Нести свой крест. Сборник рассказов

Народ возликовал: наконец-то. Оказалось, что рано радовались. Бочка у ГАЗона всего-то полторы тонны. На такую площадь, что мертвому припарки. Вылили в пять минут всю воду, залив малую толику пожара.

– Все, воды больше нет, дальше сами, граждане дачники.

– Да вы что, – возмутились все, как один, – здесь река рядом, набирайте воду и вперед!

Лесники переглянулись. Долго спорили между собой и выясняли отношения. Оказалось, что помпу они забыли там, где последний раз бочку наполняли, а без помпы, как без рук. Кран пожарный нужен. Иначе никак.

Тут Викторыч применил чудеса дипломатии. Возбужденную толпу оттеснил, озлобившихся на народ лесников успокоил, объяснил: мы тут сами еще, конечно, повоюем, лопатами помашем, песочек покидаем, но вы уж тоже не обессудьте, лес-то ваше хозяйство, вам подконтрольное, так что давайте как-то сообща, рука об руку. Да и страшно с дачи уезжать, когда огонь рядом недобитый остался. Послал сына, Сережку, в дом за телефоном, созвонился с кем надо, кран пожарный нашел, договорился.

– Надо еще пролить, мужики, – это он лесникам, – вы ж понимаете. Так что ждем, надеемся и верим.

С тем лесники и укатили. Через некоторое время огонь был локализован, остались лишь некоторые очаги, дым поднимался то здесь, то там. С чувством выполненного долга люди начали растекаться по своим дачным участкам, где остались еще дела и заботы. Только Александр Викторович с Василием Петровичем, Леной и Петькой, да две старушки «за семьдесят», ратующие за безопасность, продолжали устало бродить по пожарищу, засыпая песком тлеющие кочки.

Надо отдать лесникам должное: слово свое сдержали и спустя час приехали, залили все, что гипотетически еще способно было гореть.

Затем, поблагодарив друг друга за самоотверженный труд, пожали руки, распрощались и разошлись по домам.

В этот раз удалось отбиться.

…В среду вечером, когда у Василия Петровича проходила встреча с населением района, зазвонил телефон.

– Вась, я на даче был сегодня, – заговорила трубка голосом Викторовича, – снова пожар в деревне…

У Василия Петровича все похолодело внутри, ком встал в горле.

– Ну…

– Кирилл Андреич вчера день рождения с друзьями отмечал… Говорят, еле из дома с гостями выскочить успели… Короче, остались теперь у художника только труба печная и фундамент. Хорошо, пожарные вовремя приехали, дальше не пошло…

Нести свой крест

Он называл ее кратко – Ксю, или ласково – Ксюша, в зависимости от настроения и сложившихся обстоятельств. Она его всегда – деда, скорее даже – Деда. Именно так, с большой буквы. В мире не существовало слов, чтобы выказать все те чувства, которые переполняли ее душу. Он и она были одним целым. Родственными душами. Понимали все на уровне взгляда. Два одиночества, однажды встретившиеся в одной беде.

Когда Ксю в одночасье лишилась обоих родителей – такое случается гораздо чаще, чем нам хотелось бы, – он взял ее к себе. Много позже ей стало известно, что незадолго до их встречи, предначертанной свыше, Деда похоронил жену и сына. Их души тоже улетели на небеса. Ей было восемь, ему – за шестьдесят. Он холил ее и лелеял, любил и обожал, как никого боле. Каждое утро заботливо заплетал аккуратные косички, завязывал банты и провожал в школу. А она, отвечая взаимностью, готовила еду и содержала их скромный, но уютный дом в чистоте.

– Ты моя хозяюшка! – Деда улыбался в седую окладистую бороду, вокруг его глаз собирались морщинки радости, но взгляд всегда оставался немного грустным. Он знал, что когда-то все закончится, и ей будет больно.

Каждый месяц они ходили на кладбище встретиться с родными. Вместе ухаживали за могилами, сажали весной цветы, пололи летом сорняки, убирали мусор и омывали влажной тряпочкой холодный гранит памятников, зимой расчищали снег.

– Мама, папа, не волнуйтесь, у меня все хорошо… Я скучаю, но теперь у меня есть Деда… Я всегда буду помнить вас, – Ксю смотрела в глаза родителей и не замечала, как на землю капают слезы печали.

