный лорд.

– Как я выгляжу?

Вопрос был явно излишним, потому что ответ был ясен, и прежде всего самому Лахлану.

– Хорошо. Вы выглядите превосходно. – Дугал, явно любуясь плодами своего труда, смахнул с его плеча пылинку, которой на самом деле не было. – Настоящий герцог, как на картинке!

– Пожалуй, даже слишком хорошо для столь дикого края, как наш, – пробормотал Лахлан.

– Вам надо произвести должное впечатление на Олрига, – с серьезным видом заметил Дугал. – Его уважает здешняя знать. Завоевав его расположение, вы тем самым завоюете расположение всех остальных.

Против этих слов ничего нельзя было возразить. Скверно, очень скверно, если Олриг уйдет, как некоторые, не проронив ни слова, или как другие, невнятно что-то пробурчав себе под нос. Ни отмалчивание первых, ни бурчание вторых никак нельзя было принять за согласие. А ведь ему нужны средства, деньги, без которых невозможно отстроить заново замок. А без этого дух отца не успокоится. И как знать, может, и его собственный дух тоже.

– Ваша светлость, вы же лучше меня знаете шотландцев. Они упрямы и строптивы, как не знаю кто. Кэмбелл потратил бог знает сколько сил и времени, прежде чем бароны прислушались к его словам. Казалось бы, о чем тут так долго думать?! Разве не очевидно, что разводить овец очень выгодно, причем всем.

– Шотландцы не любят перемен, – пожал плечами Лахлан.

– Не любят. Но ведь вы герцог Кейтнесс. – Дугал разгладил видимую только ему одному складку на платье. – Раз они не хотят по-хорошему, то нечего с ними церемониться. Вам стоит только повелеть, и никто из них не посмеет ослушаться.

Конечно, это было самое простое и легкое решение. Но приказывать, угрожать, принуждать – все это как-то не нравилось Лахлану. Хотелось, чтобы бароны сами, по своей доброй воле запустили перемены, а для этого надо было сперва их убедить или уговорить.

А если уговоры не подействуют, ну что ж, тогда придется прибегнуть к силе.

Бросив последний взгляд на свое отражение в зеркале и слегка поправив туго затянутый галстук, Лахлан направился к выходу. Прежде чем выйти, он приказал Дугалу принести в гостиную чай и кексы.

Договориться о чем бы то ни было с шотландцами было совсем непросто, в том числе и с прислугой, которая даже не умела как следует подать чай.

Синяя гостиная была единственной пригодной для обитания комнатой на первом этаже замка. Ей, как и другим помещениям в замке, не помешал бы небольшой ремонт. Но в целом, благодаря неплохо сохранившейся старинной мебели, в гостиной было тепло и даже уютно.

Лахлан вошел, стараясь держать самую что ни на есть величественную осанку, но его грандиозное появление, целью которого было поразить воображение гостя, осталось незамеченным.

Олриг, утомленный долгим ожиданием, явно не сгорал от желания увидеться с герцогом, и его целью, вероятней всего, было вовсе не налаживание деловых отношений. Небрежно повернувшись спиной к дверям, он внимательно рассматривал висевший над камином женский портрет. Кем была эта изображенная на картине давным-давно умершая женщина с младенцем на руках, Лахлан не знал, но ему было совершенно ясно только одно: она принадлежала к роду Синклеров. По возвращении домой он не приказал убрать портрет таинственной незнакомки, потому что он ему понравился. Ее мягкое очарование, ласковый взгляд, искренняя материнская привязанность, заметная по тому, как она держала на руках младенца, пробуждали теплые, нежные, но, увы, сдобренные горечью чувства.

И на этот раз при взгляде на женщину с младенцем у Лахлана защипало в горле. Это было не вовремя и не к месту. Он сглотнул предательский комок, выпрямился, стараясь придать себе максимум величественности, и тихо кашлянул.

Олриг тут же обернулся. Барон поражал своими внушительными размерами, а также граничившей с необъятностью тучностью. На круглом, заплывшем от жира лице, как две бусинки, блестели глаза. Нос у него был сломан, по-видимому, в какой-то стычке или драке, а темные синяки под глазами наводили на мысль, что, возможно, это случилось недавно. При виде герцога толстые губы барона скривились в слабом подобии улыбки.

– Ваша светлость. – Олриг порывисто бросился вперед.

