Зимопись. Книга четвертая. Как я был номеном

– Смеешься? На воде лежать нельзя!

– А ты попробуй. Набери больше воздуха.

Недоверчивые глаза продолжали смотреть на меня, но грудная клетка Марианны расширилась, щеки надулись, и тело откинулось назад.

– Грлфр… тону-у!

Я спешно вернул начинающую русалку в вертикальное положение:

– Не все так просто.

– Было бы просто, сама бы до всего дошла. – Упрямая царевна злилась, только непонятно на кого: на неумеху-себя или на непутевого учителя? – Покажи, как правильно.

Доигрался. И не отвертеться, царевна в своем праве. Она же ложится, как я ей говорю, и не важно, где что при этом выпирает.

Предупредительно пожурив пальцем, я откинулся навзничь – плавно и медленно, чтоб не взбаламутить воду. Руки раскинулись, ноги выпрямились, тело уравновесилось. Из полупогруженного лица сверху остались только глаза, нос и рот. Полежав так с полминуты в ненавистном качестве пособия, я вернулся в исходное положение учителя:

– Научись доверять воде. Попробуй еще раз, но без напряжения. Отдайся воде, пусть она несет тебя, как хочет, не думай ни о ней, ни о себе.

– Не могу не думать. Меня уже несло, и ты помнишь, чем кончилось.

Помню. Значит, для начала ей нужно держаться за что-то. Из чего-то здесь был только кто-то.

Я почесал стриженный затылок:

– Прости за позу, которую придется принять, но…

– Слушай, это я должна стесняться, а не ты. Как лечь?

– Гм. Не лечь. Обними меня руками и ногами.

Глаза Марианны напряглись одновременно подозрительно, одобрительно и уважительно:

– Ты уверен? Я-то как бы не возражаю…

Не договорив, она запрыгнула на меня – как можно быстрее, чтобы не успел передумать. Моя шея оказалась в капкане рук, поясницу обвили ноги, по груди распластались громко стучащие мягкие колокола, сбивая дыхание обоим.

Я взял Марианну за талию:

– Теперь отпусти руки. Отпускай-отпускай. И опрокидывайся назад. Медленно. Ложись на воду. Раскинь руки. Дыши ровно. Не бойся, пусть лицо погрузится еще глубже, я держу. Запрокинь лицо.

– Я не смогу слышать! – Марианна напрягла живот, и ее тело поднялось над водой, повиснув на крепко стиснувших мою поясницу ногах и моих поддерживающих ладонях.

– Нужно не слышать, а выполнять! Расслабься и лежи, это все, что требуется. И не вставать без приказа!

– Но как я услышу приказ?!

– Почувствуешь! – С силой нажав, я плюхнул ее обратно.

Подействовало. Марианна мужественно отплевывалась, захлебывалась, тонула, взбивала руками пенные буруны, но задранного в небо подбородка больше не поднимала. На искрящемся упавшем небосводе передо мной белел живой Млечный путь, который оплел меня кольцами планет и связал общими орбитами. Он имел свою непреклонную волю – но подчинился моей. Зовуще-далекий – и такой терзающе-близкий. Недозволительно близкий. До ожогов на коже. Еще – чужой и странно родной одновременно (ага, мы же в ответе за тех, кого).

Притворявшееся прирученным создание мерно дышало, закрытые глаза периодически заливало, а макушку, половину лба, виски и уши полностью захватила враждебная стихия, с которой, пытаясь помириться, царевна продолжала бороться. Шея, ребра, бедра – их так же поглотила бриллиантовая рябь, а кораллово-белый остров живота то погружался, схлестываемый волнами, то снова всплывал, подставляя лучам блестящую нежность. Выемка пупка превращалась в маленькое озеро, звавшее на водопой (и ведь хотелось, блин его за ногу), а чуть выше над синей густотой выступали луковки куполов, словно храмы утонувшего Китежа маня в царство нимф, сирен и водяных. Или хотя бы в ладони – напоминая о бренности сущего и с мыслями о высшем взывая к низшему.

Нет уж, уважаемый Китеж, утонул так утонул.

Я чутко улавливал приливы и отливы взаимоотношений с водой, которые царевна выстраивала с моей помощью. Когда тонула – приподнимал, расслаблялась – плавно опускал. Смотрел на нее (а куда еще смотреть?) и думал: не роняли ли меня в детстве? Что я за человек, если со мной делают, что хотят, а я покорно ведусь, думая, что веду сам?