Деда никогда не говорил со своими в голос, а только медленно шевелил губами, неслышно читая молитвы. Он никогда не плакал, и его глаза всегда оставались сухими.

– Я выплакал все давным-давно…

Они никогда не были родственниками, но стали единой семьей: Ксю, ее родители, Деда, Марья Ильинична и семнадцатилетний Сашка. Он никогда не рассказывал, что же случилась, а она, несмотря на снедаемое ее любопытство, никогда не настаивала. Но в дни рождения они обязательно зажигали свечку и поминали близких добрым словом.

Так и шагали по жизни рука об руку.

Из маленькой девочки с острыми коленками Ксю превратилась в девушку, а затем и в молодую красивую женщину. Окончив школу, поступила в институт, но всегда боялась надолго уехать из дома, всегда возвращалась засветло, чтобы не оставлять Деда одного, не заставлять его нервничать. Ведь прошедшие годы не сделали его моложе, не добавили ему здоровья. В его характере появились капризные нотки, он стал раздражителен и все чаще брюзжал себе под нос, выказывая недовольство то плохо приготовленными котлетами, то немытой посудой, то грязными полами, то долго льющейся в ванной водой. Она же из кожи вон лезла, стараясь угодить, помочь, скрасить старость, доставить удовольствие, но с ужасом стала замечать, что и сама раздражается, грубит, срывается на крик.

– Отправь его в приют для стариков, – сочувственно советовали сверстники, глядя, как у нее появились круги под глазами от нервов и недосыпа, как от бессилья она иногда плачет в углу, стараясь скрыть от окружающих свои проблемы.

Им не понять. Они живут в другом измерении. Ксю не могла его бросить. Никогда! Ведь их многое связывало, она ему стольким обязана. И, в конце концов, она его ЛЮБИТ!!! Он – ее Деда. Единственный и неповторимый. Родимая душенька в большом и оголтелом мире.

Первый звоночек раздался теплой июньской ночью. Деда застонал и не смог двинуться с места. Пришлось вызвать «скорую». Инсульт! Собирая все необходимое для больницы – мыло, полотенце, бритву, зубную щетку, пижаму и тапочки – Ксю не могла совладать с собой и плакала навзрыд. Она вдруг осознала всю хрупкость бытия, скоротечность человеческой жизни. Врач «скорой помощи» – женщина в годах и повидавшая многое – как могла, успокаивала ее:

– Не плачь, деточка, может, все наладится еще…

Может… В карете «скорой» Ксю держала бледного Деда за ослабевшую руку и смотрела в его глубокие глаза. Он слабо улыбался ей посиневшими губами, пытаясь крепко сжать ее пальцы, взбодрить, и плакал. Впервые в жизни она видела, что он плачет. Без слез. И от того еще сильнее рыдала сама.

– Он раньше уже перенес два микро-инсульта, – лечащий врач резал, как ножом по сердцу, – сейчас дед очень плох, но делаем все возможное.

Для нее началась иная жизнь. Ксю запустила учебу и с самого утра до позднего вечера проводила в больнице. Деда был больше похож на овощ, впадал в забытье и никого не узнавал вокруг. Она же с комом в горле от отчаяния, ухаживала за ним, обтирала влажной губочкой, стараясь избежать пролежней, ворочала почти бесчувственное тяжелое тело с боку на бок, меняла пеленки и выносила горшки, свято веря в выздоровление. Ведь он единственный, кем она искренне дорожит. А глубокой ночью, когда обессиленная возвращалась в их общий дом, зажигала свечку, вставала на колени перед ликом Богородицы и истово молила о помощи: дай мне сил, наставь на путь истинный!

Спустя три недели Деда вновь оказался дома. Еще через пару месяцев к нему вернулась способность ходить, и он смог самостоятельно передвигаться из комнаты на кухню, в ванную и туалет. А главное, мог теперь вернуться к работе, которой посвятил свою жизнь. Он снова встречался с людьми, снова писал статьи в газеты и журналы, снова ощутил вкус к жизни.

– Спасибо тебе, солнышко, – он, как в детстве, гладил ее по голове и улыбался, памятуя, что только ей обязан возвращением в этот мир, в котором еще многое не успел сделать.

