Лавка дурных снов (сборник)

Пит убрал клин, и дверь распахнулась.

В бывшем помещении «Бургер кинга» окна были не заколочены досками, а просто затянуты мелкой сеткой. Достаточно света, чтобы оглядеться. Из обеденного зала убрали все столы и перегородки, в кухонном отсеке было пусто и сумрачно, из стен торчали провода, с потолка свисали отвалившиеся плитки, но какая-то мебель все же имелась.

В самом центре, в окружении складных стульев, стояли два старых карточных стола, сдвинутых вместе. На столах в художественном беспорядке располагалось с полдюжины грязных пепельниц, несколько колод засаленных карт и коробка покерных фишек. На стенах висели постеры из взрослых журналов, штук двадцать-тридцать. Пит изучил их с большим интересом. Он знал о женских письках, видел их – и не раз – на эротических каналах (пока родителям не хватило ума заблокировать кабельное ТВ), но здесь они были бритыми. Пит не совсем понимал, в чем прикол – с его точки зрения, смотрелись они по-дурацки, – но он, наверное, еще проникнется. Когда станет старше. Зато голые сиськи с лихвой восполняли все недостатки. Голые сиськи – это чума.

В углу лежали три грязных матраса, тоже сдвинутые, как карточные столы, но Пит был уже достаточно взрослым и понимал, что там играют вовсе не в покер.

– Покажи мне свою письку! – приказал он одной из журнальных девушек на стене и захихикал. Потом сказал: – Покажи мне свою бритую письку! – и расхохотался. Даже жалко, что рядом нет Крейга Ганьона. Хотя он и полный дебил. Они бы вместе посмеялись над бритыми письками.

По-прежнему давясь смехом, он обошел по кругу весь зал. В помещении было промозгло, но не слишком холодно. Правда, воняло ужасно: смесь застарелого сигаретного дыма, травки и гнилой плесени, расползавшейся по стенам. Питу показалось, что он чувствует запах протухшего мяса. Может быть, это были остатки сандвичей, купленных в «Росселли» или «Сабвее».

На стене рядом с прилавком, где раньше люди заказывали «вопперы» и «вейлеры», Пит обнаружил еще один постер. С Джастином Бибером лет в шестнадцать. Кто-то закрасил ему зубы черным, налепил на щеку переводную татуировку и пририсовал по обе стороны от чубчика красные дьявольские рога. Лицо Джастина было утыкано дротиками для дартса. На стене над постером виднелась надпись черным маркером: «РОТ 15 ОЧЬКОВ, НОС 25 ОЧЬКОВ, ГЛАЗА 30 ОЧЬКОВ ЗА КАЖДЫЙ».

Пит вытащил дротики и отошел в другой конец большого пустого зала, к черной линии на полу, рядом с которой было написано: «БИБЕР-ЛИНИЯ». Он встал на линии и бросил все шесть дротиков. Потом бросил снова. И так раз десять-двенадцать. На последней попытке он набрал сто двадцать пять очков и подумал, что это очень неплохо. Представил, как Джордж и Норми Терриоль ему аплодируют.

Пит подошел к затянутому сеткой окну, посмотрел на пустой бетонный островок, где раньше стояли бензоколонки, и на шоссе сразу за ним. Машин было мало. Наверное, летом, когда наезжают туристы и отдыхающие, тут опять будут пробки. Если кто-то вообще соберется куда-то ехать. Папа говорил, что бензин стоит уже семь баксов и все будут сидеть по домам.

Что теперь? Он поиграл в дартс, насмотрелся на бритые письки… ну, может, и не на всю оставшуюся жизнь, но на несколько месяцев точно, никаких трупов не обнаружено, убийство расследовать не получится, и что теперь?

Водка, решил Пит. Теперь он будет пить водку. Ну, как пить… сделает пару глотков, чтобы потом похвастаться. Да, он сделает пару глотков и вернется на Мерфи-стрит. Он постарается, чтобы рассказ о его приключениях был интересным, даже захватывающим, но, если честно, ничего интересного тут не было. Просто место, куда приходят большие ребята, чтобы поиграть в карты, пообжиматься с девчонками и не промокнуть во время дождя.

Но выпивка… это уже кое-что.