Легко соблюдать чужие правила, если приятно и выгодно. Легко быть человеком-говорящим-да. И в момент приятного процесса так трудно вспомнить, что у каждого правила есть автор, а у автора – цель.

– Хватит. – Я выдернул из воды только что сумевшую совсем расслабиться царевну и могучим отодвигающим движением от себя разорвал обруч из ног.

У падения с высоты, которую покоряешь всю жизнь, два минуса. Можно разбиться и невозможно забраться обратно. Вопрос: зачем падать?

Глава 5

– Что случилось? – всполошилась очаровательная поплавчиха, тут же спрятавшись в воду по горлышко. – Чужие?

– Нет, свои.

– Где?

– В голове. Потому что – мысли.

– Не поняла.

– Я пока тоже, но общее направление гениальнейшей идеи дня ухвачено, дальше будем импровизировать. Иди за мной.

– Обратно?! – изумилась Марианна, но беспрекословно пошлепала след в след за мной в направлении местных купальщиц, раздвигая завесу зарослей, словно ледокол вставшие на дороге торосы. – А хождение по воде? У меня только начало получаться!

– Потом продолжим.

– Хорошо. Учти, я запомнила: ты обещал.

Вот так они с нами, людьми слова. Точнее, с людьми слов, наполненных поступками. Был бы я обычным пустобрехом – никакой ответственности. Неси любую чушь, обещай хоть жениться – ни за что не отвечаешь. Жаль, что не все могут отличить слова-воду от слов-золота. Те и другие блестят на солнце, но вторые не испаряются под его лучами. Ого, как сказанулось. У меня в роду, случаем, эфиопов не было?

– Тихо!

По краю шумливого берега мы подкрались к деревьям и залегли, высокая трава укрыла нас с головой. Просветы в зелени давали смутный вид на веселившихся на мелководье девчонок. Голосов не разобрать, так как все говорили одновременно – впечатление создавалось именно такое. Одни плескались, не заходя в реку дальше, чем по колено, вторые «плавали» там, где по щиколотку. Третьи что-то бурно обсуждали, окунув в воду только ступни.

– Сиди тут! Голову не высовывай! – приказал я, уползая вперед.

– А если тебя начнут бить – можно?

– Нужно.

Подумав, я добавил:

– Если за мной просто погонятся – удирай в другую сторону от той, куда бегу я. Я побегу вверх по течению, сделаю круг и найду тебя у заводи.

– А если случится что-то непредвиденное?

– Тогда действуй по собственному разумению, но с учетом моего плана, иначе потеряемся.

– Я не хочу потеряться.

– Договорились.

По-пластунски проскользнув к разбросанной по берегу одежде, я стал хватать всю, до которой дотягивались руки. Отсюда голоса слышались отчетливо:

– Сколько нам еще по деревьям лазить? Говорят, перволюди с деревьев спустились, а нас каждый день обратно загоняют.

– Сказки о перволюдях ненаучны, ты как будто пап не слушала. Даже не заикайся на эту тему.

– Загоняли бы уж вместе с мальчиками, все веселее.

– Тебе бы только мальчики.

– А тебе?

– А мне – чтобы мир во всем мире.

– Задавака ты, Огняна.

Ну да, мир во всем мире, и еще «чтоб наши победили» – две как-то взаимосвязанные мечты всех детей на свете.

И немного смутили папы во множественном числе. Неужели опять?!

Набрав полную охапку вещей, я прижал их к груди, после чего пришлось вспомнить человолчьи навыки – назад я прошмыгнул на трех конечностях.

Обошлось. Девочки, в отличие от мальчиков, к собственной безопасности относились не просто безответственно, а с какой-то самоубийственной провоцирующей надеждой на безумные приключения, на небывалые события, вырывающие из рутины, которые в принципе невозможны, но… а вдруг? В общем, семь по горизонтали, первая «з», вторая и последняя «а»: коллекционер приключений, у некоторых особей заменитель головы.

– Зачем так много?! – получил я шипучий выговор от Марианны.

– Увидишь.

Похищенная на пляже одежда была такой же, какую носили Елка и Кистена – длинные, до колен, балахоны из сероватой холстины, и больше ничего. Несколько балахонов я разбросал по кустам и деревьям далеко от берега, чтобы возможную погоню за неизвестными шутниками-шкодниками увести в сторону садов. У нас осталось пять балахонов, с ними мы вернулись к реке выше по течению. Звонкий гомон с пляжика доносился и сюда. Пропаж еще не обнаружили, на реке звучали смех и беззаботная болтовня. Когда девчонки опомнятся, побегут по фальшивому следу. У нас есть время.