Размерами и неуклюжестью он очень напоминал носорога. Еще бы чуть-чуть – и он, скорее всего, сбил бы Лахлана с ног. Находясь почти в шаге от герцога, Олриг вдруг замер и, поклонившись, обдал того неприятным запахом гниющих зубов. Поклон получился очень странный и смешной; из-за необъятной толщины барон почти не сгибался в поясе, кланялась одна только его голова.

Лахлан протянул руку, и барон, выражая вассальную преданность, поцеловал перстень.

– Олриг, прошу вас, садитесь.

– Благодарю, ваша светлость. – Олриг опять поклонился, весь заколыхавшись от признательности. – Должен сказать, было крайне приятно получить ваше приглашение.

Неслыханное дело – подобные любезности, произнесенные шотландцем! Неожиданный прилив радости сошел на нет так же быстро, как и возник. Настораживал какой-то веселый, даже насмешливый тон, которым он произнес эти слова, а бегавшие по сторонам, словно что-то высматривавшие глаза барона лишь усилили подозрительность Лахлана.

– Вы привезли с собой ваши конторские книги?

– Конечно. – Олриг выложил на стол несколько толстых тетрадей.

Лахлан принялся быстро их просматривать. Он хорошо считал, прекрасно запоминал цифры и легко разобрался в книгах барона. Было ясно, что бухгалтерия ведется даже не небрежно, а из рук вон плохо. В отличие от Даннета, который скрупулезно все подсчитывал и записывал, Олриг не слишком утруждал себя тем, чтобы концы точно сходились с концами. В роли управляющего Олриг явно проигрывал Даннету.

«Что за неуместное сравнение?» – Лахлан нахмурился, стараясь подавить внезапно охватившее его раздражение при мысли о Даннете, который своим вызывающим поведением задел его за живое.

Откровенно говоря, злость Лахлана на Даннета была вызвана не столько поведением последнего, сколько кипевшей в его груди жгучей обидой почти на всех шотландцев, почему-то не умевших и не желавших его понять.

Из-за этих расхождений Лахлан чувствовал себя не в своей тарелке, каким-то связанным и ограниченным в своем волеизъявлении.

В отличие от него Даннет держался свободно, непринужденно и совершенно естественно, нисколько не робея и не опасаясь, что его поведение задевает его господина.

Лахлан ничего не мог с собой поделать: он завидовал Даннету.

– Что-то не так? – с тревогой в голосе спросил Олриг.

Лахлан захлопнул бухгалтерскую книгу.

Он был очень заинтересован в том, чтобы каждый из его баронов успешно вел хозяйство, но еще больше ему хотелось завоевать их расположение и даже дружбу.

– Да нет, все хорошо. Но будет еще лучше, если мы проведем кое-какие нововведения. Что скажете насчет огораживаний, Олриг?

Хитрить не было смысла. Лахлан перешел к делу без околичностей.

– Огораживания? Так вот что вы задумали? – Олриг был озадачен.

Лахлан про себя чертыхнулся: колебания барона ему не нравились.

– Думаю, так будет лучше всего. – Лахлан постарался, чтобы его голос прозвучал как можно энергичнее и увереннее. – Согласитесь, это ведь намного выгоднее?

Олриг внимательно посмотрел ему в глаза и улыбнулся:

– Конечно, выгоднее.

Лахлан едва не задохнулся от удивления. Олриг был первым из его вассалов, кто открыто и даже благожелательно – что и произвело на него неожиданный эффект, – откликнулся на его деловое предложение.

– Вы и впрямь так считаете?

– Да, конечно. – Барон потер ладони друг о друга; его толстые и короткие пальцы очень походили на сосиски. – Я уже кое о чем наслышан. Те, кто начал по-новому вести хозяйство, очень-очень довольны. К примеру, Стаффорд.

Лахлан сделал усилие, чтобы не поморщиться. Второй маркиз Стаффорд, между прочим, его ровесник, был его давним соперником. Будучи двумя самыми крупными землевладельцами в Северной Шотландии – Стаффорд на западе, а Лахлан на востоке, – они оба были приняты при дворе принца-регента. Между ними произошло несколько неприятных стычек, после чего они друг друга возненавидели. Если один из них высказывал какое-то мнение, то другой в пику ему придерживался совершенно противоположной точки зрения, а постоянная борьба за благорасположение принца лишь усиливала их вражду. По правде говоря, именно Стаффорд и его успех побудили Лахлана приступить к огораживаниям. Убрав мелких арендаторов и занявшись разведением овец, Стаффорд за короткое время утроил свой доход. Земель у Лахлана было больше, но они были не столь плодородны, поэтому он так долго медлил, раздумывая над тем, насколько будет выгодным начинание. К тому же налоги, которые он платил короне, никто не отменял. Свободных денег у него было немного, а для того, чтобы осуществить задуманное, их явно недостаточно. Ограниченность средств ограничивала возможности.