Он отнес подседельную сумку в угол, присел на матрас (стараясь выбрать место почище, что было непросто), достал из сумки бутылку водки и принялся мрачно ее изучать. Ему было десять, почти одиннадцать, и он не особенно стремился пробовать взрослые удовольствия. В прошлом году он стащил сигарету из дедушкиной пачки и выкурил на заднем дворе круглосуточного супермаркета. Выкурил до половины на самом деле. А потом согнулся пополам, и его вырвало. В тот день он узнал кое-что интересное, но бесполезное: сосиски с фасолью выглядят не особенно аппетитно, когда лежат на тарелке, но они хотя бы вкусные. Когда тебя ими рвет, они выглядят кошмарно, а вкус у них, должно быть, еще хуже.

Сигареты его организм отверг сразу и определенно, поэтому можно было предположить, что и с выпивкой будет так же, если не хуже. Но если не выпить хотя бы глоточек, вся похвальба будет ложью. А у его брата Джорджа в голову встроен радар на ложь, по крайней мере, касательно самого Пита.

Может, меня снова стошнит, подумал он, а потом сказал:

– Утешает одно: я буду не первым, кто здесь наблевал.

Он опять рассмеялся. Все еще улыбаясь, открыл бутылку и поднес горлышко к носу. Пахнет, да. Но не сильно. Может, это не водка, а самая обыкновенная вода. Просто запах остался. Он поднес бутылку ко рту, надеясь, что это вода, и одновременно надеясь, что нет. Он не ожидал ничего особенного и уж точно не собирался напиваться – а то еще грохнется с верхотуры и свернет себе шею, когда будет слезать, – но ему было любопытно. Его родители любили выпить.

– Ты первый, а я за тобой, – сказал он без всякой причины и отпил глоточек.

Это была не вода, можно не сомневаться. На вкус – как горячий бензин. Он проглотил то, что набрал в рот, скорее от удивления. Водка обожгла горло, потом взорвалась в желудке.

– Ну ваще! – воскликнул Пит.

Из глаз брызнули слезы. Он держал бутылку в вытянутой руке, словно боялся, что она его укусит. Но обжигающий жар в желудке уже затихал, и Пит чувствовал себя нормально. Он не был пьян, и его не тошнило. Он отпил еще глоточек, уже зная, чего ожидать. Жар во рту… жар в горле… а потом БУХ! в желудке. Даже круто, в самом деле.

Он ощущал покалывание в руках. И, кажется, в шее. Не такое, как бывает, когда отсидишь ногу, а как будто внутри что-то пробуждалось.

Пит снова поднес бутылку ко рту, но потом передумал. И дело было даже не в том, что он мог упасть, когда будет слезать, или грохнуться с велосипеда по дороге домой (интересно, могут ли арестовать человека за вождение велика в пьяном виде, подумал он и решил, что, наверное, могут). Одно дело – выпить пару глотков, чтобы потом хвастаться перед старшим братом, другое дело – напиться в хлам. Родители точно заметят, когда вернутся с работы. Поймут с первого взгляда. Не стоит даже пытаться изображать трезвого. Дохлый номер. Они сами пьют, их друзья пьют, и иногда пьют слишком много. Они сразу же просекут, что к чему.

К тому же его ужасно пугало ПОХМЕЛЬЕ. Пит с Джорджем не раз и не два наблюдали, как по субботам и воскресеньям папа с мамой еле ходят по дому, с бледными лицами и красными глазами. Они пьют витамины, просят убавить звук в телевизоре, а музыка категорически запрещается. Похоже, ПОХМЕЛЬЕ – полная противоположность веселью.

Хотя, может быть, от одного маленького глоточка вреда не будет.

Пит сделал еще глоток, чуть-чуть побольше, и выкрикнул в полный голос:

– Уходим в отрыв!

Это его рассмешило. Слегка кружилась голова, но это было приятное ощущение. Курением он не проникся. А вот выпивкой, кажется, да.

Он вскочил на ноги, покачнулся, но устоял и снова расхохотался.

– Прыгайте в свою песочницу сколько влезет, – сказал он в пустоту. – Детский сад, штаны на лямках. А я вот ужрался, и это круче.

Это было очень смешно, у него даже живот заболел от смеха.

Я что, правда ужрался? Всего с трех глотков?

Нет, вряд ли ужрался, но был явно хорош. Все, хватит. Хорошенького понемножку.

– Пить надо с умом, – ухмыльнулся он.

Пит решил задержаться еще ненадолго и подождать, пока не пройдет опьянение. Часа, наверное, хватит. Может, двух. Скажем, до трех дня. Часов у него не было, но он должен услышать колокола церкви Святого Иосифа, располагавшейся в миле отсюда. Потом он поедет домой, предварительно припрятав бутылку водки (для дальнейшего изучения). На обратном пути он забежит в супермаркет и купит ядреную мятную жвачку, чтобы от него не несло перегаром. Да, ребята рассказывали, что от водки нет запаха, но теперь Пит стал умнее, чем был час назад.

