Халцедоновый Двор. Чтоб никогда не наступала полночь

Когда к ней явилось тщедушное создание из мелких духов с наказом явиться пред очи Видара, Луне первым делом подумалось, что вызов касается ее розысков. Правда, причины так полагать не имелось, однако возможные альтернативы казались куда менее привлекательными. Скрывая сии размышления, Луна одобрительно кивнула гонцу.

– Передай лорду-хранителю, что я явлюсь к нему при первой возможности.

Гонец обнажил в улыбке острые, как у всех гоблинов, клыки.

– Он требует явиться немедля.

Разумеется, требует…

– Что ж, тогда я буду рада увидеться с ним безотлагательно, – учтиво солгала она, поднимаясь на ноги.

В лучшие времена она могла бы заставить его подождать. Высокого положения Видар достиг совсем недавно, а Луна до последнего времени была одной из фрейлин Инвидианы, одной из ближайших доверенных лиц королевы – насколько уж та вообще была склонна кому-либо доверять. Теперь подобной свободе настал конец: если Видар велит мчаться к нему со всех ног, оставалось только повиноваться.

Ну, а Видар, конечно же, заставил ее подождать. Высокий пост лорда-хранителя превратил его в самого желанного из покровителей, обладателя немалых богатств и колдовской силы, и ныне в его внешних покоях было не протолкнуться из-за придворных и провинциалов, надеющихся выпросить ту или иную милость. Возможно, он и потребовал от Луны явиться немедля, но прежде, чем вызвать ее во внутренние покои, соизволил принять какого-то искаженного духа, двух девонширских пикси и насквозь пропыленного с дороги фавна, одетого по итальянской моде.

Вольготно развалившийся в кресле у дальней стены кабинета, Видар даже не поднялся ей навстречу. Некоторые из дивных упорно держались мод прежних времен, однако он тщательно следовал всем новым веяниям: его дублет, в очевидном подражании туалетам Инвидианы расшитый хрусталем и агатом, так и мерцал в пламени свечей. По слухам, черная кожа его высоких, чулком облегавших ногу сапог была снята с какого-то злосчастного дивного, изловленного, замученного и казненного им во благо королевы, но Луна-то знала, что эти слухи распущены им самим. На самом деле то была обычная оленья замша, не более, однако стремление к подобной репутации свидетельствовало о многом.

– Лорд Ифаррен…

Луна склонилась перед хозяином кабинета в реверансе, соответствующем его положению, но ни на волос ниже.

– Леди Луна! – откликнулся Видар, крутя в костлявых пальцах хрустальный кубок. – Рад, рад, что вы соизволили откликнуться на мою просьбу.

Луна сделала паузу, но сесть ей не предложили.

Без спешки изучив ее, Видар отставил кубок и поднялся.

– Ну что ж, миледи, мы знаем друг друга давно, не так ли? И в прошлом работали рука об руку – к взаимной, на мой взгляд, выгоде. Посему мне больно видеть ваше падение.

В той же мере, в какой оленю во время гона больно видеть соперника, павшего от охотничьей стрелы…

– Весьма любезно с вашей стороны, милорд, – ответила Луна, скромно потупив взор.

– О, мне пришло на ум оказать вам любезность не только на словах.

Луна разом насторожилась. Ей даже в голову не приходило, что мог бы выиграть Видар, предложив ей настоящую помощь, но это ровным счетом ничего не значило. Отрезанная от внутренних кругов придворных сплетен, она вполне могла не разглядеть его очередного гамбита. Но что же она в силах ему предложить?

Не сделав еще одного шага вглубь западни, этого было не выяснить.

– Я с радостью выслушаю все, что вы сочтете возможным сообщить мне, милорд.

Видар щелкнул пальцами, и пара низших гоблинов поспешила к нему. Еще один повелительный жест, и слуги принялись распускать шнуровку его рукавов, обнажая черный шелк нижней рубашки.

– Когда-то вы долгое время прожили среди смертных, не так ли? – не удостаивая гоблинов и взгляда, спросил Видар.

– Именно так, милорд.

Видар вопросительно приподнял игольно-тонкую бровь.

– В то время я была камеристкой при леди Херефорд и звалась Летицией Ноллис. Ее величество поручила мне постоянно присматривать за двором смертных и докладывать ей обо всех их затеях.

Худосочный, словно скелет, дивный передернулся всем телом – резко, отрывисто, как движутся разве что насекомые.