Утрата сокровищ Росслина, их исчезновение во тьме прошлых веков теперь вызывало удвоенные сожаления. О, как бы ему сейчас пригодился крест! Обладай он такой драгоценностью, о, тогда он смог бы осуществить все задуманное, причем без чьей-либо поддержки, которая в нынешнем его положении ему просто необходима. Случайных источников дохода не предвиделось, поэтому не оставалось ничего другого, кроме как заручиться поддержкой баронов.

И вот сейчас забрезжила какая-то надежда. Если один из них согласится, то другие, очень возможно, последуют его примеру.

– Вот и хорошо. – Лахлан вежливо улыбнулся. – Сколько времени вам потребуется, чтобы согнать с вашей земли арендаторов?

– Думаю, немного, – усмехнулся Олриг. – Самое большее месяц.

– Замечательно! – Лахлан заметил замершего у входа Дугала с подносом. – А-а, вот и небольшое угощение. Позвольте вас угостить чаем, Олриг?

Барон скривился:

– А виски у вас не найдется?

Лахлан растерялся. Виски? В столь ранний час?

Ох уж эти шотландцы!

Но разве Олриг не заслужил небольшой награды за столь быстрое взаимопонимание? Он стал первым, кто с готовностью согласился на его предложение. Лахлан сделал знак Дугалу, тот безмолвно подошел к пузатому буфету, достал виски и налил два стаканчика. Олриг с блестящими от радости глазами взял предложенный стаканчик и произнес тост:

– За будущие прибыли.

– Вот именно, – отозвался Лахлан и выпил следом за бароном. Он не привык пить крепкие напитки в столь ранний час, но как-никак, а сделку, согласно обычаю, следовало закрепить. Олриг имел вес среди баронов, с помощью такого союзника шансы добиться их согласия заметно возрастали.

– Должен сказать, Олриг, ваше столь быстрое содействие приятно меня удивило.

– Неужели?

– Да. Другие бароны совсем не спешили идти мне навстречу.

Олриг вопросительно приподнял брови:

– Не назовете ли вы кого-нибудь из этих тугодумов?

– Даннет, например.

Барон то ли фыркнул, то ли усмехнулся, выражая неприязнь.

– Вы его знаете? – удивился Лахлан.

– Знаю ли я его? Конечно, мы же соседи. Невежа и грубиян, каких поискать.

Невежа и грубиян? Точно подмечено. Грубый, угрюмый. Совершенно невыносимый! Но тут внутренний голос тихо, но явственно шепнул Лахлану: «А также сильный, глубоко порядочный и достойный человек». Голос царапал и раздражал. Чтобы заглушить его, Лахлан нагнулся вперед и торопливо спросил:

– В самом деле?

Испытующе посмотрев ему в лицо, Олриг тоже наклонился:

– Только между нами, хотите, я кое-что расскажу о нем?

– Выкладывайте все, что знаете, – поторопил его Лахлан.

– Я слышал… – Олриг сделал многозначительную паузу.

– Что слышали? – нетерпеливо произнес Лахлан.

Барон замялся:

– Не стоило мне, наверное, начинать весь этот разговор…

– Я ваш сюзерен. Говорите смело, не бойтесь.

– До меня дошли слухи… что он изменник.

У Лахлана перехватило дыхание. Он побледнел от гнева и от странной внутренней обиды на Даннета.

– Как?

Поросячьи глазки Олрига забегали из стороны в сторону.

– Против вас, ваша светлость, устроен заговор. Во главе заговора маркиз Стаффорд, а Даннет – его приспешник.

Черт!

– Какие у них цели?

– Вызвать возмущение среди ваших баронов.

Возмущение? Невероятно, неужели Даннет может быть таким двуличным? Но ведь Даннет вел себя откровенно вызывающе, и Лахлан отбросил сомнения прочь.

– А дальше? Что дальше?