Он никогда не жаловался на болезнь, но все больше и больше выказывал недовольство, все больше придирался к тому, что Ксю пыталась для него делать. А она старалась потакать его капризам, исправлять ошибки, устранять недоделки и радовать его, радовать, радовать… Сама же по ночам плакала в подушку, жалея и себя, и Деда.

Второй звоночек прозвучал вскоре. Опять инсульт! Снова «скорая», снова слезы, вновь страх потери, неврологическое отделение, где скорее мертвые, чем живые. Снова пеленки, утки, капельницы. Опять безжалостные слова лечащего врача:

– Следующего удара ваш дедушка не переживет…

Три недели в больнице, а затем домой. В этот раз Деда не смог восстановиться полностью. Ухудшился слух, практически пропало зрение, частично оказалась парализована правая сторона. Исчезла возможность писать и читать. Худо-бедно он мог сам себя обслуживать, и Ксю благодарила Бога за это: его можно было оставить одного, он сам мог разогреть еду и сходить в туалет.

Ксю окончила институт и устроилась на работу. За год поднялась по карьерной лестнице и стала неплохо зарабатывать. Научилась невзирая ни на что всегда быть красивой и обходительной. Она стала объектом вожделения многих мужчин, но никогда не обращала на них внимания. Ведь у нее есть Деда, который нуждается в ней.

Подруги крутили пальцем у виска и говорили:

– Ты хочешь положить свою жизнь на алтарь этого старика? Найми ему сиделку…

Они не понимали. Они родом из другого измерения.

– Это мой крест, и я должна пронести его до конца…

А крест с каждым днем становился все тяжелее, и нести его оказывалось все труднее. Деда старался не досаждать ей, ценил заботу, но старый и больной, практически беспомощный, расстраивался все больше, закатывая истерики. Всю свою жизнь отдавший труду, знакомый со многими уважаемыми и даже великими, человек деятельный, не позволявший себе лишний раз расслабится, чрезвычайно требовательный, прежде всего к себе, перед лицом смерти он оказался совершенно беспомощным. И беспомощность вкупе с бездеятельностью доводили до исступления остававшийся острым ум. От того обиднее и больнее было угасать.

Застав его перед телевизором, Ксю весело улыбалась и задавала вопрос:

– Ну, что там новенького?

В ответ он грустно отрывал глаза от экрана:

– Ты же знаешь: моя голова пуста. Я не запоминаю больше информацию.

И у нее сжималось сердце. Понимая, что дни его сочтены, она старалась скрасить каждый. Старалась не обращать внимания на его упреки, старалась угодить во всем. А глядя с балкона, как при хорошей погоде Деда вяло шагает на лавочку возле подъезда и прищурившись, смотрит на солнце, думая о чем-то о своем, она молила Всевышнего только об одном: дай мне сил дойти до конца, дай сил выстоять, не оступиться в конце пути!

Теперь он все чаще предавался воспоминаниям, рассказывая о своей трудной, но насыщенной событиями жизни, жизни достойной, в которой никогда не было места лени, и она узнавала его совсем с другой стороны. Но заканчивалось все всегда одинаково:

– Как же я устал, Ксю, – Деда тяжело вздыхал, снимая очки, тер переносицу. – Зачем такая жизнь? Пора бы уже на покой…

И Ксю вновь было очень больно. Она видела, что своей заботой уже ничем не может помочь, Деда и вправду потерял всяческий вкус к мирскому существованию. Для него ничего не осталось на земле, и он только обуза…

Она пыталась спорить, но Деда стоял на своем:

– Я умру, и тогда ты будешь счастлива.

Он был благодарен ей за все, что было. Но они все больше ругались и выясняли отношения. Стараясь ее не обижать, он, тем не менее, стал по-стариковски безжалостен. Он больно ранил ее словами, а она тщетно старалась доказать казалось бы очевидные вещи. Конец был всегда один: она разворачивалась и хлопала дверью, оставляя его одного в комнате. А он хотел бы уронить скупую слезу и не мог понять: как же так случилось, что они кричат друг на друга?

Утешая себя, Ксю всегда говорила: это мой крест!