– Какое самопожертвование ради блага королевы! Жить день и ночь в облике смертной, вдали от великолепия нашего двора… Ясень и Терн! Я бы на такое не согласился.

Возможно, то были первые искренние слова, сказанные им с той минуты, как Луна переступила порог кабинета. Собственный маскарад Видара, принесший ему новую должность, был скорее эпизодическим, чем непрерывным, однако радости ему отнюдь не доставил.

– Я была счастлива служить Ее величеству в меру моих способностей, – ровно сказала Луна.

– Разумеется, были.

Цинизм сей реплики подчеркнула недолгая пауза.

– Вина? – предложил Видар.

Луна согласно кивнула и приняла поднесенный гоблином кубок. Изысканное красное вино отдавало дымком, меркнущим солнцем осени, пышным великолепием пожелтевших листьев, негромким сухим шуршанием под ногами и первой свежестью зимних заморозков. Луна узнала его с первого же глотка: ну, конечно – одна из последних бутылок, преподнесенных в дар Инвидиане, когда прежнего французского посла сменила мадам Маллин Ле Санфон де Вейль. А ведь тому уж немало лет… После отбытия посланника Дворов Севера мадам Маллин осталась при Халцедоновом Дворе, но отношения с Францией сделались напряженными. Больше таких подарков можно не ждать – по крайней мере, в скором времени.

– Возможно, – заговорил Видар, прервав ее раздумья, – у вас имеется шанс вновь послужить Ее величеству.

Остроту пробудившегося в душе интереса целиком скрыть не удалось.

– Продолжайте.

– Возвращайтесь ко двору смертных.

От прямоты этого предложения перехватило дух. Вновь жить среди смертных… это было весьма изнурительно, опасно, но как же восхитительно! Меж тем, немногие из дивных имели к сему способности, или хотя бы склонность. Неудивительно, что Видар послал за ней.

Однако что у него на уме? Разумеется, не прежнее задание, не обличье Летиции Ноллис! Если обрывки слухов, дошедшие до Луны, были верны, Летиция удалилась от двора, пораженная скорбью о смерти второго мужа, графа Лестера.

Еще глоток вина… Казалось, этот обжег нёбо сильнее первого.

– Вернуться, милорд? С какой целью?

– Ну как же! Для сбора сведений, как и прежде. И… – Видар сделал паузу. – И, может быть, с тем, чтоб завязать знакомство с некоей особой, а то и получить над ней власть.

В последнее время Луна полностью сосредоточилась на политике малого народца – переговорах с морскими владыками, набегах заморских альвов да непрестанной напряженности в отношениях с Дворами Севера. Проклятье, отчего она хоть краем глаза не приглядывала за делишками смертных? Теперь ей даже неизвестно, кто из них чего стоит, и кого ей предстоит втравить в беду! Возможно, названное Видаром имя даже окажется незнакомым…

– И кто бы это мог быть, милорд?

– Сэр Фрэнсис Уолсингем.

Резной хрусталь глубоко впился в стиснутые пальцы.

– По-моему, это имя мне знакомо, – с осторожностью заметила Луна.

– Как тому и следует быть. Для смертного он продержался при дворе довольно долго, и взлететь успел высоко. Ныне он – главный секретарь королевы Елизаветы. Вы с ним встречались?

Видар подал знак, и гоблин вновь наполнил вином его кубок.

– Он не являлся ко двору, пока я не прекратила своего маскарада.

Но, невзирая на это, Луна знала о нем довольно, чтобы проникнуться страхом.

– Отыскать его будет проще простого. Сейчас двор смертных пребывает в Ричмонде, но вскоре переберется в Хэмптон-Корт. Там-то вы к ним и присоединитесь.

Луна передала кубок слуге. Это вино слишком уж отдавало печалью и неминуемой утратой.

– Милорд, я еще не сказала, что возьмусь за это дело.

Лицо Видара расплылось в тонкой, хищной улыбке.

– Не думаю, что у вас есть выбор, леди Луна, – промурлыкал он.

Как она и опасалась… Но что же рискованнее – согласие или отказ? Каким бы медом Видар не мазал приманку, это задание предложено ей вовсе не из желания помочь искупить былые оплошности. Уолсингем был не просто главным секретарем, но и одним из первостепенных разведчиков двора Елизаветы. Вдобавок не просто протестантом, а протестантом пуританского толка, из тех, кого все дивные почитают дьяволами в человеческом облике. Любая попытка завязать с ним знакомство, не говоря уж о слежке, может привести к ее поимке, а если она будет схвачена…

Чары и волшбу дивных поддерживает только бренная пища, оброк, приносимый смертными. Тюремное заключение, даже недолгое, приведет к самым катастрофическим последствиям.