– Как я понял, маркиз хочет принизить вас в глазах принца.

Это никак нельзя было назвать неожиданным известием. Стаффорд уже много лет интриговал против Лахлана. Дело в том, что Стаффорд из кожи лез, стремясь получить титул герцога из рук принца. По слухам, в последнее время он значительно приблизился к своей заветной цели, сумев завоевать благосклонность принца-регента.

– Маркиз очень надеется на то, что, утвердив свое положение при дворе принца, он сможет предъявить права на ваши земли, когда… – Олриг запнулся и виновато заморгал.

– Что когда?

– Ваша светлость, прошу меня великодушно простить, когда вы скончаетесь.

Ах вот оно что! Как же проклятие рода Синклеров навязло у него в зубах! Да, эта история давно не была ни для кого секретом. Сколько об этом судачили в лондонских великосветских гостиных, не стесняясь даже делать это прямо при нем! Более того, как ему было известно, в букмекерской конторе Уайта даже принимались ставки насчет того, когда он умрет.

– Гм, значит, Даннет в сговоре со Стаффордом?

Это почему-то разозлило Лахлана сильнее, чем даже само известие о тайном стремлении Стаффорда присвоить его земли после его смерти. Как ни странно, но ему было совершенно безразлично, кто будет владеть землями Кейтнесс после его кончины. Но осознание того, что его вассал вступил в заговор с врагом, разгневало его до крайности.

Участие в заговоре именно Даннета привело Лахлана в еле сдерживаемую ярость.

– Да, ваша светлость. – Олриг спокойно допил стаканчик виски, и Лахлан тут же наполнил его снова.

– А что, если это все пустые, ничем не обоснованные слухи? – Гнев уступил место здравомыслию.

Лахлан не совсем понимал, какой смысл было Даннету так рисковать своей жизнью, ведь он добровольно лез головой в петлю.

Олриг кашлянул и сиплым голосом произнес:

– Это не слухи. Я могу это подтвердить. Я видел…

– Что вы видели?

– …Как он встречался с сыном Стаффорда. На прошлой неделе в гостинице «Бауэрмадден инн». Они о чем-то сговаривались.

Лахлана словно обухом ударили по голове. Черт возьми! Почему он так расстроился? Какое ему дело до Даннета?! Даннет вел себя крайне неуважительно, вызывающе, в нем не было ни капли почтения. Но пойти на явный бунт? Это выглядело глупо, более того, как-то плохо вязалось с обликом этого человека.

– Он попробовал втянуть меня в заговор, но я наотрез отказался. – Глаза Олрига злобно блеснули, он коснулся пальцем своего перебитого носа. – Видели бы вы, как он разозлился, и вот результат.

– Это он сломал вам нос?

– Да, он… а кто же еще? Вы же сами знаете, как быстро Даннет выходит из себя. Вспыльчив до ужаса.

Да, все верно. Но за вспыльчивостью Даннета просматривалась сильная воля.

Лахлан задумчиво посмотрел в лицо Олрига. Ему показалось, что по губам барона скользнула злорадная усмешка и тут же исчезла под маской подобострастия и угодливости.

– М-да, благодарю вас, барон. Я ценю вашу откровенность, а также вашу преданность.

– Ваша светлость, как видите, я предан вам душой и телом.

– Ваша верность будет вознаграждена надлежащим образом.

По твердому убеждению Лахлана, верных слуг надо было награждать, а предателей – карать. Беспощадно и без промедления.

Он выразительно посмотрел на Дугала, тот все понял без слов. Лахлан намеревался немедленно отправиться в замок Даннета, чтобы вырвать заговор с корнем, уничтожив его в зародыше.

Глава 2

Лана Даунрей тихо плакала, лежа на кровати. Он опять явился ей во сне. Умиравший в расцвете сил. Каждый раз, когда его вот-вот должен был поглотить туман небытия, ее охватывал неудержимый ужас. Своими твердыми и холодными пальцами ужас сжимал ее сердце, и она замирала, боясь потерять его навсегда. С его уходом, как ей казалось, мир утратил бы все свои краски и всю радость, став тусклым, серым и скучным.