Однажды весной, когда город покрылся молодой изумрудной зеленью, когда приторный запах пробуждения наполнял грудь, когда теплые вещи были повешены в шкаф, а дышать стало легко и приятно, Ксю встретила Его. Сразу поняла, что Он и есть ее суженый. Свободное время сжалось до размеров игольчатого ушка, и Деда сразу заметил перемену.

– Ты счастлива? – он вновь улыбался.

– Да! – она кидалась ему на шею, спеша заключить его в объятия.

– Как зовут?

– Борис…

А потом они вновь ругались из-за какой-то ерунды. Боже, дай мне сил!

Когда это случилось, Ксю знала, что третий раз будет последним.

В приемном покое до старого пенсионера, доставленного «скорой», не было никакого дела. Молодой врач занимался другими – молодыми и неплохо обеспеченными. Пришлось ругаться, выяснять отношения и давать денег, чтобы Деда определили в палату.

– Я все понимаю, это твой крест, но нельзя же ставить крест и на себе! – Борис держал ее за руку и заглядывал в глаза, целиком и полностью разделяя ее горе.

И Ксю сдалась, наняла сиделку, аккуратную и приятную в обхождении женщину в возрасте, медсестру со стажем, приехавшую в город из глубинки заработать на хлеб насущный. Теперь Деда был всегда под присмотром, умыт, помыт и опрятно одет. Плохо только, что почти не говорил, и для введения пищи ему вынужденно поставили катетер. Часто метался в бреду, его кидало то в жар, то в холод, воздух проникал в легкие со страшным хрипом, а врачи не хотели или действительно не могли ничего сделать, чтобы облегчить страдания.

Ксю старалась бывать у Деда как можно чаще, но личная жизнь, в которой все складывалось как нельзя лучше, отнимала все больше времени. Она готова была воспарить над землей, но болезнь любимого Деда якорем тянула вниз.

Видя его нечеловеческие муки, она вновь молила Господа: освободи его от страданий, облегчи боль, позволь умереть…

Однажды, когда Деду стало совсем плохо, Ксю схватилась с врачом, которого совершенно не волновала судьба старика. Разнесла наглого и самодовольного павлина в пух и прах, и, поддавшись напору, тот сделал единственный укол.

Сначала Деда трясло, и он молил согреть его. Ксю накрывала его двумя одеялами и обнимала, стараясь одарить своим теплом. Затем ему стало жарко, он вспотел, и пришлось делать холодный компресс. Потом укол, наконец, подействовал, хрипы пропали, дыхание наладилось, и Деда открыл глаза. Осмысленный взгляд проник в ее душу. Слов не было слышно, только едва заметно шевелились обескровленные пересохшие губы:

– Как же не хочется умирать…

Ксю снова плакала…

Телефонный звонок застал ее в любящих объятиях Бориса. Она специально взяла на работе отгул, чтобы провести со своим мужчиной целый день.

– Ксения, дедушка просит вас приехать, – сиделка была спокойна и даже чувствовала себя немного неудобно, передавая такую просьбу. – Ему хотелось бы, чтобы вы подстригли ему бороду…

Ксю молчала, не зная, что ответить. Покидать Бориса так не хотелось…

Понимая всю нелепость ситуации, сиделка продолжила:

– Я, конечно, могу и сама все сделать…

– Сделайте!

Ксю повесила трубку, возвращаясь в постель.

А в полночь Деда не стало. Сочувствующий женский голос в телефонной трубке произнес короткое:

– Отмучился…

Он ушел в иной мир легко и непринужденно. Боль отступила, даже силы вернулись на мгновение. Их хватило, чтобы открыть глаза и увидеть перед собой лицо незнакомой женщины, которая ухаживала за ним дни и ночи напролет, чтобы набрать полную грудь воздуха, чтобы в последний раз ощутить, как пахнет жизнь, кончиками пальцев почувствовать ее твердость.

– Как там Ксю?

– Она счастлива.

– Я рад…

Его лицо озарила сияющая улыбка, и глаза закрылись навсегда.