– К тому же, – проговорил он тоном профессора, читающего лекцию, – глаза у меня наревняка покраснели, как у папы, когда он петеберет матрини.

Пит запнулся. Слова выговаривались как-то странно, но и хрен с ним.

Он собрал дротики, встал на Бибер-линии и бросил их в цель. Пять раз промахнулся, зато шестой дротик попал Джастину в самое прикольное место. Интересно, а смог бы Джастин забацать хит «Моя малышка бреет письку»? Пит расхохотался так сильно, что согнулся пополам, держась за живот.

Отсмеявшись, он стряхнул на пол сопли (вот такой ресторанный рейтинг, уж прости, «Бургер кинг») и вернулся на Бибер-линию. На этот раз получилось еще хуже. У Пита не двоилось в глазах, ничего такого, просто он не попал в Бибера.

И его слегка подташнивало. Не сильно, но все же Пит мысленно порадовался, что не стал делать четвертый глоток.

– А то сбежал бы весь мой «Попов», – сказал он и опять рассмеялся. Потом подавил кислую, жгучую отрыжку. Ик. Пит не стал собирать дротики, вернулся в угол и присел на матрас. Подумал, а не достать ли лупу, чтобы рассмотреть, ползает там кто-нибудь или нет, но решил, что лучше не надо. Меньше знаешь, крепче спишь. Потом Пит подумал, а не съесть ли печенье, но испугался, что желудок его не примет. Если честно, желудок слегка подкручивало.

Он лег на матрас, закинув руки за голову. Он слышал, что, когда напиваешься, перед глазами все крутится. У него ничего не крутилось, но хотелось вздремнуть.

– Только совсем недолго.

Да, недолго. Иначе будут неприятности. Надо вернуться домой до прихода родителей. В противном случае ему крепко влетит. И Джорджу, наверное, тоже. За то, что недоглядел за младшим братом. Проблема в том, чтобы проснуться, когда колокола церкви Святого Иосифа пробьют три часа дня.

В последние секунды бодрствования Пит осознал, что на это остается только надеяться. Потому что его ужасно клонило в сон.

Он закрыл глаза.

И уснул в заброшенном ресторане.

Тем временем на правой полосе южного направления шоссе I-95 возник микроавтобус непонятной марки и года выпуска. Он еле тащился со скоростью явно ниже предписанной минимальной. Ехавшая позади фура обогнала его, нетерпеливо сигналя.

Микроавтобус, который, казалось, двигался лишь по инерции, свернул на въезд в зону отдыха, не обращая внимания на знак «ЗАКРЫТО. НЕ РАБОТАЕТ. СЛЕДУЮЩАЯ АВТОЗАПРАВКА И ПУНКТ ПИТАНИЯ – ЧЕРЕЗ 27 МИЛЬ». Сбил четыре оранжевые бочки и остановился примерно в семидесяти ярдах от здания закрытого ресторана. Дверь с водительской стороны приоткрылась, но никто не вышел из салона. Сигнализация открывания двери тоже не сработала. Дверь лишь приоткрылась – и все.

Если бы Пит Симмонс не спал, а смотрел в окно, он все равно бы не смог разглядеть водителя. Микроавтобус был весь забрызган грязью, ее потеки покрывали лобовое стекло. И это казалось странным, потому что на севере Новой Англии дожди не шли больше недели и шоссе было совершенно сухим.

Микроавтобус стоял на некотором расстоянии от въезда, под облачным апрельским небом. Раскатившиеся бочки замерли. Водительская дверь была приоткрыта.

2. Даг Клейтон («Приус» 2009-го)

Даг Клейтон, страховой агент из Бангора, ехал в Портленд, где у него был забронирован номер в «Шератоне». Он надеялся добраться туда не позже двух часов дня. Тогда у него будет время вздремнуть (дневной сон – роскошь, которую он мог позволить себе нечасто) перед тем, как отправиться на поиски приличного ресторана на Конгресс-стрит. Завтра он прямо с утра, свеженький как огурчик, явится в Портлендский конференц-центр, получит бейджик и присоединится к четырем сотням других страховых агентов, съехавшихся на конференцию под названием «Пожар, буря и наводнение: страхование от стихийных бедствий в двадцать первом веке». Даг, уже проехавший указатель «Миля 82», стремительно приближался к своему личному стихийному бедствию, о котором на портлендской конференции не будет сказано ни слова.