Кстати о бренной пище.

– Подобные маскарады, лорд Ифаррен, обходятся недешево, – сказала Луна. – Дабы поддерживать достоверность присутствия при дворе, там нужно бывать каждый день. А бренный хлеб смертных…

– Его вы получите, – небрежно ответил Видар. – Один из низших духов будет доставлять его вам каждое утро – или, если угодно, каждый вечер.

Как-то уж слишком легко он капитулировал…

– Нет. Подобный порядок не оставляет запаса времени. Отправься я с поручением куда-то еще, да пропусти встречу с гонцом – и мы рискуем разоблачением. По целой ковриге за раз, а то и больше.

Целой ковриги, если съедать не более необходимого, хватит на очень дальнее путешествие в облике смертной. Возможно, даже на то, чтобы благополучно скрыться в иной стране.

Если дело действительно дойдет до самого худшего.

Казалось, цинический взгляд Видара пронизывает ее насквозь и видит все – даже самые потаенные мысли.

– Доверие Ее величества к вашей особе не распространяется столь далеко. Однако недельный запас – это вполне можно устроить. Скажем, по пятницам. Смертные полагают, будто мы чтим этот день, так отчего бы не потрафить их фантазиям? К тому же и их священного дня сможете не опасаться. Так, судя по усердному торгу, вы согласны?

Согласна ли? Луна взглянула в непроницаемую черноту Видаровых глаз, пытаясь отыскать в его взгляде хоть намек на… да хоть на что-нибудь. На любую малость, что сможет подсказать верный путь.

Пока у нее не было даже уверенности, что эти приказы исходят от Инвидианы. Видар вполне мог состряпать их сам – с тем, чтоб избавиться от нее навсегда.

Впрочем, нет. Подвергнуть Халцедоновый Двор опасности, рискуя раскрыть перед смертными ее истинную природу – на такое не пойдет даже он.

Или пойдет? В высших придворных кругах его устремления – ни для кого не секрет. Даже Инвидиана знает, что ее советник жаждет занять ее трон. Но там, где Дикая Охота истребила бы королеву, а Халцедоновый Чертог разнесла по камешку, развеяв ее двор по ветру, Ифаррен Видар поступит тоньше: этот оставит все как было, только корону объявит своей. Если только сумеет найти способ.

Может, в том все и дело? Не уготована ли Луне роль пешки в его тайных замыслах?

Что ж, если так, если она сумеет раскрыть его игру и донести обо всем Инвидиане… это уже не просто путь к монаршему благоволению!

Луна расправила юбки и склонилась перед Видаром в реверансе – не более почтительном, чем прежний. В его глазах излишнее смирение будет выглядеть куда подозрительнее гордости.

– Я бесконечно рада возможности служить Ее величеству.

Взгляд Видара исполнился удовлетворения.

– Не угодно ли присесть, леди Луна? Я подготовил описание роли, которую вам предстоит принять…

– Лорд Ифаррен, – с наслаждением оборвала его Луна, – моя задача именно такова, как вы говорили? Сбор сведений и знакомство с сэром Фрэнсисом Уолсингемом?

– И власть над ним – любого сорта, согласно представившейся возможности.

Подобные возможности не представляются сами собой, однако создать такую ей по силам. Вот только все это – разговоры впустую.

– Тогда роль я себе подберу сама. Однажды Ее величество в этом на меня положилась.

Видар недовольно скривил тонкие губы.

– Ее величество также положилась и на вашу настойчивость в переговорах с морским народом.

Будь проклят тот день, когда Луну послали в глубины моря! Небось Видару не довелось побывать там с поручением убедить обитателей чуждой страны в том, что дела смертных – их забота. Возможно, они – тоже дивные, но, в отличие от сухопутных собратьев, русалки, роаны[13] и прочие подводные жители чужды современной придворной галантности. Круг их понятий об общении с людьми ограничен кораблекрушениями да случайными любовными интрижками, ну а политика сюда не входит вовсе. Счастье, что ей удалось отыскать хоть что-то желанное для них!