– Выбирай. – Украшенные балахоны рядком упали перед царевной.

Глаза Марианны заблестели. Она перемерила все, прежде чем с большим сомнением остановиться на одном. Потом на другом. Потом все-таки…

Пришлось насильно отобрать лишние. Оставив себе самый большой, я положил в воду один из оставшихся, чтобы течение со временем отправило его вниз. Еще пару мы хорошенько привалили камнями у берега, иначе станет очевидно, что не хватает именно двух, а это направит мысли на встретившихся с мальчиками парня и девушку. А так – чья-то шутка. Или ветром унесло. Или водой. Либо водяной спер, либо леший. Либо русалка, которая у Пушкина на ветвях сидит, так как в древней Руси русалками назывались женщины-птицы. Неизвестно, в какую нечисть здесь верят. А во что-то верят обязательно, ведь даже в моем двадцать первом веке среднестатистический человек избегает цифры тринадцать, считает, что наступить на какашку – к счастью, и уходит от перебежавшей дорогу черной кошки. Теперь я знал, почему суеверия столь живучи. Они кому-то нужны! Сейчас – конкретно мне для использования во благо конкретного себя.

Думаю, девчонки пошумят и успокоятся. Никто не любит, чтобы над ним смеялись, поэтому как-нибудь выкрутятся по-тихому, и все забудется.

Отвернувшись от придирчиво разглядывавшей себя Марианны, я примерил новый костюм. Рубаха, в принципе, такая же, как у мальчишек. Такая же… да не такая, а чисто женская – с оборочками, кружевами и вышивкой. Двинувшись с повеселевшей царевной вдоль реки, я по ходу удалил все признаки принадлежности к противоположному полу. Хуже всего оказалось с вышивкой. С трудом, но я справился: колючкой поддевал по ниточке, рвал и вытаскивал. Сборчатую обшивку с подола и краев рукавов я расправил и примотал на бедре как бинтом.

– Про запас. Вдруг перевязка понадобится?

– Есть хочется, – грустно сообщила Марианна.

Опять встал вопрос еды, и встал колом в горле. День заканчивался, а во рту ни крошки, если не считать нескольких противных листиков, которые теперь цепко ассоциировались с поносом. Лягушек было не видно и не слышно, а кузнечики попадались настолько мелкие, что даже не хотелось тратить силы на поимку. Мы перебились небольшой охапкой лиственной травы-сныти, замеченной мной по пути. В остальное время еду заменяла вода.

Речушку пришлось форсировать вплавь, глубина и течение не позволили перейти своим ходом. Мы поднялись выше заводи, сняли рубахи, я поднял их на одной руке, а Марианна уцепилась за мою шею. Сплавившись через стремнину, оставшееся мелководье мы прошли ногами, затем подсохли, оделись и побрели дальше.

В местном балахончике Марианна смотрелась очаровательно. Узорчики, оборочки, кружавчики… Я не мог представить, что буду скучать по милому наследью старины. Воспитанный на журнальном гламуре и эталонах высокой моды из телевизора, истинно элегантным я считал только черное и белое, и непременно прямое. Остальное сетевым и телевизионным общественным мнением объявлено кичем, дурным вкусом и дозволено лишь Миланским кутюрье. А кто не кутюрье, тот, по мнению блюстителей народного вкуса, деревенское тетерье, обязанное не выпендриваться и ходить как все – в черном, белом и прямом. В редком случае еще в ярко-красном, но обязательно прямом и без финтифлюшек. Желательно, купленном непременно в Милане или выданном за Миланское. Даже если китайское.

А Марианне шло старинное. Еще бы веночек на голову… Я умилялся. Русые локоны спускались до самых лопаток, смущенный взор прятался от моих попыток его подловить, босые ножки дерзко выметывались из-под бордового ободочка платья. Ну, почти платья. Нашейте всяких непонятных штучек-дрючек на любую мужскую вещь – получите женскую.

Впервые за многие месяцы я видел рядом с собой нормальную девчонку, а не воинственное чудо в штанах.

– Тебе идет.

Марианну словно толкнули в дверь, на которой до той секунды пошатывалось ведро с красной краской:

– Не шути так.

– И не думаю.

– Вот и не думай.