– Молитвами святых отец наших… Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе. Царю Небесный… Трисвятое по Отче наш. Господи помилуй… Господи помилуй… Господи помилуй…

Ксю не слышала зычный голос священника, читавшего отходную. В ее руках потрескивала свеча, и капли раскаленного парафина капали на ничего не чувствующие руки. В глазах не было слез, она их выплакала ранее, бессонными ночами. Борис стоял здесь же, за левым плечом, но не мог унять уничижающей печали. В душе разверзлась пустота, в ней не было больше ничего. Деда забрал все с собой, оставив только добрые воспоминания ее детства и юности. Что делать если в самый последний момент ты сдалась? Силы оставили тебя и произошло то, чего ты всегда боялась: ты споткнулась. Споткнулась на последнем шаге. А надо было пройти всего чуть-чуть, потерпеть несколько дней. Что значит это время в сравнении с вечностью?

Когда гроб уже опускали вниз, в зияющую чернотой яму, она вдруг отчетливо осознала, что больше уже никогда его не увидит. Уже ничего не будет, с ними все уже было! Ксю кинулась вперед, упав на колени, и никто не смог ее удержать.

– Прости меня, Деда…

Не думая о героизме

…Стояли возле Гудермеса уже около месяца. После череды боестолкновений можно было считать это время отдыхом. Соседство выдалось спокойное, но не слишком комфортное: с тех пор как Сулим вместе со своей нешуточной армией перешел на сторону федералов и передал Гудермес под контроль федеральных сил, местные жители ночами с автоматами по горам не бродили, на представителей власти под покровом темноты не бросались. Но бойцы подсознательно ожидали выстрела в спину, ежечасно ощущая на себе враждебные взгляды.

В первую чеченскую Борису Штурмину, дослужившемуся, наконец, до двух просветов и одной звезды на погонах, уже довелось бывать здесь, и тогда они смотрели друг на друга по разные стороны баррикад сквозь прицел калашникова, готовые шквальным огнем ответить на огонь. За прошедшее время многое изменилось, но главное, что прежние враги стали не друзьями, но  союзниками. Изменился расклад сил в республике, в умах лидеров и в федеральном центре, и в стане сепаратистов возобладал здравый смысл, активная фаза КТО сменилась эпизодическими столкновениями и спецоперациями. Война не закончилась, но стала вялотекущей, ушла из городов и сел в горы, позволив людям вспомнить о мирных профессиях. Бандподполье неумолимо теряло сторонников, многие из тех, кого называли боевиками, охотно складывали оружие и, пользуясь объявленной амнистией, возвращались в лоно семьи.

Это стало переломом в долгом противостоянии.

Официальная легенда их пребывания в Гудермесе была такова: обеспечить соблюдение законности и конституционный порядок в подконтрольном регионе, не допускать провокаций со стороны пособников террористов. Но даже самые неискушенные прекрасно понимали, что три дюжины бойцов федерального центра брошены сюда, чтобы не противостоять бандитам, а сдерживать намерения местных элит. Их присутствие символизировало неразрывную связь с Россией, видимую готовность подчиняться Москве. Являлось определенной гарантией, что Сулим с братьями не вернутся к прошлому. В соответствии со старой пословицей, командование считало его тем самым волком, хоть и одетым в российскую форму, которого сколько не корми, а он все в лес смотрит.

Штурмин же, потерявший за последнюю командировку двух убитыми и трех ранеными, чувствовал себя и вверенное ему подразделение жертвенной овцой, отданной на заклание каким-то высшим целям и задачам, прекрасно понимая, что в случае конфликта противопоставить пяти тысячам стволов Сулима кроме трех БТРов ему нечего. Потому известие о смене места дислокации поначалу воспринял как избавление, хотя не раз уже на собственной шкуре испытал, что после штиля неминуемо приходит шторм. И чем длительнее затишье, тем страшнее разразится буря.

– Твоя задача оперативно перебросить силы в Турпал-Юрт…

Турпал-Юрт – крупное селение более чем с тремя тысячами жителей, зажатое меж двух почти отвесных гор, главной достопримечательностью которого была большая мечеть, выстроенная еще в девятнадцатом веке. Удивительным образом война и разруха всегда обходили село стороной. Может, потому что местные, издревле занимавшиеся на каменистых почвах земледелием и скотоводством, никогда не были враждебно настроены к окружающим – будь то русский, ингуш, чеченец или ногаец – а возможно, им миролюбивым покровительствовал сам Аллах.

