Городские тексты конца XX века

Городские тексты конца XX века

© К. К. Севастьянов. Автор-составитель, 2015

© С. Г. Васильев. Предисловие, 2015

© Р. А. Храмцова. Предисловие, 2015

© А. Б. Филиппов. Фотографии, 2015

* * *

Эти надписи, эти мимолётные документы эпохи – вне петербургской классической культуры. Однако этот петербургский текст – плоть от плоти Петербурга; а этот жанр – подлинней классических петербургских текстов, потому что написан самой жизнью.

Авторство этого жанра принадлежит петербургскому «маленькому человеку», населяющему Город, как птицы и звери населяют лес. Но вот санитарными чистками лес превращен в парк, тропинки заасфальтированы, трава выкошена. Знакомые деревья вроде остались и даже вылечены и подстрижены, а вот птичьего щебета что-то почти не слыхать.

Нынешний Город успешно осваивает язык просвещённой рекламы, но он почти перестал смотреть на тебя, разговаривать с тобой как прежде. Или мы перестали слышать друг друга.

Тогда, в 1990-х Город не стеснялся говорить языком подворотни, а подворотня – языком поэзии. Политика и выживание, любовь и абсурд, игра и ненависть, пошлость и философские озарения. В этих недолговечных и незатейливых документах ушедшей эпохи – Питер до гламура, до стеклопакетов и бутиков, живой маргинальный Питер – голодный, нежный, простодушный, страшноватый, мучительный, опасно открытый.

В последние десятилетия Петербург стал опрятней, формальней, поверхностней и глуше. Нарядные фасады и цветники вместо облупившейся штукатурки и грязных подворотен – казалось бы, кто против! Город умыт и оштукатурен, он сделался куда приличнее, но словно лишился опасной подлинности жизни.

Медленно но верно прихорашиванием охватывается всё: пустыри, окультуренные детскими и спортивными площадками; старые лестницы, запертые домофонами и зашитые в гипсокартон и пластик; приватизированные и огламуренные до неузнаваемости дворы; горные страны брандмауэров и пёстрых крыш, осовремененные мансар-достроителъством; помертвевшие в стеклопакетах живые глаза Города – окна…

Открываясь на потребу туристам, Город закрывается от своих самых преданных, самых любящих, чаящих найти в нём родную душу, не пускает на свои лестницы и крыши (разве только за деньги), отрезает им последние живые спуски к Неве новыми набережными с ревущими машинами. Чем больше открыточный, фасадный, туристический Петербург походит на Европу, тем дальше он уходит от опасной Любви и Боли, довольствуясь Любованием и Постановкой проблем.

Не должно и не может быть конфликта между мета-Петербургом и повседневным городом, пока населяющие его «маленькие люди» доверяют Городу самые потаённые чувства, ощущая его своим настоящим домом, изливают душу и оттачивают слог на его стенах.

Сергей Васильев

…без начала и конца…

Волга впадает в Каспийское море. Солнце русской поэзии – Пушкин. А Ленинград-Петербург – город-иллюстрация. А как иначе? История государства Российского; три века русского искусства; чего уж про литературу говорить? – все знают сызмала; что «давно страницей говорит Нева». Петербург – «одна великолепная цитата» в текстах экскурсоводов; имя которым – легион.

А город этому гламурно-туристическому бренду великодушно не сопротивляется. Город не возражает. Он понимает; что нужно украшать фасад и держать лицо. Он просто начинает прятаться, словно прорастая своей настоящей жизнью внутрь. Он оставляет своих авторов – архитекторов и литераторов, создававших его образ, – искусствоведам и филологам. Витрину – скользящему по ней поверхностному взгляду туриста. Он начинает писать свой текст, беря в соавторы любого, кто готов узнавать его тайны не из праздного любопытства.