Его портфель и чемодан лежали на заднем сиденье. На переднем лежала Библия (Библия короля Якова; других Даг не признавал). Даг был одним из четырех мирских проповедников в церкви Пресвятого Спасителя и на проповедях любил называть свою Библию «универсальным справочником по страхованию».

Даг принял Иисуса Христа в качестве своего личного спасителя после десятилетия беспробудного пьянства, погубившего всю его юность и большую часть молодости. Этот десятилетний запой завершился разбитой машиной и месяцем в окружной тюрьме Пенобскота. В первую же ночь в вонючей камере размером с гроб Даг преклонил колена – и потом делал так все тридцать ночей.

«Помоги мне исправиться, помоги мне стать лучше», – молился он и в первую ночь, и во все остальные. Это была очень простая молитва, но ему воздалось двукратно, десятикратно, а потом и стократно. Он был уверен, что пройдет еще несколько лет, и ему воздастся тысячекратно. Но самое главное, в конце земного пути его ждали Небеса.

Его Библия была изрядно потрепанной, потому что он читал ее каждый день. Ему нравились все истории, но больше всего – притча о добром самаритянине, и он чаще всего о ней раздумывал. Он прочитал несколько проповедей на тему этого отрывка из Евангелия от Луки, и прихожане церкви Пресвятого Спасителя не скупились на похвалы, храни их Бог.

Даг объяснял это тем, что история о добром самаритянине была для него очень личной. Священник прошел мимо лежащего на пыльной дороге человека, избитого и ограбленного разбойниками; левит также прошел мимо. А кто шел следом? Скверный, ненавидящий евреев самаритянин. И вот он-то помог несчастному, хотя всей душой ненавидел евреев. Он перевязал раны избитого человека, посадил его на своего осла, привез в ближайшую гостиницу и оплатил проживание.

«Так кто из этих троих, думаешь ты, был ближний попавшемуся разбойникам?» – спросил Иисус у молодого законника, который выпытывал у него, что надо делать, чтобы наследовать жизнь вечную. И законник, человек явно неглупый, ответил: «Тот, кто оказал ему милость».

Больше всего на свете Даг Клейтон боялся стать таким же, как левит из притчи. Отказать в помощи нуждающемуся. Пройти мимо и не остановиться. Поэтому, увидев заляпанный грязью микроавтобус на подъездной дорожке у закрытой зоны отдыха – опрокинутые заградительные бочки, приоткрытую водительскую дверь, – он, почти не задумываясь, включил поворотник и свернул с шоссе.

Он поставил машину за микроавтобусом, включил аварийку и уже почти вышел наружу, но вдруг ему показалось, что сзади у микроавтобуса не было номеров… хотя из-за плотного слоя грязи понять это было затруднительно. Даг взял свой мобильный с приборной панели и убедился, что он включен. Доброе самаритянство – это, конечно, хорошо; но приближаться к непонятной машине без номеров, не приняв меры предосторожности, было бы вопиющей глупостью.

Держа телефон в левой руке, Даг подошел к микроавтобусу. Да, номера действительно отсутствовали. Он попробовал заглянуть в салон через заднее стекло, но ничего не увидел. Слишком толстый слой грязи. Даг шагнул к приоткрытой водительской двери, но остановился и, нахмурившись, оглядел целиком всю машину. Это «форд»? «Шевроле»? Непонятно. А ведь по долгу службы Даг лично застраховал не одну сотню микроавтобусов.

Нестандартная модель на заказ? – подумал он. Ну может быть. Но кому придет в голову переделывать микроавтобус во что-то настолько безликое?

– Эй! У вас все в порядке?

Он подошел к приоткрытой двери, даже не отдавая себе отчета в том, как крепко стиснул в руке телефон. Ему вдруг вспомнился фильм ужасов, который в детстве напугал его до полусмерти. Что-то про дом с привидениями. Группа подростков подходит к заброшенному старому дому, один из них видит, что дверь приоткрыта, и шепчет приятелям: «Смотрите, открыто!» Хочется крикнуть им, что не надо туда заходить, но они, разумеется, заходят.

Что за глупости? Если там кто-то есть, он может быть ранен.

Конечно, водитель мог пойти в ресторан, например, в поисках телефона-автомата, но если он ранен серьезно…

– Эй!