– Есть информация, что в мечети укрылся Малик Агроном со своими боевиками. Твоя задача: выкурить его оттуда и доставить в Махачкалу.

По самым скромным подсчетам, изрядно похудевший отряд Малика Дадаева мог насчитывать до двадцати – двадцати пяти бойцов, отъявленных отморозков, хорошо подготовленных и отменно экипированных. Но основная проблема заключалась в том, что сам Малик родом из Турпал-Юрта.

– Почему не поручить это Сулиму? – осознавая всю невыполнимость поставленной перед ним задачи, Штурмин прекрасно знал, кому она по силам. – Ему перечить не посмеют.

Сначала в эфире раздались ругательства, потоком лившиеся из динамика радиостанции, красноречиво  пояснявшие, что майору недолго осталось носить погоны, указывавшие на его место и на направление движения, а закончилась тирада коротким:

– Агроном нам живым нужен!

Слова прозвучали как аксиома, не требуя доказательств. В свой последний визит в здешние края Малик Дадаев порядком наследил: его, улепетывающего от федералов, не пустили в Гудермес, и в результате скоротечного боя погибли четверо местных жителей. Так что не стоило питать иллюзий: попади он в руки личной гвардии Сулима, головы ему не сносить точно. Закон мести в горах непререкаем!

Дадаев закончил сельхозинститут по специальности агроном как раз в тот момент, когда время перемен настойчиво стучало во все двери. Зарабатывать грабежами и похищением людей оказалось проще и выгоднее, чем возделывать поля. Собрав вокруг себя энергичных и амбициозных, но не желающих зарабатывать себе на хлеб трудом молодых людей, он сколотил банду, напрочь лишенную каких-либо принципов и представлений о морали, впоследствии ставшей костяком его отряда. С оружием проблем в республике не было, и вскоре деньги потекли рекой. С заложниками особо не церемонились, причем не разделяя их по национальному признаку,  – если выкуп не поступал вовремя, то жертве сначала отрезали уши или пальцы, чтобы родственники стали сговорчивее, а затем убивали. Единственным критерием отбора жертвы служила платежеспособность его родственников, а не верность заветам пророка Мохаммеда. Выучив две суры из Корана, и выгравировав на автоматном стволе еще одну, Малик проливал реки крови, прикрывая творимый беспредел борьбой с неверными и их приспешниками. Когда совершаемые им зверства вышли за любые допустимые рамки, республика как раз оказалась на грани войны, и пришла пора получить какой-либо легитимный статус. Он со своими отъявленными головорезами вступил в батальон «Борз», в котором и воевал в первую чеченскую кампанию, прославившись крайней жестокостью, от которой кровь стыла в жилах даже у видавших виды командиров. Агроном никогда не чурался насилия и с удовольствием совершал акты устрашения: позировал перед камерой, расстреливая в упор пленных солдат и офицеров федеральных сил или перерезая им глотки. Видеоролик с его участием облетел когда-то все федеральные каналы.

Когда в стане сторонников независимости республики наступил раскол, Дадаев, не колеблясь, занял сторону арабов. Там больше платили. Участвовал в рейде на Дагестан, в стычках с силами самообороны в Гульрипшском районе Абхазии. Несмотря на то, что регулярно совершал намаз, в реальности признавал только одного бога – Золотого Тельца. И отдаться готов был любому, в чьих руках шелестят купюры.

Теперь, когда наиболее одиозные арабские наемники и их сторонники были уничтожены в результате спецопераций ФСБ, когда после тучных лет наступили худые, и с финансированием возникли ощутимые проблемы, Малик вынужден был скрываться в горах, постоянно меняя норы, чтобы не оказаться настигнутым своими преследователями. Времена, когда его отряд организовывал похищение иностранных журналистов, когда полевые командиры преклонялись перед ним, ушли безвозвратно. Приходилось довольствоваться редкими набегами на села, вернувшись к банальному разбою. Количество его сторонников неумолимо сокращалось и рядом остались только самые преданные, либо те, кому путь домой был давно заказан. Зато количество людей, желавших Агроному смерти, увеличивалось с каждой вылазкой в геометрической прогрессии. И были среди них те, кто ни за что не отправится на покой до тех пор, пока собственноручно не отрежет Дадаеву голову.