Через несколько шагов все больше похожая на свеклу спутница добавила:

– Лучше думай о еде.

– Только о ней и думаю.

– А ты попытайся не только думать, но и находить.

– А ты попытайся не только язвить, но и поторапливаться.

– А ты…

– А вот и не подеремся, – перебил я.

Марианна улыбнулась и умолкла.

Из-за того, что в тот миг мои глаза были направлены на нее, сначала я увидел реакцию: помертвевшее лицо, открывшийся и тут же до боли сжатый рот, едва не подогнувшиеся ноги. С видом на реку на пригорочке догнивали тела на кольях. Близко лучше не подходить – трупный смрад сносился ветром, но если внезапно дунет в нашу сторону…

Разбойники? Или те самые ушкурники, которых мальчишки назвали врагами и сказали, что если те нарушат договор, конязь с ними разберется? Или…

– Кажется, это женщина, – нерешительно предположил я.

Крайние останки действительно чем-то напоминали прекрасный пол. Сейчас сравнение выглядело кощунством. Деревянное острие вылезло между ребер, не давая свисавшим вокруг него жутким ошметкам провалиться ниже. Гниющее мясо шевелилось, конечности болтались на сухожилиях и остатках кожи, запрокинутая голова узнавалась лишь из-за черепа.

– И что же, что женщина? – Взгляд Марианны был тверд и пуст. – Значит, тоже преступница. Невиновного человека столь жестокой смерти не придадут.

Ну-ну, наивное создание. Вера во что-то – оттого и «вера», а не «знание», что находится по обратную сторону фактов.

Как говорил Аль Капоне, пуля многое меняет в голове, даже если попадает в задницу. От увиденного у Марианны зашевелились не только волосы, но и мысли.

– Что они могли натворить, если подверглись такой жестокой казни?

Я пожал плечами:

– К примеру, прибыли с той стороны Большой воды. С точки зрения местных – несомненное преступление. Вы же пришельцев убиваете.

– Мы убиваем сразу, не мучая!

– Согласен, убитые должны вас благодарить.

Ирония вышла злой и неуместной.

– В какой жестокий мир мы попали. – Марианна помрачнела.

Она еще долго оборачивалась на трупы. Мне тоже было не по себе, но не по себе мне было и по другую сторону реки. Неплохо бы узнать, кому поклоняются и во что верят здешние обитатели. Считается, что вера делает людей лучше, но люди, которые так говорят, не знакомы с постулатами учения Аллы-мужененавистницы и забывают, что, к примеру, Гитлер был образцовым католиком. Не вера делает нас лучше, а мы веру.

Марианна верила в меня. Увы и ах.

Глава 6

Небесный ориентир периодически терялся, мы продирались сквозь лес наобум. В таких случаях я доверял интуиции. Интуицию подпитывало желание жить. До сих пор ни то, ни другое меня не подводило, и царевна в деле выживания и возвращения целиком положилась на меня. Деревья покрывали побережье неравномерно, редколесье сменялось непролазными дебрями. Время от времени приходилось кружить в поисках бреши и, бывало, даже возвращаться, чтобы найти другую тропу. Полянок мы избегали, проходили их по опушке, держась в тени, а редколесье вызывало панику – показаться на просматриваемых участках во весь рост теперь казалось самоубийством. Картинка казненных стояла перед глазами. У нас обоих не выходили из головы страшные мысли, и мы стали намного осторожнее как в передвижениях и производимом шуме, так и в плане безопасности. Теперь напарница сама не хотела удаляться от меня более, чем на шаг. Хорошо, что хотя бы за ручку держать больше не просила. Шараханье из крайности в крайность у нее, наконец, прошло, на некоторое время возобладал трезвый расчет. Другое дело – долго ли продлится здравомыслие спутницы? Как бы она ни храбрилась, а в шкуру мужика ей не влезть. Матриархат, где бы ни появлялся в течение предыдущих тысячелетий, ни в одном месте не задержался на ощутимый для истории срок. Для меня это было поводом к размышлению, и приводило оно к некоторым весьма нетолерантным выводам. За любой из таких выводов феминистки без раздумий на кол посадят. Радует, что мужики в абсолютном большинстве случаев не дадут им такой возможности.

– Я сегодня или перепила, или переохладилась. – Марианна поджала губки и уставилась на меня исподлобья.

– Или испугалась.

Я пытался шутить, но ответ прозвучал серьезно:

– Тогда проблема решилась бы на месте, а вопрос не возник бы. Если ты не хочешь, могу потерпеть еще, только недолго.