Даг потянулся к ручке двери, но потом передумал и заглянул в щель. Зрелище было поистине ужасающим. Все сиденье заляпано грязью; и не только сиденье, но и руль, и приборная доска. С кнопок старомодной радиолы капала какая-то темная жижа, а на руле виднелись отпечатки… кажется, даже не человеческих рук. Отпечатки ладоней были до жути огромными, а пальцев – узкими, словно карандаши.

– Тут есть кто-нибудь? – Даг переложил телефон в правую руку, а левой взялся за край водительской двери, собираясь открыть ее шире, чтобы заглянуть на заднее сиденье. – Если вы ранены…

Он успел уловить кошмарную вонь, а потом левая кисть взорвалась обжигающей болью, которая пронзила все тело и как будто заполнила его изнутри. Даг не закричал, не смог закричать. Горло сдавило от шока. Он опустил взгляд и увидел, что ручка двери словно проткнула ему ладонь.

Пальцев почти не было. Даг видел только обрубки, ровно по нижним фалангам. Так не бывает, но дверь машины проглотила его пальцы. Прямо на глазах у Дага безымянный палец обломился. Обручальное кольцо упало и покатилось по асфальту.

Он чувствовал что-то похожее… Господи Боже, Иисус милосердный… что-то похожее на зубы. Они двигались и жевали. Машина жрала его руку.

Он попытался вырваться. Брызнула кровь, попала на заляпанную грязью дверь и на брюки Дага. Капли, попавшие на дверь, мгновенно исчезли – их втянуло внутрь с противным сосущим звуком. У Дага почти получилось выдернуть руку. На миг он увидел белые кости пальцев, с которых объели все мясо. Перед глазами встала кошмарная картина, как он вгрызается в жареное куриное крылышко. Сначала доешь это, а потом бери новое, так всегда говорила мама. Все доедай, на костях мясо слаще.

А потом его резко рванули обратно. Водительская дверь распахнулась, как бы приглашая: Привет, Даг, мы тебя ждали, давай заходи. Он ударился головой о верхний край двери и почувствовал, как лоб прочертила ледяная линия, которая тут же сделалась горячей, когда край разрезал кожу.

Он еще пытался сопротивляться. Уронил телефон и уперся свободной рукой в заднее окно. Но стекло прогнулось под его ладонью, а потом поддалось и обхватило запястье. Даг увидел, что стекло – или то, что казалось стеклом – идет рябью, как пруд на ветру. Почему оно пошло рябью? Потому что жевало. Потому что пожирало Дага.

Вот что я получаю за то, что был добрым самари…

Верхний край двери прорезал череп и добрался до мозга. Даг Клейтон услышал громкое, сочное ЧПОК, словно сосновая шишка взорвалась в костре. А потом он провалился во тьму.

Водитель службы доставки, проезжавший по шоссе, увидел маленькую зеленую машину с включенной аварийкой, припаркованную позади заляпанного грязью микроавтобуса. Мужчина – вероятно, владелец зеленой машины – стоял у распахнутой двери микроавтобуса и, похоже, беседовал с его водителем. Сломался, наверное, подумал водитель службы доставки и проехал мимо. Он не был добрым самаритянином.

Дага Клейтона рывком затащили в микроавтобус, словно чьи-то руки – те самые, с большими ладонями и пальцами-карандашами – схватили его за грудки и втянули внутрь. Микроавтобус изменил очертания и сморщился, словно рот, в который попало что-то на редкость кислое… или на редкость сладкое. Изнутри донесся громкий хруст: такой звук бывает, когда шагаешь в тяжелых ботинках по лесу и у тебя под ногами трещат сухие ветки. Секунд десять микроавтобус оставался сморщенным, напоминая не автомобиль, а скорее шишковатый сжатый кулак. Потом с громким чпоканьем, будто кто-то ударил ракеткой по теннисному мячу, принял прежнюю форму.

Солнце на миг выглянуло из облаков, отразилось ослепительным бликом от телефона и зажгло мгновенный горячий круг света на обручальном кольце Дага Клейтона. Потом снова скрылось за серой завесой.

Позади микроавтобуса зеленый «приус» мигал аварийкой. Огни тикали, как часы: Тик… тик… тик.

Несколько машин проехало мимо, но их было немного. Рабочие недели до Пасхи и после Пасхи – мертвый сезон на федеральном шоссе, а время от полудня до вечера – мертвое время суток, уступающее только глухим ночным часам от полуночи до пяти утра.

Тик… тик… тик.