Это был очень необычный сон. Он не походил на посещавшие ее видения – на духов или призраков, с которыми она ежедневно общалась. Сон опутывал ее, словно липкая паутина, из которой нельзя было вырваться. Облик незнакомца из сна был очень привлекателен, без всякого преувеличения – настоящий красавец, способный разбить не одно женское сердце. Он был высок, широкоплеч, строен, темные вьющиеся волосы свободно ниспадали до плеч, и даже щетина на его подбородке казалась ей восхитительной. Его голубые глаза поражали глубиной, черты лица были выразительны и аристократичны. Особенно возбуждали губы, четко очерченные, чувственные, манящие. Даже смертельный ужас отступал на миг прочь, как только она представляла всю сладость его поцелуя на своих губах.

Но Лана честно признавалась самой себе в том, что дело было не столько в лице, губах и мужественной фигуре, сколько в том, что скрывалось под столь неотразимой внешностью. Это глубоко спрятанное нечто цепляло ее, пробуждая в глубине ее души самое сокровенное, словно они общались на понятном только им одним языке. Ощущение духовной близости было удивительно отчетливым, такое обычно возникает только между самыми близкими по духу людьми. Все становилось еще загадочнее и запутаннее из-за того, что Лана ни разу в жизни не видела этого человека. Если бы они встретились, она точно не забыла бы об этом.

Тем не менее, как подсказывало Лане шестое чувство, он существовал.

Она аккуратно приподняла Нерида и встала. Нерид обожал забираться к ней на грудь и лежать там, вытянувшись во всю длину. Блаженно урча, кот засыпал вместе с ней. Потревоженный, он зевнул, поглядывая на свою хозяйку из-под полуоткрытых век.

– Эй, дружок, – ласково произнесла Лана, нежно почесывая его подбородок, – спи дальше.

Тихонько ворча, кот свернулся в клубок на подушке.

Как это ни грустно, но ее лучшим другом был именно Нерид.

От таких мыслей становилось совсем тоскливо. Вздохнув, Лана откинула волосы за спину и села возле окна, глядя в ночную темноту. Обрывки сна еще туманили сознание, но она точно знала, что заснуть ей больше не удастся.

Ради чего ангелы почти каждую ночь посылали ей сон про этого мужчину, она не могла понять. Ангелы – скрытные создания, они весьма неохотно раскрывают людям будущее. Лана обладала удивительным даром, и она хорошо знала, что ангелы нелегко расстаются со своими тайнами, но надеялась, что со временем они раскроют ей смысл посылаемого сновидения. Раньше всегда так и было.

Она увидела во сне Александра Лохланнаха, лэрда Даннета, задолго до того, как Ханна, ее сестра, вышла за него замуж. Задолго до того, как они обе впервые его встретили, задолго до того, как они обе переехали жить в его замок. Лана также увидела во сне Эндрю, брата Алекса, очень обаятельного, с веселыми, смеющимися глазами.

Сперва Лана надеялась, что явившейся ей во сне Эндрю – это ее настоящая любовь, что ангелы наконец-то подали ей знак. Вместе с тем она понимала, что это все пустые надежды, просто ей нравилось мечтать о красивом, веселом парне, который, возможно, станет ей настоящим другом. Но после, когда она приехала в Даннет и познакомилась с Эндрю, в тот момент, когда они поцеловались, она сразу поняла, что они никогда не будут вместе, что свою жизнь он свяжет с другой женщиной, а не с ней.

Точно то же самое происходило и с другими, кто являлся к ней во сне прежде, чем она встречала их в реальности. Как выяснялось потом, они все играли в ее жизни какую-то роль.

Лана чувствовала, что история с незнакомцем из сновидения, кем бы он ни был, будет иметь похожее продолжение.

В один прекрасный день они встретятся, и эта встреча, вероятно, как-то изменит или ее, или его дальнейшую жизнь.

Когда это случится, зачем и как именно, было неизвестно. Из ее сновидений ясно было одно – ей предстояло… спасти его от какой-то опасности.

Подобная неопределенность немного раздражала: туман вместо ясности, отдельные куски вместо цельной картины, догадки вместо понимания.

Хотя к этому пора было бы уже привыкнуть. Лана обрела столь необычный дар давно – еще в детстве, после того, как едва не умерла от тяжелой болезни.

За эти годы она твердо усвоила: пытаться понять точное значение сна – занятие совершенно бесполезное. Надеяться на то, что мужчина из сна именно тот, кого она так ждала, было глупо. Но, считая себя круглой дурой, Лана тем не менее продолжала надеяться. Каждый раз, когда она думала о нем, все в ней замирало от сладкого предчувствия, а сердце начинало биться тревожно и радостно.