Однако все это было бы жалким, ничтожным брюзжанием. Вместо этого Луна сказала иное:

– Вы гнушаетесь жизнью смертных, лорд Ифаррен. Согласились бы вы сесть на коня, выращенного тем, кто гнушается животными?

– Я знаю Уолсингема, – возразил Видар.

– И я покорно выслушаю ваши советы во всем, что касается его персоны. Но вы обратились ко мне, поскольку во всем Халцедоновом Дворе нет никого, превосходящего меня в сем искусстве. И если я отправлюсь ко двору смертных, то только на собственных условиях.

Казалось, сей вызов повис меж ними в воздухе. Недолгая пауза – и Видар махнул рукой, точно все это было неважно.

– Быть по сему. О переезде двора я вас предупрежу. А вы предупредите меня об избранной роли прежде, чем отправитесь к ним.

– Перед этим мне понадобится толика хлеба.

– Зачем?

Теперь уже в его голосе зазвучали брюзгливые нотки.

– Дабы ознакомиться с положением, милорд, – спокойно пояснила Луна. – Ведь я не бывала при дворе смертных много лет.

– Что ж, ладно, ладно! Ну, а теперь убирайтесь с глаз моих. Меня ждут другие дела.

Луна сделала реверанс и удалилась. Если Видар вознамерился поставить ее в положение, где ее ждет неудача, по крайней мере, одной ловушки она избежала. Ну, а благодаря выделенным ей припасам, собственный хлеб вполне можно отдать кому-нибудь из дивных в обмен на нужные сведения.

В давние-давние времена она пробила себе путь от полной безвестности к монаршему благоволению лишь трезвым расчетом и своевременно оказанными услугами. Сделав это однажды, она вполне может сделать – и непременно сделает! – то же самое снова.

Дворец Хэмптон-Корт, Ричмонд,

24 октября 1588 г.

Въехав в просторный Нижний двор, Девен спешился едва ли не до того, как его гнедой мерин остановил бег. После заката октябрьский воздух заметно остыл, холодок пощипывал щеки, а пальцы замерзли, несмотря на перчатки. В небе сгущались тучи: мягкий, погожий осенний денек обещал завершиться ночной грозой. Бросив поводья слуге, Девен, растирая озябшие руки, направился к арке ворот, ведущих в глубину дворца.

Лестница слева вела из-под арки наверх, в старомодный Большой зал. Более не служившие главным местом сбора монарха и знати, сии архаичные палаты были отданы дворцовым слугам, по прежнему же назначению использовались только в дни пышных многолюдных церемоний. Нигде не задерживаясь, Девен миновал зал и устремился к покоям, располагавшимся далее: там можно было отыскать того, кто знал ответ на его вопрос.

При Елизавете, перебравшейся в другую часть разросшегося дворца, эти покои уже не использовались как личные комнаты королевы, но, несмотря на поздний час, в караульном зале еще толпилось немало придворных из тех, что рангом пониже. От них Девен узнал, что Елизавету вновь, как часто случалось после недавней смерти ее фаворита, графа Лестера, мучает бессонница. Дабы отвлечься, она удалилась в комнаты на южной стороне Фонтанного двора, послушать, как одна из ее фрейлин музицирует на вирджинале[14].

У дверей, разумеется, стоял пост, а к высшему кругу придворных, которым позволено вторгаться к королеве непрошенными, Девен не принадлежал. Посему он поклонился двоим товарищам по Отряду благородных пенсионеров, а затем повернулся к сонному герольду, безуспешно пытавшемуся скрыть зевоту.

– Примите самые искренние извинения за то, что нарушаю покой Ее величества, но я послан сюда, дабы доставить ей немаловажное сообщение.

Вынув скрепленный печатью пергамент, Девен с новым поклоном вручил его герольду.

– Сэр Джеймс Крофт недвусмысленно выразил желание передать это Ее величеству как можно скорее.

Герольд со вздохом принял пергамент.

– О чем же там говорится?

– Не знаю, – с едва скрываемым раздражением отвечал Девен, сдержав рвущийся с языка ядовитый ответ. – Письмо запечатано, а вопросов я не задавал.

– Хорошо. Желает ли сэр Джеймс получить ответ?

– Об этом он ничего не сказал.

– Тогда подождите здесь.

Отворив двери, герольд скользнул внутрь. Из комнат донесся обрывок мелодии и женский смех. Незнакомый. Смеялась не королева.

Герольд вернулся, держа что-то в руке.