В пустом ресторане мирно спал Пит Симмонс.

3. Джулиана Вернон («Додж-Рэм» 2005-го)

Джулиане Вернон не требовалась Библия короля Якова, чтобы научиться быть доброй самаритянкой. Она выросла в крошечном городке Ридфилд, штат Мэн (население две тысячи четыреста человек), где соседская взаимопомощь была нормой жизни и любой незнакомец тоже был как сосед. Никто ей этого не объяснял, но она видела живые примеры: мама, папа, старшие братья. Как известно, обучение на примерах – самое лучшее. Увидев человека, лежащего в придорожной пыли, не разбираешься, кто он, самаритянин или марсианин. Просто подходишь и помогаешь.

Она никогда не боялась, что ее изнасилует, ограбит или убьет тот, кто лишь притворяется нуждающимся в помощи. Джули принадлежала к тем женщинам, из которых, по выражению старых мэнских янки, получаются хорошие жены, потому что «зимой она согреет, а летом даст тень». Когда школьная медсестра спросила у Джули, тогда учившейся в пятом классе, какой у нее вес, та гордо ответила: «Папа говорит, что во мне около ста семидесяти фунтов. Без одежды – чуть меньше». Теперь, в тридцать пять лет, Джули весила около двухсот восьмидесяти фунтов и не имела намерения становиться кому-то хорошей женой. Она была лесбиянкой, и этим гордилась. На заднем бампере ее «доджа» красовались две наклейки. На одной было написано: «Я ЗА РАВЕНСТВО ПОЛОВ». На другой, ярко-розовой, – «РАДУГА – ЭТО ЗДОРОВО!»

Сейчас наклеек не было видно, потому что Джули везла прицеп, который называла «коняшкин трейлер». Она купила в Клинтоне двухлетнюю кобылу низкорослой испанской породы и теперь возвращалась в Ридфилд – там она жила с подругой на ферме буквально в двух милях от дома, где родилась и выросла.

Джули размышляла, как делала частенько, о тех пяти годах, что провела с «Блестящими», женской командой, участвовавшей в боях в грязи. Это были одновременно плохие годы и хорошие годы. Плохие, потому что к «Блестящим» в основном относились как к шоу уродов (каковыми они и были в каком-то смысле). Хорошие, потому что Джули повидала мир. По большей части мир ограничивался Америкой, но однажды «Блестящие» три месяца разъезжали по Европе – по Англии, Франции и Германии, – где их принимали с таким уважением, что это было почти жутковато. Иными словами, с ними обращались как с юными леди.

Паспорт был у нее до сих пор, и она продлила его в прошлом году, хотя знала, что вряд ли опять поедет за границу. И в общем ее это не огорчало. В общем Джули была счастлива и довольна жизнью на ферме с Амелией и их разношерстным зверинцем, но иногда она скучала по турам с «Блестящими»: представления в разных городах, схватки под светом прожекторов, грубоватый дух товарищества, царивший в их женской команде. Иногда она даже скучала по стычкам со зрителями.

«Хватай ее за задницу, она лесби, ей нравится!» – выкрикнул какой-то безмозглый урод на представлении… кажется, в Талсе, если не подводит память.

Джули и Мелисса, ее партнерша в грязевой яме, переглянулись, кивнули друг другу и встали, выпрямившись в полный рост, лицом к той секции трибун, откуда раздался выкрик. Они стояли, почти голые, в микроскопических трусиках, жидкая грязь стекала ручьями с их волос и грудей, затем одновременно вскинули руки и показали крикуну средний палец. Зал взорвался бурными аплодисментами… а потом зрители встали и зааплодировали уже стоя, когда сначала Джули, а за ней и Мелисса развернулись, наклонились, стащили с себя трусы и показали обидчику голые задницы.

Джули с детства усвоила, что, если кто-то упал и не может подняться, ему надо помочь. Она также усвоила, что нельзя позволять обливать себя дерьмом, идет ли речь о твоих лошадях, весе, роде занятий или сексуальной ориентации. Один раз позволишь облить себя дерьмом – и очень скоро окажешься в нем по уши.

Диск, который слушала Джули, закончился, и она уже собиралась его сменить, как вдруг увидела впереди машину, припаркованную на подъездной дорожке к закрытой зоне отдыха на восемьдесят первой миле. Машина мигала аварийными огнями. Там был еще один автомобиль. Старый, заляпанный грязью микроавтобус. То ли «форд», то ли «шевроле» – непонятно.