Много лет я имею дело со словом. Я нисколько не писатель, но и не просто читатель, в силу моей профессиональной деятельности привыкла обращать внимание на то, в какой ситуации происходит встреча со словом, как оно живёт-бытует. Мне очень нравится со словами играть и наблюдать за тем, как упруго они сопротивляются или терпеливо подчиняются употреблению, как меняют свои значения и начинают мерцать новыми смыслами в поэтических текстах. Словосочетание «петербургский текст» пришло в мой словарь из научной сферы, пришло не так давно. Оно не сразу стало понятным, потребовало внимания и освоения, но доставило огромное удовольствие сознанием моей причастности к знанию, скрытому от непосвящённых. Интересно, что практически одновременно с этим процессом постижения сакрально-научных смыслов произошла встреча с человеком, который открыл мне, прожившей в этом городе много лет и, казалось, знавшей его подробно, совсем другой текст города. Этот петербургский текст был набран совсем другим шрифтом, другие картины его иллюстрировали, и обложка его была стилистически иной. Да и прочесть этот текст можно было, только настроив особым образом оптику. Вот этому настраиванию – краеВИДению (которое оказалось не менее важным, чем краеВЕДение) и учил меня Константин Севастьянов.

Костя показал не другой город, а иное его измерение, и петербургский текст с тех пор стал для меня не просто многозначным понятием, не просто обрёл объём – к трём привычным координатам добавились другие – временнЫе и личностные. Он превратился в текст, который стал сначала настраивать, а потом строить меня.

А потом оказалось, что это текст, который не имеет границ. И не потому только, что город велик, и велико количество посвященных ему страниц. Это текст, который пишет сам себя, проступая на стенах домов, в подъездах, на тротуарах.

Этот текст – эпос, он запечатлел ту историю, которая была – Мы и которой не найти теперь в учебниках и аналитических статьях: «Сижу в мастерской (разве сейчас уже ночь?) В это время поворачивается колесо истории» (На дверях в парадной, красками), «Мы и здесь были» (Петропавловская крепость, Трубецкой бастион)… Эти строки – настоящая поэзия, потому что в них звучат свои мелодии – ««Я жив, ну и что…» (на стене)»); на штукатурке печной трубы, на крыше дома – ««Реченька молчаливая» Осень», и они – это шар, внутри которого «имеется другой шар, значительно больше наружного». А сколько в этих записях драматических завязок.

Эти городские строки неумирают. Они живут жизнью средневековых текстов, которые, вследствие дефицита и дороговизны пространства для их размещения, уступали место другим. Так и нацарапанное в питерском подъезде 30 лет назад или написанное краской на стене дома во дворе на Петроградской не исчезает – закрашивается, но своим неотсутствием, неисчезновением превращает просто текст в палимпсест.

Как здорово, что Косте Севастьянову пришло это в голову – бродя по городу, гуляя по нему, пробегая к метро, эти записи бережно собирать, чтобы мы снова могли вернуться и «в город, знакомый до слёз», и к самим себе.

Есть в поэзии такой странный жанр – отрывок. У него есть внешние признаки, которые перечислять сейчас неинтересно, но главная его особенность в том, что время в нём и открыто в вечность, и это делает бесконечным пространство. Эта книга – отрывок из дневника, который ведёт Город и который продолжается, длится… Это – Городские тексты.

Римма Храмцова

1989 год

Квартал нумерованных Аворов на Петроградской. В глухом 11-м дворе, крупная надпись на стене. Поверх полуистёршихся «Вася+Лена», поверх матерщины и рожиц. «Володя Высоцкий оставил в жизни яркую черту»

Есть, кроме единственной арки, еще один выход из этого двора. Заглядывая в парадные, в одной из них увидел солнечный свет, будто в конце тоннеля. Колыхание листьев, световых пятен. Вихрастый силуэт мальчишки в майке и шортах. Июль.

Тогда же и примерно там же. Надпись под аркой:

«Помойка ликвидирована»
«Андреев Боря – козел»

Во дворе на Петроградской:

«Мастерская маляров»

Надпись на электрощите:

«Боря иди домой срочно»

На электрощите:

«Так завещал ВЕЛИКИЙ ЛЕНИН!»