– Я человек компанейский, всегда поддержу полезное начинание. С организмом нужно дружить. Если он требует…

– Кто бы говорил. – Марианна вспыхнула и отвернулась.

– Туда. – Я указал на плотную зелень впереди.

Несколько деревьев и высокие кусты создавали чудесное укрытие. Сначала я оставил Марианну в травянистой ямке, а сам проверил, не ожидают ли впереди сюрпризы – ненавижу их в последнее время. Аккуратный обход зеленой завесы по кругу и бросок в стиле человолка внутрь нее прошли успешно, в идеальном для нашей цели местечке враг не поджидал. Распластавшаяся в траве царевна послушно ждала сигнала, я призывно махнул рукой.

Яркие солнечные лучи прошивали кроны почти отвесно, пели мелкие птицы, стрекотали кузнечики. Только недавние трупы мешали атмосфере быть идиллической. Марианна оценила защищенность выбранного местечка от лишних взглядов.

Пробравшись ко мне, она встала столбом и опустила глаза. Распоряжаться дальнейшим вновь предоставлялось мне – по мнению спутницы ответственному за все, что произошло, происходит и еще когда-либо произойдет. Она назначила меня таким ответственным, искренне считая себя вправе. И ничего не поделать, так ей с детства в мозг вдолбили. Теперь она ждала результатов. Именно я обязан был выкручиваться, а ее дело – сторона, ведь главная часть проблемы решена – виновный во всех нынешних и будущих бедах найден, пусть исправляет ошибки и их последствия, а если сделает плохо, будет наказан. Обычная женская логика, знакомая мне еще по местам, от Каинового племени весьма далеким.

В очередной раз помянув про себя упомянутую логику нехорошими словами, я скомандовал:

– Приступим.

Повернувшись друг к другу спинами, мы одновременно начали процесс.

Надо бы поговорить о чем-то отвлеченном. Хорошая мысль. Правильная. Нужная. Только абсолютно невыполнимая.

Второй раз у нас вышел более спокойным и естественным, если не сказать деликатным. Во всяком случае, не столь зубодробительным, как первый. Любопытно: окажись царевна со мной, Томой и Юлианом, когда мы жили в лесу – как повернулись бы события? Четыре фонтана гормонов, из которых лишь один сдерживался ржавым вентилем разума. Да и тот постоянно давал течь. Немного давления на меня, и две парочки вполне могли основать новую человолчью стаю.

Странные мысли, но чем-то влекущие. Еще немало во мне от животного.

Организмам полегчало, и с легким ощущением счастья мы с царевной двинулись дальше. Местность разнообразием не удивляла, что нас радовало. Густая зелень, ниспадающая и восходящая, напоминала пасть хищника-вегетарианца – он ежесекундно проглатывал обидчиков, использовавших его части для эгоистических нужд, но что с ними (то есть, с нами) делать дальше – не знал. Мы пробирались сквозь чащу без приключений. В густом лесу иногда встречались кустистые прогалины, иногда – змеившийся пролесок, переходивший в мелкое редколесье на месте пожарищ. В основном мы прокладывали путь через дремучие дебри, и другой дороги я не хотел – на открытом пространстве нас легко засекут.

Непомерно уставшие, мы уткнулись в очередную стоянку судов. Правильнее будет сказать – в лагерь для экипажей, где можно приготовить горячей еды и поспать в тепле костра на твердой земле. Как на прежних стоянках, здесь кто-то заботливо оставил гору напиленных чурок, которые требовалось лишь расколоть на поленья. Под окружающими деревьями земля была умята и выровнена, осталось набросать ветвей-листьев, и можно ночевать со всеми удобствами.

Солнце клонилось к закату.

– Останавливаемся здесь, – снулым голосом сообщил я.

Марианна, казалось, только и ждала этих слов. Ноги у нее подкосились, ощетинившаяся трава с шипением сломалась под устало рухнувшим телом и, обозлившись, впилась шелестящей щеткой колючек. Марианна даже не охнула.

Она не могла даже пошевелиться – тупо смотрела, как такая же сомнамбула бродит по округе, собирает хворост и разводит костер. Более серьезные дрова пришлось добыть старым способом – выбрать чурку с трещинами и кидать ее о камни. На это ушли последние силы. Когда огонь благодатно затрещал, я решил не миндальничать:

– Собирай насекомых. И кузнечиков, и муравьев. Будем жарить все, что не убежит. И червей тоже. Будешь их есть, если приготовлю вкусно?