– Ответа для сэра Джеймса не будет, – сказал он, – однако Ее величество просит вас отнести вот это обратно в Райские покои.

С этими словами он подал Девену пару флейт из слоновой кости.

Девен нерешительно принял их, стараясь измыслить способ не осрамиться, но в голову не пришло ничего подходящего.

– Дорогу знаете? – с сочувственной улыбкой спросил герольд.

– Нет, – вынужден был признаться Девен.

Разраставшийся долгое время Хэмптон-Корт ныне превратился в огромный лабиринт внутренних двориков и галерей. Во всей Англии он уступал одному лишь Уайтхоллу, где, по рассказам сослуживцев, отыскать что-либо было еще сложнее.

– Кратчайший путь лежит через эти покои в Долгую галерею, – сообщил герольд. – Но, поскольку сейчас они заняты, возвращайтесь в Большой зал, а там…

Нет, опасения Девена оказались напрасными. Через заднюю часть дворца, с юга на север, тянулись две галереи, на южной стороне соединявшиеся с Долгой и комнатами, на сей раз избранными Елизаветой. Райские же покои располагались в юго-восточном углу дворца, в дальнем конце Долгой галереи.

Отперев двери, Девен едва не выронил флейты. Отраженный свет пламени взятой с собою свечи засверкал навстречу тысячами огоньков. Подняв свечу повыше, он обнаружил, что темная комната за дверью битком набита несказанными богатствами. Бессчетные самоцветы, безделки из золота и серебра, искусно расшитые многокрасочным шелком гобелены, усыпанные жемчугом подушки… а у одной из стен царил, довлея над всем остальным, пустующий трон под пышным балдахином. Балдахин украшал герб королей Англии, окруженный синей лентой ордена Подвязки. Один только бриллиант, свисавший с нижнего кончика ленты, мог бы обеспечить Девену роскошную жизнь до скончания дней.

Только тут он заметил, что затаил дыхание, и сделал глубокий вдох. Нет, не до скончания дней. Разве что лет на десять. Да и их не будет, если его казнят за кражу.

Однако все содержимое комнаты…

Не зря, не зря она названа Райскими покоями!

Оставив флейты на инкрустированном перламутром столике, Девен попятился назад и поспешил запереть дверь к ослепительным богатствам, прежде чем вновь впасть в соблазн. «Среди этакой груды сокровищ пропажу какой-то малости вряд ли хоть кто-то заметит…»

Возможно, именно греховные мысли и сделали его столь беспокойным. Услышав шум, Девен резко, точно затравленный зверь, обернулся и увидел кого-то, стоявшего невдалеке.

Однако мимолетная тревога тут же прошла. Снаружи мир заливал дождь, луна скрылась за тучами, и посему Долгая галерея была освещена одной лишь его свечой. Конечно, в столь скудном освещении фигуры было не различить, но, судя по силуэту, на незнакомце не было ни длинного платья, ни одеяний с буфами, а значит, ни к пожилым, ни к молодым придворным он не принадлежал. «Вдобавок, – напомнил себе Девен, – я не совершил ничего дурного. Всего лишь выполнил приказ, ну а алчных мыслишек не смог бы подслушать ни лакей, ни кто-либо другой».

Но все это напомнило о долге службы. Пусть королевы нет рядом – он обязан охранять и все, что ей принадлежит!

– Стой! – сказал он, поднимая свечу. – Стой и назовись!

Незнакомец сорвался с места и пустился бежать.

Девен без раздумий устремился в погоню. Не успел он сделать и пары шагов, как свеча погасла. Швырнув ее вместе с подсвечником на пол, юноша рванулся к двери, за которой исчез незнакомец. Дверь эта находилась совсем рядом с Райскими покоями. Вбежав в нее, он обнаружил перед собою лестницу. Сверху отчетливо слышалось эхо шагов.

К тому времени, как он достиг третьего этажа, незнакомец успел скрыться, но ступени вели еще выше, ко второй лестнице – тесной, узкой, заканчивавшейся дверцей в полроста высотой, очевидно, проделанной для слуг. Рывком распахнув ее, Девен выбрался наружу, под струи холодного проливного дождя.

Дверца вела на крышу. Невысокая зубчатая стена справа ограждала скат крыши, спускавшийся к Райским покоям, расположенным ниже. Взглянув налево, поверх покатой кровли из листового свинца, он едва сумел различить незнакомца, бегущего по крыше.