Надпись на заборе, аэрозолем:

«Вы Люди?»
«Мы курим только БЕЛОМОР»
«И козы болдеют под музыку»
«Кормить голубей запрещено»
«Выгул собак запрещен»

Ярко красным, крупно, на стене:

«БЫК!»

На кирпичной стене:

«Прощай»

Под аркой:

«VIVALAMUR!..»
«Кинчев – еврей»

На элетрощите, штатная табличка:

«Высокое напряжение (зачеркнуто) для жизни!»

Под аркой:

«Бей жидов». Зачеркнуто и ниже: «Дураки»
«SEX PISTOL – объект насмешек»
«Нет Войне!»
«Прощайте волосы и бабы»
«Андрей. Я люблю тебя!»
Крупно: «Я»
«Курение – вред»
«Вова бабник»
«Перестройке скажем нет»
«Подаражание мяса гразит нам людоедством»
«Осторожно крутые мальчики (и девочки)»
«Нас всех тошнит»
«Прыщ ананист»
«Миру-мир»
«Настя – помойная яма и помойная крыса»
«Пусть умрет в тяжелом роке гнилой ансамбль МОДЕН ТОКИНГ»
«Наше время придет»
«Каморка дяди Миши»
«Бивням принадлежит мир!»
«Эй, проходи, пока не получил!» (под аркой)
«Слава КПСС»
«Я люблю Кинчева»
«Гласность – огрызок свободы слова»
«Кооператив Любовь» (в телефонной будке)
«Нет и все» (на стене)

Надпись во дворе около Мариинского дворца:

«БАК! Не ставь!»
«ХРУСТАЛЬНОЕ СЛУЧИЛОСЬ»

(у Московского вокзала)

«ВНЕЗАПНЫЙ СЫЧ»

Начало 1990-х

На углу канала Грибоедова и Казанской пл., на стене:

«Вот кто-то поет, а я должен играть, и с каждым днем все глупей»

Пушкинская, 10, на стенах:

«СВОБОДНОЕ ДАДЗЫБАО»

Сто лет его били и унижали, оправдывая себя его тупостью. За сто лет он «поумнел», и те, кто его бил наконец-таки добились своего – они отрубили-таки сук, на котором сами и сидели. И упали и кричат, а он прошел по ним и не заметил Их. Он раздавил Их. На его ветвях вылупились цветы и молодые зеленые листочки.

Наверное в нашей жизни не заложено никакой ценной информации. Поэтому и ценны летописцы не анализирующие факты. Другое дело – мемуары… (Ал. Ян)

Фрейд – не мессия, он лишь человечек, цветочек язычечек. Кто хочет говорить на его языке? Кому удобна языковая универсальность? Кто будет читать его мемуары? Кто будет читать мемуары?

Если ты хочешь, чтобы работа жила в веках, не доводи ее до конца (Ал. Ян – SUPERSTAR)
Благородная кошка-собака на помойке ест Гавно! (Ал. Ян)

Капля за каплей истекает сила жизни. Кап-кап, капают весенним дождем грезы Юности. Капля за каплей я истекаю из этого мира слов, из этого мира снов, из этого мира жажды и голода. Вот и нет меня среди Вас – вот и нет Вас во мне! Нет мне покоя, так и скитаюсь среди звезд.

Тот, кто идет твердой поступью военного марша по земле моего детства, голоден и жаждет тепла, этот монстр с гордо запрокинутой головой считает звезды по пальцам. А те, кто выжил, словно блохи пытаются допрыгнуть до его шевелюры, но не поднимаются выше бедер. А жить то хочется, ой, как жить хочется!

Сахар – как ЛСД, только маленькая! (Ал. Ян)

Вот я и не возвращаюсь к родному очагу! Вот я и пишу мемуары, состоящие из одних черных точек:…………………………..

«Пишукар -кар -тиныДля кого?»

«Живу на земле среди людей»

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.