– Буду.

Сначала я направился к реке. Текучий холод обжег сбитые ноги. Наклонившись смыть грязь, я будто получил удар током под дых, открывший второе дыхание:

– Еда!!!

На дне виднелся знакомый темный овал. Беззубка! Пусть не устрица, но для голодных ртов – лучше любой устрицы. И только посмейте кто-то сказать мне про лимон или уксус.

Марианна подключилась к сбору донных раковин. Вскоре набралась небольшая горка. Я с трудом вскрыл одну из раковин с помощью щепки и острого обломка камня. Марианна с сомнением качнула головой:

– Какая-то слизь. Ты уверен, что ее едят?

– Не ее. Надо извлечь крепкий язычок, который, вообще-то, у нее не язык, а нога. Вот. Поджаривай на палочке и ешь.

Каждая раковина давала малюсенький кусочек аппетитно пахнущего мяса. Наесться не получится, нужное количество беззубок в округе просто не водится, но мы перекусили. Взоры повеселели. Я полез делать гнездо – ночевке на земле я инстинктивно не доверял. Подходящее дерево нашлось не рядом, зато с возможностью следить за движением на реке. Царевна наблюдала за работами снизу. Вскоре я пригласил ее наверх:

– Прошу.

Не тут-то было. Могучее сверху, внизу дерево имело ровный высокий ствол, без сноровки не забраться. Пришлось спуститься, чтобы подсадить. Бережно обхватив, я начал приподнимать…

– Осторожно! Порвешь! Или помнешь!

Женщина, она и в диком лесу женщина. А не человек. Иначе соображала бы по-человечески, а не по-женски.

– А во сне как бы не помнешь?

– Мы что… прямо так будем? – смутилась Марианна.

Совсем недавно ее смущало противоположное. Я даже повеселел:

– Отвыкла?

– К хорошему быстро привыкают.

– А я плохой.

Утверждение почти сразу было опровергнуто действием – присев на корточки, я подставил Марианне плечи.

– Ты хороший. – Она с нескрываемым удовольствием взобралась. – Хороший, который зачем-то притворяется плохим.

– Нет, я плохой, который притворяется хорошим.

– Неправда.

– Ты же меня не знаешь.

– Уже знаю.

– Не знаешь, – упрямо настаивал я, подпирая ладонями обнявшие шею бедра.

– Что же мешает нам узнать друг друга лучше?

Вместо ответа я синхронно-резко разогнул колени и руки. Ахнувшая царевна взлетела к небесам. Я вскарабкался следом.

– Мама говорит, – в укладывавшейся в гнезде напарнице вновь проснулся свойственный женскому полу говорливый инстинкт, – что хорош тот, кто тебя волнует, но еще лучше тот, кто за тебя волнуется. Мне повезло, со мной – лучший.

Я молча укрыл Марианну ветками. Чего скромничать, я сам знаю, что лучший. Как любой для себя любимого. Но когда лучшим признают другие, это греет.

Из лиственного вороха жалобно донеслось:

– Прости. Мне надо… – Марианна взялась за нависшую ветвь, нащупывая, куда наступить.

– Снова? И куда ты полезла? Мы же с этой проблемой разобрались. – Я покачал головой и стал аккуратно разворачиваться лицом к плетеной стенке. – Делай, что нужно, я не смотрю.

В ответ – тишина. Пришлось обернуться: царевна зависла между гнездом и стволом, рукой она держалась за качавшуюся ветвь и балансировала на одной ноге. Ее ошарашенное лицо не сразу вспомнило, что ртом не только удивляются, но и говорят.

– Отсюда?! Как ты это себе представляешь?

– Не представляю, не смотрю и не слушаю. Делай, как хочешь. – Я отвернулся и накрыл ухо рукой.

Моей спины осторожно коснулась ножка Марианны. Что еще надо?! Показать, что ли, примером, что и как?!

Царевна потупилась:

– Это не… – И пауза на полночи.

Ох уж эти женщины. Где благословенные человолчьи времена, когда не приходилось стесняться никаких естественных позывов, ни маленьких, ни больших?

Я помог Марианне спуститься и сопроводил к кустикам с огромными мясистыми листьями. Через некоторое время, вновь закидывая взгромоздившееся чудо на нужный этаж гостиницы, ладонями я почувствовал жар. Ну, не жар, но у напарницы явно повышена температура. Если заболеет…