Да, гнаться за ним по скользкой от дождя свинцовой кровле было сущим безумием, однако на размышления у Девена имелся всего лишь миг, а кровь в жилах бурлила вовсю.

Девен бросился следом.

Крыша была – все равно, что чужая земля: острые углы, зубчатые парапеты, там и сям, точно мачты без парусов, возвышались шпили башенок… По счастью, избранный незнакомцем путь оказался ровен и прям, не изломан коньками кровли, и потому Девену сразу же удалось сориентироваться в плане полузнакомого Хэмптон-Корта: бежали они прямо над Долгой галереей – в ту сторону, откуда он пришел.

В голове вновь прозвучали слова герольда: «Кратчайший путь лежит через эти покои в Долгую галерею…»

Галерея вела прямиком к комнатам, где Елизавета в обществе придворных дам коротала бессонную ночь, слушая музыку.

Пустив по ветру всю осторожность, Девен удвоил прыть. Теперь он держался на ногах лишь потому, что инерция влекла тело вперед, не позволяя упасть. Вот незнакомец уже настигнут – нет, не так близок, чтоб его удалось схватить, но еще чуточку, и…

Небеса озарила молния, а следом за ней загремел гром. Полуослепший, Девен попытался остановиться, но было поздно.

Край кирпичной кладки больно ударил по коленям, прерывая бег, но собственный вес по-прежнему увлекал Девена вперед. Перевалившись через зубцы парапета, он отчаянно замахал руками, и пальцы левой ладони вцепились в какой-то выступ. Остановив падение, Девен едва не вывихнул плечо и закачался из стороны в сторону, точно маятник. По счастью, правая рука нащупала кирпичный карниз за миг до того, как пальцы левой утратили опору, и это уберегло юношу от падения вниз, на другую крышу, с высоты целого этажа.

Кое-как уцепившись за край зубчатого парапета, он принялся жадно хватать ртом воздух. Струи дождя рекою текли по волосам и одежде, полные воды башмаки тянули вниз, точно гири.

От сильного рывка левая рука болезненно ныла до самого плеча. Закряхтев от натуги, Девен подтянулся кверху, зацепился ногой за кирпичный зубец, перекинул тело через край парапета, бессильно рухнул набок у основания невысокого парапета и замер, привыкая к мысли о том, что падение и гибель ему более не угрожают.

«А незнакомец?!»

Обернувшись, Девен взглянул поверх парапета в сторону крыши покоев, где Елизавета слушала вирджинал. На мокрой от ливня свинцовой кровле не было никого, люки, ведущие в башенки по углам пристройки, оказались заперты, а сквозь рокот грозы до ушей его донеслись отголоски музыки. Однако все это означало только одно: пока – пока! – никто не пострадал.

Если бы даже Девен мог спрыгнуть вниз, врываться к королеве вымокшим до костей да в рваном дублете, набивка коего свисала наружу, точно белые ватные потроха, было бы непозволительно. Поднявшись на ноги, он скривился от боли в разбитых коленях и захромал вдоль Долгой галереи назад, к дверце, что вывела его на крышу.

Как и следовало ожидать, принесенные им вести породили страшную суматоху. С постели немедля было поднято великое множество людей, однако незваный гость исчез без следа. В скором времени Девену, уже не оставлявшему за собою луж, но все еще изрядно мокрому, пришлось излагать лорду Хансдону всю свою историю, с прибытия и до последних минут.

– Лица его вы вовсе не разглядели? – спросил Хансдон, отбивая пальцами на столе тревожную дробь.

Девен был вынужден отрицательно покачать головой.

– Он низко надвинул на лоб шляпу, а стояли мы на некотором отдалении, при свете одной-единственной свечи. Сложением он, кажется, был мелковат, и одет скорее как работник, чем как джентльмен, но большего я сказать не могу.

– Куда он, по-вашему, мог направиться, когда вы потеряли его из виду?

Те самые покои примыкали углом к комнатам придворных, окаймлявшим Нижний двор, а оттуда злоумышленник мог побежать почти куда угодно, хотя громада Большого зала заставила бы его обогнуть двор кругом – если, конечно, ему хотелось попасть куда-то еще. Удобного спуска на землю поблизости не имелось: все здания – самое меньшее двух этажей в высоту. Будь у него веревка, он мог бы скрыться в окне второго этажа, но никаких веревок на крыше не нашли. Следов промокшего до нитки человека в дворцовых комнатах – тоже.