Ах, если бы она была благоразумнее и рассудительнее, разве стала бы она предаваться пустым фантазиям, увлекаться игрой воображения?..

Виной всему было ее одиночество. Хотя ее окружали родные и друзья, Лана держалась как бы в стороне от всех. И действительно, она не была своей в окружавшем ее мире. Как только люди узнавали об ее даре, у них это сперва вызывало удивление, а потом страх. Ее сторонились, конечно, не в буквальном смысле; с ней разговаривали, но держались настороженно, поглядывая на нее с опаской.

Лана привыкла к такому отношению, но легче от этого ей не было.

Она свыклась с мыслью, что так и останется старой девой. И не удивительно, какой мужчина женится на девушке, от которой ничего нельзя скрыть, утаить – и так до самой смерти?! Как хорошо, что отец, мать и сестры любили ее и относились к ее дару с пониманием. Ей повезло, что двери домов ее удачно вышедших замуж сестер всегда были для нее открыты. Даже тогда, когда она состарится, ее, одинокую, седую, по-прежнему будут принимать в семьях ее сестер…

Кем бы ни был умирающий незнакомец из сна, она не найдет в нем родной души. И любви в нем не встретит. Он не будет тем, кто примет ее такой, какая она есть, кто не побоится заключить ее в свои объятия.

Во всем мире не было такого человека.

После таких раздумий на сердце становилось тяжело. Мечтать о любви было не только глупо, но и больно.

До рассвета было далеко, но Лана уже привыкла к ночным грустным размышлениям возле окна. Когда край горизонта окрасился в розовый цвет, она встала и принялась не спеша одеваться.

По обыкновению, сперва она направилась на кухню. Закрыв за собой двери своей комнаты, Лана задумчиво посмотрела в сторону спальни сестры и ее мужа. Однажды, когда на душе было невыносимо тяжело, она пришла ночью к Ханне, легла возле нее и, свернувшись калачиком, прижалась к сестре. Но ведь Ханна была замужем! Разумеется, Даннет не пришел в восторг от ночного посещения Ланы. Муж сестры был добрым и очень хорошим человеком, но, по его мнению, это не лезло ни в какие ворота.

Сейчас это выглядело даже забавно. Лана улыбнулась. Можно только предполагать, о чем начали бы судачить в замке, если бы стало известно о ее ночном посещении спальни Ханны. История была не очень-то смешной, но Лана умела находить смешное в том, что другим могло показаться печальным или серьезным.

Проходя через гостиную, она по-приятельски кивнула сэру Каллуму, висевшему при входе. Это был галантный рыцарь, по натуре мягкий и впечатлительный. Он погиб, защищая свою возлюбленную Лорели. Он ничего не мог сделать, превосходящие по численности враги убили его и захватили Лорели. Это стало для Каллума трагедией. Лорели давно умерла, но Каллум по-прежнему стоял на страже. Лана молилась за несчастного рыцаря, который, хотя и не был виноват, никак не мог простить себе то, что не уберег свою возлюбленную.

Спускаясь по лестнице, Лана чуть отодвинулась от портрета юной плачущей Кэтти, склонившейся над перилами балкона. Не имело никакого смысла утешать Кэтти, целиком погруженную в ее горе, она никого не замечала вокруг себя. Ее обесчестил ее господин, кажется, в пятнадцатом веке. Когда Кэтти поняла, что беременна, то от стыда и горя, а также чтобы заставить бросившего ее любовника-лэрда раскаяться, она кинулась вниз с балкона.

А потом следовал сварливый и грубый Дермид. Но он был ей нисколько не интересен. Лана нарочно отвела взгляд в сторону, сделав вид, что не слышит его негодующего бурчания. Дермид, имевший дурной нрав, как обычно, возмущался и даже бранился.

А вот, наконец, и кухня. С каким удовольствием Лана вошла под ее сводчатый потолок, где всегда так приятно и вкусно пахло, где она провела столько счастливых минут!

– Доброе утро, – улыбнулась она Уне, которая с серьезным видом наблюдала за тем, что делает Мораг.

Утро Лана обычно проводила на кухне с сестрами Мораг и Уной. Кухня была для нее убежищем, спасительной гаванью, потому что обитавшие в замке призраки обходили кухню стороной, так как громкоголосая и властная Уна вызывала у них неприязнь.